Исход Русской Армии генерала Врангеля из Крыма
Прибытие 1-го и 3-го полков в Джанкой
Только на следующий день, после отъезда 2-го полка со штабом дивизии, были поданы составы, и то весьма короткие, для 1-го и 3-го полков с батареей при каждом. Первым погрузился 3-й полк, но смог тронуться лишь ночью. Состав для 1-го полка оказался настолько малым, что его пулеметная и комендантская команды и конная сотня вынуждены были отправиться походным порядком. Остальные батареи еще раньше ушли в район станции Курман-Кемельчи для перевооружения на французские орудия.
Марковцы уже знали об оставлении Перекопа и поражались долгим остановкам на станциях и медленному движению эшелонов. 29 октября утром 3-й полк прибыл в Джанкой, и ему приказано выгрузиться. Но состав не подают к платформе. Подполковник Сагайдачный идет к генералу Кутепову, и тот приказывает:
– Выгрузиться в два счета. Поняли? Распоряжение о дальнейшем получите от генерала Достовалова.
От генерала Достовалова:
– Разгружайтесь немедленно и следуйте в село Дюрмен в распоряжение командира 2-го корпуса, генерала Витковского.
Подполковник Сагайдачный идет к начальнику станции и говорит ему:
– Подать мой эшелон к платформе в два счета. Поняли?
Начальник станции ответил по-военному:
– Так точно!
Через 10 минут эшелон был у платформы, и через полчаса полк выступил в Дюрмен. Батарея пошла туда рысью. Навстречу шли обозы, подводы с ранеными. Раненые говорили о безнадежности положения и в то же время бодрились: «Теперь наша возьмет! Марковцы не сдадут!»
Первой в штаб корпуса прибыла батарея, командиру которой начальник штаба, полковник Бредов129, сказал: «Юшуньские позиции сданы; наши части контратакуют; на участке 2-го корпуса противник занял Чонгарский мост и продвигается к югу; все наши атаки успеха не имели; готовится новая; батарее немедленно идти к селу Осман – Букеш в распоряжение командира Самурского полка». Подошел к штабу 3-й полк, и от полковника Бредова подполковник Сагайдачный получил ту же ориентировку и приказал идти в хутор Копань, в 8 верстах к северу, войти в связь со штабом 6-й пехотной дивизии и от него получить приказания.
Темная ночь. Моросил мелкий дождь. Батарея прибыла к штабу Самурского полка и стала на позицию. 3-й полк в хуторе Копань. В хуторе не нашел никого. Высланы разъезды для установления связи. Проходят часы, связи нет. Случайно в хутор приезжает офицер 6-й дивизии: у него нет распоряжений для передачи полку, но ему известно, что 6-й дивизии приказано ночью начать отход к Джанкою. От себя он советует полку не задерживаться ни на минуту и отходить. Подполковник Сагайдачный ведет свой полк обратно в Дюрмен. В селе уже нет штаба 2-го корпуса; находившиеся здесь мелкие части подтверждают приказ об отходе. Случайная встреча со своей батареей. Она получила приказание идти к Джанкою. Бесцельно проходив за минувший день и ночь до 30 верст, перед рассветом полк с батареей вернулись в Джанкой.
Высланный раньше в штаб корпуса адъютант полка вручил приказ: «Командующему 3-м Марковским полком, подполковнику Сагайдачному, вступить в командование бригадой Марковской дивизии. Бригаде выставить на север и запад от Джанкоя охранение и ждать дальнейших письменных приказаний». Первое чувство – радость: оба полка вместе.
1-й полк, оказывается, выгрузился, не доезжая Джанкоя, на станции Калай и вечером минувшего дня пришел сюда. В пути ему встречались набитые людьми поезда, пешие и конные группы и даже целые части казаков. Картина полного поражения и стремительного отступления. Отходившие кричали: «Ура марковцам!» – и говорили: «Идем грузиться на пароходы». А марковцы шли на фронт…
В Джанкое полк получил от генерала Кутепова приказание поддерживать порядок на станции. Всю ночь шла эвакуация по двум направлениям – на Симферополь и на Керчь; всю ночь ходили патрули, разгоняя людей в военной форме уже без погон, частично вооруженных, возбужденных, кричащих, в иных местах слушавших какие-то зажигательные речи.
30 октября, вызвав к себе старших начальников полков и командиров батарей, подполковник Сагайдачный объявил задачу и указал участки полкам, приказав немедленно их занять. На вопрос об отступлении и эвакуации ответил, что никаких распоряжений об этом он не получил, хотя он и решительно все знали со слов чинов других частей о приказах об оставлении Крыма, о посадке на суда тех, кто не желает оставаться на милость красных.
И вот, несмотря на удручающую обстановку, Марковские полки в полном порядке выступали занять свои участки: 1-й в северном от Джанкоя направлении – на Чонгар, 3-й в западном – Перекопском. Светало. С севера проезжали подводы с чинами разных частей, лошади с ездоками на них, пулеметные двуколки с пулеметами; быстрым маршем шли мелкие части; в порядке прошел отряд в 300–400 штыков – остатки Самурского и Смоленского130 полков, под командой полковника Новикова131; полным ходом проехали два бронеавтомобиля. И никто не остановился, никто не сказал марковцам ни слова. Прошли все, но противника за ними видно не было.
Иная картина на западе. Там, верстах в десяти, шел бой и доносилась пулеметная и ружейная стрельба; был там и бронепоезд, видны были отходившие жидкие лавы, а за ними наступающие туевые. Все пространство от линии боя до Джанкоя было покрыто группами всадников, подводами. И все это двигалось к юго-востоку в обход Джанкоя. Туда же передвигался и бой. А марковцы – 800 штыков с 8 орудиями, с тремя десятками пулеметов – стояли. «Часов в 10 утра мимо нас прошел бронепоезд в направлении Симферополя. При виде отходящего бронепоезда у меня екнуло сердце… Почему он уходит, а не остается в прикрытии?» – записал один.
Марковцы оставлены прикрывать всех, даже бронеавтомобили, кавалерию и бронепоезда. Что-то зловещее творилось у них сзади на станции, оставленной составами, с валяющимися на путях авиационными бомбами, сотнями блуждающих людей. Невольно каждый думал о своей судьбе. Бывало, некоторое утешение давали всегда бывшие при частях подводы, а теперь не было и их. «На меня были обращены все взоры моих офицеров, в которых читал желание присоединиться к отходящим частям. Я же, в ожидании обещанного распоряжения, продолжал находиться на станции», – записал подполковник Сагайдачный.
Настаивает на отходе один из командиров батарей. «Подполковник Сагайдачный колеблется, что вполне естественно, ибо боится ответственности: оставить участок, да еще без боя». «В 10.15 я решил, – пишет дальше подполковник Сагайдачный, – больше не ждать распоряжений и приказал полкам снять охранение и собраться у вокзала. С прибытием их, я начал отходить вдоль железной дороги на юг».
Идут вдоль полотна с его западной стороны 3-й полк, две батареи, 1-й полк. Идут быстро. Батарейцы, однако, не могут равнодушно пройти мимо валяющихся ящиков со снарядами, подбирают их. Переваливая через возвышенность, видят к западу идущие параллельно большие колонны кавалерии. Чьи? Для наблюдения высланы конные. Пройдено верст десять. Донесения конных говорят определенно, что это красные и головные части их значительно впереди головы бригады. Бой неизбежен. Быстрым ходом колонну опять обогнал бронепоезд, задержавшийся к югу от станции. Опять екнули сердца…
Было за полдень. Прискакали казаки из штаба 2-го корпуса, передают подполковнику Сагайдачному пакет. Бригаду, оказывается, да забыли. Письменное приказание: в 9 часов оставить Джанкой и следовать в Севастополь для погрузки на пароходы. Подполковник Сагайдачный и офицеры ошеломлены – приказание получено с трехчасовым запозданием; получив его своевременно, бригада выступила бы в 9 часов, а не в 10 с лишним и находилась бы значительно ближе к станции Курман-Кемельчи. А теперь для нее неизбежен бой без надежды на какую-либо поддержку.
Однако впереди виден хвост колонны, тянущейся к станции Курман; видна и другая колонна к востоку. И подполковник Сагайдачный решает связаться с этими частями и, в случае необходимости, совместно принять бой. Он высылает офицеров с предложением их начальникам прибыть к бригаде и принять общее решение.
Вместе с приказанием об отходе был вручен и приказ генерала Врангеля, по которому следовало объявить всем – армия покидает Крым, идет в неизвестность, и желающие могут остаться на Родине. Как быть с этим приказом в сложившейся обстановке? Решено не объявлять его теперь, а сделать это позже – неизбежный бой лучше принять сохраненными силами. Конечно, этот приказ известен всем до последнего рядового, но… части еще крепки и внутренней спайкой и дисциплиной.
Бригада уже нагоняла хвост впереди идущей колонны. Через некоторое время к ней подъехали командир Гвардейского саперного батальона, в 150 штыков при двух орудиях, командиры 4–5 батарей и, наконец, полковник Новиков, командир отряда, шедшего восточнее.
Подполковник Сагайдачный предложил, ввиду назревавшего столкновения с кавалерией, встретить ее объединенными под командой старшего. Старший из присутствовавших, полковник Новиков, временно командующий 6-й пехотной дивизией, сначала отказался, но после того, как подполковник Сагайдачный заявил, что тогда примет он, как командующий бригадой, согласился и тут же отдал распоряжение: Гвардейский батальон с батареями, как идущий впереди, прикрывает с запада дорогу, по которой бригада марковцев проходит и занимает станцию Курман, пропуская затем за собой все части.
Марковцы обеспечивают отход с севера; части полковника Новикова обеспечивают отряд с востока, где красная кавалерия, занявшая Джанкой, преследует отходящих. Начальники разъехались. Уехал к своей группе и полковник Новиков, в дальнейшем не принимавший никакого участия в руководстве боем.
Последний бой
Около 15 часов. Лавы красных приближаются к идущему последним 1-му полку. Артиллерийский и пулеметный огонь их сдерживает. Загремели орудия в голове: Гвардейский батальон с батареями рассеял лавы. До станции Курман оставалось 6 верст. И вдруг: «Едва только колонна 3-го полка поднялась на последний бугор, с которого открывался вид на станцию, перед глазами всех развернулась непонятная картина: все пространство от железной дороги покрылось скачущими точками, оказавшимися сотнями повозок, бросившимися врассыпную со станции. Как бы в пояснение поднялась сильная ружейная и пулеметная стрельба и над станцией появились разрывы шрапнелей. Во всем бесконечном обозе началась паника. Почти одновременно со станции вылетели два наших бронепоезда и, открыв огонь из орудий и пулеметов, стали отходить на юг».
Станция Курман занята красными. Путь отхода перерезан. С запада, севера и северо-востока наседают лавы. Полковник Новиков, не оказывая сопротивления, быстро отходит к юго-востоку, удаляясь от отряда. Оставляют его и присоединившиеся батареи, бросив орудия. Марковская батарея открывает огонь по станции. Подполковник Сагайдачный приказывает обходить станцию с востока. В порядке переходит железную дорогу Гвардейский батальон с двумя орудиями; за ним 3-й полк и 1-й. Налетевшая лава отбита батареей при 3-м полку.
Первая атака со станции отбита Гвардейским батальоном и 3-м полком. Но путь на юг пересекается новыми лавами. Отряд вынужден отходить к востоку. Его охватывают с обоих флангов. Гвардейский батальон не выдержал одновременной атаки с запада и юга. Марковские полки сжимаются. Их со станции на голом поле начинают громить батареи красных. Лавы атакуют, местами врываются в тесные цепи. Батареи вынуждены менять позиции. Одну из них накрывают снаряды, и она оставляет орудие, застрявшее в топкой низине. На поле перемешались всадники, марковцы… Пулеметы и орудия бьют и по красным и по своим. Остается небольшой проход на возвышенность, к которой спешат батареи, пулеметы, группы. С возвышенности батареи расстреливают свои последние снаряды; пулеметы не позволяют лавам замкнуть круг. Бросаются орудия. Уже темнеет. Ночь скрывает спешивших оторваться от противника.
* * *
Свидетельства о бое. «Красная кавалерия несколькими лавами несколько раз неслась в атаку на наш полк (1-й). Ее отбили. А в это время мы видели, что красные охватывают полк справа, видели, что охватывается и левый фланг 3-го полка. Некоторые из нас кричали: «Кавалерия справа!», «Кавалерия слева!». Порядок стал нарушаться, стали отбегать без команды. Красные атакуют и врываются в наши ряды. Отбивались уже небольшими группами. По нас и красным стреляли и наши пулеметы, и наши батареи. Так все перемешалось. Выхода не было… стали срывать с себя погоны, сдаваться».
А вот другое, попавшего в плен капитан Дудкина: «Перейдя железную дорогу, наш батальон сразу же перестроился в боевой порядок поротно, с пулеметами на флангах. Трудно было разобраться, что делалось в голове колонны, так как было далеко. Были видны только разрывы шрапнелей и слышен беглый огонь артиллерии. Развернувшиеся лавы красной конницы повели атаку на наш батальон с запада и юго-запада, отрезая его от других частей. Батальон остановился. Подпустив конницу на 200 шагов, он залпами и изо всех пулеметов открыл огонь. Кони сбитых кавалеристов не носились по полю, а оставались на месте или медленно отходили назад. Атака была отбита, но слева из-за бугра показалась конная масса, которая двигалась на нас грозной тучей. Подпустив ее на близкое расстояние, роты открыли огонь. Середина ее замялась и как бы повернулась налево и направо, обтекая батальон. В это время справа появились лавы свежих красных конных частей. Несмотря на наш огонь, неся большие потери, красные врезались в батальон и началась рубка… Картина была жуткая. Залпы прекратились, но еще раздавались одиночные выстрелы: это марковцы в упор расстреливали конников. Спасения не было. Весь батальон погиб там с командирами рот. Никто не сдался. Все было повалено в последнем бою».
* * *
В 18 часов 30 октября окончился бой, последний бой частей Русской Армии – двух полков марковцев и батальона гвардейцев. Ровно три года без месяца назад первые Добровольческие части, ставшие впоследствии Марковскими, начали бой у Ростова, и теперь они их закончили. Начали успешно, закончили… по всем внешним признакам – поражением.
К ряду крупных неудач за три года у марковцев прибавилась еще одна. Но должна же быть отдана им справедливость в оценке. Отбросив обстановку, малочисленность, моральное состояние вообще в этот день, в частности, в часы отхода от Джанкоя, когда марковцы прикрывали даже отход бронеавтомобилям и бронепоезду, следует помнить о грозном приказе красного командования: «Самое энергичное преследование, ни в коем случае не допуская его [противника] посадки на суда». Конница красных выполняла этот приказ с полной энергией, огромным порывом и огромным фронтом от Курмана до Джанкоя в трехчасовом бою.
С другой стороны, генерал Врангель в своем приказе обещал: «Армия прикроет посадку». На главном направлении эта тягчайшая задача выпала на долю Марковской бригады и Гвардейского батальона, и они помешали стремительному преследованию: красная кавалерия была вынуждена остановить прямое движение на Симферополь, стянуть свои части к станции Курман-Кемельчи, вступить в бой, нести потери.
* * *
Но что сталось с марковцами в этом бою? Часть их погибла под ударами шашек, другие выбрались, но были и те, для которых ад боя продолжался – это попавшие в плен.
– Где офицеры? – кричали красные, мечась среди нас. Кого-то рубили. Зарубили одного солдата, который не указал офицеров.
– Строиться! Бегом!
Мы быстро сжались толпой и почти бежали в направлении на Джанкой. Нас собралось до 150 человек. Кавалеристы осыпали нас бранью, размахивали над нашими головами саблями. В нашей группе я заметил человек 6–7 офицеров, но наши солдаты, бывшие красноармейцы, не выдали никого из нас, а внешностью мы ведь ничем не отличались от солдат. Я видел другие группы наших пленных меньшей численности, которых гнали на станцию Курман.
Нас пригнали в Джанкой. Там опять блистали шашки над нашими головами и неслись крики: «Даешь офицеров», но и здесь никто не был выдан. Наконец нас оставили более или менее в покое, но мы все же ждали печальной участи. Целый день и ночь мы пробыли под открытым небом совершенно голодными. Красные всячески издевались над нами. Наша группа увеличилась, может быть, до 400–500 человек, но не марковцами. Время от времени из нашей среды кого-то куда-то уводили. Слышались одиночные выстрелы… На следующий день нас погнали на север. Прошли Чонгарский полуостров и вышли в Северную Таврию. Разместили в каком-то селе, где мы простояли немало дней. Что сталось с теми из наших, которых из боя угнали на станцию Курман-Кемельчи, не знаю.
Отношение к нам красноармейцев было двоякое.
– Кончили войну! Ну, теперь и мы, и вы – все по домам, – говорили доброжелательно одни. Другие со злобой и руганью набрасывались на нас и заявляли, что всех нас следовало бы порубить, как порубили всех в Крыму.
Потом нас распустили по домам. Я, конечно, к себе не вернулся и стал пробиваться работой у крестьян. Они были рады окончанию войны и думали, что теперь, наконец, наступит нормальная, спокойная жизнь. О коммунизме не говорили ни слова, будто его не существует.
Через несколько месяцев я стал продвигаться к западу, к румынской границе, опять же на месяца задерживаясь и работая у крестьян. Наконец перешел границу и устроился в Румынии.
Из Румынии этот офицер и писал во Францию, а затем и переехал туда. В судьбе этого офицера-марковца ясно видны темные пятна: сдирание погон, сдача в плен… Но можно ли в него «бросить камень»? Можно ли его поступки считать оскорблением чести офицера и имени «марковцы»? Он не предатель, не изменник. Рядовые солдаты в большинстве сдались в этом бою. Но не покрывает ли все отрицательные поступки уже одно то, что они, попав в плен, не выдали ни одного из своих офицеров. Они не были предателями. Они тоже не запятнали чести марковца. Но может быть, запятнал честь тот, кто с обрывками черных погон на плечах, изголодавшийся, просил у красного кусок хлеба?
Отход к портам
В трагические для армии дни Марковская дивизия оказалась разбросанной по всем участкам фронта: 1-я батарея – на Арабатской Стрелке; 1-й и 3-й полки – на центральном участке; 2-й с Инженерной ротой, Конным дивизионом и штабом дивизии – на левом, Юшуньском; пулеметная команда и конные сотни 1-го полка – в пути со станции Владиславовка на станцию Джанкой; запасной полк – у Евпатории; часть батарей на базах у станции Курман-Кемельчи. Приказ об отступлении к портам не всеми частями был получен своевременно. Место погрузки дивизии – Севастополь, но разбросанность ее частей не позволила всем идти туда.
* * *
2-й полк быстрым маршем отступал: он еще не получил приказа о погрузке на пароходы. В ночь на 30 октября, связавшись со штабом генерала Кутепова, ему приказ: идти к станции Сарабузы и там сдерживать противника. Но вскоре другой – идти на Северную сторону Севастопольской бухты для погрузки и добавлялось об отпуске пожелавших остаться. Только с получением этого приказа приходится считать, что 2-й полк закончил свои бои. Ушло из полка человек двадцать, одни со слезами и объятиями, другие – молча. Сбросив в пруд орудия, батареи и полк тронулись к Севастополю.
Едва не был забыт запасный полк: он получил приказание идти в Севастополь в ночь на 30-е. Днем он видел впереди к востоку двигающиеся в южном направлении колонны кавалерии, по всем признакам красной. Полк рискует и сворачивает в Евпаторию, куда приходит вечером. Поздно узнали об отходе на погрузку и батареи, стоявшие в колониях к западу от станции Курман-Кемельчи.
В ночь на 31 октября остатки 1-го и 3-го полков и батарея остановились на 2–3 часа на отдых в татарской деревушке. Здесь только и был объявлен приказ. Пожелало остаться два-три десятка человек. Остальные, разместившись кое-как на пулеметных двуколках, зарядных ящиках, верхом, тронулись дальше. На линии станции Сарабузы их встретил небольшой отряд новеньких полуброневичков, который и прикрыл их дальнейший отход.
Части 1-го полка, шедшие походным порядком от Владиславович на Джанкой, пройдя половину пути, стали встречать не только отходившие обозы, но и целые войсковые части. От генерала Фостикова капитан Месняев, ведший эти части, узнал об эвакуации и что марковцы должны грузиться в Севастополе. Ввиду дальности расстояния до этого порта, он решил идти или в Феодосию, или в Керчь. 1-я батарея вместе с донцами, которым она была придана, направилась в Керчь. Железнодорожная рота в Феодосию.
В Симферополе. От всех частей дивизии были высланы в Симферополь команды для эвакуации своих раненых и больных. На вокзале – поезд генерала Кутепова. Расклеен приказ генерала Врангеля и сообщение правительства; в последнем говорилось: «Совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не дала своего согласия на принятие эвакуированных. Правительство Юга России не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи в пути, так и в дальнейшем. Все заставляет Правительство советовать всем тем, кому не угрожает непосредственная опасность от насилия врага, остаться в Крыму».
В городе похозяйничали чернь и отпущенные из тюрем заключенные, пока не были разогнаны. Госпиталь, в котором лежало большинство марковцев, оказался пустым. Спала тяжелая забота с посланных за ними. Теперь оставалось ждать прохода своих частей. Но в штабе сказали, части направлены прямо в Севастополь. Кто знал о находящейся еще в городе группе артиллеристов, присоединился к ней, а кто не знал, пришлось действовать самостоятельно, так как поезд штаба был уже переполнен. Сказано – к утру 31 октября город оставляется.
Лошади, на которых приехали в Симферополь, загнаны. Идти пешком или искать лошадей? В городе их не найти, но можно достать в прилегающих к городу деревнях, предложив за каждую лошадь своих две. Конечно, такое предприятие сопряжено с риском попасть в руки людей, уже перешедших на сторону красных, которые являются полными хозяевами на окраинах города. Но капитан Стаценко решил рискнуть. И вот что он записал в свой дневник:
«Думая пройти в Татарскую слободку в самом конце Конторской улицы, я со своими двумя солдатами был вдруг остановлен окриком:
– Стой! Ни с места. Кто идет? – и послышался лязг затвора винтовки. Спокойным голосом я ответил:
– Свои. А вы кто такие?
– Части революционного гарнизона, – был ответ.
Из темноты к нам подошло человек шесть, вооруженных винтовками, без погон, но по виду офицеров.
– Если вы решили остаться и присоединиться к нам, мы вас пропустим. В противном случае вам придется повернуть обратно, – сказал один из них. Заметив на мне марковские погоны, он добавил: – Во главе военно-революционного комитета стоит ваш бывший марковец, полковник Бржезицкий.
Услышав это, я не мог не рассмеяться и сказал:
– Вот только когда полковник Бржезицкий открыл свое лицо. Желания у меня пока что оставаться нет, в особенности с полковником Бржезицким, а все же прошу вас передать ему привет от капитана Стаценко132. Он меня хорошо знает.
Нас всячески стали уговаривать остаться, говоря, что штабы наши давно уже на пароходах, а нам пароходов не приготовлено; что среди моряков забастовка, и потому все равно ни один пароход в море не выйдет, а если который и выйдет, то будет потоплен подводной лодкой – их целый отряд выйдет из Одессы; красное командование объявило по радио амнистию всем белым, которые останутся в городах и селах, исключая портовые города.
– Уверены ли вы, что это правда? – задал я им вопрос.
– Да, мы уверены и поэтому решили остаться.
– Ну что же? Оставайтесь, а мы попытаемся все же уехать.
На прощание нам дали несколько экземпляров воззвания военно-революционного комитета за подписью полковника Бржезицкого. Это воззвание позднее, уже за рубежом Родины, я вручил генералу Кутепову, который, оказалось, был уже знаком с ним, но сказал: «Вижу, как я был не прав». Лошадей достать не удалось».
Всю ночь и утром 31 октября вблизи Симферополя проходили группы, направляясь в Севастополь. Часов в 8 утра из города вышел отряд, чуть ли не в 200 марковцев, собравшийся с командиром Марковской артбригады, генералом Машиным133. Уходили из города, проходили около него без всякого давления и препятствий с чьей бы то ни было стороны.
* * *
Всем нужно было решить: покинуть Родину или остаться, еще не сделав первый шаг к портам. Когда он сделан, перестают влиять рассудок и чувства. Дальше ведут или принятое твердое решение, или некая стихия, стадный инстинкт. И вот:
– Мы боимся неизвестности и боимся, что никогда не увидим своих семей, – говорили одни.
– Дело проиграно теперь окончательно. Продолжать борьбу не придется, а жить за границей не хочу, – говорили другие.
– Я остаюсь. Хотите, верьте, хотите, не верьте, но я не изменник тому, чему служил, – говорили третьи.
Тянуло забежать попрощаться с добрыми знакомыми, которые радушно принимали у себя. В одном доме неожиданная встреча с ранеными соратниками, оставившими госпиталь, но уже со снятыми погонами.
– Как? Вы остаетесь?
– Остаемся, – смущенно и в то же время твердо отвечали те. Дальше говорить на эту тему нечего. Но они задали несколько вопросов о последних боях дивизии, о ряде лиц, их судьбе.
– Ну, надо уходить. Спешим в Севастополь. Будьте здоровы. Будьте живы.
И… оставшиеся ничего не ответили на последнее приветствие, но смущенно и с надрывом быстро бросали фразы:
– Мы честно воевали… Верили… Ну а теперь что?
– Прощай, Семенюшкин. Прощай, Раков, Хомяков…
Спокойный, бесстрашный, отличный пулеметчик, капитан Таврид. Он мрачен и молчалив; слушает, что говорят; всматривается в лица. Только что посланные в Феодосию люди сообщили: корабли не могут взять всех, а кубанцы заявляют – марковцам в Севастополь.
– Идем в Керчь, – заявляет капитан Месняев134.
– Чтобы и там услышать то же? – твердо заявляет капитан Таврид. – Я ухожу в горы. Кто со мной?
Набирается человек 25. Они берут два пулемета, винтовки, возможно больше патронов. Крепко с объятиями прощаются. Прощаются с жителями. Взаимные добрые пожелания, со слезами объятия…
Семья рабочего. Попали марковцы в дом случайно, на ходу, чтобы немного отдохнуть и утолить голод. Кое-какие продукты у них были. Семья приняла их участливо. Разговор об эвакуации. Хозяевам это кажется чудовищным; уговаривают остаться. Они понимают, что белых может постигнуть ужасная участь, но думают – это только в первые дни. «Мы вас скроем на первое время. Мы рабочие, мы коммунисты, и у нас не будет обысков. А потом все устроится», – говорили они, умоляли. Пришел момент расставания: хозяева расстроены до конца. Хозяйка благословляет, хозяин обнимает, желает благополучия и просит принять от него две царские десятирублевки. «Нет больше, а отдал бы вам все». Марковцы отблагодарили, чем могли, и ушли с глубоким чувством уважения к этой семье рабочего; были неописуемо растроганы отношением родных русских людей, какими-то судьбами ставшими коммунистами.
В Севастополе. Что творилось в Севастополе в последние дни, свидетельств марковцев нет. Очевидно, их в городе не было, а пришли они в последний момент и прямо на пароходы. Нет свидетельств и от тех, которые служили в штабе генерала Кутепова и, по всей видимости, принимали участие при вручении полкам заслуженных ими Николаевских знамен. Об этом марковцы не знали ни когда грузились, ни плывя по морю, и только на чужой земле, в Галлиполи, их знамена неожиданно появились перед остатками полков.
31 октября и 1 ноября марковцы большими и малыми группами текли в Севастополь, переживая тревогу: что в Севастополе? «Почти с первых же шагов на шоссе стали встречаться возвращающиеся обратно панически настроенные люди. По их словам, пароходы все ушли, а на шоссе нападают с гор зеленые. Отряд продолжал свой путь, приняв все меры на случай боя с зелеными. При приближении к Севастополю навстречу стали попадаться крестьяне-подводчики, которые сказали, что в Севастополе полный порядок и совершенно спокойно производится погрузка на пароходы».
Уже на самой окраине города от жителей узнали, что в городе существует военно-революционный комитет, вооруженная охрана, но отношение к эвакуирующейся армии не только лояльное, но и глубоко сочувственное. Был какой-то пожар, немного где-то постреляли, и только.