М. Г. Лой
Шагая по облакам
1. За всё надо платить.
Толян умер в возрасте сорока лет, двадцать второго мая две тысячи двадцать второго года. Дата так себе. Одни двойки. Словно намёк на то, что у Толяна так всегда, если не на троечку, так на двоечку сто процентов. Да и месяц тоже не ахти, пусть и пятый. Некоторых месяц устроил бы, как-никак весна, скоро лето, листья на деревьях зелёные, трава сочная, летают комарики и мушки. Птички поют. Умирай хоть тысячу раз. Но Толяну не нравилось всё равно, однако он поделать ничего не мог. Рак «дожрал» его двадцать второго мая, в одиннадцать-тридцать семь по местному времени. В районной больнице, на грязных от пота и недельного пребывания на больничной койке простынях. Толян умер в одиночестве, никому не нужный. Никто даже и не заметил, что его не стало.
Тётку в рваном чёрном платье с косой он приметил ещё раньше, до того, как впал в предсмертную агонию. Она зашла в палату, остановилась возле него, а потом исчезла. Толян сначала не поверил, потёр глаза, а потом закрыл их и вроде как уснул. Хотя казалось, что не спал вовсе. Мучился, пытаясь ухватиться хоть за одну мысль, но те ускользали, не задерживаясь в голове. Мучился от холода, что пожирал его тело, душу и сердце. Пытался вынырнуть из серого, непроглядного тумана, выбраться из ямы, в которую угодил, стремительно бежал по тёмному, кажется то был коридор, падал и поднимался. А потом сидел на скрипучем, поломанном стуле, чего-то ждал. И когда тётка в рваных лохмотьях вновь к нему подошла, Толян открыл на миг глаза, посмотрел в потолок, потом на стену, будто прощаясь с этой грёбаной, осточертевшей палатой, затем закрыл глаза снова.
Встал и пошёл.
Они шли по тоннелю. Тоннель был мрачный. Бледный свет, не ясно откуда пробивавшийся, не позволял толком разглядеть это место, но Толян чётко осознавал, что шли они вперёд, то по грязным лужам, то по пыльной поверхности, то по чему-то скрипучему. Толян не смотрел вниз, он смотрел в спину старухе: она то расплывалась, словно призрак, то виделась отчётливо, становясь вполне реальной. Хотя Толян в её реальность не верил. Разве смерть имеет форму? Форма – это фантастика, смерть – это сущность. Факт. Явление. У неё нет тела. Разве что душа, и та безэмоциональная.
Старуха держала в руке косу. Ничего особенного в ней не было, простая классическая коса. Толян даже разочаровался: длинное деревянное косовище, а на конце изогнутая ржавая железка. Острая. Зачем Смерти коса? Когда старуха ею ни разу не взмахнула, а просто шла впереди, опираясь на неё, не оборачивалась, точно уверенная в том, что Толян идёт следом. Так зачем ей коса? Хрен знает. И зачем она явилась в этой форме, когда могла просто… просто… Толян сплюнул. И чего он пристал к этой форме? Ну старуха и пусть будет старухой. Хотя, Толян был бы не против, если бы смерть была красавицей.
Шли они не долго, впрочем Толян не засекал сколько именно, да и часов для этого у него не было. Остановились у широкой реки. Старуха обернулась, протянула к нему костлявую, перетянутую серыми, рваными бинтами руку. Толян попытался рассмотреть лицо тётки, но ничего, кроме тьмы и пустоты не увидел. Затем проверил карманы своих штанов и рубашки, однако там оказалось пусто. Тётка опустила руку, затем отвернулась и исчезла. Толян нахмурился, огляделся, но вокруг была лишь темнота. И тот тоннель, из которого они вышли совсем недавно, тоже исчез. Единственное, что осталось – это река. И когда Толян снова посмотрел на широкое русло, перед ним уже стоял высокий сутулый старик, протягивающий к нему сморщенную, тёмную ладонь.
– Да нет у меня денег, нет, – озвучил мысль Толян и тут же ему показалось, что он подумал. Голос будто шёл из трубы и отчётливо отдавался в черепной коробке. Слова в ней метались, как бильярдные шары, запертые в кубе. Ощущение было так себе.
Старик опустил руку, затем отвернулся, ступил на лодку и кивнул ему. Толян удивился, но отказываться не стал. Умер, так иди вперёд. Нечего оглядываться и проситься назад. Да и чего в той жизни хорошего? Ничего. У Толяна так точно.
Присев на банку, Толян спокойно принялся ждать, глядя на то, как старик осторожно, не спеша ведёт старую лодчонку по только ему известному направлению. Толян не смотрел по сторонам. Что там можно было увидеть? Ничего. Пустота. Темнота. Другие лодки? Их тоже не было. Вообще никого не было. Кроме него и лодочника, который так же, как смерть, то становился размытым, словно призрак, то обретал отчётливые формы, и тогда Толян мог чётко рассмотреть на нём рваные, серо-чёрные одежды. Классика жанра. Толян даже заскучал. Всё так, как в легендах и мифах, в кино и книгах. Ничего нового. Никакой креативности. Однообразно и тоскливо, складывается такое ощущение, что в загробном мире существуют лишь бездарные боги, единственным творением которых был человек. Им срочно надо что-то менять, а то плывёшь, плывёшь, а вокруг лишь пустота и темнота. Хоть бы картинки из его личной жизни показывали. Хотя показывать нечего. Что в той жизни было? Школа, училище, работа. Работа. Работа. Однокомнатная квартирка, купленная родителями, ещё когда Толян в школу ходил. Ничего такого чем Толян мог бы гордиться. Или то, за что он мог бы ухватиться, чтобы сейчас изо всех сил пытаться вернуться обратно. Вот только отсюда назад дороги нет.
По реке они плыли тоже не долго, как показалось Толяну. Когда лодчонка пристала к скрипучему пирсу, Толян сошёл на берег и, не оглядываясь, пошёл дальше. Что случилось с лодочником, он не знал, однако оказавшись вновь один в темноте, он заприметил чуть в стороне дверь. Подойдя к ней, он не задумываясь, взялся за ручку и потянул створку на себя. Скрипнули петли, в лицо брызнул не яркий свет, и Толян переступил порог.
– Анатолий Потапович, – окликнули его в стороне, и Толян вздрогнул. – Посмотрите сюда, – сказали ему всё тем же тоном, и Толян повернул голову на голос. Вспышка света, затем противное жужжание, после непрерывный неприятный звук работающей в режиме отбойного молотка аппаратуры.
Там, куда Толян посмотрел, стоял обычный дубовый стол на высоких ножках. За столом сидел обычный человек в костюме тройке, что-то печатал на обычной пишущей машинке, ловко тарабаня пальцами по клавишам. Рядом стоял огромный аппарат, это он громко стучал, со скрипом выплёвывая из узкой щели жёлтую, слегка помятую, в паре мест рваную бумажку. Когда бумага вылезла окончательно, человек взял её тонкими пальцами, быстро пробежал по написанному взглядом, оторвал откуда-то марку, послюнявил её, прилепил в правом углу, затем со всей силы шлёпнул печать, расписался. Поставив штамп, расписался на документе. Затем поставил с правой стороны бумаги ещё один штамп – теперь уже треугольный – написал пару цифр и, глянув на Толяна, протянул ему пустую консервную банку. Толян некоторое время смотрел на банку, удивляясь происходящему, потом глянул на невзрачного, с прилизанными рыжими волосиками парня, и сказал:
– У меня нет денег, – на этот раз слова не отражались в голове, как летящие в разные стороны шары. Толян сказал это, а не подумал.
– Тц, – парень цокнул языком, закатил глаза, поставил банку на место, отдал ему бумагу и небрежным жесток указал на дверь, что была за спиной Толяна.
Обернувшись, Толян пару секунд постоял на месте, глядя на простую дверь с окошком вверху, затем сделал два шага вперёд и открыл дверь. Оказавшись за порогом, вновь удивился. Кажется он поторопился назвать обитателей этого мира некреативными творцами. Впрочем, всё это напоминало Толяну тягомотину земной жизни, когда тебе нужно взять одну справку, но неожиданно выясняется: чтобы взять эту справку, тебе надо взять другую, а перед этим ту самую, благодаря которой тебе дадут четвёртую, с которой ты пойдёшь куда-то туда, где тебе дадут пятую. Ну и так далее, пока у тебя не закончатся нервы или не поедет крыша. Одним словом, бюрократия.
Комната, куда Толян попал была заполнена другими людьми. Странно. В комнате стояло много стульев, и напоминала она зал ожидания, или холл, где люди собирались толпой, чтобы получить, наконец, долгожданную, драгоценную первую справку, из-за которой они потратили кучу нервов, времени и, самое главное, денег.
Заприметив у самого входа одиноко стоявший стул, будто он был тут специально для него, Толян присел, посмотрев на своего соседа. Скрестив на груди руки, тот сидел так, будто кол проглотил. Смотрел бешеными глазами перед собой и тряс одной ногой, явно нервничая. Тот, что сидел напротив волновавшегося мужчины, судорожно оглядывался, а несколько человек исследовали стену, в которой несколькими секундами назад была дверь, через которую вошёл в эту комнату Толян. Они, кусая губы, в явном нетерпении и волнении гладили покрашенную извёсткой белую стену, веря в то, что если они начнут её колупать, дверь тут же появится.
Контингент находящийся в комнате явно волновался и паниковал. Осознание того, что ты уже не жилец и смерть тебя настигла, а впереди нет ясности, и что там, за чертой, – неизвестно, шокировало всех. И только Толян был спокойный, как удав. Единственное, что его не устраивало – это ждать. Ну в самом деле, даже тут, сдохнув и попав на распределение, Толян так расценил зал ожидания, приходится ждать своей очереди. Толян вновь окинул присутствующих взглядом, попытался посчитать людей, но понял, что это невозможно. Люди странным образом перемещались, некоторые исчезали, а кто-то появлялся, выходя из дверей, что появлялись в стенах. Да и сосед у Толяна сменился, это он понял через несколько минут, когда вновь посмотрел туда, где минутой ранее видел его. Теперь рядом сидела женщина, дрожала, как осиновый лист и плакала.
– Анатолий Потапович Сидоров, – послышался до отвращения деловой женский голос. Толян посмотрел на говорившую. Она стояла в центре зала и смотрела на него. Пухленькая, с недовольным выражением на лице, в строгом костюме и гулькой на макушке. Толян не удержался и скривился. Вот, блин, консерватизм, чтоб его! – Следуйте за мной, – сказала женщина, когда Толян встал со стула и направился к ней.
Не успела она отвернуться, а Толян уже шёл по полутёмному коридору, следом за ней, оставив каким-то невероятным способом за спиной огромный зал ожидания. Толян не долго думал об этом, да и вообще, через три-четыре шага он позабыл о том, где только что находился. Ступал Толян по гладкому полу уверенно, без страха и надежды. Шёл за полнотелой дамой, которая не оглядывалась, как и старуха-смерть, зная, что Толян идёт. Толян не сбежит. Не потому что бежать некуда, а потому что это бессмысленно и глупо.
Когда они дошли до двери, женщина открыла створку, отступила на шаг в сторону, пропуская его вперёд. Толян переступил порог, подумав о том, что дама за свои услуги денег не попросила. Ему это показалось странным. Но спрашивать об этом он, конечно же, не стал. Оказавшись в просторном зале, Толян выдохнул с явным облегчением. Наконец, пришёл. Осознание того, что просторная зала, освещённая торшерами, что стояли недалеко друг от друга и светили довольно ярко, и есть место, где ему зачитают приговор, Толяна расслабило. Если бы и тут ему предложили ждать, он бы, наверное, начал возмущаться.
– Сидоров, – сказал мужчина, что сидел за столом, стоявшим на небольшой возвышенности у дальней стены. – Анатолий. Потапович.
Толян зачем-то кивнул, хотя в тоне говорившего слышалась издёвка.
– Ну, здравствуй, Толян, – и мужчина растянул губы в улыбке.
– И тебе не хворать, мил человек, – сказал Толян.
– Ха, человек, – хохотнул мужчина, внимательно посмотрел на него. – Я высшее существо.
– Ясно, – только и сказал Толян.
Высшее существо некоторое время смотрело на Толяна с нескрываемым удивлением и лёгким цинизмом, а потом поманило рукой. Толян думал не долго, коротко пожал плечами, не придумав ничего толкового, кроме как исполнить желание высшего существа. Подошёл к нему, протянул бумагу, что держал в руке. Мужчина взял жёлтый лист, пробежал по нему глазами, потом повернул лицевой стороной к Толяну.
– Слышь, Толян, ну чего ты такую морду состроил. Фото же. А это документ как-никак. Надо было хоть улыбнуться.
Толян глянул на фото, о котором говорило высшее существо. И правда, смех да и только. Впрочем, Толян не переживал по-этому поводу, просто подумал о том, что то, что он принял за марку, оказалось фотографией. И прилизанный ублюдок приклеил её своими слюнями, да ещё криво и не до конца. Левый уголок торчал. И когда высшее существо покачало скептически головой и снова повернуло лист лицевой стороной к себе, фотография отлипла и мягко приземлилась на столешницу перед ним.
– Вот же ж, статист-засранец, – выругалось высшее существо, ничем не отличаясь от человека. Впрочем, сейчас Толяну казалось, что он видел над головой нимб, а за спиной крылья. Вот только они то появлялись, как мираж в пустыне, то исчезали, то мерцали, словно испорченные лампочки, то вспыхивали и гасли, как будто кто-то игрался электричеством. Оттого Толян стал думать, что это всего лишь его домыслы. – Вечно у него всё на слюнях и соплях, – мужчина отодвинул верхний ящик в столе и достал оттуда простой клей в пластмассовой бутылочке, с тонкой пипкой, кончик которой закрывался мелким колпачком. У Толяна такой клей был когда он учился в школе, в далёком СССР. – Увольнять таких надо, но кто работать будет. Сидеть там знаешь ли не лёгкое дело. Это вы, пришлые, думаете, а что такого, сиди, да печатай. А ты попробуй напечатать сто дел за пять минут. Хрен там, не напечатаешь. А документацию надо составлять. Она сама не напишется, Толян.
Толян слушал вполуха. Смотрел на то, как мужчина приклеивает фото на лист, отчего лист в том месте скукоживается, и документ, к которому тот якобы так бережно относился, теперь точно казался простой бумагой, с которой можно лишь сходить в одно место. Толян почему-то загрустил. А потом ощутил лёгкую злость. Так и хотелось скрипнуть зубами, схватить это грёбаное высшее существо за шею и ударить лицом о стол. Не то, чтобы Толяну стало жалко бумажку, которая являлась документом, а потому что через бумажку просматривалось и отношение высшего существа к человеку. Пренебрежительное. С толикой отвращения. Как если бы Толян был ничтожной букашкой.
– Я, кстати, Ангел. А ты не злись так, – хмыкнул он, отставив клей. Оценив свою работу, начал довольно притирать фото к листу, чтобы оно лучше закрепилось. – А то раньше состаришься, – и хохотнул. Очень остроумно. – Знаешь сколько мимо меня проходит таких как ты?
Банальный вопрос, риторический, на него можно и не отвечать. Толян и промолчал, оставаясь на месте. Хотя хотелось отступить назад. Тяжело было стоять с запрокинутой головой и смотреть на Ангела, что сидел за столом, который находился на возвышенности.
– Много, Толян, много.
Ангел посмотрел на него, потом кивком позволил отступить. И Толян быстро отошёл. Подумал о том, что походило всё это на какие-то молчаливые, невидимые команды, когда хозяин подзывает или отгоняет собаку.
– Впрочем, Толян, такие, как ты, редкий случай, – продолжил вещать Ангел, откладывая документ в сторону и тут же про него забывая. – Такие, которые не боятся. И я сейчас говорю не про тех, кто живя, кричит о том, что не боится смерти. Ха-ха, видел бы ты этих небоящихся. Когда они оказываются здесь, то начинают сапоги лизать лишь бы вернули их обратно. А назад, Толян, дороги нет. Ну что тебе говорить, ты и сам это прекрасно понимаешь. Так я о том, Толян, что бесстрашные – редкий случай. И когда ко мне приходят такие, как ты, я, честно признаться, радуюсь. С вами весело.
Толян молчал. А что говорить? Высшее существо упивается своей значимостью и величием, а Толян вставлять междометия не желал. Он хотел уже дойти до точки не возврата. Туда, откуда не возвращаются точно. Туда, где покой и темнота.
– Да-да, я понимаю, ты хочешь, чтобы всё закончилось. Согласен, эта бюрократия и здесь в печёнках сидит. Но что делать, такие условия, такие порядки. Мы не можем изменить этот ход событий. Надо пройти все аспекты этого говница. И со мной поболтать тоже. Наш разговор входит в систему перехода из одного мира в другой. Я вот, знаешь, тоже не горю желанием молоть языком со всякими говнюками, которые то и дело выпрашивают пару лет или два глотка воздуха. Каждый раз они мне предлагают кучу денег, которых у них нет, или же закладывают своих близких в обмен на свою жизнь. Кто-то умоляет вернуть, потому что остались дети, кто-то, что жалко больных родителей, кто-то, что ещё не рожали, потому что толком не жили, ну и так далее. Знаешь, этот головняк мне уже порядком надоел, но такая у меня работа. Потому я и говорю, когда приходят такие, как ты, я радуюсь. Давай, поболтаем.
– А может не надо, – предложил Толян. Весь вид его говорил, что разговоры разговаривать с высшим существом он не желал.
– Надо, Толя, надо. Но если ты настаиваешь, – Ангел открыл снова ящик стола, закинул туда клей и достал оттуда простой будильник. Толян вспомнил, что такой когда-то был у деде, зелёный с крупным циферблатом, на тонких ножках. Быстро перевёл стрелки часов, потом завёл, оставил на столе. – Вот. У нас ровно час. Когда будильник прозвенит, тогда уже отправлю тебя куда надо.
– А может прямо сейчас?
– Толян, раньше времени тебя никто там ждать не будет.
– Можно сделать исключение, – настаивал Толян. Ангел начал раздражать.
– Толян, ты кажется не понял. Того, чего хочешь ты, не будет.
– Почему? – спросил Толян, будто маленький мальчик.
– Потому, – ответил Ангел и хмыкнул. Издевался. – Всё, что здесь происходит, происходит не по твоей воли и даже не по моей. Это сущность. И честно скажу тебе, Толян, в том, что наш разговор будет длиться час я не виноват. В этом будет твоя вина.
– Ты себе противоречишь. С чего бы я был виноват в том, что происходит по воле какой-то там сущности? – Толян нахмурился.
– Ну с того, что я же только что сказал, того, чего ты хочешь, не будет.
– Бред, – сказал Толян, так и не поняв Ангела. – Ладно, а чего я хочу? – и Толян приподнял брови, внимательно глядя на высшее существо.
– Вот ты мне и скажи.
Ангел точно издевался. Толян видел это по довольной роже. Улыбка не сходила с его лица, фразы были наполнены цинизмом, а в глазах сверкало лукавство.
– Иди в ж… – запнулся Толян. Сложилось ощущение, что «жопа» было запрещённое слово. Но вот прошла секунда, и Толян договорил: – …опу.
– Вот. Я же говорю – это невозможно! – громко сказал Ангел и захохотал, словно Толян был клоуном. Стоял тут, жонглировал, любые капризы богатых мажоров исполнял.
– Ладно, ладно, не злись, – продолжил Ангел, приподнимая руки, будто сдаваясь. – Ну всякое бывает, не спорю, однако реально не получишь ты того, чего хочешь. Но, чтобы ты ни думал, забавно наблюдать за тем, как вы изо всех сил пытаетесь изменить то, что изменить нельзя. Когда бежите от смерти, хотя смерть даже не думает за вами приходить. И когда не думая, идёте прямо к ней, уверенные в том, что завтра для вас настанет. Смешные. Клоуны. Людишки. Ваша борьба с неизбежным – это малобюджетное, дешёвое кино. Порнуха. Я смотрю всё это тогда, когда не хочу думать о слишком серьёзных вещах. Ну, например… каким мылом мне сегодня помыть ноги. А что? Ты знаешь, для меня это проблема. У меня кожа на ногах чувствительная.
– А у меня на руках. На кулаках, – сказал Толян.
– Хочешь меня ударить? – высшее существо сложило руки на столешнице и подалось чуть вперёд. С явной издёвкой глядя на Толяна. Злиться глупо. Толян чётко понимал, что изменить он ничего не сможет. Ангел прав. Но ведь так хотелось хотя бы немного остудить жар злости, что заклубился в груди и вот-вот готов был расцвести алым заревом костра.
– Ладно, давай к делу, – вдруг заговорил быстро Толян. – Я надеюсь, что ты не будешь меня кормить сказками о другой жизни, рае и аде. Надеюсь в программе только забвение и всё.
– Вот! – неожиданно крикнул Ангел и подпрыгнул на мягком кресле. – Вот, Толян, с этого и надо было начинать! И потому наш разговор будет длиться час. Правда, сейчас уже меньше, ну да ладно. Короче, Анатолий Потапович, не будет тебе забвения. Я же тебе говорил, как бы ты не старался, не будет так, как хочешь ты.
– Почему? – снова повторил Толян. – Мне не нужна жизнь. Я не хочу жить снова. Я хочу вечную пустоту и покой.
– Не положено. Ещё рано. Ты не прошёл весь цикл жизней. Не буду говорить сколько у тебя осталось и сколько ты уже отсчитал, но хочу заметить, что это далеко не конец. И чтобы до него добраться, тебе надо… Не-е-е, не скажу.
– Да ты не ангел, ты демон, – не зная, что сказать, пробормотал Толян.
– Ш-ш-ш, не богохульствуй, – сказал Ангел и демонстративно огляделся, широко раскрывая глаза. – У нас за это штраф. А ты хочешь почём зря отрабатывать на исправительных работах? Нет, конечно. Ну да ладно, что было, то прошло, – высшее существо снова открыло верхний ящик стола. Вынуло оттуда папку и толстую книгу, затем шариковую ручку. – Короче, Толян, – вернулся к насущной теме Ангел, уже будучи деловым, но всё таким же раздражающим. Открыл сначала папку. – Забвение тебе не положено. Ты, кстати, не совсем точно понимаешь, что такое забвение. Вы, люди, неправильно его трактуете. Забвение – это высшая мера наказания. Это, Толик, не ад и не рай. И не конечная остановка, как думаешь ты. Это вечный сон. С небольшой поправкой: когда душ становится совсем мало, ну знаешь, бывает иногда, когда слишком много отбывают наказания или же в аду тусуются, а цикл перерождения ни в коем случае останавливать или же притормаживать нельзя, тогда пробуждаются или, как мы говорим, размораживаются души забвения. И отправляются в новую жизнь. Их цикл таким образом начинает отсчёт с нуля. Правда в любой момент мы можем вернуть их в вечный сон, обратно. Однако поверь мне, жизнь у таких душ отвратительная. Они существуют вечно. То в забвении, то проживая отстойные жизни. Ты так хочешь?
– Я хочу умереть. Исчезнуть. Раствориться. Я не хочу жить, – повторил Толян.
– Толян, это не исполнимо, – высшее существо закрыло папку, что-то для себя там увидев. Затем отложило и открыло книгу. Щёлкнуло кнопкой на шариковой ручке. – Ты обязан с этим смириться.
– Не хочу.
– Ты че, ребёнок? – спросил Ангел, не поднимая головы и что-то записывая в книге. Толян решил для себя, что то был журнал. – Я же тебе русским языком говорю, не будет так как хочешь ты. Уже сто раз повторил. Понимай мою речь, Толян, – Ангел тряхнул ручкой, подул на неё. Затем попытался снова что-то написать, но было бесполезно. Видно в ручке закончилась паста. Открыв ящик, он полез в него снова, вынул другую, не пишущую кинул на место. – Такова наша сущность. У каждого своя судьба. Твоя судьба снова жить, Толян. А потом, когда цикл закончится, возможно будет тебе и полное забвение. Пустота. Конец всего. Однако, точно не могу сказать. Мне пока что это неведомо. Когда подойдёт твой конец, тогда мне об этом сообщат. А может и не мне. Знаешь, на распределении нас много. Не я же один тут тасую вас, как колоду карт. Так, иди, распишись.
Пока Ангел говорил, что-то писал в журнале. Когда Толян подошёл, он протянул ему ручку, повернул к нему журнал. Ткнул пальцем. При этом нимб загорелся ярко, будто освещая и так светлый участок в книге.
– Что это? – всё же спросил Толян, приподнимаясь на носки, чтобы лучше видеть лист журнала и, приготовившись уже поставить свою закорючку.
– Это ты подтверждаешь, что я ознакомил тебя с порядком перерождения, – сказал сухо Ангел, будто это ничего не значило. Толян посмотрел на него, тот вздёрнул брови.
– Не буду, – упрямо сказал Толян и вернул ручку.
– Как хочешь. Это не обязательно, – Ангел хмыкнул, пожал плечами. Закрыл журнал, вернул его в ящик, туда же ручку. Достал новую книгу, Толян подумал о том, что ящик в столе у высшего существа – бездонная пропасть. – Теперь о главном, – сказал Ангел, и Толян отошёл на место. На этот раз сам, без чьего-либо приказа. Отошёл просто. Захотел и отошёл. Присел на табурет. Мелькнула мысль, что минутой назад его вроде бы здесь не было. – Прежде чем переродиться, тебе надо отработать небольшое, скажем так, наказание.
– Наказание? – Толян удивился.
– Да, типа того. Ты, конечно жил, Толян, нормально. Особо не грешил, если не считать того, – Ангел открыл папку, пролистал несколько листов и остановился на нужном, – что ты уговорил свою первую любовь, Алину Жирову, сделать аборт. Вам тогда было по семнадцать. Ты же украл деньги у матери и сам лично отвёл её к доктору, заплатив за это действо. Сейчас Жирова не может родить, а хочет. Остальное… Тут мелкая кража. Ну ты даёшь, – высшее существо снова хмыкнуло, – украсть утюг у соседки, чтобы толкнуть его за копейки. Серьёзно? Идиот… Ага, потом лжи немного, а вот тут лицемерие… обман небольшой… Так обычные рабочие моменты, – Ангел резко захлопнул папку. – На этом твои грехи заканчиваются. И тут не то, чтобы по тебе ад плакал, для ада всё это слишком ничтожно, однако и для рая ты не годишься. Сам должен понимать, рай только для детей. А вам взрослым засранцам там делать нечего. Портить воздух, топтать цветы, гадить в реки, уничтожать детские мечты – вы ведь только для этого и годитесь. Короче для вас либо ад, либо междуними.
– Междуними?
– Ну да, междуними. Это когда ни здесь, ни там, ни тут, ни вон там. Это зона, территория, отдельный мир, как хочешь так и понимай, между миром живых и адом, между раем и адом, где-то между раем, адом, миром живых и вратами перерождения. Место, которое создали с целью, когда не за что наказать, а надо, и когда есть за что, но места в аду нет. Да, и такое бывает.
– То есть это место для того, чтобы было.
– Это для наказания. Для тех, кому ни в рай, ни в ад нельзя. И к вратам перерождения ещё рано. Ну и как-то нечестно будет по отношению к другим, типа, те в аду варятся, а ты, со своими мелкими грешками, хопа, и снова жить отправишься. А как же расплатиться за Алинку? И за мелкую кражу. Их у тебя две. За ложь и лицемерие. Это ведь тоже грехи, Толян, хорошие такие грехи. В аду для них специальное местечко есть. Скажу тебе, противное местечко. В общем, Толян, надо тебе отработать срок в сто лет. Совсем немного по сравнению с тем, сколько тут отбывают некоторые. Или сколько отрабатывают в аду. Там меньше тысячи не бывает.
– И я так понимаю, это не обсуждается.
– Конечно.
– И что за наказание?
– Ерунда, – отмахнулся Ангел. – Собирать облака.
– Чего?
– Говорю, собирать облака.
– Что за бред.
– Ну, такое вот наказание.
– Идите в з…ницу со своими облаками, – снова запнулся на ругательстве Толян. Что-то разговор ему начал сильно надоедать, а запинки раздражать. Так сильно, что хотелось уйти хоть к чёрту!
– Не исполнимо, – нарочито деловито вздохнул Ангел. – Впрочем, мы можем договориться, если у тебя есть деньги, – и Ангел так посмотрел, что Толян даже открыл рот. Хотел что-то сказать, но не смог. А Ангел, выдержав паузу и дав ему время осмыслить последние слова, продолжил, открывая снова ящик стола: – Их у тебя нет. Ты даже переправщику не смог заплатить. А если бы заплатил, он бы отвёз тебя в другое место. Получше моего. Как в прошлый раз. Ты ведь прошёл мимо меня, потому что у тебя были деньги. И ты был отправлен в другую кантору. И фотка на документе была другая, – Ангел глянул на бумагу, что продолжала лежать на краю стола. Достав другую папку, высшее существо закрыло ящик. – А в этот раз денег у тебя нет. Потому что не кому было хоронить. Потому что даже могильщики, забивая крышку твоего гроба и закапывая его, пожалели тебе дать пятьдесят рублей. Раньше таких, безденежных, как ты, оставляли за периметром мира мёртвых. И сидели они на гнилых лавках, ожидая своей очереди в ад или на перерождение. Потом создали вот такой отдел, благотворительный, специально для нищих. И получился отдельный мир, междуними. То есть, между мирами. Но раньше и правда хоронить было не на что, ни денег, ни еды, а сейчас всё иначе. Люди сейчас такие. Они жадные. И традиции не соблюдают. А зря. Деньги тут имеют большое значение. Так что, если нет денег, то вперёд, в междуними.
– Какая-то чушь, – не удержался Толян и покривился, пытаясь осмыслить сказанное Ангелом. – То есть междуними был создан, потому что у некоторых не было денег? А как же те, у кого они есть? Они что, отправляются сразу в перерождение? То есть, у тех людей мелких грешков нет? Они святые?
– Так я же, Толян, говорю, у кого деньги есть, тот легко может пройти мимо наказания. Только плати и любые двери откроются. Прости, поправочка, почти любые.
– Так это… – Толян снова не нашёл что сказать. В голове всё перемешалось. – Не наказание, это коррупция, – наконец, выдавил он. На мгновение Толяну показалось, что он упустил нечто важное.
– Да что ты, – махнул рукой Ангел и, открыв папку, взял верхний лист. – Это всего лишь круговорот жизни после смерти. Для людей. Ну а для нас выживание. Мы продаём, вы покупаете. Купля-продажа. Она всегда была. С самого начала. Правда цены немного изменились. Сам понимаешь, инфляция. Всё дорожает. Кредиты, ипотека. Мы тоже хотим жить хорошо. Так вот… Что ты там хотел? А, забвение. Кстати, забвение, самое дешёвое, но тебе, Толян, всё равно не по карману.
– Да ты… вы… ублюдки.
– Не ругайся, – покривился Ангел. – Вот смотри, забвение – десять миллионов рублей. Всего-то. Сущий пустяк. Были бы у тебя десять миллионов и тогда вопросов не было бы. Тогда можно было бы договориться. Конечно, судьи начали бы копытами бить, а прокуроры встали бы на дыбы, мол, как можно продавать забвение и прочее, но ничего, десять за забвение и десять сверху, для подкупа судей, решило бы эту проблему на раз-два. Дальше… А вот, «Собиратель облаков». Откупиться – двадцать семь миллионов, замена – двадцать три миллиона рублей. У нас только рубли. Другую валюту не принимаем. Значит, замена, это когда ты хочешь поменять одно наказание на другое. При этом срок другого наказания не должен превышать первоначального срока. Но тебе обмен не нужен, тебе нужно списать наказание. Тогда это «откуп». А откуп, я уже сказал, стоит двадцать семь миллионов. Далее, другая жизнь – от тридцати до пятидесяти трёх миллионов рублей. Ну тут ещё всякие подпункты, нюансы, договорённости, контракты… В общей сумме, если откупиться от «Собирателя облаков» и сразу же прыгнуть в перерождение, то есть в новую жизнь – будет стоить шестьдесят девять миллионов рублей. Ну почти семьдесят. Однако, так как этих денег у тебя нет, придётся заниматься столетней хренью. Извини, ничего сделать не могу.
– Ха, – не выдержал Толян. – Обалдеть.
Это всё, что он мог сказать, потому что нормальных слов у него не было, а материться язык не поворачивался. Не позволяла то ли обстановка, то ли какая-то высшая сила. А так хотелось перейти на добрый, русский мат. Нимб над головой Ангела подмигнул ему, словно издеваясь. А крылья стали яркими, что смотреть на них было невозможно. Всё закончилось через мгновение, и когда Толян снова смог видеть лицо Ангела, тот довольно улыбался.