Лев Троцкий
Сталин. Том II
Равенство было объявлено мелкобуржуазным предрассудком. Сталин выступил на защиту неравенства, на защиту права верхов бюрократии – жизни крупных буржуа, а средний слой бюрократии – жизни средних буржуа и т. д. Остальные разногласия, проблемы, вопросы организации сразу отступили на десятый план. Каждый бюрократ знал из-за чего идет борьба и тянул за собою свою канцелярию, ибо все, несмотря на резкую иерархию, поднимались над массой.
Гражданская война, как и война с Польшей, были в прошлом, самые ужасные последствия голода были преодолены. Новая Экономическая Политика произвела живительное движение в народном хозяйстве. Сталин в этот период выступает все больше как организатор и воспитатель бюрократии, главное: как распределитель земных благ. Он подбирает людей по признаку их враждебности по отношению к противникам. Он учит своих ставленников на местах, как организовать власть, как подбирать сотрудников, как пользоваться их слабостями, как противопоставлять их друг другу.
Более оседлая и уравновешенная жизнь бюрократии порождает потребность к комфорту. Сталин, сам продолжающий жить сравнительно скромно, по крайней мере с наружной стороны, овладевает этим движением к комфорту, он распределяет наиболее выгодные посты, он подбирает верных людей, награждает их, он помогает им увеличивать свое привилегированное положение. Каждый вопрос интересует его прежде всего с точки зрения подбора кадров, одушевление аппарата, обеспечения своего личного руководства. Так, не порывая формально с прошлым, он из революционера рабочей партии становится вождем нового привилегированного слоя.
В более слабом виде и в более мягких формах та же реакция против войны происходила и в буржуазных демократических странах. Ллойд-Джордж в Англии, Клемансо во Франции, несмотря на официальные признания, оказались политически изолированными. Вильсон в Соединенных Штатах утратил популярность. Сталин, роль которого в гражданской войне была второстепенной, стал теперь в первом ряду тех, которые устали от гражданской войны, от ее испытаний и терроризма и требовали перехода на мирное положение. Тем самым возродилась и оживилась классовая борьба между верхними слоями мелкой буржуазии и рабочими. Государственная власть выступала в качестве регулятора этой классовой борьбы и тем самым улучшала независимость от рабочих организаций. Такова основа термидорианского перерождения государственного аппарата. Вернее, не основа, а исходная причина и первая глава этого перерождения.
Борьба против троцкизма велась под углом зрения защиты интересов крестьянства, как самостоятельных производителей и продавцов. Во имя ограждения интересов крестьянства, как мелкой буржуазии, произведен был сдвиг государственной власти путем нейтрализации и устранения наиболее последовательного революционного пролетарского крыла. Первыми мерами после политической победы над троцкизмом были законы, легализировавшие аренду земли и применение наемной рабочей силы в сельском хозяйстве. Обе эти меры шли неизмеримо дальше первоначальных замыслов НЭПа. В то же время, что особенно важно, они сопровождались сдвигом власти слева направо. Революционно-пролетарская партия делала уступки крестьянству, необходимые для сохранения пролетарской диктатуры. В термидоре не могло быть об этом и речи, поскольку изменялся политический состав власти в целях большого приспособления к крестьянству и увеличения уступок.
Каковы условия реакции и контрреволюции? Мы много, и по разным поводам занимались вопросом о том, каковы условия революции, и победоносной революции в частности. Гораздо меньше нам приходилось исследовать вопрос о том, каковы условия контрреволюции и реакции, как термидорианской реакции, как вступления в контрреволюцию. Совершенно очевидно, что обе эти проблемы тесно связаны одна с другой. Во время контрреволюции фильм как бы начинает развертываться в обратном порядке. Он никогда не доходит до конца. Часть завоеваний революции всегда сохраняется.
В революции отличают лозунг, против которого она совершается; класс который совершает ее; наконец, промежуточные классы и слои, которые либо остаются нейтральными, либо вовлекаются в водоворот событий на стороне одного из основных классов. Революция может быть победоносной тогда, когда революционному классу удается увлечь за собой большинство промежуточных слоев и тем стать выразителем большинства нации. Классы как социально, так и идейно, не однородны. В пролетариате всегда можно отличить его головной отряд, промежуточные и средние слои и, наконец, отсталый и даже реакционный арьергард. Революция делается возможной тогда, когда авангард пролетариата, организованный в партию увлекает за собой подавляющее большинство класса, изолируя и обращая в ничтожество его уязвленные и деморализованные элементы.
Пролетариат в большинстве своем объединяется, таким образом, вокруг своего революционного головного отряда, увлекает за собою значительную часть промежуточных, недовольных, угнетенных классов, низы мелкой буржуазии, нейтрализует другую ее часть и своим натиском вносит распад в переживший себя класс, сламывает сопротивление армии, увлекает значительную ее часть на свою сторону, нейтрализует другую часть и изолирует наиболее реакционные полки. Такова общая формула пролетарской революции.
Разумеется основой революции является определенное состояние хозяйства, его кризис, противоречие между противниками, производительными силами и формулами собственности, отсюда противоречия между классом, который является носителем прогресса хозяйства, роста производительных сил, классом, который отстаивает старые, реакционные, пережившие себя формы собственности. Это экономическая предпосылка революции. Но на этой объективной основе должна сложиться определенная группировка, определенные политические отношения, определенные состояния сознания в отношениях между классами. Эти процессы имеют психологический характер. В последнем счете они, разумеется, обусловливаются объективным социальным кризисом. Но они имеют свою внутреннюю логику и динамику. Именно эта динамика сознания, воли, готовности к борьбе и, наоборот, растерянности, упадка, малодушия, эта динамика и определяет непосредственно ход и исход революции.
Сказанное дает толчок нашей мысли для определения условий и предпосылок реакции и победоносной контрреволюции. Реакция или контрреволюция есть ответ на новое противоречие, созданное революцией, которая взялась радикально разрешить старые противоречия.
Июнь 1934 года был первым этапом реакции против переворота наци. Значительное число вождей, отражая настроение масс, принимало социальную демагогию Гитлера, если не вполне серьезно, то до известной степени. Они считали необходимой вторую революцию. Под давлением своих капиталистических союзников и патронов Гитлер отправил значительное количество этих подлинных наци 30 июня 1934 года на тот свет. Как же можно говорить, что национал-социалистическая революция не имела своей реакции?
Значительное расширение свободы товарооборота в 1925 году было наиболее ярким выражением термидора как отмена максимума много лет тому назад. Однако за этим сходством нельзя упускать из глаз основное различие: именно национализацию производства и социализацию земли в руках государства. Без этих условий НЭП, особенно его расширение в 1925 году, разумеется, привел бы к развитию буржуазных отношений. Расширение НЭПа означало конфликт между двумя системами хозяйства. На первых своих шагах этот конфликт упрочивал позиции бюрократии, повышая ее самостоятельность, прежде всего самостоятельность от пролетариата. Но было ясно заранее, что дальнейшее развитие и расширение товарного обращения и укрепление позиций мелкой буржуазии должно ребром поставить вопрос, формулированный Лениным: кто кого? Решение этого вопроса в огромной степени зависело от бюрократии, которая успела получить к этому времени огромную долю самостоятельности. По условиям своей жизни, по своему консерватизму, по своим политическим симпатиям, бюрократия в огромной массе своей тяготела к новой мелкой буржуазии. Однако экономическими корнями своими бюрократия сидела в новых условиях собственности. Рост буржуазных отношений угрожал не только социалистическим основам собственности, но и социальному фундаменту самой бюрократии. Она могла бы отказаться в пользу мелкой буржуазии от социалистических перспектив развития. Она ни в каком случае не готова была отказаться в пользу новой мелкой буржуазии от своих собственных прав и привилегий. Так подготовлялся острейший конфликт между бюрократией и кулаком.
Частные предприятия, несомненно, проявили немало энергии в деле развращения советского аппарата при помощи подкупов и всяких других поблажек. Но все же не это было главной причиной раздражения бюрократии против частных предпринимателей, в частности концессионеров. Некоторые из них работали лучше, с большей инициативой, добивались лучшего качества продукции, хотя и при высокой цене. Даже государственные учреждения предпочитали покупать продукты у акционеров. Цель, которую ставил Ленин при введении концессии, состояла именно в том, чтобы не дать государственным монополиям затмить сознание своей неприкосновенности. Но именно этого ленивая бюрократия не хотела. Под видом непримиримой борьбы за социалистическую промышленность она на самом деле боролась за свое монопольное право безмятежно, без помех и конкуренций распоряжаться государственным хозяйством. Так постепенно были убиты концессии смешанного общества и другие частные предприятия. Сталин являлся руководителем этого течения, как всегда защищая интересы бюрократии.
Борьба против сверхиндустриализации ведется очень осторожно в 1922, открыто и бурно – в 1923 году. Борьба против перманентной революции начинается открыто с 1924 года и длится затем в разной форме и с разными толкованиями в течение всех последующих лет. Борьба против равенства начинается с конца 25-го года и становится, в сущности, осью социальной программы бюрократии. Борьба против сверхиндустриализации ведется прямо и непосредственно в интересах кулака. Черепаший шаг темпа развития промышленности нужен для того, чтобы дать кулаку безболезненно врасти в социализм. Эта философия является одинаково философией правого крыла, как и сталинского центра. Теория социализма в отдельной стране функционирует в этот период, как блок бюрократии и мелко-сельской и городской буржуазии. Борьба против равенства еще более сплачивает бюрократию не только с верхами рабочего класса, но и особенно с мелкой буржуазией деревни и города. Неравенство есть социальная основа, источник и смысл существования этих союзников. Таким образом, экономические и политические международные интересы объединяют бюрократию и мелкую буржуазию с 1923 по 1928 год. В этот период термидор имеет наиболее яркие черты сходства со своим французским прототипом. За этот период кулаку разрешено было арендовать землю у бедняка и нанимать бедняка в качестве рабочего. Сталин готовился сдавать землю в частные владения сроком до 40 лет. Бюрократия очень далеко шла в сторону интересов и притязаний своего союзника. Но к 1927 году окончательно обнаружилось то, что грамотный экономист знал и раньше, что притязания буржуазного союзника по своему существу беспредельны. Кулак хотел землю в полную собственность. Кулак хотел иметь право свободного распоряжения всем своим урожаем. Кулак стремился создать себе контрагентов в городе в виде свободного торговца или свободного промышленника. Кулак не хотел терпеть принудительных поставок и твердых цен. Кулак вместе с мелким торговцем, вместе с мелким промышленником стремился к полной реставрации капитализма. Этим самым открывалась непримиримая борьба за прибавочный продукт национального труда. Кто будет им распоряжаться в ближайшем будущем: новая буржуазия или советская бюрократия? Кто распоряжается прибавочным продуктом, тот и распоряжается государственной властью. Таким образом, между мелкой буржуазией, которая помогла бюрократии раздавить сопротивление рабочих масс и выражавшей их взгляд левой оппозиции, и между бюрократией, которая помогла мелкой буржуазии подняться над массами деревни, открылась прямая борьба за власть и доходы.
Совершенно очевидно, что бюрократия не для того разгромила пролетарский авангард, порвала сети международной революции и провозгласила философию неравенства, чтоб капитулировать перед буржуазией и превратиться в ее слугу или просто быть отброшенной от государственного кормила. Бюрократия смертельно испугалась последствий своей шестилетней политики. Так возник резкий поворот против кулака, против нэпмана.
Открывается третий период, борьба против правых. В глазах простаков теория и политика третьего периода как бы развивала предыдущие два.
Главная идея Сталина еще в апреле 1927 года состояла в том, что к вопросу о темпе нашего хозяйственного развития незачем припутывать международный фактор. На этом и построена теория социализма в отдельной стране. Теперь Сталин доказывает правым, что, отвлекаясь от внешней обстановки, можно было «вести дело более медленным темпом», но дело в том, что «нельзя отвлекаться от внешней обстановки».
Это простой плагиат у Преображенского на эту самую тему, который сказал: если отвлечься, то можно; но отвлекаться нельзя.
Сталин проповедовал, что извне нам угрожает только интервенция. Мы ему разъясняли, что, кроме военной интервенции, существует интервенция дешевых цен. Это называлось маловерием или пессимизмом. Теперь Сталин говорит об ускоренной индустриализации: «либо мы этого добьемся, либо нас затрут». Этим самым он с запозданием годика на четыре подбирается ощупью к вопросу о сравнительных коэффициентах нашего развития и капиталистического. Вопрос об изучении этих сравнительных показателей был поставлен нами теоретически в 1924 году, а практически в 1925 году, в НТО и особом совещании по качеству продукции. Что сделано с того времени?
От философии черепашьего темпа Сталин перешел к максимализму: «Необходимо догнать и перегнать передовую технику развитых капиталистических стран». В такой общей постановке этот максимализм бессодержателен. Догоним и перегоним не скоро. За это время западный пролетариат успеет нас догнать политически, а значит, и экономически. Тогда он и экономически возьмет нас на буксир. Не надо так храбро перепрыгивать через ступени… на словах. Для ближайшего периода практическая задача состоит в том, чтобы наши цены и наши душевые нормы производственного и личного потребления приближались к ценам и нормам передовых капиталистических стран, а не отставали от них.
Нынешний темп развития промышленности Сталин считает правильным темпом. Вообще, под непогрешимым руководством совершается только то, что должно совершится. Между тем прирост продукции на 20 % считался в 1925 году вредной фантазией или троцкизмом. В книжке «К капитализму или к социализму» я с величайшей осторожностью намечал такого рода темп после завершения восстановительного периода. В официальных учреждениях брался темп гораздо более низкий. А Политбюро одергивало ВСНХ за сверхиндустриализаторство. Нынешний темп развития промышленности вырос не в порядке правильного предвиденья и понимания динамики нашего хозяйственного строительства, а эмпирически, под кнутом рынка, критики оппозиции и кризисов, из которых добрая половина порождена ограниченностью и хвостизмом руководства.
Оппозиция в 1925 году была повинна не в сверхиндустриализаторстве, а в излишнем педагогическом приспособленчестве к хвостистской установке Политбюро и в преуменьшении реальных возможностей индустриализации при правильном подходе к делу. Это положение остается в сущности целиком и сейчас.
«С 1928 г., – пишет Бармин, – нужно было принять исключительные меры против крестьян, чтобы принудить их выдать государству хлеб и сырье по слишком дешевой цене. Трудности, освещенные оппозицией, начались. Сталин потерял голову и прибег к сильным средствам. Бухарин, Рыков, Томский и Угланов, в то время секретарь Московского комитета, настаивали на возвращении к нормальному режиму в деревне. Правое крыло сложилось, таким образом, и сейчас Сталин повернулся против него. Психологически он сумел в этом случае использовать с выгодой недовольство, вызванное исключениями и арестами. Исключение троцкистов приняли только против воли неохотно; кампания, сперва открытая против правых, была хорошо принята партией».
Здесь несомненно сказалось маневренное комбинаторское искусство Сталина, правда, в очень благоприятной для него лично обстановке. Он использовал правую для исключения левой оппозиции, ибо только у правого крыла были серьезные принципиальные основы бояться левой политики. Но так как исключение левой оппозиции вызвало в широких кругах партии раздражение, недовольство правым крылом, то Сталин сумел использовать это недовольство для удара против правых. Он все время оставался, если не примирителем, то умиротворяющим элементом, который будто бы стремился свести к минимуму неизбежные жертвы и который сумел при этом возлагать ответственность за суровые меры на то, или другое крыло партии.
В 1927 году официальные заседания ЦК превратились в поистине отвратительные зрелища. Никаких вопросов не обсуждалось по существу. Все дела решались за кулисами на казенных заседаниях Сталина, а затем, путем соглашения правой группы: Рыкова, Бухарина, Томского. Назначением двух официальных заседаний ЦК была травля оппозиции заранее распределенными ролями и речами. Тон этой травли становился все более необузданный. Наиболее наглые члены высших учреждений, введенные только исключительно в награду за свою наглость по отношению к оппозиции, непрерывно прерывали речи опытных лиц сперва бессмысленными повторениями обвинений, выкриками, а затем руганью площадными ругательствами. Режиссером этого был Сталин. Он ходил за спиной президиума, поглядывая на тех, кому намечены выступления, и не скрывал своей радости, когда ругательства по адресу оппозиционеров принимали совершенно бесстыдный характер. Было трудно представить себе, что мы находимся на заседании Центрального Комитета большевистской партии.
Когда я оглашал в 1927 году декларацию от имени левой оппозиции на заседании Центрального Комитета, мне отвечали крики, угрозы и ругательства, какие мне пришлось слышать при оглашении декларации большевиков в день открытия Предпарламента Керенского. Помнится, Ворошилов кричал: «Он держит себя, как в Предпарламенте!» Это было гораздо более метко, чем рассчитывал автор восклицания.
Бармину приходилось принимать участие в заседаниях Организационного Бюро, где в отсутствие Сталина Каганович решал и вязал. «Выходя, я понял: никто не дискутировал больше, разве только для формы; лица, пользовавшиеся доверием Сталина, решали все авторитарно», – пишет Бармин.
Говоря о периодике 1907–1911 годов, мы видели, как волна реакции слагается из бесчисленного количества явлений и процессов, которые в массе своей создают непреодолимую силу. Только человек столь далекий от тяжеловесных реакций истории, как Суварин, может называть революционный отлив простым художественным образом. Революция 1917–1923 годов была по своему размаху и глубине захвата неизмеримо значительнее революции 1905–1907 г.г. В соответствии с этим под давлением мировых событий внутренняя реакция в СССР приняла глубочайший непреодолимый характер. Разница в том, что реакция 1907–1911 г.г. имела совершенно явный и открытый характер, ибо революция была задушена извне. Реакция термидора имела замаскированный характер, ибо пролетарская революция была задушена изнутри.
Я не представляю себе, что в человеческой истории можно найти другой пример такой солидарности, такого идеалистического подъема, такой преданности, такого бескорыстия, какие отличали большевистскую партию и находили свое отражение в ее правящем штабе. Были трения, конфликты, словом все, что свойственно людям. Члены ЦК были людьми, и ничто человеческое им не было чуждо. Но особая эпоха поднимала их над самими собой. Ничего не идеализируя и не закрывая глаза на человеческие слабости, можно все-таки сказать, что в партии царила в те годы атмосфера горных высот.
Атмосфера в партии начала меняться, и притом резко, с притоком новых, в значительной мере обывательских или карьеристских, элементов. Чистка партии снова подняла ее уровень. Но дело было не только в новых элементах. Бег революции задержался. Большевики после гражданской войны и особенно после поражения революции в Германии перестали себя чувствовать, как воины на походе. Русские раскольники говорили некогда, зачем нам твердые дома, ждем пришествия Христова. Эти настроения свойственны были и большевистской партии. Личная жизнь была отодвинута на задний план, и люди мало думали о комфорте в ожидании новых великих событий. Но, разумеется, такое настроение не могло быть вечно. В своем развитии партия натолкнулась на лишние препятствия: на бедность и отсталость страны, на консерватизм официального европейского рабочего движения. Ожидание немедленных больших событий сменилось сознанием необходимости долгой, упорной и кропотливой работы. Вместе с тем партия с бивуачного положения переходила на оседлое. За годы гражданской войны немало заключено было браков. К концу ее появились дети. Вопросы квартиры, обстановки, семьи получали все большее место. Связи революционной солидарности, охватывавшие партию в целом, сменились в значительной степени связями бюрократической и материальной зависимости. Раньше завоевывать сторонников можно было только идеями. Теперь многие стали учиться завоевывать сторонников постами и материальными привилегиями.
Ленин выбыл из ЦК, и в Политбюро все сплотились против одного. Люди перестраивались. Известные лучшие черты уходили куда-то назад. На первый план выдвигались те черты, которые тщательно скрывались или не получили развития. Все же пока личный состав Политбюро оставался прежний, воспоминания вчерашнего дня связывали людей и ограничивали их действия друг против друга.
Блок с Зиновьевым и Каменевым сдерживал Сталина. Как-никак они прошли длительную школу Ленина, они ценили идею, программу и хотя позволяли себе под видом военных хитростей чудовищные отступления от программы, нарушения идейной линии, все это все же в известных пределах. Раскол тройки снял со Сталина идейные ограничения. В Политбюро члены совершенно перестали стесняться невежества. Аргумент потерял силу. Особенное бесстыдство проявлялось в вопросах Коминтерна. Никто из членов Политбюро не придавал уже тогда самостоятельного значения иностранным секциям. Дело сводилось к тому, чтоб они голосовали против оппозиции. В течение ряда предшествующих лет я наблюдал в Коминтерне за французским рабочим движением. После переворота, произведенного в Коминтерне в конце 1923 и в течение 1924 года, новые руководства секции отодвигались все дальше и дальше от старой доктрины. Помню, я принес однажды на заседание Политбюро последний номер центрального органа французской коммунистической партии и перевел несколько отрывков программной статьи. Отрывки были так выразительны в своем невежестве и оппортунизме, что в Политбюро наступило на минуту замешательство. Но нельзя было выдавать своих. Из членов Политбюро только один Рудзутак знал немного (или считал, что знает немного) французский язык по гимназическим воспоминаниям. Он попросил у меня отрывок газеты и стал переводить те же отрывки, пропуская слова, искажая смысл, подбавляя их своими фантастическими комментариями. Его немедленно поддержали хором.
Решающая атака была произведена на заседании фракции съезда. Тройка сжигала за собой всякие мосты. Атмосфера заседания была проникнута жутью. Никто не возражал, никто не спрашивал, никто не аплодировал, все сидели в величайшем напряжении, стремясь не проронить ни одного слова и разгадать ту механику, которая скрывается за этой неожиданной атакой. Неожиданной только для непосвященного большинства. На заседании были уже десятки наиболее видных представителей, которые были заранее подготовлены к предстоящей атаке и при общей растерянности определили тон собрания. Каменев и Сталин к этому времени уже не разговаривали друг с другом. Но волевое возмущение на собрании сблизило их. Они были довольны результатами, возвращались вместе в автомобиле, обменивались впечатлениями и строили планы на будущее. Обо всем этом рассказал мне Каменев в 1926 году после перехода двух членов тройки в ряды оппозиции.
После раскола тройки Политбюро пополнилось людьми случайными, отмеченными только готовностью поддерживать Сталина против других. В Политбюро ворвались совсем чуждые настроения, новые пришельцы соперничали друг с другом в обнаружении своей враждебности к оппозиции, в готовности поддержать каждый шаг «вождя», стремлении превзойти друг друга в грубости. Людям как Ворошилов, Рудзутак, Микоян, которые ранее с благоговением относились к ЦК и Политбюро, теперь показалось, что все это был миф, раз они сами могут чувствовать себя господами Политбюро. От атмосферы горных высот не осталось ничего.
К этому времени (1924) относится задушевная беседа Сталина, Дзержинского и Каменева за бутылкой вина на даче. На вопрос, что каждый больше всего любит в жизни, разогретый Сталин ответил с необычной откровенностью: «Наметить жертву, все подготовить, беспощадно отомстить, а потом пойти спать». Об этом разговоре не раз передавал впоследствии Каменев, когда порвал со Сталиным. Каменев опасался худшего со стороны своего бывшего союзника, но все же он не предвидел той страшной мести, которой отомстил ему Сталин после долгой подготовки. Хорошо ли спал Сталин в ночь после расстрела Каменева, Зиновьева и других, об этом у меня сведений нет.
Период болезни Ленина Сталин широко использовал для подбора людей ему преданных. Сталин всякое положение, всякую политическую обстановку, всякую комбинацию людей примеривал к себе, к своей борьбе за власть, к своему стремлению господствовать над другими. Если это ему было интеллектуально не по плечу, он сталкивал двух наиболее сильных конкурентов. Искусство пользоваться личными или групповыми антагонизмами было доведено им до большой высоты. На этот счет у него выработался почти безошибочный инстинкт. Перед каждой новой обстановкой он первым делом спрашивал себя: что он лично может из нее извлечь? Когда интересы целого приходили в конфликт с его личными интересами, он всегда неизменно жертвовал интересами целого, если только разумеется его нельзя было непосредственно подвергнуть контролю, иначе сказать, он соблюдал интересы партии, если они совпадали с его личными интересами, направленными на влияние и власть. Безошибочным инстинктом и неутомимой настойчивостью он всегда при всяком случае, по всякому поводу делал то, что может причинить затруднение другому сопернику, более сильному; с другой стороны, он почти с такой же настойчивостью стремился вознаградить поддержку, всякий акт личной верности. Наиболее яркий пример: истребление лучших советских полководцев. Отзыв Бухарина: он не может терпеть, когда у другого что-нибудь есть, чего у него нет.
В 1925 году Сталин взял под защиту Зиновьева и Каменева против моей критики их поведения в 1917 году. «Вполне возможно, что кое-кто из большевиков, – писал он, – действительно хныкал в связи с июльским поражением. Мне известно, например, что кое-кто из арестованных тогда большевиков готов был покинуть даже наши ряды. Но умозаключить отсюда против некоторых будто бы правых (будто бы членов ЦК) – значит безбожно искажать историю».
В этой цитате, так решительно берущей под защиту Зиновьева и Каменева, интересно вскользь брошенное замечание о кое-ком из арестованных тогда большевиков. Сталин метил в Луначарского. В бумагах следствия найдены были показания Луначарского на следствии, данные после июльских дней, отнюдь не делавшие чести его политическому мужеству. Но не это имело для Сталина решающий характер. В 1923 году Луначарский выпустил свои «Силуэты вождей революции», в число которых Сталин не был включен, не потому что Луначарский был против Сталина, а потому что ему, как и всем другим, не приходило в голову причислять Сталина к числу «вождей революции». В 1925 году положение изменилось. Сталин поставил Луначарскому ультиматум, изменить свою политику, либо пасть в жертву разоблачения. Именно поэтому Луначарский не назван по имени. Ему дается известный срок выравнения фронта. Луначарский во всяком случае, понял, о ком идет речь, и радикально изменил свою позицию. Его июльские грехи были немедленно отпущены.
С делом истребления противников и оппонентов новой правящей касты Сталин соединил дело своей личной мести. При его пожирающем честолюбии, но бедных интеллектуальных ресурсах, лишенному какого бы то ни было таланта, ему часто приходилось страдать в обществе менее его честолюбивых, менее его сильных характером, но несравненно более ярких, одаренных и великодушных. Чего Сталин, эта выдающаяся посредственность, никогда не прощал никому, это – духовного превосходства. Он заносил в список своей памяти всех, кто в какой бы то ни было степени превзошел его или хотя бы не отнесся к нему со вниманием. А так как вся советская олигархия, как и всякая вообще бюрократия, есть организованная и централизованная посредственность, то личные инстинкты Сталина как нельзя лучше совпадали с основными чертами бюрократии: ее страхом перед массами, из которых она вышла и которых она предела, и ее ненавистью ко всякому превосходству.
Сталин вышел из школы революционных борцов, которые никогда не останавливались ни перед самыми решительными мерами действия, ни перед пожертвованием собственной жизни. Сталин вышел из этой школы. Но беспощадную решимость и твердость старых революционеров Сталин переключил на службу новой касты привилегированных. Под видом продолжения старой борьбы Сталин подвел под маузер ЧК и истребил все старое поколение большевиков и всех наиболее независимых и самоотверженных представителей нового поколения. Где маузер оказывался почему-либо неудобен, Сталин прибегал к яду. На знаменитых московских процессах раскрылось с несомненностью, что в распоряжении Сталина имеется богатая лаборатория ядов и штат медиков, которые под видом лечения устраняют неугодных Сталину лиц. Врачи точно называли те лекарства, которыми они пользовались в таких пропорциях, в таких условиях, когда они из целебных средств превращались в средства убийства. Это делалось тем легче, что большевикам, особенно ответственным большевикам, врачи назначаются Центральным Комитетом партии, т. е. Сталиным. Таинственно погиб в свое время Фрунзе, ставший после меня во главе Красной армии, таинственно погибла жена Сталина Аллилуева; об отравлении говорили в связи со смертью Орджоникидзе, затем Максима Горького: оба они выступили в защиту старых большевиков от истребления. Если Сталин не сверх-Наполеон, то он, несомненно, сверх-Борджия. Если мы попытаемся найти исторические фигуры, которым можно было бы противопоставить Сталина, то мы не назовем ни Кромвеля, ни Робеспьера, ни Наполеона, ни Ленина, ни даже Муссолини или Гитлера. Скорее уж придется привлечь фигуры мексиканского диктатора Порфирио Диаса или турецкого диктатора Мустафы Кемаль Паши.
