Неужели ты, дружок, ещё читаешь,
а не в танчики играешь на диване?
Не в айфоне зависаешь, не бухаешь,
не на киче, не у Маши или Тани?
Оторвался ты, дружок, от коллектива,
у тебя то Пастернак, то Мураками –
не желаешь вместе с нами выпить пива,
погулять да помахаться кулаками –
значит, в жизни ты не понял ни черта и
от тебя какой-то будет толк едва ли,
если ты, дружок, сейчас стишки читаешь,
а не в баре вместе с нами, и не в зале;
так и будешь ты шуршать сухой листвою
по бульвару золотой порой осенней
неприкаянным, отверженным, изгоем…
В одиночестве.
Наедине со всеми.
Что я могу ещё сказать?
Всё сказано неоднократно –
Всё было сказкой – сказка за –
вершилась. Точка. Аккуратно
Последний закрываю лист,
Со вздохом ставлю том на полку –
Все жили счастливо и долго,
И все мечты у всех сбылись…
Смелей вперед, коль жребий брошен!
Пусть сказка – ложь, да в ней намёк:
Конец обязан быть хорошим –
Сплошное счастье, радость, мёд;
В конце уймётся суматоха,
Пойдёт принцесса под венец –
А если всё сегодня плохо,
То это, значит, не конец…
Звучит вполне оптимистично,
И сказкам всякий верить рад –
Но почему мне так мистиче –
ски не везёт за разом раз?
Я не усвоила урока
Из сказок главного – про жизнь:
Что сказки – ложь, а мир уродлив,
Безумен, груб, жесток и лжив…
А ты, мой принц, судьбой обласкан:
Квартирка, дачка и ниссан –
Но ты на вид слегка потаскан,
И что-то белое в усах,
И тело как у спящей таксы,
И голова кой-где лыса –
Так что не надо ваших сказок
Мне про любовь и чудеса…
Всё начинается как сказка:
Волшебный принц et cetera,
И маскарада свистопляска,
Гирлянды, люстры, мишура –
Танцуют гости в бальной зале –
Веселье, музыка, игра,
А на столах среди азалий
Клико и чёрная икра –
Как я люблю всю эту прелесть:
Влюбляться, ездить по балам
В костюме белом Синдереллы,
Чтобы к утру напиться в хлам –
Моё любимое занятье –
Напиться и свести с ума
Кого-нибудь – хотела б знать я,
Зачем? Не ведаю сама…
Но возвращаемся к принцессе –
С улыбкой жалкой на губах,
Одна, в печали, в грусти, в стрессе,
Сидит в итоге на бобах –
Без замка, без любви, без кошта –
Какой облом, какой обман!
Из всех друзей с ней только кошка
Да королевский доберман…
Не превратилась сказка в быль и
Протуберанцев нет в судьбе –
Забылись дали голубые,
Остался быт, ну и тд.
Всё поначалу было мило,
Но через время – вот сюрприз! –
Пока принцесса раму мыла,
Без мыла ловко смылся принц…
Шуршала шинами карета –
Казалось ей, что это явь –
Но тут петух прокукарекал:
Мёд превратился в горький яд,
Волшебный замок – в сущий ад,
Бал, принц, любовь – в обрывки бреда,
В лохмотья – свадебный наряд –
Таков финал у сказки этой…
Пора! Божественным апрелем
В изысканном prеt–а–portе
В стакан, где были иммортели,
Налить божественный мартель
И хлопнуть весь стакан, зажмурясь,
И всё, и больше не вздыхать –
О Боже мой! Как это мудро!
Ну вот – теперь пора к стихам…
О это был смертельный номер –
Бежит размашисто строка –
Со мной ведёт беседу ноут:
Ещё есть срок до сорока,
И вообще – кого бояться?
Цела, как будто, голова?
И вид как будто вам семнадцать –
Бегут слова, летят слова –
И есть у вас еще лет тридцать,
Чтоб всё узнать про экзистанс,
Есть шанс бесследно раствориться
И приобщиться тайны тайн
Смирения, изведать силу
Страданий и страстей людских,
И боль, и непереносимость
Метафизической тоски…
На этом месте я вскричала:
Нет–нет! Прошу тебя, уймись!
Не заставляй меня с начала
Терзать сто раз всё ту же мысль!
И да! Есть время куролесить,
Бузить, не плакать ни о ком,
На остриях опасных лезвий
Босой солировать в трико
Из лайкры черной и блестящей,
В бауте, шляпе и плаще –
Портрет мой, кстати, настоящий,
Без искажений вообще…
Налейте мне ещё мартеля –
Даёт магический мартель
Мне просветленье, лёгкость в теле,
Летучесть – я хочу взлететь –
Мне левитации мгновенья
Дороже дней среди осин
Осенних необыкновенных,
Когда всё – золото и синь;
Когда сильней синеет речка,
Где справа – заводь, слева – мост,
Где мне русалка каждый вечер
Своим враньём выносит мозг…
Уже качается по полной
Дубовый шкаф в углу моём,
Уже упасть стремятся с полок
Все книжки, что хранятся в нём,
Уже и стол куда-то едет –
О Боже мой, вот это жесть –
Не зря учил нас Грибоедов:
"Собрать все книги да и сжечь"–
Эх, сжечь все сказочные книги!
А заодно и замок весь,
Чтоб не качался и не прыгал,
Летя в астрал, теряя вес –
Ещё, пожалуйста, мартеля,
Чтоб мрак преодолеть и страх,
И номер повторить смертельный,
И тоже вылететь в астрал!..
Уже и ноут раскалился,
Уже видения кругом –
Гроза над морем, брег скалистый,
Разрывы молний, буря, гром!..
Таких симфоний и не снилось
Бетховену и иже с ним –
Поверхность волн воспламенилась!
Пучины вздыбились! И в сизом
Сверканье вихрей страшной силы,
Сам Ктулху вылез из глубин!..
Ну всё… пора кончать бодягу –
Что за стихи? И что за "брег"?
Закрою ноут мой и лягу,
Чтоб не писать какой-то бред –
И медленно сознанье меркнет,
Как сумерки во мгле зеркал –
Допиться можно так до смерти,
Когда ни грушки, ни сырка…
В объятьях кошки и собаки
Я засыпаю как дитя,
И снятся мне под фуги Баха
Ставангер, Берген и октябрь –
Осенний день на побережье
Сегодня блещет синевой,
В листве деревьев солнце брезжит,
И бриз шуршит сухой листвой –
И лёгкий белый геликоптер
Из белого аэропорта
Летит над волнами offshore -
И – да,
Всё будет хорошо!..
Ты мягко стелешь, жизнь, но жёстко
Мне спать в твоих объятьях цепких –
Твоим зачитанным рецептам
Я предпочту страницу Джойса;
Твои заветы и советы
Мне вряд ли чем-то помогли бы,
Когда меня влечёт свет светлых
Созвездий знойного Магриба,
Парящая белоколонность
Далёкой Греции блестящей,
Где боги к людям благосклонны,
Где ждёт меня восторг и счастье
При виде брошенных небрежно
В зеркальность чистых вод прибрежных
Пелопонесских гор зелёных
И виноградников на склонах…
Напрасно я мусолю Джойса –
Едва ли я его осилю,
Переживание чужое –
По мне так бред кобылы сивой;
Людская пошлость и убогость
Мне редко кажется забавной,
И пусть признанье выйдет боком,
Но модернизм не по зубам мне,
И сердце бьётся равномерно;
Сдаваясь после пары главок,
Из шкафа достаю Гомера –
Вот где есть всё о самом главном –
Про доблесть, подвиги и славу,
Воспетые когда-то Блоком –
Увы, я Блока знаю плохо,
В стихах я разбираюсь слабо,
Но я гекзаметров гигантских
Страницы в старом фолианте
Не променяю на богатства,
На золото и бриллианты …
III
Когда перед тобой дилемма,
И нет ходов, и ты в цугцванге –
Беги!
Беги в прованский бледный
Лиловый дым полей лаванды,
К швейцарским царственным озёрам,
Уютной прелести Шварцвальда,
Беги к мозаикам Босфора,
Каналам Брюгге,
Венским вальсам,
К брегам туманным Альбиона,
Беги в Монако и Кордову –
И под adagio Альбинони
В Милан –
И всё начнётся снова…
IV
Порой шаблоны разрывает
Тоска, и всё уже не важно,
И дни отчаянья взывают
К шагам отчаянным отважным,
А так как в принципе не надо
Мне знать составы маринадов,
Салатов, соусов для пасты
С лимоном, мёдом и мелиссой,
Есть выход у меня в запасе –
Однажды ранним утром мглистым
Открою дверь в восход осенний,
В рассвет –
По утренней росе я,
По лужам и опавшим листьям
В свою отправлюсь одиссею –
Уйду по улице Улисса –
Земли не чуя под ногами,
По лестнице у храма Зевса,
Откуда в сизой дымке гавань
Предстанет мне тарелкой севрской –
К причалу, где в тумане синем
Корабль сквозь дымку вырастает –
За ним вода стальная стынет,
Над ним лик лунный в небе тает –
Он в полдень курс возьмёт на Трою –
Я с ним уйду в чужие страны –
К лагунам, кипарисам стройным,
Огням смоковниц и вулканов –
Сквозь мглу Мессинского пролива
К просторам за Пелорским мысом,
Где рощи лавра и оливы
Как акварель вдали размыты –
Нам ветер северный попутный
Наполнит паруса тугие,
И будет ощущенье, будто
Спадают камни, грузы, гири,
Замки кандальные и цепи
С души усталой ослабелой
По мере приближенья к цели,
И будет радость от победы,
Когда в латуни с перламутром
Воды, блестящей кожей рыбьей,
В двух скалах грозных цвета умбры
Увижу Сциллу и Харибду…
V
Чтоб этих описать чудовищ
Едва ли хватит мне таланта,
Но слов найдётся чудных вдоволь;
Так вот – циклопы и атланты
Там бы казались муравьями –
В кипящей адской чёрной яме,
В разрядах молний,
Фейерверках,
В огне,
Под гром в чугунных тучах,
Шторм, визги, вой в регистрах верхних –
И Деву вспомнишь Пресвятую
Сто раз,
Вплывая в сумрак тусклый
В последний час –
Страшнее смерти –
Когда корабль
Неторопливо
Подходит к узкому проливу…
Но я готова;
Я предвижу,
Как я пройду сквозь узость горла –
Есть что-то в нас важнее, выше,
Чем наши страхи – смелость, гордость –
И вера – Бог пребудет с нами,
И выйдет всё благополучно –
В сопротивлении цунами
Я и себя узнаю лучше –
Узнаю выдержки холодной
Всепобеждающую силу
При виде хищных глоток злобных
Шестиголовой жадной Сциллы,
Хребтом почувствую харизму
Опасности, отваги, риска
В кромешной тьме пучин Харибды,
В водоворотах, вихрях, брызгах –
Глаза от ужаса зажмурив,
С бесстрашием необъяснимым
Под грохот грома, в рёве бури
Я всё-таки пройду меж ними!..
У подножья горы, где маяк наблюдает за бухтой,
где как будто прибоем на склон занесло незабудки,
а побеги настурций в цвету забрались на причал –
в этих райских местах, где в воде отражается берег,
много разных чудес – от сирен до жуков-скарабеев –
это озеро Мичиган, Тун или, может быть, Чад;
вот туда, в те края, иногда я в моменты печали
отправляюсь ночами – иду по пустому причалу
и смотрю на мерцанье далёких озёрных огней,
на безжизненный в лунном свечении пляж опустелый,
на маяк, прорезающий полночь прожектором белым,
на чернильную гладкую воду и звёзды на дне…
Я давно это озеро знаю в мельчайших деталях –
от каскадов задумчивых ив в предзакатной потали
до названий притихших причаленных лодок и яхт –
с панорамой размытой, в тенях и оттенках бесцветных,
так похожей на сон в меланхолии лунного света,
что иллюзией кажется ночь, и вода, и маяк;
здесь с такой остротой ощущаешь свою одинокость,
безвозвратность потерь; лёгкий ветер озёрный доносит
дальний звон, перекличку сирен, тихий шелест листвы;
для чего ты всё так, как случилось, о Господи, сделал?
Уплывают во тьму к молчаливым лугам асфоделий
незабудки и россыпь настурций и трав полевых…
Мне нельзя здесь бывать – этот воздух для психики вреден,
я болею потом, но проходит какое-то время,
и меня снова тянет какая-то сила сюда
непонятно зачем – мне совсем не становится легче,
пустоту и тоску ни вино и ни время не лечат,
ни маяк в темноте, ни воды бесконечной слюда…
Опрокинуто звёздное небо в безмолвную заводь,
вдалеке в лунном свете мелькают огни, ускользая –
то ли духи озёрные, то ль караван кораблей –
между тем перспектива бледнеет, тускнеет пространство,
распадаясь на зыбкое множество пятен абстрактных,
растворяется фата-морганой и тает во мгле;
возвращаюсь под утро домой, по дороге замёрзнув,
наливаю вино в тишине беспросветной и мёртвой,
пью, грущу, вспоминаю – и видятся в красном вине
огоньки карусели озёрной… Господь милосердный,
пусть реальность моя будет тягостной, скудной и серой,
но пусть будет блестеть это лунное озеро в ней…
Я ходила искать моего убежавшего Джека
По осеннему лесу, по колкой траве порыжелой
Над рекой с неподвижной водой ледяной молчаливой,
Где каскадом склонились безмолвно плакучие ивы –
Я искала его, я звала его: Джек! – и свистела,
Но ни звука в ответ из окрестных полей опустелых –
Только эхо порой возвращалось ко мне рикошетом –
Я всё шла и сквозь слёзы звала убежавшего Джека;
Опускался туман. Клочья белой шифоновой ткани
Расплывались над речкой, ползли у меня под руками,
Укрывали тропу средь озябших речных разнотравий –
Эти травы дурманили голову словно отрава –
Я блуждала по зарослям дрока, хвоща и манжетки,
И звала и звала моего убежавшего Джека…
Постепенно менялись цвета в глубине панорамы:
Растворялись в тумане густом краски осени ранней –
Превращались и небо, и лес, и речная лагуна
В монохромный эскиз лаконичный пером по латуни…
Я брела вдоль реки без дороги и плакала горько,
И в какой-то момент оказалась на голом пригорке,
И оттуда увидела вдруг очертания лодки,
И причал, и фигурки людей в поволоке бесплотной,
Старика на корме в балахоне чудном старомодном,
И собаку, к нему на колени приткнувшую морду –
Я хотела приблизиться к лодке, но некая сила
Удержала меня и спуститься к воде не пустила –
Я смотрела на старца и пса, и на лодку в смятенье,
И сгущался туман, превращая всё сущее в тени…
В эту ночь я казалась себе сумасшедшей и пьяной –
Это мог бы быть сон, но мой плащ был усыпан репьями,
И когда на заре к серебру подмешали мадженту,
Я снимала колючки с плаща, как снимала их с Джека;
Много раз я потом приходила на речку, мечтая
Посмотреть, как туман всё плывёт над водой и не тает,
Ощутить позвонками, как лодку качает вода, но
Просто рано пока, и не время ещё для свиданий –
Час придёт – примут здесь и обол, и копейку, и шекель –
Я увижу опять моего убежавшего Джека…
В деревенской кофейне, в тени, на прохладной веранде
из старинного камня, среди сумасшедших гераней,
под защитой разлапистой цепкой листвы винограда,
в окружении клумб и рабаток с цветами, и грядок,
где томились и пухли на солнце гигантские тыквы,
и какие-то травы клубились за ними впритык и
источали густой аромат райской мирры, наверное, то ли
уж не знаю, чего – я сидела с бокалом бандоля;
на душе было так же, как в небе – бездонно и пусто;
я стихи сочиняла, примерно такие: допустим,
все старанья мои, весь мой путь, весь мой жизненный поиск
ни к чему не приводят – ни радости нет, ни покоя,
ни любви безоглядной, ни даже намёка на счастье,
ни надежды, что завтра с утра станет всё получаться –
и допустим, я сдамся, смирюсь, упаду лапки кверху –
что останется мне? Только пить, только плакать, наверно;
что же делать? Бежать? – я спросила Святого Трофима –
и хоть тайные знаки бывают лишь в книжках и фильмах,
вдруг увидела в ту же секунду, как белая птица
появилась в зените – и воздух вокруг золотится…
Плыли в небе вдали низко над голубым горизонтом
чередой облака в виде снежных вершин иллюзорных,
и казалось, что движутся горы, гонимые ветром;
к ним тянулись поля невозможно лилового цвета –
и с бандолем моим ледяным, розоватым и лёгким,
я, забыв о печалях земных, любовалась полётом
белой птицы небесной, парившей как маленький ангел
над полями лаванды…
Это лето ушло не согрев, не порадовав толком –
Ни жары, ни купаний, ни счастья – дожди и дожди;
Убираю ненужные летние вещи на полки,
Закрываю шкафы – вот и всё, и закончилась жизнь…
В неприветливых сумрачных северных наших широтах
В сентябре в полседьмого уже за окном темнота,
И стучит день и ночь по стеклу мелкий дождик сиротский,
Нет от скуки осенней спасенья, всё как-то не так –
Потому и хандра, а иначе, наверное, я бы
Не ругала короткое лето, и осень, и год,
А варила варенье из красной рябины и яблок,
Ожидая смиренно любви от людей и богов…
Если б что-то ждала я – любви, или милости Божьей –
Не казалась бы жизнь, вероятно, иллюзией мне,
Не владел бы душой беспросветный покой безнадёжный
Оттого, что ни счастья, ни яблок в реальности нет,
Оттого, что и сад, и летящие листья сирени,
И растрёпанный куст бузины у меня под окном,
И рябина, и банки блестящие, даже варенье –
Всё придумано мной и живёт лишь в сознанье моём –
Нет нигде ничего – нет Нью-Йорка, Венеции, Рима;
Монитор ноутбука и звёздная ночь, и луна,
Телефонный звонок, тихий голос знакомый незримый
Снятся мне, существуя в обрывках осеннего сна…
Сон случайного разума в холоде вечной вселенной –
Одинокая жизнь человека – как есть, день за днём –
Всё течёт и течёт монотонно цветной кинолентой,
Бессюжетным абсурдом – ни смысла, ни логики в нём;
Всё, что видят глаза – аберрация, фата-моргана,
Персонажи – фантомы, виденья, миражная плоть;
Лунный лик оловянный и сад мой, заросший бурьяном –
Эфемерны, и я на ступеньках – фантазии плод;
Эпизоды плывут чередой как бессвязный делирий –
Так плывут облака, отражённые в тёмной реке –
Но бывает волшебно красивым трагический триллер,
И становится грустно мне в замкнутом тесном мирке –
И тогда я смотрю вечерами в глубь сферы небесной
На свеченье луны, на закат в золотистых огнях –
И глаза не могу отвести от мерцающей бездны –
И она тоже смотрит, возможно, из тьмы на меня…
Среди лугов, где солнечно, где запах
Цветущих трав мне голову дурманит,
Течёт река – в ней шёлковые рыбки
Играют в салки, нежатся улитки
На мелководье, плавают туманы
Под утро – там, в кустах ольхи, есть заводь;
А в заводи, таинственной и томной,
За мокрым пнём и тряской ряской жалкой,
В том месте, где склонились молчаливо
Плакучие серебряные ивы,
Где лилии, и где живет русалка,
Во мгле ветвей укрылся тёмный омут…
Обходят это место стороною
Все жители деревни нашей дачной,
Когда идут в малинник за малиной,
Другой предпочитая путь, пусть длинный,
А к заводи, заманчивой и мрачной,
Собака даже не идёт со мною…
А я люблю бывать здесь, мне не страшно -
Я прихожу нарвать плавучих лилий,
И помечтать, и поболтать с русалкой,
Когда закат в полосках бледно-алых
Размыт печалью тусклых синих линий
И пятнами оранжевой гуаши…
Русалка мне рассказывает сказки,
В них ложь мешая с горькой правдой жизни
И с истиной, и с вымыслом невинным,
И я вздыхаю – вывод очевиден -
Жизнь такова, какую заслужили -
А между тем, небес сгорают краски;
И я прошу мне рассказать про омут -
Что в нём на дне? Какие скрыты тайны?
В журчанье слова каждого за словом
В ночи вникаю с жадностью, и словно
Гляжу на фотоснимок моментальный -
Цветной, но неразборчивый и тёмный…
"Незримый глазу круг в воде очерчен,
И яма здесь без дна страшнее ада -
Конец пути для путников беспечных -
В ней все мертво, черно и бесконечно,
Во тьме лишь черви водятся да черти -
Тебе туда заглядывать не надо…
Вот и любовь – такой же тёмный омут -
Нырнёшь, не глядя – можно там и сгинуть;
На дне бутылки битые да камни -
Не оторвать бессильными руками
Пиявок хищных, спрятавшихся в тине,
И цепкие хвосты травы придонной…
Ступай домой, тебе пора согреться -
Прохладно стало… Видишь, оловянный
Повис лик лунный в сумерках беззвёздных?
Иди домой, пока ещё не поздно"…
Я ухожу, но омут окаянный
Все снится мне, моим владея сердцем…