Лю Ив
Мой роман со Стивеном Кингом. Тайные откровения
Лю Лю ищет брат
Прилетев в аэропорт Кеннеди, Борис в который уже раз опять позвонил сестре. Попросил паренька-попутчика набрать номер, слабо надеясь, быть может сеструха именно его игнорирует. Но нет… Звонки в трубке звучали долго и заунывно. И Борис, отчаявшись дозвониться, пошёл к метро. Примерно за час доберётся, а там уж будет видно…
Наверно придётся караулить, выжидая когда пропавшая вернётся. Ну или на месте что-то предпринять… Вещей у него было не много, а значит можно передвигаться налегке, и Борис начал прикидывать, что будет делать, если всё же не застанет сестру. Можно повторно созвониться с друганом из Каролины и завтра сесть на автобус, не задерживаясь в Бруклине. Только вещи от Мити через кого-то передать. Надо лишь вспомнить, кому бы это можно поручить.
* * *
На стук в дверь откликнудось только собственное сердце. Неприятно ёкнуло в грудине. Сеструхи не было.
Сначала Борис устойчиво сидел на лестнице и ждал, сам толком не веря, есть ли в этом какой-то смысл. Но так или иначе, а идти ему было всё равно некуда. А перекантоваться хотя бы пару дней надо. Дружку он, конечно, позвонит, как только доберётся до интернета. Постепенно собственное положение начало злить.
Опять богемная мадам изволила куда-то свалить, никого ни о чём не предупредив, а ему расхлёбывай!
Но и Борис, однако, тоже не так прост. Когда останавливался в последний раз, то позабыл вернуть от её халупы ключ. Позабыл, конечно, искренне, но зато – очень удачно! И Борис начал активно атаковать чемодан с целью найти припрятанный ключ. Оставалось убедиться, что замок не меняли.
Тут-то как раз и поднялось довольно сильное волнение, а вдруг сестра съехала – тогда он собирался проникнуть в чужое жилище, а Борис – по сути законопослушный гражданин и вполне себе трусоватый, и нарушать закон, рискуя получить по тыкве, желанием вовсе не горел.
Даже и к сестре заходить без спроса – и то получалось как-то вроде бы неприлично, он уж лучше переночевал бы у кого-то ещё, но вот беда – пришло ему на память совсем даже очень нехорошее воспоминание.
Дело было в Москве, в давние совсем времена. Был у них родственник. Немного дружили, хотя тот был значительно старше. Служил при Доме Моды, выкройки рисовал якобы у Славы Зайцева, но Борис, конечно, не проверял. Похвальбушка несусветный, за это его Борис недолюбливал и не уважал… Кому же понравится, чтобы ему садились на уши, постоянно укоряя и ставя себя в пример? Конечно, это доставало. В общем, дружили они формально, когда родственник сам в гости наведывался, а тот, надо отдать должное, приезжал часто. Матушка его приглашала, вот и подкатывал – поесть, попить. Тогда семейство частенько собиралось за общим столом. Матушка всех кормила, а главное – поила, все квасили без малейших ограничений. Считалось, что маманя – аки дойная корова, у которой «всегда припрятано». Она охраняла ликёро-водочный завод, ну и понятно – все несуны оставляли мзду. Хочешь пронести в сумке халявного трёхзвёздочного пойла – выложи долю сторожу. Обычная бодяга – весь СССР так жил. Несуны тащили всё, что можно и нельзя. Ну и тем, кто их должен не пущать – тоже нормально перепадало. А если бы кто не стал бы брать – то «на выход, с вещами», система чужаков отторгала. Не брать было нельзя. Хочешь работать – вертись как положено, и начальству отстёгивай.
А была у матушки напарница, в смену которой вывезли пару грузовиков по поддельной накладной. Ей привычно дали пол-литру, таксу за пронос сумки, но вывезли – пару цистерн. Разумеется, сторожиха не знала, иначе испугалась бы на такое пойти, мелкие сошки – они пугливые.
И вот началось следствие, сменщицу начали тягать на допросы, та с перепугу жаловалась матушке, мол, боюсь очень, вдруг посадят. И следом же стала она сильно плохо себя чувствовать. И ещё покойного мужа во сне видеть. Ну и всё такое не хорошее.
В итоге, от стресса, из-за сильного перепуга у практически не виноватой тётки активировался рак, и умерла примерно через три-пять месяцев. Ещё следствие не кончилось, а напарницу уже схоронили.
Вот какие бывают дела.
Так вот – про родственника… Соседи его почувствовали запашец из квартирки, где тот проживал – один, бездетный и не женатый… А когда милиция вскрыла квартиру – родственничек лежал убитый, в голом виде свисая с кровати, да ещё и ограбленный… Причём следователь сообщил, что убитый имел перед смертью половой акт с мужчиной. Так и сказали: смерть во время ограбления в результате неразборчивых сексуальных связей. Осторожным, мол, надо быть, и не приглашать домой мало знакомых мужчин.
И теперь Борис, сказать по-правде, охрененно боялся застать подобную картину. И даже тщательно принюхивался, не пасёт ли из-за двери определённым душком. Но душком вроде не воняло.
К тому же, братец всё же дождался соседа и осмелился спросить за сестру.
Сосед сообщил, что она не съезжала, но где – неизвестно, не видели её уже порядка двух месяцев, И даже хозяйка, сдающая им жильё – общая на всех, поскольку сдавала весь двухэтажный частный дом, поделив его на отдельные комнаты-студии – так вот, хозяйка уже дважды спрашивала, где жиличка, и грозилась идти в полицию, ежели та не занесёт задолженность.
По всему выходило, что сеструха: либо сбежала, не заплатив, либо по какой-то иной причине не только не живёт в данном помещении примерно месяца два или более, но и не платит.
Когда ключ запросто открыл дверь, которую не пришлось взламывать, Борис сильно обрадовался: трупа внутри не оказалось. Вздохнув с облегчением, он устало опустился на единственный стул. А передохнув, стал исследовать комнату.
Сестра жила, образно выражаясь «на коробках»: из мебели только полупустой шкаф, комод с одеждой и стол со стулом.
В шкафу Борис обнаружил большой пакет с документами. В основном с иммиграционными анкетами и прочими подобными бумагами. Но зато на столе, поскольку у сестрицы, видать, была беда с памятью – открыто лежал себе блокнотец, в котором довольно быстро и была обнаружена искомая информация.
Страницы блокнота пестрели множеством записанных столбиком заданий, частично вычеркнутыми. Планы дел по десять-двадцать пунктов на странице. И на предпоследней среди прочего как раз вычеркнутая запись гласила:
«Распечатать билет к Парижскому любовнику».
Оставалось раздобыть информацию о дате вылета и названии пункта назначения.
И Борис стал ждать, когда в Москве наступит утро, чтобы созвонившись с племянником, донести успокоительное известие.
На следующий день они с племянником уже разработали дальнейший план поиска пропавшей.
Имея доступ к электронной почте матери и проверив полученную примерно два месяца назад почту, Митя быстро определил, куда именно отправилась мать и когда. И даже написал письмо на адрес пришедшего уведомления брони, но бесполезно – ему попросту ничего не ответили.
Борису следовало, не откладывая, идти в полицию и заявить о пропаже сестры. Предварительно выдав им информацию о том, что сестра намеревалась летом вылететь в городок Ранвей и там воспользоваться заказанным заранее такси. Адреса доставки пропавшей они не нашли, но решили попросить полицию расследовать, куда в конечном итоге подевалась сестра.
Всё это Борису предстояло исполнить в ближайшее время.
Пробуждение в больнице
Свет казался невыносимым и, решительно, заставлял открыть глаза. Не хотелось. Но слишком мешал, и надо было удостовериться, что это такое.
Оказалось – опять больничная палата.
И чересчур светлый день. Но ничего больше. И никакого чувства, кроме любопытства. Оглядела палату. Свет уже не казался таким навязчивым. Однако, всё же был чрезмерно сияющим – непривычным.
Подумать только, я снова попала в больницу.
– Занятно, однако… – вяло скользнуло замечание.
И ничего из последних ужасов нет. И сразу мысль: только не надо думать, что всё приснилось! – Так ухмыльнулась во мне первая мыслишка. Мягко так пощекотала словно пёрышком…
– Жива? Выздоравливаю? – раскрывала глазёнки непробиваемая надежда, – подумать только, надежда всё ещё со мной…
– Неубиваемая… – ухмыльнулся краешком сарказм.
Конечно, было бы замечательно, если бы всё приснилось. И даже очень было бы это превосходно… Но… И я стала исследовать свою оболочку.
На животе следов не оказалось, ни дырки, ни швов. Как, собственно, и прежнего животика… Похудела. Это хорошо. На запястьях – синеватые с жёлтым следы, сильные покраснения, но уже не воспалённые, возможно заживут… Вены исколоты, вокруг всё в подкожных синяках. Частично синяки свежие, частично пожелтевшие. Вывод? Кололи долго. В разных местах. Чего-то не припомню, чтобы меня так много кололи.
На левом предплечье медицинским скотчем закреплена «розетка» для капельницы – что-то вводилось в постоянном режиме… – из подвешенного мешка с прозрачным раствором. Такие «розетки» устанавливаются, если пациенту лекарство вводится долгое время, например, в течение нескольких недель.
Память понемногу возвращалась. Не отчётливо и не совсем полностью, но – с глубоким подозрением…
На столике лежала упаковка салфеток, резиновые перчатки и металлическое корытце. Кругом очень чисто.
– Стерильно, – опять усмехнулся дружок-сарказм, – не бросил, значит, дружище…
– Русские своих не бросают! Будем погибать молодым! – Вместе, что называется… И свободной рукой я повторно погладила живот, – относительно безразлично, что удивило: не обнаружив изъятия органов, могла бы и поболее обрадоваться? Интересный, однако, получался расклад…
Полулениво шептались мыслишки, не затрагивая основной айсберг спокойствия.
– Наверно, лучше ещё поспать…
Но пока я постаралась заснуть – заворочались-таки обрывки воспоминаний, не слишком чёткие, но всё же… Мутные – показались первые картинки.
Через какое-то время я услышала звук от двери и снова открыла глаза: в неё – по странности бочком – протискивался Стивен Кинг.
– И здесь нашёл, – так же бочком и безлико протиснулась очередная мыслишка, – когда же он отстанет.
По совести сказать, меня это и не обрадовало, и не огорчило.
Ну узнаю брата Кинга, и что? А ничего. Совсем ничего, обычное дело, что тут такого необычного? Наверно должно было бы зашелестеть море эмоций? Или чего мне положено испытать из-за того, что живая, и что Стивен изволил меня навестить?
– Очнулась, – заговорил он первым.
Мне бы спросить, сколько я в больнице, что произошло, а мне не интересно.
– Очнулась, – всего и ответила. И подумала: я живая, он живой, а чего ещё спрашивать и не знаю. Но всё же помолчав, спросила:
– А где все?
– Не надо об этом, у тебя была остановка сердца, тебе нельзя волноваться.
О! Наконец-то! Мне «нельзя волноваться»? Положительно, этот парень мне послан свыше: инопланетный разум меня не забывает! Он разбудит и самые мёртвые эмоции. Из гроба достанет и посадит в виде правильной матрёшки, чтобы не волновалась!
– Поправишься, всё позади, – он был непривычно мягок.
– Ну, раз ты так считаешь, то я, пожалуй, посплю… – и отвернулась, на другой бок
* * *
– Ты чего, сидел здесь, пока я спала, или уходил и вернулся?
– Сидел здесь. И возвращаюсь.
– Иногда мне этого уже не хочется.
– А мне всегда хочется вернуться.
– Очень мило с твоей стороны.
– Ты злишься?
– С чего бы? Ты снова со мной, чего же ещё желать, – и опять я сделала попытку повернуться спиной.
Он перетащил стул на другую сторону кровати.
– Всё позади. Не думай больше об этом.
– Конечно.
– Ты привыкнешь.
– Разумеется.
– Это только сначала… Всё будет хорошо, вот увидишь!
– Американское зомбирование? Не бойтесь, детки, мы вас спасём? – я опять усмехнулась. С одной разницей… Я не чувствовала соответствующую фразе угрюмость. Обалдеть, моё сознание произносило привычно-саркастические фразы, но внутри спокойное равновесие – фразы оказались чисто формальными, не наполненными эмоциями. Как если бы их произносил роботоподобный ум, а я всего лишь разрешала, но не участвовала.
Стивен пропустил «мяч»…
Опа-на… что-то новенькое! Интерес-с-сно. И мне захотелось с этим поиграть.
– Ты ещё раз хочешь меня обмануть? Не надо, я же понимаю… – произнося это я вслушивалась в то, что чувствую. Судя по фразе, это должен быть упрёк? Но я не упрекала. Меня это устраивало. Он обманывает, а мне без разницы. Не обманывает – точно так же.
– Я не обманываю, – он отвечал, как положено. Я реагировала, соответствуя, и спросила дальше:
– А чего ты хочешь?
– Хочу, чтобы ты поправилась.
– Чтобы вернуться к дружкам-сектантам? – опять спокойствие. Но тут никак не должно быть спокойствия? На таких вопросах невольно должно подняться отношение к дружкам и самому Стивену Кингу – подлому изменнику?
Я сканировала у себя внутри. Почки на месте, сердце на месте, селезёнки и печёнки – всё на месте! Возмущения – нет! Куда делось возмущение? Кто украл протест? Кто своровал моё личное отношение к предателю Принцу-Кингу?
– Ты что, украл мои чувства?
Он рассмеялся! Подумать только, я не могла извлечь эмоций, а он запросто расхохотался! Без какой-либо причины, без вообще… без ничего.
И тогда я обнаружила, как улыбаюсь в ответ. Не изнутри почувствовала улыбку, а снаружи – отметила, как растянулись мои губы, и только потом поняла, что улыбаюсь. Внутренняя реакция запоздала за внешней. Тело жило в своём режиме, не нуждаясь в моём согласии. Оно самовольно обрадовалось от его смеха.
В общем, трудно описать словами… Я оказалась на территории, которую не принято описывать. Для этого просто не придумано названий.
Огляделась внутри себя и поняла – он прав. Скоро я поправлюсь, это уже ощутимо. И очень похоже, что реагировать буду иначе, чем раньше. Что-то во мне очевидно изменилось. И это – вот не поверите! – веселило!
Он засмеялся совершенно законно! Это было единственно правдивой реакцией. И, похоже, я тоже очень быстро приближусь, чтобы его поддержать.
Представила, сидим мы где-нибудь на приёме в ложе Филателистов и хохочем в два голоса! Ну, если не психушка, то исключение за неуважение к суду – нам тогда стопудово обеспечено!
– Значит, ты не уйдёшь со своими дружками? – я заметно развеселилась.
– Так нету никаких дружков.
– А как же дамочка, с которой ты водил шуры-муры?
– Чего-чего? Да я и слов-то таких не знаю!
Он дурачился в ответ на мои дурашливые претензии. А меня радовало. Сделалось так легко как никогда.
– Мне это только кажется, что я стала другого веса? Я не чувствую привычной тяжести.
– Ты очень сильно похудела. Теперь почти как птенчик.
– Я? И вдруг – птенчик? Скажешь тоже…
– Ну да. Потеряла не менее тридцати килограмм, может и больше…
– Да? Это потому что меня морили голодом. Но, сказать, по правде, я есть не хочу.
– Не хочешь… Вернётся аппетит – захочешь.
– Вернётся?
– Обязательно.
Нянечка принесла обед.
– Вам, наконец, разрешили кушать. Не много, у вас строгая диета, но всё же…
Поставила на столик больничную еду. На подносе один пластиковый контейнер размером с кофейную чашку, внутри какая-то белая жидкая смесь. Заглянув в контейнер, я сделала специальное лицо: к ушам растянутый ротик, ямочки на щёчках, глазки неваляшки… Стивен посмотрел, слегка склонив голову, и мы одновременно рассмеялись.
Он поднялся и отнёс поднос с контейнером на тумбочку, ближе к двери, чтобы медсестра забрала.
* * *
– Стивен?
– Да?
– А чем я болею?
– Болела? – Душевной болезнью.
– А это как?
– Это когда душа стремится к чему-то, но распознать, к чему именно, не может. Ей тогда нужна помощь.
– Моя душа стремилась?
– Ну да, а ты будто не знаешь?
– Ну ладно. И ты помогал? Что ты делал?
– Следовал за тобой и охранял… Иногда нужно исправлять прошлое, а чтобы его исправить – нужно его увидеть. Чтобы увидеть – следует вспоминать. Для воспоминаний нужен партнёр, своего рода наблюдатель, чтобы не случилось непоправимого.
– И оно в итоге не случилось?
– Нет.
– А почему тогда мне кажется, что кое-что непоправимое случилось? – я улыбалась загадочным образом, и он опять рассмеялся.
– Потому что ты пока не привыкла к улучшению самочувствия, это поправится, – он тоже улыбался не менее загадочно.
– И каким образом ты охранял?
– У меня есть навык.
– Какой навык? – не унималась я.
– Например, гипноз – привлечение мыслей, внимания, направление в полезное русло действий, ты разве никогда сыну не внушала чего-нибудь невербально?
– Ну это я… Я много кому внушала, всякого разного. Но это всё для себя. Чтобы удовлетворить свои амбиции или жажду, или достичь целей. А ты для чего?
– Разница не велика. Для себя. Такая моя суть. Я писатель, и пишу наш роман. Совместно с тобой. И хочу, чтобы он закончился самым добрым образом. Чтобы все герои стали счастливы, и жили долго, и умерли в один день. Разве не достойная причина?
– Я тебе не рассказывала. Мне, однажды, повиделось такое… Про писательское дело… – если автор… если в роман не вложена его собственная жизнь, тогда это всего лишь мыльный пузырик, воздушный шарик… – унесёт его вверх (потому что раздувают таких Сильные Мира сего, пузатые дядьки – для своих прибылей, вложив в виде инвестиций: пару чеканных монет). Но потом – лопнет в высоте такой шарик и упадёт жалким ошмётком порвавшейся резинки, ничего ни для кого не сделав доброго. И знаешь, я написала роман, где моя героиня погибает по собственному выбору – героиней была я сама… Она так замечательно обтяпала самоубийство, чтобы оно выглядело загадочно-детективным. И велось расследование, людей вызывали на допросы, все мучились, стараясь разгадать, кто виноват.
А виноватыми были те, кто иначе не мог приметить моё творчество. Им не хватало крови, жертвы, живого мяса. И героиня им это мясо сознательно отдала – своё, ножом с чужими отпечатками пальцев в живот… извольте получить плату, членский взнос – берите, ради прибыли. Написала я такую книгу – почти полностью, осталось только последнюю заключительную часть дописать, парадное шествие после полученной оплаты кровью…
Но увы – роман пропал, украли вместе с компьютером. Даже копии не сохранилось.
Никто его не увидел и не прочёл, но самой мне очень заметно полегчало. Пока писала, открыла для себя то, что все эти «Сильные мира сего» – ни разу не достойны жертвы. И другие – потребители развлечений – только и всего. И чтобы подлизаться к ним за ради достижения признания – тоже оно того не стоит. В процессе изобретения пути к славе, я осудила собственную героиню. Дура она. Повелась на поводу у зависти к внешнему успеху, потому и погибла.
И даже если кому-то и доказала, что достойна внимания (обычно, кто платит кровью – имеют шанс, если всё обтяпать по уму, вспомним Марину Цветаеву) – всё равно такое внимание «не стоит туалетной бумаги», чтобы вытереться после прочтения. Я тогда записала стих, так и называется «Память человеческая не стоит туалетной бумаги».
– Ты же согласен с такой трактовкой? – высказав это я ждала, что ответит Кинг.
Но он ничего не ответил. Взял мою ладошку и два раза поцеловал. Молча.
«Всё тот же взгляд, всё тот же жест, и спать пора, но никак не уснуть»… – Меня опять за муки полюбляли, а я его за состраданье к ним.
Мы снова оставались «парочка ещё та»…
* * *
– А когда я погружалась в воспоминания, ты же знаешь? Как заведённая… Это были твои проделки?
– Конечно.
– А когда меня мучили и пытали, где ты был?
– С тобой.
– Ты шутишь… Ну ладно… Я всё равно рада что мы с тобой встретились, помнишь как это было? Случайная встреча в Париже, такая романтичная, и куда оно всё повернулось…
– Почему случайная? Я всегда знал, что мы встретимся. Это было неизбежно.
– Ты теперь всегда будешь загадками разговаривать? Но на самом деле это и вправду не важно. Я, наконец, счастлива. Просто рада, что ты не ушёл. Но если уйдёшь, то не буду хватать тебя за рукав.
– Не так уж и «не важно», дорогая. Встретить своего человека, конечно, важно. И я не уйду. А загадки кончатся, очень скоро…
– Опять загадка? Ну и ладно.
– Нет, не загадка.
– Да неужели? А как же тот факт, что я видела тебя во время оргии, видела как ты смотрел на писательницу и на меня. И как на тебя смотрел твой дружок.
– Это был не я. Нас всегда было двое. Это его вещи ты видела дома. Мы близнецы.
– Что?
– Всё так, в последний раз ты меня увидела. Увидела. А раньше ни разу.
– Что ты хочешь этим сказать? Я чего-то опять захотела спать…
– Спи. Когда ты проснёшься, то вспомнишь… я всегда был с вами. Или с тобой…
* * *
Сон снова стал беспокойным. Будто окутало прозрачным саваном. Я ощутила себя в невесомости, парящей в чужеродном пространстве теней и недомолвок. Люди, наполнявшие мой сон, не были друзьями, но – заговорщиками, исподволь наблюдающими за воздействием на меня впрыснутого подкожно зелья. Словно зелёная мушка, застывшая в паутине, я ждала исхода, понимая, что любое движение лишь быстрее привлечёт хозяина паутины. Потому я следила за сценой, не шевелясь.
Снова находясь в плену – слышала обрывки разговоров, наблюдала свои чувства и ощущения. Мне снова было стыдно.
Стивен держал за руку обнажённую гостью. Следом, приобняв за талию свою даму и оглаживая её бедро, присоединился Марк Глимчер… Глумливо играючи, облизал палец и провёл им по губам Стивена… потом по губам своей подруги. А женщина Стивена стала гладить ягодицы Глимчера. Его эрегированный член – средненький, похожий на белый гриб с плотной ножкой бочонком и небольшой головкой – отреагировал короткими рывками вверх. Подруга Глимчера подошла вплотную к Стивену, и начала тереться о его бедро сбоку. Стивен повернул её спиной, и женщина завела руку назад, стараясь ощупать вздыбленный слегка изогнутый кверху орган Принца… Я отвела взгляд.
Раньше я этого не видела, мне даже показалось, что женщина эта со Стивеном – именно её мы подобрали на трассе – та самая, из-за которой началась вся катавасия.
Удивительно, во сне мне открывались детали, ранее – когда всё было наяву – не замечаемые! Это до странности напоминало некий перепросмотр случившегося, а совсем не сон. И в процессе такого «перепросмотра» я точно знала, что так оно и было всё в точности. Просто по какой-то неведомой причине это ускользало от внимания.
Гости были в масках, но – в нарисованных на лицах красками, а не реально надетых. И это тоже почему-то не попало в зону внимания. Гости оказались раскрашенные «девочки и мальчики»… И ещё это чувство: как будто бы видеть этого мне не нужно. В сновидении я явно прочувствовала, как корректирую собственное зрение, не проникаясь отдельными деталями, будто не замечая их. Но вот получила возможность перепросмотра, а оказывается в памяти сохранено много-много больше и несколько иначе, чем я будто бы видела в реале.
Лица участников не вызвали интереса. Пирсинг у женщины видела, как выступали острые колени – помню, мурашки на телах – помню, пот на лбу и над верхней губой – запомнила, а лиц нет. Только ранее знакомые угадала. Но у писательницы я ведь пирсинг видеть не могла, так что – может это и не была писательница, а кто-то ещё.
Глимчера узнала. Но обнажённый он тоже довольно сильно изменился – появилось заметно больше сладострастия, как если бы у него открылись рожки, и с этими рожками он стал сильно игрив.
И все они нисколько не стеснялись. Подумать только.
А мой Стивен Кинг, тот же самый, только – одетым дубликатом – стоял в сторонке… в точности как на вечеринке у филателистов. Один в один одиноко наблюдал…
И Скунса, конечно, признала. В видении он расхаживал в обычной манере – довольный самовлюблённый фонарь. И всё подтягивал кверху член. Снизу подхватит и подтянет. Потом подержит в руке и опять… за яички подхватит в ладонь и подтянет. Такое движение – снова и снова… Как бы оно его, вероятно, как-то поддерживало в общем хоре блудливого действа.
Странно, раньше они были просто гостями, а теперь в сновидении перепросмотра – с разрисованными лицами – якобы сняли маски. Мерзкие, но мне – не было мерзко.
Это больше не касалось.
Подумать только. Пока они меня терзали, я не видела лиц. А теперь вижу и узнаю, но не чувствую ни злобы, ни обиды – ничего. Как будто смотрю на сказку, зная чем она закончилась. И в таком случае – мне не жаль ни себя, ни жертву-героиню, ни иных участников – ничего не чувствую.
– Неужели мне следовало всего лишь увидеть, вернее – опознать их под масками, чтобы больше не чувствовать мучений или неприязни?
– Опознать не только их, но и себя – ту, которая чувствовала, – донеслось как будто бы из соседней комнаты.
Я открыла глаза. Проснулась, услышав голос Стивена.
Мы всё ещё находились в той же больнице, в палате ставшей уже привычной.
Окна здесь располагались высоко у потолка, в них кроме края неба ничего не было видно. Причём небо светилось ярко-белым. Не голубым. Трудно описать, наподобие искристого облака. Так бывает в жидком лаке для ногтей с перламутровым блеском. Облака – вернее небо – светилось воздушным сиянием: газом с перламутровым отливом. Больше ничего в окне не различалось.
– А знаешь, ты был прав, я увидела и Стивена, и тебя одновременно – ты как обычно наблюдал, прислонившись к стене. Ты был одет во что-то совсем светлое, наверно в больничную пижаму.
Он улыбнулся, немного смущённо. Удивительно, это был другой Стивен – не тот загадочный мачо, а просто мой друг. Я улыбнулась в ответ, чувствуя заполняющую грудь нежность. И снова продолжила спать.
