bannerbannerbanner
Сталин. Том II

Лев Троцкий
Сталин. Том II

Полная версия

Годы реакции были временем усиленной теоретической работы. В порядке дня, кроме аграрного вопроса и характера революции, стояла философия. Ленин неистово защищал диалектический материализм против Богданова, Луначарского и других сторонников австрийской физики Маха. В 1909 г. вышла книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». С этой полемикой связана большая полоса в жизни партии. Интерес Кобы к философским и вообще теоретическим проблемам ни в чем не проявился за годы реакции. Не ясно даже, прочитал ли он философский труд Ленина. В его письмах из ссылки нет ни слова на эту тему. Ни слова о своих занятиях, о теоретических и литературных интересах, что было бы так естественно со стороны ссыльного, если б он жил сколько-нибудь интенсивной умственной жизнью.

Между тем, на основании опубликованных данных, далеко не согласованных между собой, можно сделать вывод, что Сталин в течение всей своей революционной работы провел свыше двух с половиной лет в тюрьме и свыше пяти с половиной лет в ссылке. Всего свыше восьми лет. Несомненно, что значительная часть этого времени должна была уйти на чтение. Так как ссылка разбивалась на короткие периоды, то много времени уходило на устройство и на подготовку к работе. Только последний раз Сталин пробыл в ссылке непрерывно почти четыре года. Во всяком случае за восемь лет вынужденного бездействия можно было бы одолеть большое количество книг.

Поражает еще и то обстоятельство, что от этих восьми лет изолированности не осталось ни одного исследования, ни одной литературной работы. Между тем почти все ссыльные, которые чувствовали какую-либо склонность к теоретической работе, к публицистике, литературе, предавались со страстью работе пером. Факт давно установленный, что тюрьма и ссылка, обрекавшие людей на самоуглубление, чрезвычайно содействовали пробуждению и развитию всякого рода исследовательских и писательских дарований. Если за время ссылки Сталин не написал ни одной работы, ни одной статьи, которая была бы в его собственных глазах достойна воспроизведения, то один этот факт является самым убедительным доказательством отсутствия у него теоретических интересов и литературного дарования.

Можно сказать, что все гениальные люди истории, все творцы, все новаторы высказывали свое главное слово уже в течение первых двадцати пяти – тридцати лет жизни. Дальше шло только развитие, углубление и применение. У Сталина в первый период его жизни мы не находим ничего, кроме вульгарного повторения готовых формул. В гении Сталин был возведен только после того, как бюрократия, руководимая своим генеральным секретарем, разгромила весь штаб Ленина. Вряд ли нужно доказывать, что человек, не сказавший ни одного нового слова и автоматически поднятый кверху силой бюрократии, когда ему далеко перевалило за сорок, не может быть причислен к гениям.

Бажанов, бывший секретарь Сталина, рассказывает, как мало этот последний интересовался важнейшими государственными вопросами. Его предупреждали: «Он ничего никогда не читает, и если он просматривает в течение года десять или 12 документов, это уже много». Бажанов, по его словам, не хотел верить этому, но после дюжины заседаний в Политбюро, в которых он принимал участие, он убедился, что Сталин не знаком с вопросами, которые стоят в повестке дня. Он был поражен, по собственным словам, обнаружив, что Сталин является лишь малокультурным кавказцем, не знакомым ни с литературой, ни с иностранными языками, мало осведомленный в экономических и финансовых вопросах.

Бажанов рассказывает, как два секретаря Сталина – Бажанов и Товстуха разговаривали однажды в коридоре здания Центрального Комитета. Появляется Сталин. Секретари умолкают. «Товстуха, – говорит Сталин после паузы, – моя мать имела козла, который походил на тебя… Он не носил только очков…» Довольный собою, Сталин уходит в свой кабинет.

Весной 1924 года после одного из пленумов Центрального Комитета, на котором я по болезни не присутствовал, я сказал Смирнову: «Сталин будет диктатором СССР». Смирнов хорошо знал Сталина по прошлой работе и по ссылке, где люди лучше всего узнают друг друга. Старый большевик И. Н. Смирнов, разгромивший и расстрелявший Колчака, а позже расстрелянный Сталиным вместе с Зиновьевым и Каменевым, возражал мне: «Сталин – кандидат в диктаторы? Да ведь это совсем серый и ничтожный человек. Это посредственность, серое ничтожество!» «Посредственность – да, ничтожество – нет, – ответил я ему. – Историческая диалектика уже подхватила его своим крючком и будет его поднимать вверх. Он нужен им всем: бюрократам, нэпманам, кулакам, выскочкам, пройдохам, всем тем, которые прут из почвы, унавоженной революцией. Он способен возглавить их. Он готов возглавить их, у него есть заслуженная репутация старого революционера. Он даст этим самым прикрытие в глазах страны. У него есть воля и смелость. Он не побоится опереться на них и двинуть их против партии. Он уже начал эту работу. Он подбирает вокруг себя пройдох партии. Конечно, большие события в Европе, Азии и у нас, все это опрокинуто. Но, если все пойдет автоматически дальше, как идет теперь, то Сталин автоматически станет диктатором».

На ту же тему были у меня два с лишним года спустя споры с Каменевым, который, вопреки очевидности, утверждал, что Сталин – «вождь уездного масштаба». В этой саркастической характеристике была, конечно, частица правды, но только частица. Такие свойства интеллекта, как хитрость, вероломство, способность играть на низших свойствах человеческой натуры, развиты у Сталина необычайно и, при сильном характере, представляют могущественные орудия в борьбе. Конечно, не во всякой освободительной борьбе масс нужны такие качества. Но где дело идет об отборе привилегированных, об их сплочении духом касты, об обессиленьи и дисциплинированьи масс, там качества Сталина поистине неоценимы, и они по праву сделали его вождем бюрократической реакции и термидора.

И все же, взятый в целом, Сталин остается посредственностью. Его ум лишен не только блеска и полета, но даже способности к логическому мышлению. Вообще, в лагере сталинизма вы не найдете ни одного даровитого писателя, историка, критика. Это царство наглых посредственностей. Каждая фраза речи Сталина преследует какую-либо практическую цель: но речь в целом никогда не поднимается до логического построения. В этой слабости – сила Сталина. Бывают исторические эпохи, когда обобщение и предвиденье исключают непосредственные успехи: это эпохи сползания, снижения, реакции. Гельвеций говорил некогда, что каждая общественная эпоха требует своих великих людей, а когда таковых не находит, то она изобретает их. По поводу забытого ныне французского генерала Шенгарнье Маркс писал: «При полном недостатке в великих людях партия порядка естественно была вынуждена приписать недостающую всему ее классу силу одному единственному индивидууму и таким образом раздула его в какое-то чудовище». Чтобы закончить с цитатами, можно применить к Сталину слова, сказанные Фридрихом Энгельсом о Веллингтоне: «Он велик в своем роде, а именно настолько, насколько может быть великим, не переставая быть посредственностью». Индивидуальное «величие» есть в последнем счете – социальная функция.

Если бы Сталин мог с самого начала предвидеть, куда его заведет борьба против «троцкизма», он, вероятно, остановился бы, несмотря на перспективу победы над всеми противниками. Но он ничего не предвидел. Предсказанья противников, насчет того, что он станет вождем Термидора, могильщиком партии и революции, казались ему пустой игрой воображения. Он верил в самодовлеющую силу аппарата, в его способность разрешать все задачи. Он совершенно не понимал выполняемой им исторической функции. Отсутствие творческого воображения, неспособность к обобщению и к предвидению, убили Сталина как революционера. Но те же черты позволили ему авторитетом бывшего революционера прикрыть восхождение термидорианской бюрократии.

Бесчисленные воспоминания, опубликованные в первые десять лет советской власти, совершенно не упоминают имени Сталина. В своих революционных «Силуэтах» не упоминает Сталина Луначарский. В приложениях к первому изданию сочинений Ленина говорится, что Сталин в начале 1912 года включен посредством кооптации в Центральный Комитет. Правда, в более поздних биографических справках говорится, что Сталин был выбран в ЦК на Пражской конференции. Но в этом случае, как и во всех других, мы больше доверяем первым биографическим справкам, писавшимся в то время, когда история партии еще не перерабатывалась в плановом порядке. Можно не сомневаться, что в 1912 году Ленин стремился ввести Сталина в Центральный Комитет. Если ему не удалось достигнуть этого на Пражской конференции, то очевидно, потому что многие делегаты совершенно не знали Сталина, а некоторые были, может быть, против него.

Только Центральный Комитет, состоявший из узкого круга лиц, тесно связанных с Лениным, пошел, очевидно, навстречу доводам Ленина: только так и можно объяснить кооптацию Сталина в ЦК сейчас же вслед за Пражской конференцией 18–30 января 1912 г.

Только с 1928 года изменяется характер и тон биографической справки. Прежде всего подчеркивается, что Сталин стал большевиком с первого часа, что совершенно не подтверждается документами. Здесь же мы встречаем уже утверждение, что Сталин был выбран в Центральный комитет в 1912 году. С этого времени ссылка на Кавказ исчезает бесследно. Эта деталь не лишена интереса. Она показывает, что Сталин поднимается по ступеням партийной иерархии за спиной партии, без ее ведома и участия. Уже в молодые годы Сталин – человек аппарата, кадр, и он поднимается вверх на рычагах аппарата. Его не избирают массы, а кооптируют чиновники.

Ленин ищет каждого повода, чтоб ободрить, отметить успех, похвалить. Так он приветствует передовую статью «Кто победит?», написанную Сталиным и помещенную в № 146 «Правды» 18 октября 1912 года. В письме к товарищу Сталину от 6 декабря Ленин пишет: «Дорогой друг, насчет 9 января крайне важно обдумать и подготовить дело заранее. Заранее должен быть готов листок с призывом к митингам, однодневной стачке и демонстрациям…»

 

Письма Ленина к редакции «Правды» из-за границы начинаются обыкновенно словами «Дорогой друг». Это обращение используется ныне для характеристики особенно близких, дружеских отношений между Лениным и Сталиным. На самом деле эти слова не заключают в себе ничего личного. Обращение направлялось к членам редакции вообще. Необычный характер обращения: «друг» вместо «товарищ», объясняется тем, что слово «товарищ» означало прямую принадлежность к партии, тогда как слово «друг» имело по внешности более личный и менее политически обязывающий характер. Все письма Ленина к товарищам по партии за границей начинаются словами «дорогой товарищ»; все его письма, направленные в Россию, начинаются словами «дорогой друг». К тому же приему прибегали и другие эмигранты-революционеры.

В 1913 г. в январе Сталин написал наиболее выдающуюся свою статью, работу по национальному вопросу. В ней были результаты его собственных наблюдений на Кавказе, результаты выводов из практической революционной работы, ряд широких исторических обобщений, которые принадлежали не ему, а Ленину. Сталин усвоил их в литературном смысле, т. е. соединил их с своими собственными выводами, но не ассимилировал их до конца. Это полностью обнаружил советский период, когда задачи администрирования поднялись для него на высоту и определяли собою все остальные стороны политики. Поразительно, что наиболее острые конфликты Сталина с Лениным в последний период жизни последнего возникли именно по национальному вопросу. Принципиальная солидарность, порукой которой являлась статья 1913 г., оказалась в значительной мере фикцией. Принципы никогда не имели власти над Сталиным. В национальном вопросе, пожалуй, меньше, чем в других. Административные задачи возвышались для него всегда над законами истории. Еще в 1905 г. он признавал движение масс только с разрешения Комитета. В годы реакции он защищал подполье потому, что ему необходим был централизованный аппарат. После Февральской революции, когда аппарат вышел из подполья, Сталин утерял различие между меньшевизмом и большевизмом и готовился к объединению с партией Церетели. Наконец, после завоевания партией власти все вопросы, все задачи, все перспективы подчинились потребностям аппарата всех аппаратов, т. е. государства. В качестве народного комиссара национальностей Сталин рассматривал национальные проблемы не с точки зрения законов истории, которым он отдал дань в своей работе в 1913 г., а с точки зрения удобства административного управления. Этим он, естественно, пришел в противоречие с потребностями наиболее отсталых и угнетенных наций и обеспечил перевес за великорусским бюрократическим империализмом.

Замечательно, что во время этой чистки в национализме оказались виновны все угнетенные национальности; только в Москве, где сосредоточились угнетатели, Сталин не открыл никакого национализма. Между тем еще Ленин в 1923 году, незадолго до второго удара, предостерегал партию от великорусских бюрократических тенденций Сталина. Чтоб грузин стал представителем великорусских тенденций, такие парадоксы в истории бывали не раз. Грузин Джугашвили стал носителем великорусского бюрократического гнета по тем же законам истории, по которым австриец Гитлер дал крайнее завершение духу прусской милитаристской касты.

Дело зашло так далеко, что Сталин оказался вынужден выступить с печатным заявлением, которое гласило: «Мы боремся против Троцкого, Зиновьева и Каменева не потому, что они евреи, а потому, что они оппозиционеры и проч.» Для всякого политически мыслящего человека было совершенно ясно, что это сознательно двусмысленное заявление, направленное против «эксцессов» антисемитизма, в то же время совершенно преднамеренно питало его. «Не забывайте, что вожди оппозиции – евреи», – таков был смысл заявления Сталина, напечатанного во всех советских газетах. Сам Сталин в виде многозначительной «шутки» сказал Пятакову и Преображенскому: "Вы теперь против ЦК прямо с топорами выходите, тут видать вашу "православную« работу, Троцкий действует потихоньку, а не с топором».

Только в 1917 году, рядом с Лениным и под руководством Ленина, Сталин в первый раз, по собственным словам, научился понимать, что значит быть одним из руководителей рабочего класса в масштабе страны. Впоследствии в своей тифлисской речи Сталин сказал: «Там, в среде русских рабочих, освободителей угнетенных народов и застрельщиков пролетарской борьбы всех народов, я получил мое третье крещение в революционной борьбе. Там, в России, под руководством Ленина, я стал одним из мастеров революции. Позвольте мне принести моим русским учителям мою искреннюю товарищескую благодарность и склонить голову пред памятью моего учителя Ленина».

В этой речи не остается и следа от того скороспелого гения, которого будут изображать через несколько лет слишком услужливые биографы, с одобрения самого Сталина, который успеет основательно позабыть свою тифлисскую речь.

Между тем в свое время речь эта не была бескорыстным экскурсом в прошлое. Нет, она имела своей задачей подготовить будущее. Сталину нужно было противопоставить себя теоретикам, ораторам, бывшим эмигрантам, людям, которые, как Зиновьев и Каменев, играли уже национальную роль, тогда как Сталин был еще практическим работником местного масштаба. Из этой медленности своего развития он пытается сделать преимущество, он проходил практическую школу под руководством рабочих, поднимаясь вместе с ними со ступеньки на ступень. Рабочие должны видеть в нем практика и своего человека.

Эта речь, тщательно подготовленная в стиле семинарского красноречия, передает в общем правильно этапы политического развития Сталина. Исходной точкой пути является Тифлис, где произошло соприкосновение с первыми рабочими кружками. Это был период чистого ученичества. Позднейшие открытия Берия о руководящей роли Сталина в Тифлисе должны быть отнесены к числу тех легенд и ненужных преувеличений, которые Сталин сам еще считал необходимым опровергнуть в 1926 г.

Сталин оставляет без упоминания Батумский период своей работы, как лишенный в его собственных глазах особого значения. Если б он остался в собственной памяти руководителем уличной демонстрации, которая потрясла в те годы всю Россию, он не мог бы не упомянуть о батумском этапе в своем революционном восхождении.

Если оставить в стороне случайную встречу без слов в Вене около 1911 г., на квартире Скобелева, будущего министра Временного правительства, – то впервые я соприкоснулся со Сталиным после прибытия из канадского концентрационного лагеря в Петербург, в мае 1917 г. Сталин был тогда для меня лишь одним из членов большевистского штаба, менее заметным, чем ряд других.

На фоне грандиозных митингов, демонстраций, столкновений он политически едва существовал. Но и на совещаниях большевистского штаба он оставался в тени. Его медлительная мысль не поспевала за темпом событий. Не только Зиновьев и Каменев, но и молодой Свердлов, даже Сокольников занимали большее место в прениях, чем Сталин, который весь 1917 год провел в состоянии выжидательности. Позднейшие попытки наемных историков приписать Сталину в 1917 году чуть ли не руководящую роль (через посредство несуществовавшего «Комитета» по руководству восстанием) представляют грубейшую историческую подделку.

После высылки Троцкого о центре стали писать с большей настойчивостью. После великой «чистки» центр был введен в учебники, в живопись и фильмы. Мифы, как известно, не раз вдохновляли художественное творчество. Но никто до сих пор не сказал, где и когда заседал этот центр, что делал, кому отдавал приказания, почему отсутствовал в самые важные моменты и почему о нем никто никогда ничего конкретного не вспоминал.

Окончательное узаконение призрака в качестве руководителя Октябрьского переворота было дополнено тем, что Сталину была отведена руководящая роль внутри центра. Для этого протокольная запись не давала даже внешних оснований: на первом месте стоит имя Свердлова, а не Сталина. Но в конце концов, это лишь деталь. Большой подлог был бы незаконченным, если б его не дополнить малым подлогом.

В апреле 1917 года Сталин был впервые нормальным порядком выбран в Центральный Комитет партии на Апрельской конференции. Но и теперь он отодвинут на задний план. Только в июле, после того, как Ленину и Зиновьеву пришлось скрыться, а Каменев и Троцкий были арестованы, фигура Сталина рядом с фигурой Бухарина поднимается на партийном съезде.

Шестой съезд был, несомненно, высшей точкой деятельности Сталина за весь 1917 год. Впервые после марта он выступает перед представителями всей партии с важнейшим политическим докладом. Правда, съезд видит в нем только заместителя, «в отсутствие вождей».

«На этом съезде, – вспоминал позже Пятницкий, один из нынешних секретарей Коминтерна, – не присутствовали ни Ленин, ни Троцкий, ни Зиновьев, ни Каменев… Хотя вопрос о программе партии был снят с порядка дня, все же съезд прошел без вождей партии деловито и хорошо»…

В основу работ были положены тезисы Ленина. Докладчиками выступали Бухарин и Сталин. Доклад Сталина недурно отмеряет расстояние, пройденное самим докладчиком вместе со всеми кадрами партии за четыре месяца со времени приезда Ленина. Теоретически неуверенно, но политически уверенно, Сталин пытается перечислить те черты, которые определяют «глубокий характер социалистической, рабочей революции». Единодушие съезда по сравнению с Апрельской конференцией сразу бросается в глаза.

1917 год еще больше, чем 1905 год, становится для Сталина годом острого недомогания. За кулисами он исполняет административные и технические поручения Центрального Комитета. Всегда являлся кто-нибудь, кто публично его поправлял, затмевал, отодвигал, причем в такой роли выступал не только Ленин, но и более молодые, менее влиятельные члены партии, в том числе и новички. Но Сталин не мог выдвигаться качествами, которые были у других, поэтому все его мысли и усилия характера направлялись на закулисную интригу. Сталин тяготился обществом людей с более высоким умственным кругозором.

Он двигается медленно и осторожно, где можно – отмалчивается. Но победы в Петрограде и позже – в Москве убеждают его. Он начинает входить во вкус власти. После завоевания власти Сталин стал чувствовать себя более уверенно, не переставая, однако, оставаться фигурой второго плана. Я заметил вскоре, что Ленин «выдвигает» Сталина. Не очень задерживаясь вниманием на этом факте, я ни на минуту не сомневался, что Лениным руководит не личное пристрастие, а деловые соображения. Постепенно они выяснились мне. Ленин, несомненно, высоко ценил в Сталине некоторые черты: твердость, цепкость, настойчивость, упорство, хитрость и даже беспощадность, как необходимые качества в борьбе. Но Ленин вовсе не считал, что эти данные, хотя бы и в исключительном масштабе, достаточны для руководства партией и государством. Ленин видел в Сталине революционера, но не политика большого стиля. Самостоятельных идей, политической инициативы, творческого воображения он от него не ждал и не требовал. Ценность Сталина в глазах Ленина почти исчерпывалась в области администрирования и аппаратного маневрирования.

Помню, во время гражданской войны я расспрашивал члена ЦК Серебрякова, который тогда работал вместе со Сталиным в Революционном Военном Совете Южного фронта: не мог бы Серебряков в интересах экономии сил справиться и без Сталина. Серебряков ответил: «Нет, так нажимать, как Сталин, я не умею, это не моя специальность». Способность «нажимать» Ленин в Сталине очень ценил. Сталин чувствовал себя тем увереннее, чем больше рос и креп государственный аппарат «нажимания». И тем больше дух революции отлетал от этого аппарата.

Чтобы как-нибудь объяснить ту неизвестность, в которой оставался Сталин до 1924 года и даже позже, официальные историки повторяют: «Он не искал популярности». Неправда, он напряженно и страстно искал ее, но не умел найти. Эта неспособность всегда сверлила его сознание и толкала его на обходные и кривые пути. В свете нынешнего положения вещей, когда весь аппарат государства и партии превращен в машину славословия вождя, трудно принять всерьез это объяснение. Нет, жажда известности, влияния на самом деле пожирала его. Но в тот период, когда известность можно было получить непосредственно волею самих масс, когда завоевать ее можно было лишь пером, устной речью, теоретическим творчеством – эта известность оставалась для него совершенно недоступной. Нужно было, чтоб известность и популярность привела к образованию аппарата и чтоб этот аппарат сам стал машиной для фабрикации популярности.

На самом деле Сталина не любят даже в ближайшем окружении. Служащие Кремля относились к нему с неприязнью. «Ходит по Кремлю насупленный, как Иван Грозный», – говорила наша кухарка, эстонка. (Жили в Кремле крайне скученно. Большинство работало вне стен Кремля. Заседания кончались во все часы дня. Столовая имеет овальную форму. Тут подают пищу, которая доставляется из ресторана или которую готовит женщина, находящаяся в услужении.)

 

Это не означает, однако, что не существовало преданных Сталину людей. Наоборот, их было много. Но это была преданность особого рода. Не преданность учеников учителю, который обогатил их мысли, а преданность людей, которых вождь вывел из ничтожества и которым он помогает обеспечить привилегированное положение.

Лишенный возможности апеллировать к лучшим чувствам массы, Сталин ищет с нею связи грубостью выражений. Он подлаживается к худшим сторонам массы: невежеству, узости кругозора, примитивности мысли. В то же время грубость служит ему для прикрытия хитрости. Грубость это именно то впечатление, которое складывается у среднего человека, когда он слушает речь Сталина. Именно это впечатление Сталину и нужно, ибо он тщательно контролирует свою грубость и подчиняет ее своей хитрости. Свою страсть он вкладывает не в сильные выражения, а в тщательно подготовленный план, по отношению к которому органическая грубость составляет лишний дополнительный ресурс. Это метод крайне приспособленного человека, у которого при большой и напряженной воле слабые логические ресурсы. «Сталин сделал ошибку», – говорит противник по какому-нибудь конкретному поводу. Вместо анализа этого конкретного повода Сталин отвечает: «Мой противник никогда не делал ничего, кроме ошибок». Суварин пишет биографию Сталина, где на основании неоспоримых фактов вскрывает некоторые неблагоприятные стороны его характера и деятельности. Сталин отвечает: «Суварин является агентом наци». Таков основной метод Сталина, таков его единственный метод.

Почему не издается собрание речей и статей Сталина, полное собрание его сочинений? Можно не сомневаться, что мысль о таком издании возникала у всегда готовых молодых карьеристов не раз. Но Сталин не мог не подавлять такие планы в зародыше. Ничего более опасного для Сталина нельзя себе представить. Девятилетний период духовной школы наложил неизгладимую печать на его личность и на его успехи. Русскому языку он научился на уроках духовной схоластики. Русский язык навсегда остался для него полуиностранным, семинарским, натянутым. Богословие не было для него наукой, для изучения которой он пользовался русским языком, как и для изучения других наук. Он изучал русский язык вместе с богословием. От этого богословские формы и обороты вошли навсегда в его сознание, как формы и обороты русского языка.

Богословская аргументация всегда имеет формальный характер, и чем дальше, тем меньше она уверена в себе. Она подбирает доводы у авторитетов церкви, классифицирует эти доводы и нумерует их. Семинарист должен был доказательство бытия Божия заучивать в порядке схоластических доводов. Эту манеру изложения Сталин изучал вместе с богословием и русским языком, который остался для него, однако, навсегда чужим языком матери. Иосиф Сталин также плохо владеет русским языком, как Адольф Гитлер – немецким. В оправдание Сталина нужно, однако, сказать, что он лишь в одиннадцатилетнем возрасте познакомился с русским языком. Но мысль его лишена оригинальности, смелости, меткости. Анализ ее стиля обнаруживает крайнюю неуверенность в себе. Может показаться, что эта характеристика совершенно не вяжется с образом Сталина, главной чертой которого является решительность. На самом деле решительность свойственна Сталину только в области действия, когда оно навязывается ему всей совокупностью обстоятельств и когда оно может быть осуществлено через посредство массивного аппарата. В царстве мысли он чувствует себя, как на льду, боится поскользнуться, выбирает уклончивые и неопределенные выражения. Талант обобщения ему не свойственен, его мысль слишком медлительна и эмпирична, его ум неповоротлив и скуден, его заученные образы отдают до сего дня тифлисской семинарией, даже строки, продиктованные подлинной ненавистью. Наш автор не идет дальше вульгарности.

Характерными чертами ораторской речи является не отдельная от логических доводов «часть патетическая», а проникающий через всю речь дух импровизаций, творчества в момент произнесения, обусловленное этой импровизированностью волнение, увлечение непосредственным общением с массой слушателей и возможность подвинуть их к неотложному решению.

Сталин дает нам совсем другие образцы:

«Россия – заряженное ружье с приподнятым курком, могущее разрядиться от малейшего сотрясения. Да, товарищи, недалеко то время, когда русская революция поднимет паруса и сотрет с лица земли гнусный трон презренного царя!..» и т. д. Ружье с поднятым курком, которое на всех парусах стирает царя с лица земли – этого нагромождения образов достаточно для характеристики Кобы, как теоретика и как писателя. Годы, увы, не принесут в этой области больших изменений.

«Никогда не был прочь», – пишет Сталин вместо «всегда был не прочь». Текст звучит обычно посредственный, как перевод с иностранного языка. «Что такое Временное правительство?» – спрашивал Сталин и отвечал: «Это – кукла, это – жалкая ширма, за которой стоят кадеты, военная клика и союзный капитал – три опоры контрреволюции».

Литературные ресурсы Сталина остались те же, что в Тифлисе. Временное правительство оказывается одновременно «куклой» и «ширмой». Но по существу оценка верна.

В «Жизни национальностей» за 1920 г., № 39 воспроизводится доклад, сделанный Сталиным в Баку 8 ноября 1920 г. под заглавием «Три года пролетарской революции». Здесь мы встречаем следующие заключительные слова: "Несомненно, что наш путь не из легких, но, несомненно, также, что трудности нас не пугают. Перефразируя некоторые слова Лютера, Россия могла сказать: «Здесь я стою на рубеже между старым капиталистическим и новым социалистическим миром, здесь, на этом рубеже, я объединяю усилия пролетариев Запада с усилиями крестьянства Востока для того, чтобы разгромить старый мир. Да поможет мне в этом бог истории».

В первые четыре года советской власти Сталин пишет передовые статьи в «Жизни национальностей», причем число этих статей небольшое с самого начала – литературная производительность Сталина невелика, убывает из года в год. В 1920–1921 годах мы находим каких-либо две-три статьи. В 1922 г. – ни одной статьи. Сталин перешел уже в этот период целиком на аппаратную работу.

В 1929 году Сталин пишет: «Всем организациям и товарищам, приславшим приветствия партии рабочего класса, родившей и воспитавшей меня по образу и подобию своему…» (как грубо!) «…я готов и впредь отдать… всю свою кровь, каплю за каплей…» (а отдавал-то кровь других!).

Недаром сказано, что человек – это стиль. Никто не требует от Сталина качеств писателя, но его стиль вполне выдает природу его мысли. Как только Сталин переходит в область общих идей, его язык становится неопределенным, сбивчивым, термины только приблизительно отвечают понятиям, и одна фраза искусственно связана с другой.

Ленин стал главой могущественной и влиятельной партии, прежде чем ему удалось обратиться к массам с живым словом. Его публичные выступления в 1905 году были малочисленны и прошли незамеченно. Как массовый оратор Ленин появляется на арене только в 1917 году и то на короткий срок, в течение апреля, мая и июля. Он приходит к власти не как оратор, а прежде всего как писатель, инструктор, пропагандист, воспитавший кадры, в том числе и кадры ораторов.

Сталин представляет в этом отношении явление совершенно исключительное. Он не мыслитель, не писатель и не оратор. Он завладел властью до того, как массы научились отличать его фигуру от других во время торжественных шествий по Красной площади. Сталин завладел властью не при помощи личных свойств, а при помощи безличного аппарата. И не он создал аппарат, а аппарат создал его. Этот аппарат со своей силой и со своим авторитетом явился результатом длинной, долгой и героической работы большевистской партии, которая сама выросла из идей. Аппарат был носителем этой идеи, прежде чем он стал самоцелью. Сталин возглавил аппарат с того момента, когда он отрезал пуповину идеи и стал вещью в себе. Ленин создавал аппарат путем постоянного общения с массой если не устным словом, то печатным, если не непосредственно, то через посредство своих учеников. Сталин не создавал аппарата, а овладел им. Разумеется, не всякий может овладеть аппаратом. Для этого нужны были исключительные и особые качества, которые не имеют, однако, ничего общего с качествами исторического инициатора, мыслителя, писателя или оратора. Аппарат вырос в свое время из идей. Сталину нужно было презрительное отношение к идее.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru