М. Н. Губогло
Антропология повседневности
Вряд ли мать поэта Мария Михайловна Лермонтова, даже будь она Жюль Верном или Алексеем Толстым, могла бы в своих фантазиях предположить, что ее душевные стихи в собственном альбоме будут помещены на нескольких сайтах Интернета, и на заре XXI в. с ними сможет познакомиться любой подросток, побуждаемый вызовами взрослеющего самосознания и формирования идентичности человека нового тысячелетия.
Между тем сообщение Тамары Мельниковой, исполненное в духе пленительных рассказов Ираклия Андронникова о том, как случайно был найден и передан в Пензенский музей альбом, условно названный «Уездной барышни альбом», представляет значительный интерес не только для взрослых любителей старины и специалистов в области русской культуры[9].
Особый интерес представляет, в частности, опыт учителя русского языка и литературы из Омска Инны Николаевны Макаровой по созданию и реализации проекта «Летучие листки альбома уездных барышень и кавалеров», в одном из вариантов которого приняли участие более 40 учащихся[10].
Цель издания электронного эквивалента альбома, из которого были извлечены вышеприведенные примеры, состояла в том, чтобы повторить образцы альбомов, популярных во времена А. С. Пушкина, с тем, чтобы не только «оживить» те времена, но и «стать на время человеком другого века, почувствовать себя частью истории».
Тематика альбомных текстов молодежи школьного возраста послевоенного периода накануне и в первые годы хрущевской оттепели сильно изменилась по сравнению с содержанием альбомов дворянской и купеческой поры. Наряду с традиционными сюжетами о любви и дружбе, о преданности и верности, в альбомах появились тексты, наполненные гордостью за свою страну, за великую победу, с панегириками в честь прославленных героев истории и героев Великой Отечественной войны.
Приближалась пора формирования той самой гражданской идентичности, которая ворвалась в предметную область этнологических исследований на рубеже XX–XXI вв. И будет крайне досадно, если подготовка и празднование великого юбилея 70-летия победы СССР в Великой Отечественной войне не станет мощным катализатором укрепления каждого гражданина России в чувстве принадлежности к российской нации. Именно она, российская нация, именуемая в 1940-е гг. советским народом, содружеством народов, внесла решающий вклад в дело разгрома фашистской Германии.
Анализ тематики стихов более сорока омских учащихся – создателей электронной версии «Летучие листки альбома уездных барышень и кавалеров» показывает, что чаще всего стихи, пожелания и послания адресуются или посвящаются другу или подруге, восхвалению родной земли, своей малой родины, в частности городу Омску, России и ее славной, но противоречивой истории, родной природе, своим увлечениям, душе и душевным порывам. Немало признаний в любви к родной школе и любимым учителям. Сегодняшние подростковые альбомы – это отзвуки того романтического времени, которое состоялось и больше не вернется. В узком смысле – это увлекательные затеей мыслей, настроений и чувств, прописанных в ту или иную, сельскую или городскую среду. В широком смысле эти «затеей» – своеобразные отклики взрослеющей души на вызовы времени.
Школьница Юлия Елисеева, как вполне взрослый человек, помещает в электронной версии альбома серьезные стихи:
Как в дни минувшие, бывало,
Писали барышни в альбом
Про кавалеров, про гусаров
И мало ли еще о чем –
Альбом, конечно, символичный,
Его уж так не назовешь,
Однако стал бы нам привычным,
Коль ты в XX век живешь.
Все изменилось, я не скрою,
Коль вспомнить сто последних лет.
Плывут по морю пароходы,
Сверхзвуковые самолеты,
Разрезав небо пополам,
Снуют то здесь, то там, то там.
Еще одна юная омчанка в этом же омском альбоме озабочена отсутствием гражданского патриотизма. Она, в частности, пишет:
А были ж времена –
Другие были нравы:
Все люди – патриоты
Стояли за державу.
И призывает, как клятву, как заклинание:
И не дадим забыть
Стране своих героев.
Спасем от нищеты
От грабежей, разбоев.
Традиции письменного душеизлияния порой приглушались, видимо, но не прекращались на протяжении двух веков. Не случайно у нынешних исследователей творчества А. С. Пушкина, в том числе в сфере «альбомной культуры», возникает в памяти описание альбома Евгения Онегина:
Опрятно по краям окован
Озолоченным серебром,
Он был исписан, разрисован
Рукой Онегина кругом.
Меж непонятного маранья
Мелькали мысли замечанья,
Портреты, числа, имена,
Да буквы, тайны письмена,
Отрывки, письма черновые,
И, словом, искренний журнал,
В которой душу изливал
Онегин в дни свои младые…
Дневник мечтаний и проказ…
[Пушкин 1954, 3:43 7][11]
Как сообщала И. В. Андреева, изучающая феномен «девичьих альбомов», она их обнаружила в трех библиотеках г. Челябинска. Так, например, в одном из факсимильно опубликованных в Интернете альбомов Веры Смолиной, звучало обращение хозяйки альбома:
Пишите, милые подруги,
Пишите, милые друзья
Пишите все, что вы хотите,
Все мило будет для меня[12].
На рубеже XX–XXI вв. альбомная культура стала не только выражением душевных волнений молодежи, отражением и выражением внутреннего мира девушек, но и свидетельством гражданского взросления молодежи, ее способности трезво судить о добре и зле, о смысле жизни, о славных победах и горечи поражений, о позитивных и негативных последствиях происходивших изменений.
Трудно лучше сказать о современной альбомной традиции, чем это получилось у ученицы 11-го класса омской школы 76 Лагутиной Натальи:
Это лишь вступление к моей поэме,
Где хочу о жизни рассказать,
Где хочу поведать тайны все я,
Прошлое и настоящее понять[13].
Анализируя содержание, смыслы, комплиментарный и развлекательный характер «уездных барышень альбомов», исследователи альбомной культуры еще в первой половине XIX в. давали им следующую характеристику: «Все альбомы написаны лестно». В известных мне альбомах сельских школьников Каргапольского района в середине XX в. исключена была какая-либо критика в адрес своего или прошлого времени, в адрес государства, руководителей партии и правительства.
Между тем в альбоме, помещенном во всемирной паутине, читаем стихотворение Юлии Питч:
И не дадим забыть
Стране своих героев
Спасем от нищеты,
От грабежей, разбоев.
Обличительное стихотворение Ольги Торбиной:
Россию-мать всю олигархи распродали отдав алмазы, нефть и газ
А нам оставили болезни,
Голод и печали…
Россия, узнаю тебя едва ли?
Ну что сказать?
Про Россию мать.
Хоть много сказано, обещано нам всем,
Да мало сделано до сих времен
Живут лишь хорошо все те,
Кто власть в руках имеет,
А кто работает, не покладая рук,
Те, в чьих руках трясется плуг,
Уж ничего они тут не имеют.
Вступление в новое тысячелетие эта девушка, рано задумавшаяся о судьбе и смысле жизни, встречает с энтузиазмом и оптимизмом:
Приходит Новый век к нам
А вместе с ним и новое тысячелетие.
Мы все надеемся, что худшее уж позади,
Что впереди лишь будущее светлое,
Что новый век нам принесет
Одни отрадные события.
Привнесение альбомной культуры в недра Интернета означает, что магнитное поле альбома продолжает притягивать к себе романтически настроенную часть современной молодежи и позволяет ей обретать историческое чутье вместе с обретением гражданской идентичности и национального достоинства.
Итак, воспоминания о рубеже 1940–1950-х гг., т. е. о «времени славы и восторга», позволяют более критично характеризовать этот период нашей истории. Общий вывод напрашивается в связи с тем, что, восстанавливая свои духовные силы, советский народ опирался на мощную корневую систему русской культуры, подпитывающую развитие послевоенного искусства. Страна была «обречена» вступить в оттепель, независимо от того, как она называлась: фамилией генерального секретаря компартии или руководителя Советского правительства.
Два вектора повседневной истории – соционормативная и профессиональная культура – способствовали просветлению умов, что с особой наглядностью проявлялось на примере послевоенной молодежи, в том числе в ее увлечениях чтением, посещением кино, жаждой красоты, стремлением к эстетическому самообразованию, в том числе с помощью «альбомной культуры», имеющей не менее двухсотлетний стаж. Она развивалась в Советском Союзе едва ли не автономно от идеологического воздействия, которое уже подавало первые признаки сбоя, что отразилось на равнодушии населения к радиопередачам.
Разумеется, периоды и понятия «александровской весны», «хрущевской оттепели», равно как и предтечи каждой из них, нуждаются в дополнительных исследованиях, особенно в связи с актуальной на заре нового тысячелетия проблематикой этнической и гражданской идентичности и динамическими трансформациями в повседневной жизни и в ментальности граждан постсоветского пространства.
Оба периода, характеризуемые переходом от тоталитаризма и монолитного единства с загнанными глубоко внутрь социальными противоречиями, сыграли важную роль в движении Российского государства и его народов первом случае – к отмене крепостного права в середине XIX в., во втором случае – к готовности построения институтов гражданского общества на рубеже XX–XXI вв., к оптимальному и солидарному этническому и демократическому многоцветию.
Раздел V
Домашний очаг и дороги: партнеры или антиподы поствоенной идентификации
Пусть жребий мне выпал
Без сна обходиться помногу
Но если есть выбор,
То я выбираю дорогу.
(Роберт Рождественский)
1. Романтика дорог и проза домашнего очага
Весомый вклад в психологическое облегчение тяжелых условий постсоветской повседневности вносила школьная система образования и воспитания. Дом служил хотя слабым, но все же прибежищем стабильности, школа – локомотивом подвижности. Она звала во внешний мир.
Осознание всемирной значимости победы в Великой Отечественной войне, взрывная магия книгомании и киномании вместе с гордостью за свою страну, подпитывали мечту о красивой жизни, способствовали преодолению вековой деревенской отчужденности. Мечты звали к дальним мирам, открывали сельским юношам и девушкам перспективу и заманчивую притягательность городской жизни с ее безграничными, как казалось, возможностями, соблазнами и интересами. «Позови меня в даль светлую», так назвал свою киноповесть Василий Шукшин, видимо, вспоминая свои школьные годы в далекой Алтайской деревне.
Поствоенная молодежь, опьяненная победой над фашизмом, искала героев, дальних путей-дорог, а школьные программы не всегда знали, куда, как и каких героев пристроить. Виртуальные странствия, дальние дороги, величественность целей и миражей служили для поствоенной молодежи привлекательными ориентирами и стимулами к деятельности.
Красноречиво скажет о дорогах, вспоминая юность, повзрослевший каргапольский поэт Анатолий Предеин. Трудно не поверить его пронзительному признанию, стремлению попасть «в жизнь иную», дальнюю.
Я верю, отчаянно верю,
Как в правду, как в разум, как в долг,
В нездешние свежие ветры
И в песни новых дорог –
Дорог в клочковатом тумане,
Начавшихся от крыльца,
Которым, как мирозданью,
Ни края нет, ни конца.
И я продерусь в жизнь иную,
Иную узрю красоту,
Коль в вас, о былом не тоскуя,
Как в клубне росток, прорасту.
[Предеин 2007: 176]
Выдающуюся роль в раскрепощении умов сначала творческой интеллигенции, а затем и более широких кругов народных масс сыграла система школьного образования и особенно до сих пор не оцененная по достоинству подсистема ее воспитательной работы.
Школьные годы писателей-«деревенщиков» – Ф. Абрамова (р. 1920 г.) пришлись на начало 1930-х годов, В. Астафьева (1924 г.), В. М. Шукшина (1929 г.). В. И. Белова (1932 г.), Е. А. Евтушенко (1933 г.) – на 1930-е гг., В. Г. Распутина (1937) на рубеж 1940–1950-х годов. В творчестве этих писателей нашли отражение не только традиции классического русского реализма, но их произведения стали основой для продолжения этой традиции сегодня в произведениях Владислава Отрошенко, Олега Павлова, Василия Голованова, Светланы Василенко, Василия Кислякова, Лидии Павловой [Чагин 2007: 41].
Школьные годы были временем подростковой и юношеской влюбленности. Кумирами послевоенных поколений чаще всего становились артисты советского кино и герои отечественной истории. Еще не наступила эпоха всепроникающего телевидения. В селах Зауралья, Сибири, Дальнего Востока не было театров, концертных залов, филармоний. Были избы-читальни с комнатой для шахмат и шашек и маленьким кинозалом. Не удивительно, что мотивации к знанию, к любви, к любознательности удовлетворялись книгами и кинофильмами. Книгомания и киномания были важной составной частью обыденной жизни, социокультурной потребностью тех, кому в 1950–1960-е годы довелось быть в подростковом и юношеском возрасте. В отличие от городской молодежи, выбор культурных благ в сельской местности был крайне ограниченным. Но жажда приобщения к культуре, мудро внедряемая не столько учебными программами, сколько стратегией и практиками воспитательной работы, была чрезвычайно велика, порой ненасытна. Один и тот же фильм в сельском кинотеатре или в районном центре шел целую неделю. И надо было ухитряться, всеми силами выпрашивать у родителей лишние 20 копеек, чтобы просмотреть один и тот же фильм по нескольку раз. Велико было искушение каждый раз, особенно при повторных демонстрациях фильма, попасть на сеанс зайцем, незаметно прошмыгнуть мимо порой не очень строгой контролерши.
В Каргапольской средней школе под руководством ее директора (времени моих школьных лет) – мудрой и талантливой Ульяны Илларионовны Постоваловой – был создан дружный коллектив учителей, преданных своему делу и своей профессии [Постовалова 1995]. Вплоть до конца 1950-х гг. школа настраивала своих питомцев не только на сельскохозяйственное производство, но и завораживающе влекла в городскую сферу культуры, науки, общественной деятельности. В этой необычной для сельской местности стратегии воспитательной работы коллективу школьных учителей и их методическим приемам помогали, в частности, фигуры выдающихся деятелей отечественной культуры и науки, воплощенные на экране неподражаемым Николаем Черкасовым, в том числе в роли М. Горького в фильме «Ленин в 1918 году», академика Ивана Павлова в одноименном фильме, Александра Попова в фильме «Александр Попов», Стасова в фильме «Мусоргский».
Любому сельскому школьнику казалось утопией учиться в МГУ, стать писателем, капитаном дальнего плавания, первооткрывателем неизвестного племени в тропической Африке или в горах Южной Америки. Однако утопия, взращенная могучей литературой и завораживающим кинематографом, была креативна. Она увлекала за собой и призывала не избегать попыток. Проблема приобщения к утопии была составной частью повседневной жизни, увы, весьма далекой от утопии. Тем не менее история, в отличие от литературы, показывала, что совокупно опыт формирования гражданского самосознания как уважительного отношения к своей стране, к своему Отечеству рождался у сельских школьников на лоне родной природы, в кругу соотечественников в атмосфере товарищества и духовности.
Не зря сказал мудрец: «Народы рождаются в деревнях, а умирают в городах».
Мы в городе живем, а в нас живет деревня.
Так уж сложилось, так пошло издревле.
Там запах меда и ржаного хлеба…
А что есть жизнь? – поди спроси у неба.
А кто есть мать? – поди спроси у сына.
Сначала корни, а потом вершина[14].
Следуя логике семиотических исследований Ю. М. Лотмана и Н. Н. Зарубиной, Дом, как домашний очаг, наделяется смыслом не только безопасности, защищенности и даже культуры и проявляет функции концепта-антипода страха, хаоса и варварства, в то время как оппозиция Дому (домашнему очагу) выражается Дорогой (странствием) как метафорой духовных исканий и духовного возрождения, противопоставляемого рутине повседневного быта [Лотман 1992: 457; Зарубина 2011:53–54].
У Н. В. Гоголя метафора Дороги логично сливается с образом России, мчащейся подобно необгонимой тройке.
Не так ли ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? Что значит это наводящее ужас движение? И что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!.. Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства [Гоголь 1994,5:225–226].
Каргапольская средняя школа, как видно из опыта и стратегии ее воспитательной работы, вдохновенно осуществляемой коллективом талантливых учителей, в 1950-е годы играла роль посредника, перекидывая мост между малоподвижным повседневным бытом, генерируемым домашним очагом, и динамичным внешним миром. Школа настраивала своих питомцев на дорогу в широком и узком смысле, на странствия, на горизонтальную мобильность и вертикальную карьеру [Постовалова 1995].
Следуя классическим традициям русской литературы, Курганский поэт Геннадий Артамонов представил школьный порог в образе «дальней дороги» как послешкольной жизни.
Сегодня в нашем классе тишина,
Присядем перед дальнею дорогой,
Отсюда начинается она,
Уходит в жизнь от школьного порога.
Сегодня, оглядываясь в череду дней прошлой повседневной жизни послевоенного периода нельзя не видеть, что культуртрегерская роль школы накануне и в годы хрущевской оттепели звала в дорогу, но задавала своим питомцам разные ориентиры. Одним – судьбу лесковского Флягина, который отправляется в дорогу жизни, чтобы, следуя вызовам взросления и социализации, окрепнуть душой и гражданской направленностью, другим – подобно Онегину, напротив, бежать от себя из неподвижной повседневности. Но всех объединяло предчувствие дороги, как жизненного пути, трансформации души, познание величия и мощи своей родины, обретения гармонии со страной и самим собой.
Романтика дорог с упоением усваивалась во время вечеров встреч с выпускниками школы, поступившими в университеты и институты страны. Этот день школьники старших классов ждали с нетерпением и с упоением слушали рассказы своих земляков о повседневной жизни студентов и горожан.
За вылет из родного сельского гнезда агитировала доска, как путеводная звезда: «Они учились в нашей школе», с фотографиями студентов, академиков, героев Советского Союза, крупных общественных деятелей, окончивших Каргапольскую среднюю школу.
На фотографиях, сделанных через 55 лет, показаны 3 школьных здания: начальная школа в с. Тамакулье, где я учился в 3–4 классах, полуразрушенная восьмилетняя школа, в которой обучение велось в 5–7 классах, и, наконец, белокаменная средняя школа в Каргаполье, в которой учились учащиеся 9–10 классов.
Начальная школа в с. Тамакулье, которую М. Н. Губогло закончил в 1950 г Фото М. Н. Губогло, 2012 г
Восьмилетняя школа в с. Каргаполье Фото М. Н. Губогло, 2012 г
Десятилетка в с. Каргаполье. М. Н. Губогло закончил ее в 1957 г Фото М. Н. Губогло, 2012 г
Состояние этих школ вполне убедительно репрезентирует дела нынешней образовательной системы, отказавшейся не только от комфортабельных, окруженных теплой акацией школьных зданий, но и воспитания учеников в духе любви к своей малой родине и своему Отечеству.
Повседневность в известном смысле – та же дорога, но в значительной мере – дорога по замкнутому кругу. В то время как дорога-судьба, дорога-движение – это мобильность человека, народа, страны, движение вперед.
Дорога, как и любовь, есть концентрированное проявление и неотъемлемый атрибут жизни. Именно поэтому дорога чаще, чем рутинная повседневность, выступает в жизни и в русской литературе или символом, или даже синонимом жизни.
Представляя перевод на русский язык учебник по «Социологии», один из патриархов американской социологии XX в. Нейл Смелзер, автор выдающихся работ в области экономической социологии, теории коллективного поведения, теории социальных изменений и методологии сравнительных исследований, предостерегал русскоязычных читателей от искушения антипримордиалистского понимания этнической истории и ее проявлений в ряде сфер и ситуаций повседневной жизни.
Западная социология от Ф. Тенниса до наших дней, – по мысли Нейла Смелзера, – была введена в заблуждение представлением о том, будто рост сложных, рациональных, целенаправленных организаций означает общее ослабление примордиальных сил (подчеркнуто мной. – М. Г.). Более того, много раз в своей истории Советский Союз пытался подавить семью, религию и прежде всего этническую общность (снова подчеркнуто мной. – М. Г.). В конечном счете эта попытка потерпела неудачу. Стремление к национальной независимости было в сущности одним из главных факторов, приведших к окончательному крушению советского коммунизма. В настоящее время эти исконные силы – одним словом, силы Геманшафт (общины, в отличие от общества по Ф. Теннису. – По уточнению Нейла Смелзера), видимо, снова заявляют о себе в региональном, этническом и лингвистическом сознании, в социальных движениях и в политической борьбе во всем мире [Смелзер 1994: 13].
В относительно кратком, но емком предисловии к русскому изданию «Социологии» маститый профессор обращается не только к студентам и аспирантам, но и к более широкому кругу читателей, в том числе к коллегам по профессии, а также к предпринимателям и руководителям научных и иных коллективов с просьбой-наказом не самоустраняться от «примордиальных сил» и продолжать изучение феномена «неукротимости примордиальности» в обществе» с тем, чтобы «социологи переосмыслили прежние теории социальных перемен и обратили на примордиальные структуры достойное внимание, какового они всегда заслуживали, но которое не всегда им уделялось» [Там же].
