Лев Троцкий
Сталин. Том II
Несмотря на исключительную силу коварства, вооруженного всеми ресурсами государственной власти и новейшей техники, московские процессы, взятые в целом, поражают, как грандиозный абсурд, как бред ограниченного человека, вооруженного всей полнотой власти. Не будет преувеличением сказать, что в основных своих обвинениях процессы проникнуты духом тоталитарного идиотизма.
Своими чудовищными процессами Сталин доказал гораздо больше, чем хотел, вернее сказать, доказал не то, что хотел доказать. Он раскрыл свою собственную лабораторию химическую и всякую иную. Он заставил исповедываться 150 людей в никогда не совершенных ими преступлениях. А в сумме процессы превратились в исповедь Сталина.
Менжинский умер 10 мая 1934 г. На следующий день умер Максим Алексеевич Пешков. Менжинский, глава ГПУ, был во всяких оппозициях, был с бойкотистами, увлекался французским анархо-синдикализмом и пр. Сейчас он увлекся аппаратом репрессии. Вне ГПУ для него ничего не существовало. Никаких самостоятельных мыслей у него не было. Чтоб аппарат ГПУ действовал без перебоя, необходимо было твердо поддерживать власть. Во время гражданской войны Менжинский предупреждал меня однажды против интриг Сталина. Я рассказывал об этом в своей автобиографии. Он был верен тройке, когда она стояла во главе. Он перенес свою верность на Сталина, когда тройка распалась.
В 1927 году, осенью, когда во внутрипартийные разногласия вмешалось ГПУ, мы целой группой посетили Менжинского (Зиновьев, Каменев, Смилга, я и, кажется, кое-кто еще). Мы требовали, чтобы Менжинский показал нам те свидетельские показания, которые он оглашал на заседании Центрального Комитета. Он не скрывал, что дело идет, в сущности, о подлоге, но наотрез отказался показать нам свои документы. «Помните, Менжинский, – спросил я его, – как вы мне однажды в моем поезде на Южном фронте, говорили о том, что Сталин ведет против меня интригу», – Менжинский замялся. Но тут вмешался Ягода, который в это время состоял в качестве сталинского инспектора над главою ГПУ. «Но товарищ Менжинский, – сказал он, просунув свою лисью голову, – вовсе и не выезжал на Южный фронт». Я оборвал Ягоду, сказал, что обращаюсь не к нему, а к Менжинскому, и повторил свой вопрос. Тут Менжинский ответил: «Да, я был у вас в поезде на Южном фронте, предупреждал вас кое о чем, но, кажется, имен не называл». По лицу его блуждала обычная растерянная улыбка лунатика. Когда мы, ничего не добившись уходили, Каменев еще задержался у Менжинского. У них были свои счеты. Еще совсем недавно Менжинский состоял в распоряжении тройки, против оппозиционеров. «Неужели же вы думаете, – спросил Каменев Менжинского, – что Сталин один справится с государством?» Менжинский прямо не ответил: «А зачем же вы дали ему вырасти в такую грозную силу? – ответил он вопросом на вопрос, – теперь уже поздно».
По показаниям самого Ягоды в последние годы своей жизни Менжинский больше всего болел и работой руководил Ягода. Ягода примкнул к большевистской партии еще в эпоху царизма. Но оставался в партии незаметной фигурой. В 1919 г. он оказался секретарем военной фракции. В этом качестве делал мне раза два личные доклады. Он был очень точен, чрезмерно почтителен и совершенно безличен. Худой с землистым цветом лица (он страдал туберкулезом), с коротко постриженными усиками, в военном френче, он производил впечатление усердного ничтожества.
Потом он перешел на работу в ГПУ, еще при Дзержинском, который, по личным связям, естественно собирал вокруг себя поляков. В ГПУ Ягода так же был чем-то вроде секретаря коллегии, если я не ошибаюсь, во всяком случае, фигурой третьестепенной и в первые годы режима мне никогда не приходилось слышать о нем.
Несколько раз он сопровождал меня на охоту под предлогом личной охраны, а на самом деле, думаю, потому, что сам был страстным охотником. Однажды во время охоты по торфяным болотам Ягода отделился от меня и забрел в такое место, откуда не мог выбраться, не рискуя жизнью. Сперва он долго и отчаянно кричал, затем стал непрерывно стрелять. Только тогда мы догадались, что дело обстоит неладно и вернулись ему на помощь. Помнится, больше всего помогал в спасении Ягоды Уралов, бывший командующий московского военного округа, впоследствии одна из жертв Ягоды.
Общий замысел и инсценировки, мнимые планы заговорщиков, разделение ролей между ними – все это грубо, низменно даже под углом зрения судебного подлога. Сталин пришел к мысли о добровольных признаниях. Здесь не было заранее задуманного плана. Постепенно подбирались элементы человеческого унижения и самоотречения. Постепенно усиливалось давление. Так противоестественная механика добровольных показаний почти естественно выросла из роста силы давления тоталитарного режима. Посвященное лицо объяснило Бармину, что ГПУ формально обещало сохранить жизнь шестнадцати обвиненных по процессу Зиновьева, если они сделают требовавшиеся от них признания, жертвуя, таким образом, своей честью, чтобы доказать верность партии и борясь с троцкизмом. Чтобы их убедить, им сообщили декрет о праве обращения о помиловании, декрет, провозглашенный за пять дней перед процессом.
Каменев, наиболее расчетливый и вдумчивый из обвиняемых, питал, видимо, наибольшие сомнения насчет исхода неравной сделки. Но и он должен был сотни раз повторять себе: неужели Сталин решится? Сталин решился.
В первые два месяца 1923 года больной Ленин готовился открыть решительную борьбу против Сталина. Он опасался, что я пойду на уступки и 5 марта предостерегал меня: «Сталин заключит гнилой компромисс, а потом обманет». Эта формула как нельзя лучше охватывает политическую методологию Сталина, в том числе и в отношении 16 подсудимых: он заключил с ними «компромисс», – через следователя ГПУ, а затем обманул их – через палача.
Методы Сталина не были тайной для подсудимых. Еще в начале 1926 г., когда Зиновьев и Каменев открыто порвали со Сталиным, и в рядах левой оппозиции обсуждался вопрос, с кем из противников мы могли бы заключить блок, Мрачковский, один из героев гражданской войны, сказал: «Ни с кем: Зиновьев убежит, а Сталин обманет». Эта фраза стала вскоре крылатой. Зиновьев заключил с нами вскоре блок, а затем действительно «убежал». Вслед за ним, в числе многих других, «убежал», впрочем, и Мрачковский. «Убежавшие» попытались заключить блок со Сталиным. Тот пошел на «гнилой компромисс», а затем обманул. Подсудимые выпили чашу унижений до дна. После этого их поставили к стенке.
На Двенадцатом съезде партии в 1923 году Осинский, один из старых большевиков, выразил недовольство широких кругов партии диктатурой «тройки». Сталин ответил ему, что Осинскому не удастся разъединить Сталина с Зиновьевым и Каменевым. Зиновьев и Каменев могли бы напомнить об этом заявлении Сталину в своем последнем слове в качестве подсудимых, но договор с ГПУ лишил их возможности даже такого платонического удовлетворения.
Новый начальник ГПУ Ежов применил тактику, изобретателем которой надо признать по справедливости Ягоду, и добился тех же результатов. По процессу февраля 1938 года привлекался также секретарь Ягоды Буланов, в качестве отравителя, и был расстрелян. Каким доверием пользовался Буланов у Сталина видно из того, что Буланову поручено было вывезти меня и мою жену из Центральной Азии в Турцию. Пытаясь спасти своих двух бывших секретарей, Сермукса и Познанского, я потребовал, чтоб их отпустили со мной. Буланов, опасаясь громкого скандала на турецкой границе и желая устроить все миролюбиво, снесся в пути по прямому проводу с Москвой. Через полчаса он принес мне ленту прямого провода, на которой Кремль обещал прислать вслед Познанского и Сермукса. Я не верил этому. «Вы все равно обманете», – сказал я Буланову. «Тогда вы назовете меня подлецом». – «Утешение не большое», – ответил я.
1 декабря 1934 года был убит ленинградский наместник Сталина Киров. В дальнейших процессах признано было, что убийство совершено было под непосредственным руководством агентов ГПУ и по прямому приказу Ягоды. Сознательно ли Сталин пожертвовал головой Кирова, чтобы иметь тягу для похода против оппозиции или же он наделся задержать, приостановить организованный им самим заговор в момент перед тем, как спущен будет курок револьвера, сказать трудно. Сейчас, может быть, один Сталин знает, как это было в действительности, так как всех своих сообщников он успел истребить.
В заседании 9 марта Ягода показал, что он отдал по инструкции Троцкого своим подчиненным в Ленинграде распоряжение «не препятствовать террористическому акту против Кирова». Такое распоряжение было равносильно приказанию организовать убийство Кирова. 1 декабря 1934 года я не предполагал, что ГПУ организовало действительное убийство Кирова, считая, что целью являлось подготовить заговор, впутать косвенно оппозиционеров и в последний момент раскрыть покушение. Необходимость опубликовать во всеуслышание, что 12 ответственных чиновников ГПУ знали о заранее готовящемся покушении на Кирова и начальник ГПУ Ягода приказал им не препятствовать покушению, может быть объяснена только тем, что Сталину необходимо было во что бы то ни стало восстановить свое алиби. На верхах бюрократии шушукались о том, что «хозяин» начал играть головами своих ближайших сотрудников. Сталину стало совершенно необходимым оторваться от Ягоды, создать между собою и Ягодой ров и свалить, в этот ров труп Ягоды. Так выросла для Сталина необходимость пожертвовать своим сотрудником № 1.
Вышинский сравнивал в своей обвинительной речи Ягоду с американским гангстером Алькапоне и прибавлял: «Но мы, слава богу, не в Соединенных Штатах». Рискованное сопоставление! Алькапоне не был в Соединенных Штатах начальником политической полиции. А Ягода свыше десяти лет состоял во главе ГПУ, хотя, по словам Вышинского, Ягода «организатор и вдохновитель чудовищных преступлений».
Пересмотр прошлого довершался столь лихорадочными темпами, что разрушались вчерашние авторитеты. Официальнейший историк Покровский был после смерти объявлен врагом народа, так как недостаточно почтительно относился к прошлой истории России. Началась реабилитация не только старого национального патриотизма, но и военной традиции. Начались исследования русской военной доктрины, реабилитация русских стратегов включая и 1914 год.
Во время польской войны в военном журнале появилась грубо шовинистическая статья о «природном иезуитстве ляхов» в противовес «честному и открытому духу великороссов». Особым приказом журнал был прикрыт, а автор статьи, офицер генерального штаба Шапошников, отстранен от работы. Сейчас Шапошников состоит начальником штаба и является единственным из уцелевших старших офицеров эпохи гражданской войны. Только такие люди выжили, приспособились, уцелели (Трояновский, Майский).
В 1927 г., когда я был уже удален из Центрального Комитета и когда пересмотр партийной истории шел полным ходом в том учреждении, где я тогда еще работал (Главный концессионный комитет), происходило празднование Октябрьской годовщины. Я сидел в своем рабочем кабинете рядом с залом. Доклад об Октябрьском перевороте произносил чиновник Главного концессионного комитета К., который вступил в партию, как и многие другие (как американский посол Трояновский, английский посол Майский и пр. и пр. и пр.) только через несколько лет после переворота, когда победа его была обеспечена полностью. К. излагал историю не в таком чудовищном виде, как ныне: дело шло о десятой годовщине, но все же обходя имена наиболее ответственных руководителей Октябрьского переворота. Сам К. пользовался репутацией дельца, практика, не имеющего никакого отношения к революции. Я слушал за дверью не без улыбки этот поразительный доклад. С того времени прошло одиннадцать лет. Я за эти годы имел немало случаев смеяться у радио, слушая доклады по поводу Октябрьской революции со стороны господ, которые, как и упомянутый выше Ксандров, во время Октября были непримиримыми противниками большевиков, а затем много лет спустя, примирились с новой аристократией, выросшей из победоносной революции.
В советской истории указано:
«В ночь с 25 на 26 октября революционные рабочие, солдаты и матросы штурмом взяли Зимний дворец и арестовали Временное правительство». Это верно, не сказано только, что этим наступлением руководили Антонов-Овсеенко и Подвойский, ныне исчезнувшие.
«На II Всероссийском съезде Советов было сформировано первое советское правительство… Председателем Первого Совета Народных Комиссаров был избран Ленин». Это правильно, но, разумеется, история не отметила, что Ленин на заседании Центрального Комитета предложил во главе Совета Народных Комиссаров поставить председателя военно-революционного комитета – Троцкого. Только энергичный протест последнего побудил Ленина снять свое предложение.
Остановимся пока на этих цитатах. Картина совершенно ясна. Тот штаб большевистской партии, который руководил Октябрьским восстанием в центре и на местах, подвергся почти поголовному истреблению. Спаслись только те, которые успели во время умереть естественной смертью. Новый штаб Сталина состоит из людей, не принимавших никакого участия в вооруженном восстании или занимавших второстепенные посты. Новая история превращает всех вождей большевистской партии в изменников, а участниками гражданской войны, победоносного восстания назначает нынешних адъютантов Сталина.
Восстанием войск в Финляндии, сыгравшим крупнейшую роль, руководил член Центрального Комитета Смилга, но он расстрелян; восстанием Кронштадтской крепости руководил лейтенант Раскольников, но он исчез бесследно. Взятием Петропавловской крепости руководили Подвойский и Антонов-Овсеенко. Но они исчезли. На Урале среди военных вел работу нынешний ленинградский наместник Сталина, но еще десять лет назад никто решительно в партии не знал самого имени Жданова. «В Белоруссии подготовлял солдатскую массу к восстанию Ежов». Когда Ежов впервые появился на арене большой политики в 1935 г., имя его не было известно решительно никому.
В течение двух десятилетий во всех сферах государственной жизни происходил отбор наиболее выдающихся, наиболее подходящих, наиболее умелых и талантливых людей для наиболее ответственных постов. Советская дипломатия представляла, несомненно, исключительный подбор людей. Им не хватало, правда, подчас дипломатической рутины, но у них была зато широкая осведомленность, интернациональное образование, знакомство со столицами важнейших стран мира, с их печатью, политическими партиями. Люди, как Иоффе, Раковский, Красин, Чичерин, Карахан, Литвинов, не падают с неба каждый день.
Бармин пишет, что «почти все сотрудники Чичерина исчезли расстрелянные или заключенные». Никто не знает, почему был расстрелян в самой глубокой тайне, прежде чем он был глупо оклеветан в процессе 21, Карахан. У него не было недостатка в успехе среди женщин и, как пишет Бармин, «есть основания думать, что ему случилось задеть в этой области интересы генерального секретаря, который не забывает и не прощает ничего». Это весьма вероятно. Политическая мстительность шла рука об руку с личной мстительностью и нередко прикрывала последнюю.
Еще в большей мере это относится к военному ведомству, где отбор совершался в огне гражданской войны, практический опыт которой дополнялся затем годами серьезной теоретической работы. Люди; как Тухачевский, Егоров, Гамарник, Якир, Уборевич, Корк, Дыбенко, Путна, Алкснис и многие другие представляли в полном смысле слова мозг и сердце Красной армии.
Бармин пишет: «Я видел Сталина, аплодирующего речи Тухачевского на последнем съезде Советов в Большом кремлевском дворце. Когда Тухачевский появился на трибуне, весь зал стоя встретил его бурей аплодисментов. Эта овация отличалась от других своей силой и искренностью». Сталин, несомненно, различил хорошо оттенок этой овации, отметил и припомнил Тухачевскому через несколько лет.
В 1927 г. во время исключения оппозиции красный генерал Шмидт, прибывший в Москву с Украины, при встрече со Сталиным в Кремле наскочил на него с издевательствами и даже сделал вид, что хочет вынуть из ножен свою кривую саблю, чтобы отрезать генеральному секретарю уши… Сталин, который выслушал все, храня хладнокровие, но бледный и со стиснутыми губами, выслушав, как его называют негодяем, вспомнил, несомненно, десять лет спустя об этой «террористической» угрозе. Дмитрий Шмидт исчез, обвиненный в терроризме. Бармину рассказал этот факт Виктор Серж.
В 1927 году Микивай, старый товарищ Сталина по Кавказу, рассказывал мне о своей с ним беседе в Кремле. Микивай пытался убедить своего собеседника, что надо достигнуть какого-то соглашения с оппозицией, а иначе партия будет переходить от одной конвульсии к другой. Сталин слушал молча, с явным неодобрением, ходил по комнате, затем, отойдя к противоположному углу, пошел молча на Микивая, как бы вытянувшись весь, приподнявшись на цыпочках и приподняв одну руку: «Их надо раздавить», – сказал он глухим голосом. «Он был прямо-таки страшен», – сказал Микивай.
Сталин расстрелял четырех заместителей Ворошилова, его ближайших сотрудников, его наиболее доверенных людей в ближайшие несколько лет. Как это понять? Вероятно, Ворошилов вместе с ростом бюрократии и значением ее аппарата стал проявлять признаки независимости по отношению к Сталину. Весьма вероятно, что Ворошилова толкали люди, наиболее близкие к нему. Военный аппарат весьма требователен и прожорлив и нелегко переносит ограничения, налагаемые на него политиками, штатскими. Предвидя возможность развития прений и конфликта с могущественным военным аппаратом, Сталин решил своевременно поставить Ворошилова на место. Через ГПУ, т. е. Ежова, он подготовил петлю для ближайших сотрудников Ворошилова за его спиною и без его ведома и в последний момент поставил его перед необходимостью выбора. Ясно, что Ворошилов, предавший всех своих ближайших сотрудников и цвет командного состава, представлял после этого деморализованную фигуру, не способную больше сопротивляться Сталину. После расстрела его четырех заместителей, фактических руководителей, вдохновителей Красной армии, авиации и флота, Ворошилов оказался безнадежно скомпрометирован во всех сколько-нибудь мыслящих элементах армии.
По поводу расстрелянных генералов Красной армии Бармин пишет: «Я утверждаю с последней энергией, что эти люди, глубоко преданные советскому отечеству, которые в течение долгих лет готовили Красную армию для ближайших решающих боев в Польше сперва, затем с Германией позже, были психологически не способны и практически невозможны (не в состоянии) совершить преступления, в которых их обвиняли. Креденты германофильства, заговора, связи с немецким фашизмом, выдачи военных секретов представляют бесчинство, которое обнаруживает лишь моральный уровень своих авторов».
Никакого суда над лучшими полководцами Красной армии не было даже при закрытых дверях. Сталин расправился с ними в том же порядке, как Гитлер в июне 1934 года расправился с Реммом и другими. Уже после расправы восемь других генералов (Буденный, Блюхер, Шапошников и др.) получили готовый текст приговора, под которым им приказано было подписаться. Цель состояла в том, чтобы убив одних, скомпрометировать других. Это вполне в стиле Сталина. Приговор так называемого Верховного Суда («Правда», 12 июня 1937 г.) обвиняет генералов в том, что они «систематически доставляли… шпионские сведения» враждебному государству и «подготовляли в случае нападения на СССР, поражение Красной армии».
На процессе в феврале 1938 г., т. е. через десять месяцев после расстрела генералов, их судили попутно новым судом и, забыв отстранить слишком фантастические обвинения в шпионаже, приписали подготовку военного заговора. Генералы выступили на защиту Красной армии от деморализующих происков ГПУ. Они защищали интересы обороны.
Был ли действительно военный заговор? Все зависит оттого, что называют заговором. Каждое недовольство, каждое сближение между собою недовольных, критика и рассуждение о том, что сделать, как приостановить пагубную политику правительства, есть, с точки зрения Сталина, заговор. И при тоталитарном режиме, несомненно, всякая оппозиция является эмбрионом заговора. Как далеко, однако, зашли разговоры, соглашения, планы вождей Красной армии? Все они или большинство сочувствовали правой оппозиции, поскольку недовольство крестьян находило в армии непосредственные отклики.
В то время как сельское хозяйство составляло источник существования трех четвертей населения, фермеры получили в 1929 г., т. е. в лучшем из послевоенных годов, всего одну восьмую национального дохода. Поскольку недовольство крестьянства насильственной коллективизацией находили в армии прямой и непосредственный отголосок, разумеется, связь между вождями правой оппозиции, и вождями армии, хотя бы эта связь выражалась только в политической симпатии, представляла для Сталина прямую и непосредственную опасность. Расхождение между военачальниками и Кремлем, точнее, Сталиным, видимо, особенно обострилось в 1932–1938 г.г., когда последствия насильственной коллективизации приняли особенно угрожающий характер.
Только в писаниях Голенберга, бывшего офицера Красной армии, высказывается уверенность в том, что Тухачевский, Гамарник и другие действительно участвовали в заговоре. Они в ниспровержении власти Сталина видели, по словам Голенберга, единственную возможность спасти обороноспособность страны. Доказательства Голенберга крайне шатки, он основывается скорее на психологических догадках, чем на каких-либо объективных фактах.
Царское правительство арестовало во время войны военного министра по обвинению в государственной измене. Союзные дипломаты говорили Сазонову: сильное же у вас правительство, если оно решается во время войны арестовать собственного военного министра. На самом деле сильное правительство находилось накануне крушения. Советское правительство не только арестовало и расстреляло фактического военного министра Тухачевского, но и истребило весь старший командный состав армии, флота и авиации. При помощи услужливых корреспондентов печати Москва в течение ряда лет систематически обманывала мировое общественное мнение. Услужливые журналисты считали, что из чисток сталинское правительство вышло более монолитным, чем когда-либо.
Подготовляя в 1936 году массовую чистку, Сталин выдвинул идею новой конституции, самой демократической в мире. Господа Вальтер Дуранти, Луис Фишер и им подобные не стеснялись в славословиях по поводу новой эры демократии. Грубая и бесстыдная шумиха вокруг конституции преследовала в качестве главной цели завоевать мировое демократическое общественное мнение и на этом фоне раздавить оппозицию, как агентуру фашизма.
7-го марта 1933 года, в то время как Франция жадно искала сближения с Москвой, французский «Тан» жаловался на то, что мир привык видеть Сталина в «троцкистском» освещении, т. е. несравненно хуже, чем он в действительности. Сейчас, после серии московских процессов и серии разоблачений, после союза Сталина с Гитлером и разгрома Польши, многие, вероятно, склонны признать, что «троцкистское» освещение было очень близко к действительности.
Наряду с подготовкой самой демократической конституции шла серия банкетов, где говорилось о счастливой жизни и в течение которых Сталин снимался в кругу рабочих и работниц или со смеющимся ребенком на коленях. «Очевидно, готовится что-то страшное», – говорили люди, посвященные в кремлевскую механику.
Во время профессиональной дискуссии из 300 учеников, воспитанников военной академии, коммунистов, 13 голосовали за резолюцию Троцкого, 32 за резолюцию Ленина и 250 за рабочую оппозицию. Эти цифры характерны не только как показатель глубокого недовольства внутри партии, но и той свободы, которая царила в ней. Вся военная академия состояла из красных офицеров, т. е. людей наиболее связанных с дисциплиной; и тем не менее подавляющее большинство из них голосовало и против военного комиссара, и против правительства, отнюдь не опасаясь того, что это голосование скажется на их дальнейшей судьбе.
Известного типа журналисты, московские корреспонденты, повторяют, что из чистки Советский Союз вышел более монолитным, чем когда бы то ни было. О полной монолитности эти господа говорили, впрочем, и до чистки. С другой стороны, ни один здравомыслящий человек не поверит, что важнейшие представители партии, советского аппарата, Красной армии, дипломатии оказались чужеродными иностранными агентами, а не выразителями внутреннего недовольства. Чистка продиктована глубокой внутренней болезнью, и если она на время срезает ее симптомы, то через некоторое время болезнь возобновляется с удвоенной силой.
В самый критический момент Центральный Комитет постановил открыть кампанию вербовки членов партии. Мысль была хорошая. Кто пришел к нам в тот момент, когда мы открыто признавали, что коммунист может иметь больше шансов быть расстрелянным и повешенным, чем сделать свою карьеру в советской администрации, те представляли известные гарантии искренности.
Подготовляя будущие процессы, кремлевское правительство добивалось создания трибунала против террористов при Лиге Наций. Цель состояла в том, чтобы убедить при помощи московских процессов, что я являюсь организатором террористических процессов в СССР и добиться моей выдачи в руки ГПУ. 31 марта 1938 г. я обратился в секретариат Лиги с письмом, в котором доказывал, что целый ряд убийств в разных странах Европы совершен агентурой ГПУ и что эта агентура непосредственно подчинена Сталину. «При помощи документов, свидетельских показаний и неопровержимых политических доводов я берусь доказать то, в чем общественное мнение не сомневается давно, именно, что главой этой преступной банды является Сталин, генеральный секретарь всесоюзной коммунистической партии в СССР». В заключение я выражал надежду на то, что Литвинов, столь горячо отстаивающий необходимость выдачи террористов, не откажется приложить свое влияние к тому, чтобы вышеозначенный Иосиф Сталин был доставлен в распоряжение трибунала Лиги Наций. Не скрою от читателей, что инициатива моя не имела успеха. Впрочем, и все другие надежды, возлагавшиеся на Лигу Наций, оказались не более счастливыми.
В результате серии московских процессов оказалось, что из девяти человек, которые при жизни Ленина были в Политбюро, т. е. в верховном учреждении партии и государства, все за исключением Сталина и своевременно умершего Ленина, оказались агентами иностранных государств. Во главе Красной армии стояли лишь изменники: Троцкий, Тухачевский, Егоров, Якир, Уборевич, Гамарник, Муралов, адмирал Орлов и пр. Важнейшие советские дипломаты: Раковский, Сокольников, Крестинский, Карахан, Юренев, Богомолов и другие оказались врагами народа. Во главе промышленности, железных дорог и финансов стояли организаторы саботажа: Пятаков, Серебряков, Смирнов, Лифшиц, Гринько и другие. Во главе Коминтерна случайно оказались агенты фашизма: Зиновьев, Бухарин и Радек.
По приказу Троцкого, отделенного тысячами километров, становились иностранными шпионами глава правительства Рыков и большинство народных комиссаров: Каменев, Рудзутак, Яковлев, Розенгольц, Чернов, Иванов, Осинский и другие. Агентами империализма оказались все без исключения главы трех десятков советских республик, руководители ГПУ в течение последних 10 лет, наиболее выдающиеся рабочие-революционеры, выдвинутые большевизмом за 35 лет (Томский, Евдокимов, Смирнов, Мрачковский), члены правительства Российской Советской Республики (все они состояли в заговоре против советской власти, когда она находилась в их руках). Наконец, заведывание жизнью и здоровьем вождей правительства было поручено отравителям. Глава политической полиции Ягода, которой поручена была высшая охрана государства, оказался организатором всех преступлений. Под этой картиной нужно поставить подпись мастера: Иосиф Сталин.
