полная версия

Линда Ангелина
Вилами по воде

Полная версия

Oh It’s a Lovely Day

Давай откроем окно веранды

какая прелесть

весна явилась к нам утром ранним

в конце апреля

сад оживает от зимней спячки

набухли почки

ртуть капель круглых и луж блестящих

дрожит на почве

смотри на чудо преображенья

зимы угрюмой

в сезон блаженный весны броженья

цветущей юной

денёк сегодня великолепный

и воздух вешний

нам дарит радость погоды летней

надежд воскресших

обрывки облачка ветер вольный

в реке полощет

бежит за речку колышет волны

лиловой рощи

а за полями и лесом мшистым

огромный сонный

закрыв полнеба гриб распушился

на месте солнца.

Октябрь

Октябрь золотистый украсил собою окно,

слетают с мониста монетки одна за одной,

луч солнца нанизан на ветку и капля дрожит,

и я с оптимизмом смотрю на дальнейшую жизнь –

и радостно думать, что лучшее всё впереди,

не слушать ведуний слепых, сумасшедших, седых,

пророков и пифий, несущих заведомый бред,

в предчувствии тихих и ласковых днях в октябре –

всё будет прекрасно – в четверг, через час, через миг,

оранжевой краской раскрашен приветливый мир,

а в небе безбрежном плывёт и блестит перламутр,

и живы надежды, и Бог милосерден и мудр;

и глупо не верить, что можно вернуться назад,

туда, где мой велик, сирень, и скамейка, и сад,

где дни голубые и неба июньского шёлк,

где будет, как и было, и будут все те, кто ушёл…

Как весело видеть каскады летящей листвы

и хочется выйти в осеннюю слякоть и выть,

и плакать навзрыд, и смеяться, и снова рыдать –

калитку закрыть и уйти неизвестно куда…

Путешествие 6

О как приятен ветер дальних странствий,

свобода, ощущение полёта,

когда летишь куда-нибудь Эйр-Франсом,

а не скупым родным Аэрофлотом –

Аэрофлот, конечно – чистый саспенс,

с ним можно прямо в рай влететь со свистом,

а мне важны комфорт и безопасность

Люфтганзы, Бритиш Эйрвэйз или Свисса;

вот я на днях летела в самолёте –

ну, бизнес класс, то-сё, летим; а рядом

сидит британец с томиком Делёза –

цилиндр, сигара, смокинг – всё как надо;

а я люблю читать чужие книги –

и в этот раз – склонилась и читаю

Делёза – а соседа как магнитом

притягивает чёлка золотая

моя и разлетевшиеся прядки

волос душистых, длинных и блестящих –

ну, думаю, нормально, всё в порядке,

попал британец на своё несчастье…

Я брюки не ношу принципиально,

а только мини, легинсы и шорты;

была я в узком платье от Cavalli

небесной красоты, не из дешёвых;

короче, едем. Подданный британский

сидит и не желает отстраниться;

я ж о ростках, ризомах, декадансе

читаю текст, страницу за страницей;

устав, слегка переменила позу

и вытянула ноги в сандалетах

от Prada, с педикюром синей бронзы –

сосед лишился чувств и с кресла съехал –

тут прибежал стюард и стюардессы,

давай его откачивать, беднягу,

а меж собой шептались – слишком, дескать,

народ стал впечатлителен и мягок –

ну я на них прицыкнула конечно,

хотела наорать, но воздержалась –

мол, эти ваши шутки – просто нечто,

и что соседа мне безумно жалко,

и что сама я в состоянье стресса,

и надо мне немедля что-то выпить,

подайте-ка мне, силь-ву-пле, шартреза,

чтоб стресс мой снять и из себя не выйти....

Британца между делом откачали

и даже где-то сзади уложили.

Летим. Тут я увидела случайно –

как в цирке – трюк, несовместимый с жизнью:

под потолком ко мне, как – непонятно,

летел британец, распластавши руки,

глядел по сторонам, и взгляд поймав мой,

со мною рядом в кресло грузно рухнул

и на меня уставился в молчанье,

разинув рот и выронив сигару –

хоть и болтлива я необычайно,

но тут сама лишилась речи дара;

уже потом, на правильном английском,

как нас в Москве учили в универе,

сказала, что ему бы надо виски –

ну то есть скотч – сейчас махнуть наверно;

опять к нему сбежались стюардессы –

кто скотч несёт со льдом, кто мне джин-тоник,

подушки, пледы, и еду, и прессу –

а он с меня всё глаз не сводит томных,

и диалог у нас какой-то нервный,

и тема для бесед нашлась одна лишь –

про время и пространство в постмодерне,

всеядность тела и шизоанализ;

нам стюардессы щедро наливали,

мы выкурили с ним его сигару,

болтали, флиртовали, трали-вали,

и прилетели в Шарль-де-Голль в угаре:

ни паспортный контроль и ни багаж я

не помню – что, когда и как – неважно,

но вроде нёс меня он где-то даже,

и был любезным, сильным и отважным;

довёз потом до Ритца на роллс-ройсе

и подарил Делёза на прощанье,

а в номер мне прислал лиловых роз и

записочку вложил I love u honey

Pls call me Sun. – и телефонный номер

на карточке, фамилия и имя –

и оказалось – имя было Norman,

а я его звала, конечно, William…

Ну а Делёз, к несчастью, плохо кончил –

болел бедняга именно тем самым,

и раз перешагнул через балкончик,

не выдержав страданий непрестанных –

судьба, увы, типичная: не стало

философа, марксиста, гегельянца

и гения, и интеллектуала –

бессмертно горе от ума и пьянства;

и вот сегодня я его читаю,

смотрю печально на Париж осенний,

пою себе под нос Felicita и

жду с нетерпеньем завтра – воскресенья…

А девушкам скажу я: бизнес-классом

летать вам нужно, чтобы выйти замуж,

и в Ритце только жить всегда, и в Плазе –

отелях легендарных, лучших самых –

здесь самые шикарные мужчины

и бары, интерьеры и бассейны –

в роскошной атмосфере благочинной

безмерны ваши шансы и бесценны;

и отпуск проводите только в Ницце,

Монако с Биаррицем – смех сквозь слёзы,

а чтобы в Ницце вам не осрамиться,

читайте обязательно Делёза…

Про женихов

Как-то раз дракон зелёный

Пролетал над нашей крышей

И меня внизу увидел

В суете обычных дел

Оглянулся изумлённо

Подлетел ко мне поближе,

И концерт нежданный выдал –

Сел на ветку и запел

Пел он арии из опер

На губной играл гармошке

Шостаковича и Шнитке

Строил глазки из дали

Весь использовал свой опыт

Обольщенья и немножко

Алкогольные напитки

Тоже делу помогли

Ах какой же я несчастный

Ах какой я одинокий

Ах никто меня не любит

Негде голову склонить

Хоть бы минимум участья

От красотки синеокой

Только нас боятся люди

Хоть добры мы и скромны

Я к примеру очень добрый

Очень тихий и надёжный

Я нормальный скромный парень

Не какой-нибудь пижон

Я прекрасный бесподобный

Лучший изо всех возможных

Я живу себе не парюсь

И не лезу на рожон

Я конечно возмутилась

Ты больной на весь свой череп

Ничего ты не умеешь

И не знаешь ничего

Рептилоидный мудила

С философией пещерной

Зря ты глупости тут мелешь

Возле дома моего

Да кому ты нужен чудо

С мировиденьем негодным

Мой возлюбленный приедет

Да на белом на коне

Разгорятся в сердце чувства

Будет всё, как мне угодно –

И любовью вспыхнут эти

Чувства у него ко мне

Разве ты любить умеешь

Чтоб весь мир к ногам любимой

Чтоб быть добрым нежным верным

Чтоб желанья исполнять

Я ж в сто раз тебя умнее

Так что ты летел бы мимо

Ты баклан обыкновенный

Ты совсем не для меня

Тут приехал мой красавец

Весь в губной помаде, пьяный

Пахнет женскими духами

И давай тащить в постель:

«Я жених иным на зависть!»

Тянет лапы – только я не

Выношу трамвайных хамов

И нахалов всех мастей –

«Уходи!» – Он обернулся

Спел фальшиво Варшавянку

Опершись о подоконник

Плюнул смачно «ё-моё!»

Спотыкнулся покачнулся

И ушёл, не дав мне вякнуть –

Выйду замуж за дракона

Он хоть правильно поёт.

Башня

Упала в Вавилоне телебашня –

и мы остались у пустых экранов;

кто виноват? Лидийцы? Барабашки?

Безумец? Враг коварный иностранный?

Пустили слух, что вся беда – в смешенье

ста языков строителей объекта,

в «твоя моя не понимай» – и это

и стало, мол, причиной обрушенья –

но проще оказалось всё в реале:

подрядчик главный, жулик и мошенник,

на гнев богов забивший совершенно,

тайком распродавал материалы,

закупленные городом по смете,

и профит в результате снял несметный –

возил он караванами по свету

кирпич и лес, лом бронзовый и медный,

ворованное золото и смальту,

и серебро, рубины и сапфиры,

цветные драгоценные эмали,

мозаичную плитку и папирус –

короче, продал всё, что мог, налево –

туда, где жизнь ключом, где много строят –

на Кипр и Родос, и в пески Халеба,

в Микены, Фивы, Спарту, в Тир и Трою –

а башню строил из г*вна и палок –

поэтому-то башня и упала –

и видно, с кем-то там не поделился –

и вот спалился…

Наш царь – он круче всех и прозорливей,

потомок высших сущностей, не меньше:

глаза из льда, а в пальцах ветвь оливы,

как глянет строго – сразу каменеешь –

так вот, наш царь, разгневанный изрядно,

успел схватить за шкирку прохиндея

и посадить, пока не сбёг, в тюрягу

на десять лет без скидок и без денег –

пускай поразмышляет на досуге,

какая он на самом деле сука…

А мы, несчастные вавилоняне,

остались, выражаясь грубо, с носом –

отрешены от актуальных знаний –

как там наш царь, наш Навуходоносор?

В столице он, а может быть, уехал

на новую войну, возможно, с Римом –

питаемся мы слухами, и эхо

молву несёт по вавилонским рынкам –

к примеру, что по просьбам населения,

чуть севернее, чем ворота Иштар,

согласно государеву веленью

в ударном темпе строят телевышку –

чтоб мы могли следить как под гипнозом

за этими прозрачными глазами

и знать, чем наше всё сегодня занят –

любимый царь наш Навуходоносор:

что он вкушал на золоте тарелок,

как плавал утром в мраморном бассейне,

как он идёт – красивый, загорелый –

средь нас – и возвышается над всеми…

Про льва

Я глупый заяц, белый и пушистый,

ты – кровожадный лев зеленоглазый,

я прячусь от тебя в благообразье

моей притихшей поэтичной шизы;

я от тебя бегу на мягких лапках –

ты, будто ничего не происходит,

мурлычешь, смотришь вбок, зеваешь сладко,

примериваясь, как бы разом, сходу,

прыжка в четыре, слёту, прямо в горло

вцепиться, в мягкий пух моей гортани –

а я же, независимо и гордо,

держусь на безопасном расстоянии…

Вот так трусцой бежим мы друг за другом

уныло, вяло, долго, безнадёжно –

я убегаю от тебя по кругу,

а ты как тень моя за мной крадёшься,

и не пойму, а что это со мною?

Зачем я здесь со львом кружусь синхронно?

С ума сошла? Бред пьяный? Паранойя?

Одна из форм стокгольмского синдрома?

Игра меж злым охотником и жертвой

велась всегда, везде и постоянно;

что в зайце льву? За противостояние

твой бонус будет только мясо с шерстью…

Огнём горит азарт в глазищах хищных

и будущее призрачно и шатко:

не то, о лев, твоей я стану пищей,

не то ты будешь приносить мне тапки…

Про бегемота

Боюсь ужасно бегемотов!

И мысль одна: не амкнул лишь бы –

но я крадусь к нему поближе,

чтоб с бегемотом сделать фото;

вон он лежит в воде и жвачку

жуёт, и дремлет –  мне умильно,

что грустный он такой и мрачный,

большой, задумчивый и сильный –

и хочется его погладить,

легонько чмокнуть в мокрый лобик…

Не будь наивной, бога ради –

момент – и он тебя угробит!

Про риск-то я сообразила,

увидев эти габариты –

прибегну к тактике гибридной:

воображу себя Годзиллой –

пускай попробует скотина

наехать на саму Годзиллу!

Так что давай, молчи там в тине,

пока тебя не погасили…

Но эта ржавая цистерна,

притихшая в тепле болота,

живого буйвола заглотит,

и это не для слабонервных –

и весит этот чёрт три тонны –

когда бежит – земля трясётся,

и всё вокруг ревёт и стонет,

и пыль полдня не рассосётся –

однако ж, глуп: у этой туши

в башке нет мыслей кроме секса,

и вид обманчив добродушный –

души в ней нет, одни рефлексы;

ему и море по колено,

и равнодушью нет предела –

ни до чего ему нет дела –

ни до меня, ни до вселенной…

…Тут он очнулся от дремоты –

и я, схватив мои манатки,

бегом бегу от гибимота

так, что сверкают только пятки –

пока совсем он не проснулся

и не открыл ни глаз, ни пасти,

огромной розовой зубастой,

и ею мне не улыбнулся –

от страха мозг впадает в ступор

и ноги удирают сами –

нет, бегемоты – это супер,

когда сидят в своей саванне –

а я же, лёжа на диване,

в Москве, не где-нибудь в Ботсване,

гляжу на фото бегемота,

и грустно что-то отчего-то…

Про любовь

Возможно, по делу – и даже наверно –

я вышла из дома не помню зачем;

смотрю – на ступеньке у лифта, на верхней –

котёнок сидит абсолютно ничей;

ну что мне до всяких несчастных котёнков?

Их сколько угодно сидит по углам

в подъездах холодных в пыли и потёмках,

где пахнет бомжами, где мусор и хлам –

котёнок бездомный, глаза голубые:

Ты кто? – я спросила, к нему наклонясь –

в ответ он печально взглянул на меня,

и в тот же момент я его полюбила –

простой, серо-белый, к тому же, в полоску –

совсем как моя полосатая жизнь –

размером с ладонь, и как листик дрожит

всем тельцем тщедушным коротковолосым –

туда не пошла я, куда собиралась,

а тельце глазастое сжала в руках,

вернулась домой, налила молока,

а после шампунем его постирала –

с тех пор мне везёт. А покой обретённый,

удачу и новое счастье моё

теперь сторожит полосатый котёнок,

смешит и жалеет, и песни поёт –

но всё быть могло бы совсем по-другому,

сценарий в тот день был возможен любой –

ему повезло, что я вышла из дома,

а мне повезло, потому что любовь…

И ты, друг, едва ли забудешь о том, как

ты сдался и сдулся, и крылья сложил –

но как-то нашёл в подворотне котёнка

и в дом свой принёс – и наладилась жизнь!

Melbourne

Поцелована богами

с сумкой полной ассигнаций

убываю по английски

из деревни под москвой

я танцую вверх ногами

мне сегодня восемнадцать

можно пить коньяк и виски

и скакать вниз головой

сто очков вперед любому

даст мой друг в потёртой замше

он красив как мастроянни

он крутой как илон маск

это мой герой-любовник

редкий бабник и обманщик

и хоть каждый день он пьяный

от него все без ума

этот мой герой-любовник

весь в цветных татуировках

золотая цепь на шее

и браслет из серебра

он эстет фанат футбольный

бизнесмен инвестор ловкий

он гоняет на порше и

значит вовсе не дурак

рядом с ним его подруга

смотрит на него с восторгом

обнимает и целует

и весёлые они

расцепить не могут руки

пьют мускат и кофе с тортом

хохоча напропалую

будто здесь они одни

диспозиция такая

я скрываюсь за газетой

в ней проделав дырку вилкой

всё мне видно от и до

третий мой бокал токая

ресторанчик белый этот

в вазе ветки бугенвиллий

от мадженты до бордо

не хочу ругаться с ними

я по страшному ругаюсь

но молчу хоть праздник скомкан

но однажды выйдет срок

всё изменится а ныне

рядом с ним сидит другая

потому что не знакомы

мы с героем этих строк

пусть он врёт как сивый мерин

бедной девушке с рогами

милой глупой простофиле

этот парень деловой

а вокруг мелькает мельбурн

где танцуют вверх ногами

средь цветущих бугенвиллий

скачут все вниз головой!

Про бумажный самолётик

Чем дольше живу, тем печальнее явь –

так лес в глубине всё темней и мрачнее,

и жизнь мою травит познания яд –

я медленно гасну, попутно умнея;

как многие знания множат печали,

так в сердце со временем копится скорбь,

на лбу оставляя печали печати,

а радости миг мимолётен и скор,

а радости миг – самолётик бумажный,

в полёте бесстрашный и ловкий на вид,

но хрупок и слаб он, и в воздухе влажном

погибнет – от этого сердце болит;

так было, так есть, так и будет всегда:

любовь и надежды, утраты, находки,

за счастьем несчастье, за горем беда,

но даже и в радости боль не проходит –

и всё же на жизнь я смотрю, улыбаясь,

глазастой вселенской тоске вопреки,

случайной слезы не стерев со щеки –

и светит с небес мне звезда голубая…

Дзен

С.Н.

Кончился день. Солнце скрылось за соснами.

Ожили тени вечерние сонные.

Тихо. Ни звука, ни слова, ни музыки.

Пахнет дождём и шиповником мускусным.

Сядь в это кресло, в шезлонг, на скамеечку –

лапочка, мальчик мой, милая деточка,

глазки закрой, постарайся расслабиться,

думай о радостном.

Пусть ты устал и душа твоя выжжена –

думай о радостном, добром, возвышенном –

день отшумел, и в ночном благолепии

запахи летние.

Мир опустел, и из памяти вытеснен

путь твой извилистый в поисках истины –

есть только ты, лунных флоксов мерцание

и созерцание.

Всё остальное теперь несущественно,

раз не случилось, что было обещано

в снах и мечтах, и в твоих ожиданиях,

в книжных гаданиях;

планы и замыслы кажутся мелкими

в свете задумчивых астр карамелевых,

есть только ты, тишина, просветление –

прочее – тленное;

прочее – тленное, ненастоящее,

есть лишь цветы, в полумраке блестящие

льдом целлофановым, синие сумерки.

В общем, все умерли.

Колыбельная

Кушай, милый, не брыкайся, слушай маму –

мама знает всё про всё и даже больше,

мама мальчика не кормит кашей манной

или сладкой детской смесью не дай боже –

мама знает, что полезно и что плохо,

как растить дитя счастливым и успешным,

победителем и мачо, а не лохом,

чемпионом, а не тряпкой и не пешкой,

не ботаником унылым бестолковым,

не поэтом, неспособным заработать –

кушай, милый, перед сном коктейль белковый

или вырастешь беспомощным задротом –

только польза будет от белковой пищи –

как известно, сила есть – ума не надо,

ты ж не хочешь быть униженным и нищим,

как какой-нибудь профессор по монадам?

кушай, мальчик мой, и слушай папу с мамой –

самым сильным будешь, быстрым, самым ловким,

самым главным среди главных, а не спамом,

и в красивых, как у нас, татуировках;

чтоб не вырасти дебилом бесполезным

нужно мускулы иметь как из металла,

чтобы мир прижать пятой своей железной,

так, чтоб все вокруг от страха трепетали…

Ты узнаешь, что такое сила воли:

воля вольная – магическая сила –

только небо у тебя над головою,

под тобой земля простёрта в дымке синей –

ты всевластный, всемогущий, ты великий,

независимый, свободный словно демон –

вот, малыш, какой ты будешь повелитель,

вот такое ты во сне увидел демо…

Трёхголовый милый маленький дракончик

спит на маминой груди, сопит в три носа –

спи, мой мальчик ненаглядный. День закончен.

Спи, герой мой, новый Навуходоносор…

Судьба

Не знаю, друг, где ты живешь, а я

Живу на дне – я маленькая рыбка;

Мой дом – среди бутылок и обрывков

Сетей гнилых, железок и тряпья.

Я тварь безмолвная. Таких нас здесь

Мильёны. Легион. Мы ходим стаей,

И жизнь у нас как дважды два простая -

Плыви куда и все, коль хочешь есть,

Плыви со всеми, если хочешь жить,

Виляй хвостом как все, блести боками -

А что поделать, раз судьба такая?

Молчи как все, кормись и не брюзжи.

А то в один прекрасный день сюда

Из высших водных сфер, где всё иное,

С проверкой страшный явится судак -

Как здесь на дне? Дно, часом, не двойное?

А снизу не стучат ли?..

Не стучат.

Здесь всё, конец. Капец и полный аут.

Здесь только мы живём как можем, да у

Разбитой лодки парочка щучат.

Здесь дно. А потолок у нас – вода,

Поэтому тут вечно протекает,

Жить по уши в воде – судьба такая,

Мы и не жили лучше никогда.

Хорош ли, плох, но это дом родной.

Как убеждал карась розовощёкий -

Красивых банок и блестящих стёкол

Полно здесь – словом, золотое дно.

И строго скажет нам судак: «Плотва,

Молчать и слушать всем мою команду!

Вам в помощь рыбий бог и донный ангел -

Простой пустяк я требую от вас:

Освоить пенье хором!» – и в глаза

Посмотрит как-то ласково-сурово:

«Во вторник приступайте к тренировкам!

Срок – сорок дней. И прекратить базар!»…

И все мы будем будто под гипнозом,

Уверуем в успех, в себя, в него -

Забыв, что мы – суть дно биоценоза -

Ни ангел не поможет нам, ни бог…

Как можно песни выучиться петь,

Когда нет речевого аппарата?

Напрасный труд и сил пустая трата –

А ведь могла б со всеми потерпеть,

Могла бы, на худой конец, купить

Простой китайский синтезатор речи -

Хотя  зачем? И так гремит над речкой

Песнь про этапы славного пути –

И хор многоголос и разудал -

И вот я жду, когда придёт судак

И съест меня без всякого суда

За то, что в хоре петь не научилась -

И всё, и сгину я как Наутилус -

А мне бы жить…

Да, видно, не судьба