М. Г. Лой
Шагая по облакам
Толян огляделся в поисках выхода, но так и завис, глядя на огромную стеклянную банку, в которой находился зародыш ребёнка. Нахмурившись, Толян посмотрел на соседнюю банку, затем на другую. Потом полностью окинул комнату взглядом. Длинная, уходящая лёгким полумраком вдаль. Она имела проход в середине, однако по бокам на невысоких стеллажах стояли стеклянные сосуды, и в каждом из них находился эмбрион.
Толян сделал несколько шагов вперёд, а затем посмотрел на маленькую табличку, что крепилась у каждой банки. Дата зародыша и дата его смерти. Словно приговор, красными, большими буквами было написано под датой «АБОРТ», ещё ниже имя матери. Будто навсегда запечатанное в памяти этой комнаты. Толян поёжился сильнее, ощутил, как в районе груди стягивается в нервный, стонущий узел боль. Он положил ладонь на грудь, а затем сжал пальцы. Смяв ткань рубахи в кулак, Толян некоторое время стоял и тяжело дышал. Сожаление тонкой острой бритвой, медленно, будто издеваясь, скользило по коже, проникая всё глубже и глубже, разрывая плоть, в попытке достать до бешено бьющегося сердца. И вот снова, парадокс. Толян же умер. Ладно, он чувствует, однако, почему в его груди бьётся сердце? Или же это всего лишь иллюзия, насмешка высших существ, особенность новой оболочки?
Выдохнув, Толян помотал головой, ещё раз выдохнул и двинулся дальше, внимательно вглядываясь в имена. Но даже тогда, когда дошёл до конца комнаты, нужного имени не увидел. Он прошёл обратно и вдруг осознал, что многие имена стёрлись и на их месте теперь были другие. Эмбрионы сменяли друг друга. Интересно, куда они отправлялись? В рай? Или сразу в перерождение? А может… было ещё какое-то место?
Оказавшись в конце комнаты, Толян потянул на себя железную дверь. Услышав, как мерно бьются колёса о рельсы, только сейчас почувствовал лёгкую качку. Толян шагнул прочь из вагона в тамбур. Алинкиного эмбриона Толян так и не нашёл. Но вдруг подумал, что в другом вагоне он может быть. Вместе с этим возник в голове вопрос: а что в этом мире есть поезда? В этом мире есть транспорт?.. И как так получилось, что его забросило именно сюда? И что если этот поезд идёт туда, куда ему надо?
Другой вагон встретил его детскими криками. Банок с эмбрионами уже не было, зато вагон был полностью заполнен детскими кроватками и люльками. Толян попал в ярко освещённый мир, в котором не было даже намёка на темноту. Стены были разукрашены фонариками и лампочками, с потолка свисали гирлянды игрушек и погремушки. Пол был завален мягкими игрушками. Толян шёл на носочках, стараясь не наступить на куклу или пупса, на мишку или зайку. Теперь сердце стучало взволнованно, будто он был счастливым отцом, у которого появился первенец. Долгожданный, любимый первенец. Тот, которого у Толяна никогда не было и уже не будет.
На мгновение замерев в центре вагона, Толян посмотрел на люльку, в которой спал малыш. Ему от силы было несколько дней. Хорошенький, сморщенный, суровый. Мальчишка. Не успевший увидеть тот мир, но с боем ворвавшийся в него, желавший всеми детскими, ещё неосознанными мечтами, жить там, радовать родителей и радоваться самому. Ему не дали шанса на эту жизнь. Забрали. Лишили самого лучшего. Впрочем, возможно это было даже лучше того, если бы он продолжил жить. Кто знает, как бы сложилась его судьба? Может он рос бы под звуки бомбёжек, познавая все «прелести» голода, холода и ужаса падающей с неба смерти. А так, малыш окажется в раю, а в раю ведь намного лучше, чем в реальном мире. Ведь так? Или же нет?
Рядом кто-то захныкал, и Толян обернулся. В кроватке лежала девочка. Чуть старше мальчишки, на пару недель. Она куксилась, тянула свои маленькие ручки, сжимала крохотные кулачки. Дёргала ножками, дула пузыри. Милота, да и только. За что же забрали эту крошку? Почему не дали ей шанса? Чем она провинилась, что прожила в том мире лишь три недели, а потом умерла? Зачем так жестоко поступать с детьми? Зачем давать шанс, а потом его забирать?! Сначала девять месяцев развиваться в утробе, надеяться и верить, затем рождаться, борясь за право быть в этом мире, а после, прожив считанные дни, в один чудесный день, взять и умереть?!
Толян протянул к ней руку и сунул в сжатый несильно кулачок свой палец. Тепло и нежно. Ладошка была мягкой. Ни одна плюшевая игрушка не сможет передать то ощущение, когда ты прикасаешься к нежной коже младенца. В груди расцветает цветок нежности и сладости. Хочется взять на руки малышку и расцеловать, крепко сжать, при этом боясь повредить хрупкое тельце. Закутать в одеялко, перемотать розовой ленточкой и улыбаться малышу, пока тот, улыбаясь в ответ, не заснёт.
Толян уже собирался взять малышку на руки, когда к кроватке подлетел маленький, похожий на тех, что были на картинках, ангелок, быстро махая махровыми, переливающимися разными цветами большими крыльями, подхватил малышку, и деловито, будто выполнял самую важную работу в этом мире, молниеносно ускользнул к выходу. Толян бросил на него удивлённый взгляд, потом уже сделал шаг прочь из вагона, чтобы посмотреть куда унесли девочку, но в кроватке кто-то захныкал. Толян посмотрел на кроватку. Там лежала девочка, на этот раз другая. Толян чётко увидел, как совсем недавно, буквально минуту назад, сердце крошки остановилось. Она смотрела на него большими ярко-синими глазами, кривила ротик и была готова вот-вот заплакать. В этот момент Толян испытал настолько противоречивые чувства, разорвавшие его изнутри, что не выдержав, бросился прочь, ступая по игрушкам и больше не пытаясь быть тихим и осторожным.
Оказавшись в тамбуре, Толян прислонился лбом к прохладному стеклу. За окном царила непроглядная тьма, и Толян вдруг подумал: неужели этих крошек выбрасывают в этот мрак? Однако додумать не успел. Поезд вдруг остановился, дверь за его спиной открылась. Толян обернулся. Несколько ангелочков быстро метнулись в темноту, другие же залетели и спокойно скользнули в вагон. Не думая о том, что делает, Толян сделал шаг к выходу, но дверь закрылась, и поезд тронулся в путь. Глянув в окно двери, Толян постоял так некоторое время, затем вошёл в другой вагон.
Когда он оказался в огромной детской комнате, где были качели, батуты, горки и много игрушек, а ещё она кишела детьми от полутора до шести лет, Толян подумал о том, что надо взмахнуть косой и свалить из этого поезда хоть к чёрту. Однако рука так и не поднялась. Продвигаясь вперёд, Толян вслушивался в счастливые крики детей, вглядывался в то, как они, смеясь, прыгали на батутах, которые каким-то невероятным образом помещались в узком пространстве вагона, где привычных купе не было, глядя на то, как они катались на горках, кувыркались на турниках, играли в мяч и даже гоняли в футбол, не говоря уже о машинках и куклах, что были в руках чуть ли не у каждого ребёнка, и с трудом осознавал, что они в загробщине. Они и он. Все, кто был здесь, мертвы. Они не вернуться к прежней жизни. И самое страшное, они чёрт знает куда едут. И очередная станция – это лишь темнота.
Толян дошёл до конца вагона, а потом замер. Оглянулся. Дети продолжали играться, смеяться, прыгать, бегать, шуметь и веселиться. Правда трое мальчишек и одна девчушка оказались за его спиной. Подняв мордашки на странного дядю, они смотрели с ожиданием, нисколько не боясь того, что будет дальше. И что есть сейчас. Толян сделал шаг в сторону, и дверь за ним открылась. Пацанчики и девочка прошли мимо, оказавшись в тамбуре. Затем сошли с поезда и на смену им зашли другие. Тут же бросились играться, и Толян понял, что они не то, чтобы не осознают, что их нет уже в живых, они просто забыли об этом. Забыли о своей смерти.
Первый раз, за то время, что Толян был в загробном мире, ему захотелось покурить. Вынуть полусмятую пачку из кармана, достать оттуда сигарету, обязательно последнюю, сунуть в рот, чиркнуть кремнем зажигалки и затянуться сизым, горьким дымом. Потом с не присущим ему облегчением выдохнуть и снова затянуться, чтобы дым продрал горло и добрался до лёгких. Чтобы стало легче. Легче? Смешно. Как может стать легче, когда вокруг одни дети и смерть. Когда от осознания того, что умирают все и даже младенцы, на душе гадко. Когда осознание того, что ты ничего не можешь изменить, а так сильно хочется, заставляет тебя опускать голову, будто принимая всё это, как должное. Принимать смерть, это как принимать жизнь, человек рождён, чтобы умирать, но в столь маленьком возрасте, не успев пожить…
Для чего тогда вообще рождаться? Для чего?! Если потом, через три дня, три недели, три месяца, три года… умереть! ДЛЯ ЧЕГО?! Где смысл? В чём логика?
…Сигарет у него не было.
Толян прошёл в другой вагон. Здесь были дети постарше, однако атмосфера ничем не отличалась от предыдущей. Разве только игры повзрослее. Толян даже остановился у настольного хоккея. На мгновение забыв обо всём, с замиранием сердца следил за тем, как мальчишки гоняют шайбу по игровому полю, как шумно озвучивают свои действия, как комментируют события, радуются забитому голу или же печалятся, но не отчаиваются, что пропустили шайбу. Они вступают в битву снова, и Толян на секунду отвлекается от игры, поднимает глаза на того, что играет за синих.
Мальчишке лет девять, русоволосый, с серыми глазами, курносым носом и парой веснушек на переносице. Тот ещё шалопай, почему-то Толян видит это. Неуёмную энергию, волевой характер, сумасшедшие поступки, за которые его никто не бил по заднице, лишь только изредка ругал. А по Толяновой заднице прошёлся бы сначала ремень, а потом хворостина, от деда. И мама бы уши подёргала. Но, конечно, не поэтому этот мальчуган, пойдя на реку купаться, переоценил свои силы и прыгнул в бурный поток. Через три минуты не вынырнул. Утонул. Дурак.
Впрочем, кто в этом виноват, не ясно. Уж точно не хворостина, которой пацанёнка ни разу в жизни не огрели. Может, родители, не досмотревшие за ним? Или же высшие существа, мать их, которые играют судьбами детей?! Кто виноват? За что с ними так! Вот с этими дурачками, которые уже попробовали вкус жизни, которые уже запланировали свою дальнейшую жизнь, которые уже девчонок за косички дёргали с целью понравиться, обратить на себя внимание… им не дали шанс. С ними поступили жестоко!
Истинная правда: сколько отмерено, столько и проживём. И не важно, где ты будешь в этот момент, смерть в любом случае придёт за тобой. Как там Ангел сказал: «…забавно наблюдать за тем, как вы изо всех сил пытаетесь изменить то, что изменить нельзя. Когда бежите от смерти, хотя смерть даже не думает за вами приходить. И когда не думая, идёте прямо к ней, уверенные в том, что завтра для вас настанет. Смешные. Клоуны. Людишки. Ваша борьба с неизбежным – это малобюджетное, дешёвое кино, порнуха…» Но кто решает сколько кому жить?
Да, если бы знать, где упасть, так соломинку бы подстелил. Но в том-то и суть, мы не знаем, когда он придёт тот самый конец, а высшие существа смотрят на наши потуги, как на какую-то картинку из порножурнала. Или же, словно читают анекдот на сайте или в группе вконтакт. Да и ладно взрослые, а дети? Неужели и их попытки жить настолько смешны? Неужели они в свои девять лет должны думать о том, что завтра для них не настанет? Выходит, что должны. Ну, а как же детство? Как же то время, когда в жопе ветер, когда резвость, когда игра важнее школы, когда друзья, когда первый опыт, первые ощущения…
Наверное, никак.
Толян вышел из вагона и наткнулся на двух пацанов, что сидели на корточках в тамбуре и курили. Говно. Это так… Странное тепло разлетелось по телу. Толяну стало смешно, и вроде надо разозлиться, наругать пацанов, отобрать сигареты, которые они попытались спрятать в своих маленьких ладонях, но Толян лишь хмыкнул и пошёл дальше. В этом нереальном поезде, было хоть что-то реальное. Доброе, пусть и не правильное. Пацаны уже не живые, так есть ли смысл отбирать у них то, что быть может для них являлось первым опытом, который они так и не осуществили в своей короткой жизни.
Какой по счёту был этот вагон, Толян не помнил. Он шагнул по укрытой металлическими пластами сцепке, открыл дверь, шагнул через невысокий порожек и оказался в совершенно другой атмосфере. На мгновение ему показалось, что он сошёл с поезда, вот только впереди был привычный полумрак и внутреннее убранство соответствовало тому, что он привык видеть в жизни. Длинный коридор, слева купе, справа окна. Атмосфера давила и сводила с ума своей трагичностью и печалью.
Толян сделал шаг вперёд и ощутил, как нырнул в нечто удушающее, сдавливающее горло, ломающее кости и вскрывающее вены. На секунду показалось, что Толян умер много сотен раз. Перед глазами всплыли картинки из чьих-то жизней, а потом его бросило в прошлое, в тот момент, когда Толян думал о том, чтобы покончить жизнь самоубийством. Когда болел он думал об этом. И когда умирал на грязных простынях, один в больнице, тоже решал задачу, как наложить на себя руки: повеситься или же вскрыть вены. Или спрыгнуть с небоскрёба? А может наглотаться таблеток?..
А всё потому, что не хотелось мучиться. И не хотелось обременять кого-то или государство своими похоронами.
Толян сделал ещё пару шагов, потом ещё. Он шёл вперёд, сжимая косу. На доли секунды, в который раз уже, подумал о том, что можно ею взмахнуть и отправиться вновь в темноту. Прочь отсюда. Слишком больно было находится в этом поезде. Однако как и в прошлый раз не посмел поднять руку. И не любопытство двигало его вперёд, а что-то вроде самобичевания. Когда больно, а мне хочется. Когда не надо, а мне нравится. Когда следует повернуть назад, а я иду вперёд. Когда стоило бы бежать, а я ползу…
Толян прошёл ещё немного и оказался возле первого купе. Повернув голову в сторону, с ужасом уставился на самую жуткую картину, которую видел в этом поезде. Купе было заполнено висельниками. Подростки – парнишки и девчонки, болтались на верёвках, и складывалось ощущение, что они только что сошли с табуретов. Бултыхали ногами, цеплялись за верёвки тонкими пальцами, пытались найти опору, задыхались, закатывали глаза, мочились. Смерть приходила к ним слишком медленно, будто издеваясь над ними. Давала время, чтобы осмыслить поступки, чтобы оценить то, насколько прекрасна была жизнь, чтобы взвесить все «за» и «против», чтобы дать понять, что выбирать смерть было сто раз неправильно.
Толян готов был переступить порог купе, чтобы спасти каждого из них, но вот всё закончилось. Дёрнувшись, будто в едином ритме в последний раз, они замерли, а потом, ожив, начали дёргаться вновь. Толян отступил назад, упёрся в стену спиной, смахнул дрожащей рукой пот с лица. Жестоко. Зачем же так? Какой-то ад. Проходить вновь и вновь то, чего они хотели бы избежать. Ведь не простая и счастливая жизнь заставляла лезть в петлю?! Что-то произошло такое, отчего они хотели сбежать, спрятаться, укрыться. В том мире такого места не нашлось и единственное, что они выбрали – это смерть. Они так хотели защиты, но никто им этой защиты не дал. Лишь только тётка с косой, сморщенная, страшная, уродливая, протянула им дрожащую сухую, как ветка сливы, руку и увела в мир темноты.
Толян отошёл в сторону и когда проходил мимо второго купе, остановился тоже. Висельников там не было, однако то и дело на пол падали парни и девушки, разбиваясь чуть ли не в лепёшку. Толян заглянул в глаза девушки, лет пятнадцати, она только что упала на пол, откуда-то сверху. Красивые синие глаза тут же потускнели. Толян почувствовал, как из неё ушла жизнь. Она ушла парой секунд раньше, до того, как тело коснулось земли, вот только глаза стали мёртвыми, когда она разбилась. Печально. А сколько хорошего ждало эту девушку впереди. Может и мало было бы счастья – его всегда нам не хватает, потому что мы помним только плохое, а хорошее редко когда – однако оно было бы и она прожила бы его вместе с любимыми, узнав, что можно любить и что есть люди, которые полюбят тебя.
Пройдя до следующего купе, Толян спокойно стоять и смотреть не стал. Однако, зайдя в него и подойдя к ванне, в которой лежала ещё одна девочка лет пятнадцати, Толян не смог спасти её. Он тянул мёртвое тело прочь из воды, но оно было тяжёлым. Он перематывал раны на запястьях, изорвав свою рубаху на лоскутья, но и это не помогало. Он понимал, что они в загробном мире и ему никого не спасти, да и сам он умер, вот только остановиться не мог. Сердце рвалось на куски, душа стягивалась в тугой узел от дикой боли. Почему никто не помог этой девочке? Почему она должна была умереть, так и не ощутив всю прелесть и вкус жизни? Почему Толян пытается спасти её здесь, когда быть может мог спасти там?..
Девушка открыла глаза, посмотрела на него глубоко посаженными карими, с золотистыми крапинками глазами, потом взяла бритву и прямо перед ним вскрыла вены. Неумело, иногда раня себя лёгкими порезами, но вновь скользя тонким лезвием по коже. Толян ничего не мог сделать, даже попытка забрать у неё инструмент не увенчался успехом. Она всё равно добилась своего. Потом опустила руки в воду, прикрыла свои прекрасные глаза и тихо умерла. Толян некоторое время сидел у ванны, смотрел в стену, а рядом в другой ванне вскрывала вены себе другая девчонка. Не всегда взрослые могут помочь и не всегда их попытки венчаются успехом. И не всегда взрослые находятся рядом. И не всегда они пытаются понять детей: своих или чужих, не важно. И не всегда, что самое главное, родители приходят домой вовремя. Почему? Работа? Свидание? Ссора? Вечеринки?.. Почему вы опаздываете?!
Ужас заставил Толяна подняться на ноги, выскочить из купе и закрыть за собой дверь.
Толян решил пройти остальные купе, не заглядывая в них, но перед предпоследним остановился. Не выдержав, он заглянул в него.
Девушка сидела за столиком. И ей тоже лет пятнадцать-шестнадцать. Длинные тёмные волосы спадали на плечи и грудь, и скрывали от Толяна её лицо. Она писала на оторванном от тетрадке листе записку. Простым карандашом. Толян отметил, что карандаш мягкий. Гриф непривычно скрипел по листу, она выводила каждую букву с нажимом и при этом всхлипывала. Только сейчас Толян увидел, как на лист падали крупные слёзы. И только сейчас Толян почувствовал исходящее от неё сожаление. Несмотря на то, что она готовилась умереть, она слишком сильно хотела жить. Но рядом снова не было никого. Никого, кто бы выслушал, понял, обнял, поцеловал. Кто дал бы ей опору двигаться дальше, кто отрыл бы для неё хотя бы одну из закрытых дверей, кто впустил бы в эту мрачную комнату маленький, тонкий лучик света.
– Зачем? – только и спросил Толян. Когда она посмотрела на него, оторвавшись от клочка бумаги, Толян отметил крупный нос-картошку, полные губы и маленькие, серые глаза. – Зачем ты это делаешь?
– Я устала, – прошептала девушка, всхлипывая. – Они всё время издеваются надо мной. Говорят, что я некрасивая. Что я грязь и плесень. Вчера они… Они… Я не хочу идти в школу, а папа говорит, чтобы я шла. Я не знаю, что мне делать. Что мне делать? – и посмотрела на Толяна так, словно он спаситель. Однако, не дождавшись ответа, девочка вернулась к тетрадному листку, а потом вдруг соскользнула на пол, уснув навсегда. На столике так и осталась лежать записка, карандаш и пустые две облатки из-под таблеток.
И какая сволочь продаёт подросткам такие таблетки?!
Толян зажмурился. Чёрт возьми, обратите внимание на своих детей! Им нужны не подружки или же соседи, им нужны родители. Им нужно не осуждение, а понимание. Им нужно воспитание, а не вседозволенность, от которой потом только слёзы. Им нужна поддержка. Они хотят чтобы их слушали и слышали. Ведь у каждого свой характер, у каждого свои наклонности, свои взгляды на внешний и внутренний мир. Кто сказал, что люди одинаковые?! Они дети! Если бы дети были взрослыми, если бы дети могли зарабатывать – разве им тогда нужны были бы родители?..
Возможно говорить это тому, у кого не было детей, легко. Но когда-то Толян тоже был ребёнком. Хотя это не оправдание. Просто некоторые думают, что воспитывать детей не надо. Как и не надо к ним прислушиваться. Родил и всё. Одни души в чаде не чают, а другие и взглядом не одобрят. Оттого, кто-то получается жертвой, а кто-то кровожадным зверем. Интересно, а куда попадают те дети, которые убивают? Ведь есть такие.
– Дядя Толя, – послышался в стороне детский, словно чистый весенний ручеёк, голос. Толян посмотрел на ребёнка, что окликнул его и что стоял в дверях. – Я вас ищу. Пошлите со мной. – И ребёнок поманил его за собой.
Оказавшись в тамбуре, девчушка обернулась к нему. Толян приметил, что держала она за руку мальчишку лет трёх. Сама девчушка была миловидная, с яркими голубыми глазами, носом-пипкой, пухлыми губками, сложенными в бантик, в розовом платьюшке и босоножках. Светлые волосы были стянуты в хвостики, на хвостиках красовались пышные бантики. Девчушке было лет семь.
– Дядя Толя, вам нельзя тут находиться. Вы знаете, что нарушаете правила? – деловито заявила она, внимательно глядя на Толяна.
– Да, – ответил Толян, слегка обескураженный. Мальчонка, которого она держала за руку, смотрел на него большими синими глазами и грыз шоколадку «Алёнка», уже измазав губы в шоколаде. Он крепко сжимал маленькими и тонкими пальчиками большую плитку с видом жадины, который делиться с чужим дядькой даже и не думал.
– Можно сказать, что я тут главная, – важно продолжала девчушка. – Поэтому так и быть, сделаю вам исключение. Сойдёте на другой станции. Она уже скоро будет.
– А позвольте узнать?.. – буркнул Толян, делая как можно более скромный вид и проявляя глубокое уважение к ребёнку.
– Что? – спросила она, внимательно глядя на него заинтересованными глазами.
– Куда едет этот поезд?
– В рай, – просто ответила девочка.
– В рай? – переспросил Толян. Не совсем понял. Особенно после того, что увидел буквально пару минут назад.
– Да, в рай, – кивнула девчушка.
– Все едут в рай? – не унимался Толян, указав пальцем на вагон, который они только что покинули.
– Конечно, – с лёгким раздражением, будто глупость Толяна ей надоела, ответила девочка.
– А…
– Станции разные бывают, – начала объяснять девчушка. – Одни для эмбрионов – эти сразу в перерождение. Но через райские луга. Младенцев выносят на третьем пути. Постарше ребята на пятом. И так далее. И даже суицыдники в рай. Но не скоро. В купе они отбывают наказание за самоубийство и только после этого в рай. Дети войны, как мы с братиком, сходят на двенадцатом пути…
– Вы дети войны? – прервал её Толян.
– Да. Мы прятались в погребе, когда большой снаряд угодил в наш дом. Нас завалило. Мы с братиком умерли сразу, а мама с папой ещё были живы. Но они тоже умерли.
– Извини, – буркнул Толян, не осознавая, что говорит. Перед глазами предстала картина напуганных детей и взрослых, которые всеми силами пытались защитить самое сокровенное, но так и не смогли. Потому что какой-то мудак решил поиграть в войнушку! Отмыть деньги! Поделить кусок червивого пирога! Ублюдки!
Толян даже представить боялся, с каким сожалением родители этих детей попали в загробщину. С какой болью им пришлось жить тут, проходить наказания или спускаться в ад? И с каким страхом дети оказались здесь, вот в этой темноте?
– Ничего страшного, мы с братиком уже привыкли. Хорошо, что тут вместе. Я вот теперь крепко держу его за ручку и не отпускаю. Мы будем вместе всегда, – с детской непосредственностью, уверенная в своих словах, пылко заявила она.
– Конечно, – ответил ей Толян, слегка улыбаясь. – И когда вы сходите?
– Ещё не скоро. К тому же меня пока тут за главную поставили, я не могу просто так бросить свой пост, – покачала головой девчушка. – А вот вам, дядя Толя, уже пора.
– Погоди… – Толян хотел ещё что-то сказать, но поезд остановился. И мысли как-то сразу покинули его голову. – А там в раю хорошо?
– Очень хорошо, – сказал девчушка отступая в сторону. Дверь открылась.
– А как тебя зовут? – спрашивал Толян, будто цепляясь за эти слова. Вот ведь, совсем недавно ему хотелось сбежать с этого поезда, а теперь… Он не хотел уходить. И девочка с бантиками, смотрящая на него наивным взглядом и братик её, жующий шоколадку с видом главной жадины группы «Дубок», казались сейчас родными и близкими.
– Не помню, – печально ответила девчушка.
– Тогда… – Толян уже спускался по ступенькам. – Тогда… – цеплялся за поручни, не хотел уходить…
– Вам пора, дядь Толь, – сказал девочка.
– Тогда будь Машенькой, – вдруг сказал Толян. И осознал, насколько сильно хотел ребёнка. Дочку. Девочку. С такими же ясными и невинными глазами, такую же деловую и важную, с такими же бантиками и в таких вот босоножках. Сильно хотел. Затем, наверное, в поезде он обращал внимание только на девчонок. Поезд ему намекал на то, что Толян желал, но так и не исполнил.
– Хорошо, – ответила девочка, а дверь тут же закрылась, но девчушка выглянула в открытое окно. – Мне нравится это имя!
– Будь Машенькой. Машей. Машунечкой. Марусенькой! – кричал Толян вслед уходящему поезду и бежал по темноте, будто этот поезд увозил нечто близкое и дорогое. Трепетное и светлое. Будто он увозил его ребёнка, которого у Толяна забрали высшие грёбаные существа!
Некоторое время Толян стоял в гулкой и густой темноте, смотрел перед собой, но ничего не видел. Сердце привычно уже рвалось на куски, и душа, скрутившись в тугой узел боли и сожалений, не собиралась раскручиваться. Хотелось опустить голову в бочку с холодной водой, чтобы освежить мысли. Хотелось выйти из квартиры на улицу и подставиться шальному ветру, что гнёт деревья, играет проводами и бросает в лицо листву и пыль. Хотелось спрятаться в прочную скорлупу и больше ни о чём не думать и ничего не видеть. Этот мир ему порядком уже надоел! Этот мир надо было взорвать! Уничтожить! Чтобы его не было вообще! Быть может если его не будет, то никто не умрёт больше?!
Толян вздрогнул, когда до него долетел еле слышный детский плачь. Оглядевшись, он никого не увидел. Затем прошёл вправо, потом как показалось свернул налево. Он двигался в темноте легко и видел свои руки и простую байковую, клетчатую рубашку, в которую был одет. Странно, он же рвал её на куски, перематывая девочке раны на запястьях, а вот теперь она целая и невредимая… Он видел свои ноги, но то, что было под ногами – всего лишь темнота. В ней не было ни верха, ни низа, ни стен, ни потолков, ни пола. Однако ребёнок плакал, и Толян шёл по темноте, как если бы ступал по земле.
Когда он наткнулся на сидящего на корточках пацанёнка, то слегка удивился. Присев рядом, Толян тихо спросил:
– Потерялся, что ли?
Мальчонка поднял на него заплаканное личико и, всхлипнув, проговорил:
– Я к маме хочу.
Не будет тебе мамы, малыш. Её рядом нет. И она не придёт, даже если дядя Стёпа великан пойдёт её искать. Твоя мама осталась в том мире, а ты теперь принадлежишь этому. Загробному. Мрачному и тёмному.
Толян поднял мальчугана на руки и направился с ним по темноте, не зная куда идёт. Просто шёл и ему казалось, что он идёт верным путём. Сколько по времени они шли, он не мог бы сказать, однако в какой-то момент темнота расступилась, и Толян оказался в огромной комнате, заставленной горками, игровыми площадками, качелями, городками, заваленной игрушками. Мальчуган тут же соскочил с рук и ринулся в гущу детей, громко вереща и посмеиваясь. Он забыл про маму, забыл про темноту, забыл про страх. Он забыл обо всём, и Толян на короткий миг тоже забыл, потому что здесь было так хорошо, так светло, чисто и ярко, тепло и задушевно, что захотелось скинуть ботинки, присесть на мягкий ковёр, взять большую машину, загрузить в жёлтый кузов мячики и отвезти их к тем огромным воротам, увешанным игрушками и погремушками, наверху которых нарисована цифра «5». По кругу, а то и петляя между игрушками и игровыми горками, тихо двигался маленький, специально для детей, поезд.
– Б-р-р-ж-ж, – в машину врезался экскаватор с большим синим ковшом, и Толян, нахмурив брови, поднял на совершившего аварию глаза. Пелена света слетела в одно мгновение, отступило тепло и стало даже как-то прохладно, и Толян ощутил себя мужиком сорока лет, который умер двадцать второго мая, в районной больнице… Впрочем, он им и был.
– Ты меня преследуешь, что ли? – спросил Толян, ухмыльнувшись с лёгкой грустью и сожалением. А ведь хотелось остаться здесь, в детстве. Но такого тоже не может быть. Как и нет дороги назад, как и нет второго шанса. Нет второго детства. Впрочем, если переродится, то он появится. Однако, будет ли это второй шанс или же снова первый, ведь жизнь новая, другая…
– Вполне вероятно, Толян. Но я не маньяк, – и Ангел рассмеялся. Но Толяну показалось слишком натянуто.
– Тенью моей заделался, – продолжал ёрничать Толян.
– Ни в коем случае, – Ангел в свою очередь продолжал веселиться, держа в руках синий экскаватор. – Просто присматриваю за тобой, чтобы делов не натворил. Вот, например, совершил ты, Толян, небольшое преступление, в поезд «Солнышко» забрался. А это запрещено. Да ещё к райским вратам подступил.
– К райским ли? – вопросил Толян.
– К райским, Толян, к райским, – Ангел ответил так, что Толяну стало не по себя.
Ангел перевёл взгляд на ворота, и Толян посмотрел туда тоже. И ворота открылись, и Толян ощутил то, что никогда не ощущал: дикую умиротворённость и желание прыгнуть туда. В светлый зев врат, за которыми был бесконечный, усеянный красивыми, яркими, сочными цветами луг.
В то удивительное спокойствие, освещённое тёплыми и цветными лучами неспешно скользил почему-то зелёный, детский поезд, увозя очередного карапуза. От врат веяло таким добром, что Толян вновь забылся. Но лишь на мгновение.
– Вот туда, Толян, тебе нельзя, – прошептал Ангел, и Толян с трудом оторвался от врат, которые закрывали свои створки. Толян посмотрел на высшее существо. Тот продолжал сидеть напротив него и злорадно ухмыляться. Ничего ангельского.
– За что? – вдруг спросил Толян. – Почему дети тоже умирают?
– Так надо, – Ангел коротко, как показалось Толяну, равнодушно пожал плечами.
– Так не надо.
– Ты хочешь знать то, что знать тебе не стоит. Даже если разложить всё по полочкам, и тогда не поймёшь. Изменить, Толян, ничего нельзя. Этот круговорот… он даже мне не понятен. Люди рождаются, чтобы умереть. И в каком они возрасте покинут мир живых, ведомо только наивысшим существам. И им, как и мне, Толян, это совершенно безразлично.
– Это жестоко, – сказал Толян.
Ангел лишь хмыкнул, отложил экскаватор и коротко сказал:
– Пошли.
8. Ангел и Жизнь
Толян ничего не успел ответить, впрочем, с Ангелом так всегда. Стоило ему моргнуть, как детская комната сменилась городом и всё это без привычной темноты.