Леонид Т
Золото червонных полей
– Как меня слышно, Rainbow? – спросил Илья и получил в ответ смайлик с большим пальцем вниз в текстовой трансляции.
«Сильный ветер», – написал Рауцер.
Действительно, этот момент нашими единомышленниками не был учтён. Гул ветра забивал собой оба микрофона телефонов, и поэтому не было смысла что-либо говорить на камеру. Поэтому Илья после запуска трансляции поставил телефон на вентиляционную надстройку и начал свои приготовления в полном молчании.
Тем временем на мониторе Григорича отображались две картинки с видеотрансляциями. Одна показывала придомовую территорию, и казалось, что она статична, если бы не шум ветра и редкие кадры с перемещением машин по двору. Из-за плохого изображения разглядеть более мелкие детали, например в виде людей или животных, не представлялось возможным. На втором изображении была запечатлена фигура юноши, который на первый взгляд делал что-то непонятное с костылями, но было заметно, что это даётся ему с большим трудом. Из-за этого несколько креплений с перьями унесло ветром, после того как они неоднократно выпадали из скрюченных рук молодого человека. После завершения приготовления реквизита Илья начал переодеваться. Стянув с себя кроссовки с носками, парень начал стягивать с себя штаны. То, на что у нормального человека ушло бы несколько секунд, у Ильи заняло порядка семи минут. Затем ещё минут пять ушло на кофту. Часть движений ему давались только лёжа на крыше, раздирая о её грубое покрытие свою кожу. Затем он достал из рюкзака белый хлопковый костюм наподобие того, в котором пастор крестил охранника в пруду. Опять же, елозя хлипким телом по жёсткой крыше, он подтягивал на себе штаны, а когда доставал сорочку, её чуть не унесло ветром, и с трудом получилось уловить одежду с помощью костыля, заделанного под крыло. Время сильно поджимало, и вот-вот должны были вернуться помощники Ильи. Мысленно он проклинал себя, что не рассчитал время и приходилось максимально торопиться, чтобы успеть совершить задуманное. Его тело ныло от полученных ран и ссадин. Они покрывали бо́льшую его часть, и многие из них кровоточили, проступая через одежду и оставляя на ней алые следы. Лицо тоже было в ссадинах и чёрных разводах от рубероида. Но эта боль была ничтожна по сравнению с той, которую он испытывал на протяжении всей своей жизни. Одежда тоже была довольно сильно запачкана. Но когда юноша наконец-то закончил все приготовления, то встал напротив камеры с костылями и максимально попытался раздвинуть их в сторону, словно раскрыть крылья, и, улыбнувшись посмотрел прямо в объектив, немного как бы исподлобья.
На протяжении всего этого времени Рауцер молча смотрел на эти приготовления, непрерывно выкуривая одну сигарету за другой. Его до глубины души поразила та самоотверженность, граничащая с невероятной одержимостью, с которой Илья совершал задуманное, испытывая при этом серьёзные страдания. Причём не только физические, понимая, что за ним в данный момент наблюдают. Только после увиденного до него дошли те мысли, которые юноша озвучивал о себе в видео и про которые писал в самом начале их общения после знакомства. Если ему с такой сложностью давалось простое переодевание, то про остальное даже не хотелось и думать. Увиденная картина уже сама по себе отвечала на все вопросы касаемо выбора, сделанного молодым человеком, и являлась убедительнейшим аргументом в его пользу. Если бы Григоричу поступил такой вызов на работе, то вряд ли он смог бы найти хоть какой-либо достойный аргумент в пользу выбора обратного, если бы даже очень сильно захотел. Он уже предвкушал, как эти кадры станут прелюдией к самому сокровенному – развязке – и окончанием всех этих продолжительных мук в виде прыжка с крыши. Жирной точкой, которая ознаменует собой долгожданный конец жизни больного церебральным параличом парня и начало нового витка в современном искусстве под названием «танатизм»!
«Рождение в смерти! Какое потрясающее формирование жанра!» – подумал доктор и отправил эту внезапно пришедшую мысль сообщением в трансляцию Илье, который, прочитав его, молча кивнул на камеру, а потом максимально чётко промычал:
– Рождение в смерти! Да здравствует танатизм!
После этого парень прикрепил камеру к себе на лоб. Взял костыли и босиком поковылял в сторону яркого багрового солнца, которое лениво клонилось к закату и, будто бы сонно зевая, приглашало за собой Илью.
«Да иду я, иду!» – с ухмылкой подумал он, когда подходил к краю крыши, на котором также стояла тренога с мобильным телефоном. Подойдя к самой кромке, молодой человек замер, будто бы что-то обдумывая. Затем он попятился назад.
– Rainbow, ты тут? Ты меня слышишь? – внезапно спросил он. – Если слышишь, то знай: мне очень страшно! ОЧЕНЬ! Внезапно не было бы так страшно! Точнее, не было бы страшно вовсе. А так страшно! ОЧЕНЬ СТРАШНО!
– Да хватит ныть! Просто сделай уже это! – раздражённо произнёс возбуждённый Рауцер, чуть ли не вплотную прильнув к экрану монитора, будто бы подталкивая этим Илью. – Давай! Ну же! Всего один шаг!
Тут сквозь гул на заднем фоне юноша услышал голоса мигрантов и ещё больше испугался. Они приближались. Увидев его одежду, разбросанную по крыше, начали суетиться и вдруг увидели силуэт молодого человека на краю.
– Стой! Подозьди! – крикнул на ломаном русском один из них, и после этих слов Илья оттолкнулся от кромки, максимально расправив костыли в стороны, словно крылья.
Едва не задев выступа подъезда, тело молодого человека упало прямо на асфальт перед лавочкой с урной. Крылья-костыли приземлились в паре метров – один слева и чуть спереди тела второй. В этот момент из подъезда выходила женщина с коляской, и ещё бы каких-то несколько секунд – случилась бы непоправимая трагедия. От шока женщина начала кричать и звать на помощь. К месту гибели Ильи стали стекаться зеваки. Сначала подбежал молодой парень с собакой и постарался успокоить ревущую женщину, параллельно вызывая скорую. Потом подтянулись и другие прохожие.
Всё это время за трансляцией, глубоко дыша, словно от наркотического прихода, наблюдал Григорич, пытаясь не упустить ни одну деталь. Камера на голове Ильи отключилась сразу после удара о землю. Установленная на крыше продолжала снимать, пока в её объектив не заглянул любопытный мигрант, после чего наш герой сразу же отключил трансляцию, испугавшись, будто бы его увидят.
– Да здравствует танатизм! – спустя несколько минут, выдохнув, произнёс Михаил Григорьевич Рауцер, убедившись, что все трансляции были записаны, после чего привычно откинулся в кресле и закурил последнюю сигарету из пачки, которую открыл буквально с утра. – Надеюсь, следующие последователи всё же будут более решительными.
Дело оставалось за малым: нарезать и скомпилировать фрагменты трансляции в заготовленный ролик. И в течение ночи Григорич сделал это. Ему не терпелось скорее продемонстрировать миру этот жанр. Нарезав сохранённую трансляцию на несколько кусков, мужчина вставил фрагмент с подготовкой Ильи на крыше во фрагмент, где он рассказывает свою историю.
– Всем привет! Меня зовут Илья. Мне девятнадцать лет. Я родом из города Новосибирска, Россия. С самого рождения я страдаю от детского церебрального паралича. И это не просто болезнь. Это проклятье. Проклятье, которое приносит невыносимые страдания в повседневной жизни…
В этот момент в кадре пропадает силуэт молодого человека и появляется видео с ним на крыше многоэтажки. Рауцер в последний момент решил пересмотреть концепцию ролика и отредактировал его таким образом, чтобы свою историю, ускоренную с помощью редактора, Илья рассказывал на фоне его действий на крыше дома. Вся эта картина с переодеванием под мычание юноши вызывала действительно гнетущее впечатление. Эффект был ещё более угнетающим, чем когда парень просто проделывал эти манипуляции под шум ветра. Наложенный голос всё-таки играл большую роль.
Затем, после рассказанной истории, Рауцер оставил небольшой фрагмент по сути без голоса, где Илья, переодевшись, явил себя в полной готовности с крыльями-костылями и, подойдя к камере, произнёс ту самую завораживающую фразу: «Да здравствует танатизм!», после чего пошёл к краю крыши. Далее включились ракурс со второй камеры и молчаливый прыжок Ильи. Все эти сопли по поводу страхов и сомнений от молодого человека Григорич предусмотрительно вырезал, чтобы не смазать эффект. Также он обрезал конец, где в камеру попала физиономия мигранта. Опять же, для того, чтобы не возникало сомнений относительно того, что никто извне не влиял на решение Ильи.
Наконец ближе к утру Рауцер выложил долгожданный ролик на форум «Золото червонных полей».
***
На понедельник была назначена врачебная комиссия в отношении Максима Игнатьева. По результатам консилиума предварительно было принято решение поместить пациента в стационар для стабилизации его состояния. Единственное, на что обратили внимание несколько коллег Григорича, – что при назначении медикаментозного лечения был внушительный дисбаланс между препаратами. Особенно если учитывать небольшую массу тела пациента. Об этом с ним решил поговорить главврач наедине:
– Ты его решил на крышу загнать такой слоновой дозой нейролептиков, Миш? – с сарказмом спросил главврач, когда ему указали на этот момент. – Или чтобы он в окно вышел? Неудивительно, что его так накрывает. Я совсем перестал тебя узнавать, Рауцер! Не заставляй меня всех твоих пациентов инвентаризировать!
– В этом нет никакой необходимости. Игнатьев явно симулировал приём лекарств ещё до того, как открыто отказался от них. Я решил в этом убедиться и посмотреть на его состояние якобы при их приёме. Никакой динамики при этом не было. Соответственно, моё предположение полностью подтвердилось.
– Ты мог хотя бы посоветоваться со мной или другими врачами. Тут тебе не экспериментальная лаборатория с мышами! Вскрылся бы Максимка при очередном приступе, а потом его родственнички накатали заяву в прокуратуру – и пиши пропало.
– Пришёл! – предупредила заглянувшая в кабинет медсестра, предварительно постучав в немного приоткрытую дверь, чем прервала разговор мужчин.
– Ладно. Пусть заходит! Быстрее начнём – быстрее закончим, – скомандовал Виктор Петрович.
Также в кабинет зашли ещё два специалиста, которые состояли в комиссии. Сам кабинет располагался на втором этаже и представлял собой весьма просторное помещение по сравнению с другими. В нём было три больших деревянных окна, где напротив них посередине было сдвинуто три массивных стола, сделанных ещё при Советском Союзе, – собственно, как и вся остальная мебель, за исключением только дешёвых чёрных офисных стульев с мягкой сидушкой, на которых размещались члены комиссии за столами и непосредственно сам пациент у стены рядом со входом. Стены были отделаны старыми коричневыми декоративными панелями, а слева от входа стоял огромный советский шкаф с зеркалом – точно такой же, как в каморке ДК. Только в отличие от того, в этом шкафу хранилась в основном посуда для застолий, которые также проходили в данном помещении. Помимо неё, в шкафу хранились скатерти для столов, небольшая искусственная ёлка и новогодние игрушки к ней. Ещё в этой комнате хранились три картонные коробки с канцелярскими принадлежностями. В основном в них лежали папки для документов, а более мелкая канцелярия лежала в другом шкафу, справа от входа. Он был уже более современным и закрывался на ключ, который находился у старшей сестры. Она-то и заведовала всем хозяйством, включая канцелярию. Также в углу комнаты находился старый советский сейф. От него ключ хранился только у главврача. В основном туда он складывал медицинские карты, по необходимости – и другие важные архивные документы. И именно оттуда он достал историю болезни Игнатьева перед разговором с Рауцером.
После стука в дверь вошёл Максим Игнатьев. Внешне он на удивление выглядел очень спокойно и собранно. Был довольно опрятно одет – в широкие чёрные джинсы и коричневый свитер, который практически совпадал с цветом стен кабинета. Но в его появлении была некая странность. Это запах. Всё помещение наполнилось запахом костра. Чаще всего он появляется, когда проводят субботники и жгут осеннюю листву или жарят шашлыки.
– Здравствуйте, Максим Александрович, присаживайтесь, пожалуйста, – поприветствовал Виктор Петрович пациента и указал на стул. После чего представил всех докторов с указанием их должностей.
– Здравствуйте. Могу я ещё раз попросить вас повторить моё имя и отчество специально для Михаила Григорьевича, чтобы у него не возникало впоследствии с этим проблем?
– Это будет лишним, Максим Александрович. Я прекрасно помню, как вас зовут, – вмешался Рауцер.
– Замечательная новость! Надеюсь, вы также помните и дату рождения с адресом места жительства. Ну, или как минимум можете освежить память, увидев эту информацию в медицинской карте, чтобы не утруждать себя… – тут он осёкся, увидев тот самый советский шкаф и своё отражение в нём, и, сделав глубокий вдох, спросил у комиссии:
– Могу я попросить вас пересесть на другое место, а то мне не очень комфортно здесь при входе? Боюсь, сквозняком продует.
– Нет! – коротко выдавил Григорич.
– Ну почему же, Михаил Григорьевич? – возразил главврач. – Пусть Максим Александрович пересядет туда, где ему будет удобно.
Игнатьев тут же сел таким образом, чтобы располагаться спиной к шкафу, и запах костра стал ещё более ярко выраженным, так как расстояние между ним и остальными людьми сократилось.
– От вас исходит очень специфический запах. Будто вы долгое время находились рядом с костром. Отдыхали где-то? – спросил Рауцер.
– Можно и так сказать. Помогал убирать и сжигать неплодоносящие ветки на субботнике.
– Ну, теперь рассказывайте. Как ваше состояние? Как самочувствие? Может, жалобы есть какие? Пожелания? Предложения? – снова вмешался в их диалог Виктор Петрович.
– Ну а что тут рассказывать, собственно говоря? Чувствую себя превосходно! Давно не испытывал чего-то подобного, честно говоря.
– По какой причине решили отказаться от назначенных Михаилом Григорьевичем лекарств?
– Они мне явно не подходили. При их приёме наступала сначала апатия, а потом депрессия. Усиливались тревога и одиночество. Тотальное одиночество.
– А сейчас вы утверждаете, что вам стало без них лучше?
– Определённо, господа! Определённо!
Дальше общение продолжалось в профессиональном русле. Игнатьеву делали различные когнитивные тесты, чтобы определить клиническую картину болезни. Просили проделать некоторые упражнения, и всё в таком духе. Спустя где-то полтора часа комиссия решила прерваться на небольшой перерыв. И Григорич спустился на заднее крыльцо диспансера, чтобы наконец-то перекурить.
– Ничего не понимаю, – сказал из-за спины подошедший к нему главврач. – Я не вижу абсолютно никаких клинических проявлений у него. Нет. Безусловно, нужно ещё сделать инструментальные исследования, но всё это выглядит очень странно.
– Хотите сказать, что он выздоровел?
– Дай закурить. Я ничего не хочу сказать. Но ещё раз повторюсь, что всё это выглядит очень странно. К тому же он неоднократно упоминал местную церковь в беседе. Может быть, это как-то повлияло на его состояние?
– Хотите сказать, Игнатьева сам бог исцелил от шизофрении? – не удержался от смеха Рауцер.
– Миш, ещё раз повторю, что я ничего не хочу сказать! Но на данный момент у пациента отсутствует клиническая картина упомянутого тобой заболевания! Неужели ты сам не видишь этого?
– Вижу. Но чувствую, что-то тут не так. Да и какой может быть субботник в начале лета? Прямо неспокойно на душе у меня в отношении него.
– Я не знаю, что там насчёт бога, но в медицине есть такое понятие, как «спонтанная ремиссия». И не исключено, что это тот самый случай. Ну, или клинической картины у него не было вовсе.
– Считаете, что ему могли поставить ошибочный диагноз? Или что я мог наблюдать здорового человека и не замечать этого?
– Я уже даже не знаю, что мне думать, Миш, – как-то отрешённо произнёс начальник, выдыхая табачный дым, глядя вдаль, после чего выбросил окурок в оцинкованное ведро, служившее вместо пепельницы.
– Поступил вызов на суицид! – вдруг крикнула выбежавшая на крыльцо медсестра. – Наконец-то я вас нашла!
– А кто сегодня дежурный у нас? – поинтересовался Виктор Петрович.
– Михаил Григорьевич, – указала девушка на Рауцера.
– А как же комиссия? Так! Надо, наверное, срочно найти замену.
– Не надо. Делайте заключение без меня, Виктор Петрович! Я вернусь и подпишу его.
– Уверен, что справишься? Может, всё-таки подменить, а?
– Уверен! – решительно произнёс Григорич.
– Ну давай тогда! Только не подведи, Миш! Только не подведи! – пожал руку доктору начальник и, закурив ещё одну сигарету, произнёс про себя:
«А вот я не уверен… вот я не уверен».
***
Накануне в протестантской церкви «Царство Христово» должно было состояться очередное богослужение с последующим прославлением, которое прихожане между собой называли «концертом». И… оно состоялось.
Но перед этим за почти прошедшие пару дней Юле так и не удалось нормально поговорить с супругом относительно всех его приключений и отказа пойти в предлагаемый начальником отпуск. У девушки практически не оставалось сомнений, что у Саши появился кто-то на стороне.
«Да и хрен с тобой. Захочешь – сам расскажешь», – подумала она в какой-то момент. Все её мысли снова сконцентрировались на вечере воскресенья и встрече с прихожанами перед «концертом». Несмотря на то что образ был подобран за несколько дней до события, в голове Юли то и дело всплывали новые детали, дополняющие его. В действительности же всё это делалось больше для отвлечения внимания от насущных проблем. Своего рода психологическая защита или что-то вроде этого. Но самое главное – для неё этот способ работал. Работал даже лучше, чем молитва.
Наконец-то летним воскресным днём будущая мама вышла на улицу, где стояла прекрасная тёплая погода. Лёгкий ветерок приятно обдавал ухоженное лицо Юлии, непринуждённо играя со слегка завитыми локонами и унося с собой тонкий шлейф цветочного аромата её парфюма. Выглядела она максимально эффектно, несмотря на положение. Даже лучше, чем в самое первое посещение церкви.
Как и планировалось, встреча с прихожанами состоялась в сквере неподалёку от ДК. На неё пришло не так много людей, чтобы не создавать толпу. Были Ленка с мужем, муж двоюродной сестры Дмитрия Олеговича и непосредственно он сам. Юлю встретили с теплотой и сказали, что уже успели соскучиться по ней. Пастор тоже был рад видеть девушку. Правда, в его поведении прослеживалось едва заметное смущение. Юля тоже испытывала смущение и даже некоторый стыд, но не от присутствия пастора, а от приятельницы Лены. Это связано было с их последним телефонным разговором. Но, слава Богу, такое состояние продолжалось недолго, и буквально спустя полчаса общения от него не осталось и следа. В такой дружелюбной и непосредственной атмосфере компания неспешно выдвинулась в сторону ДК, где уже вовсю шли приготовления к богослужению. Подключалась и настраивалась аппаратура. А выступающие репетировали свои выступления-прославления. Конечно, всё это было чистой воды самодеятельностью, но от этого выглядело ещё привлекательнее.
Во время прогулки пастор аккуратно отвёл Юлю в сторону и сообщил хорошую новость о решённой проблеме с охранником. Но предупредил, что сегодня у него последняя смена, и попросил Юлю быть как можно сдержаннее и не поддаваться на провокации. Девушка, в свою очередь, с воодушевлением приняла эту новость и пообещала терпеть изо всех сил в случае провокационного поведения охранника. При входе в церковь она стала молиться про себя по совету Дмитрия Олеговича:
– Господи, помоги! Господи, помилуй! Господи, помоги! Господи, помилуй!
– Добрый вечер, Михаил Сергеевич! – поприветствовала охранника Ленка и за ней все остальные.
– Здравствуйте, дети мои! Рад приветствовать вас! Ваша геенна уже подготовлена! Осталось добавить огоньку! – сымитировав плевок в руку и прилизав седые волосы на голове, словно швейцар, наигранно произнёс охранник, указывая рукой в сторону концертного зала.
– Слава Богу, что это наша последняя встреча, – не сдержавшись и еле слышно, сквозь зубы произнесла Юля и продолжила молиться про себя. Но это не ускользнуло от слуха Михаила Сергеевича.
– А вот я бы так на вашем месте не радовался, милочка. Ведь придётся искать нового наблюдателя за вашими бесовскими утехами, – рассмеялся в ответ охранник. – Кстати, как насчёт этого молодого человека? – указал он в сторону человека, который стоял на лестнице, ведущей на второй этаж.
По телу девушки в этот момент пробежал озноб. Это был Максим Игнатьев. И когда тот увидел, что охранник показывает рукой в его сторону, спешно поднялся по лестнице и скрылся из вида. Юля же, стараясь не подавать признаков охватившего её ужаса, обдала презрительным взглядом охранника и молча проследовала в направлении туалета, чтобы там перевести дух и успокоиться. Больше всего ей сейчас хотелось сбежать, но очень не хотелось снова пересекаться с этим охранником. Тем более в одиночку. Поэтому наша героиня решила найти Ленку и быть всё это время рядом с ней. Хотя больше всего, конечно же, хотелось услышать слова поддержки и утешения от пастора. Но Дмитрий Олегович уже входил в образ для проповеди, и девушке не хотелось ему мешать своими параноидальными домыслами.
– Аллилуйя, друзья мои! – уверенно произнёс в микрофон всем присутствующим пастор со сцены. – Хочу поприветствовать вас, дорогие мои братья и сёстры, в этот замечательный тёплый летний вечер. Пусть Господь благословит каждого из присутствующих! Аллилуйя! Традиционно хочу поблагодарить Господа нашего Иисуса Христа и каждого из вас за эту возможность стоять сегодня на этой сцене. И я хотел бы предложить каждому повернуться друг к другу и тоже произнести слова благодарности. Аллилуйя!
Юля с Леной повернулись друг к другу и, смущённо улыбаясь, поблагодарили. То же самое сделали все остальные. Тем временем, выдержав театральную паузу, проповедник продолжил:
– А теперь перейдём к основной теме сегодняшнего собрания. И я хотел бы предложить вам провести небольшой эксперимент. Давайте закроем глаза. Давайте-давайте. Я всё вижу. Не подглядываем! Я тоже закрываю с вами. А теперь предлагаю сделать несколько глубоких вдохов и выдохов и перенестись на две тысячи лет назад в окрестности Галилеи. Вы сидите на песке, и жаркий сухой пустынный ветер обдаёт лицо. И только что плотно перекусили хлебом и рыбой, которые достались после очередного сотворённого Иисусом чуда. Вы можете видеть Его. Вы можете слышать Его речь, жадно вкушая каждое слово. Вы продолжаете следовать за Ним, всё больше и больше убеждаясь, что это действительно Мессия. Об этом говорят и все остальные вокруг. Вас тысячи. Подходите к Иерусалиму! И восклицаете: «Осанна! Осанна в вышних!» И бросаете свои одежды вперемешку с пальмовыми листами! То же самое, ликуя, делают и остальные. От ощущения торжества происходящего буквально спирает дыхание и подкатывают волны эйфории. Блаженство! Вот оно! То самое, о котором вы слышали в Нагорной проповеди от самого Господа. И вы снова видите Его. Кроткого и смиренного, восседающего на осле. Это вызывает абсолютное восхищение, и всеобщее ликование достигает апогея. Слёзы. По вашим щекам текут слёзы. Это слёзы радости и благодарности от Его присутствия. Вы понимаете, что теперь всё будет по-другому! Почему? Потому что Он рассказал, что́ нужно делать и как. А дальше? Все мы, конечно же, знаем, что дальше. Тайная вечеря. Гефсиманский сад. Взятие под стражу. Суд. А теперь попробуйте найти своё место среди всей этой толпы, которая только что ликовала и выражала восхищение! Где вы есть? А?! Явите себя себе в этот драматический момент! Конечно! С учётом сегодняшних знаний о тех событиях нам хочется думать и верить, что мы бы ни при каких обстоятельствах не оказались среди тех, кто требовал казнить Господа. Не требовали у Пилата отпустить Варавву вместо Него! Не рвали горло в этой беснующейся толпе с криками: «Распни Его! Распни!» Спросите себя честно: «Уверен ли я в этом? Уверен ли я в том, что не встретили бы там сидящего рядом соседа, которого только что благодарили? С которым, возможно, ели хлеб и рыбу из рук Самого Иисуса Христа?» Что уж говорить о нас, если от Него в тот момент отрёкся самый преданный Ему ученик? Так ли мы уверены, что не глумились над Ним, пока Он нёс свой крест на Голгофу? Не плевались и не поносили самыми бранными словами Христа в этом демоническом возбуждении? Ответьте себе честно: есть вы там или нет? Есть ли я там? Кому изнеможённый, униженный и преданный Сын Божий просит простить Господа, ибо те не знают, что делают? Не нам ли? И что может быть страшнее для каждого из нас такой молитвы? Потому что именно она отражает ту бездну, в которой мы все по итогу оказались. И на сегодня так вижу. Что чем сильнее мы из неё выбираемся, тем отчётливее видим себя в той толпе! Ибо блаженны нищие духом! Аллилуйя!
На этом драматическом моменте в проповеди Максим Игнатьев незаметно покинул зал и проследовал на пост охранника.
– Что, уже покидаете это грандиозное мероприятие? – иронично спросил охранник. – Неужели даже пропустите ту замечательную часть, где ваш сенсей сладострастно уединяется с беременной прихожаночкой? Или вы на неё не приглашены?
– Пожалуй, вы были правы! Это место совсем не похоже на то, где обитает Господь. С каждым разом я всё больше и больше убеждаюсь в этом. И честно признаться, несмотря на всё ваше злоязычие, я благодарен вам за то, что помогли мне открыть глаза на происходящее здесь.
– Аллилуйя! Или как там у вас говорят? Хоть одна заблудшая душа прозрела! Всё-таки недаром я тут распинаюсь! Воистину, это лучший подарок, который преподнесён в последнюю смену!
– Так вы тоже покидаете нас? Ну, в смысле их? Или как это сказать?
– Да уже неважно! Главное – напоследок мне удалось вразумить хоть одного человека. Несмотря на то что я давно привязался к этому Дому культуры. Ещё со времён Советского Союза, когда здесь был замечательный ТЮЗ, где выступал мой сын. Видели бы вы, какие здесь ставились постановки! Умели же раньше раскрывать таланты! Не то что эти ваши, то есть уже ихние приторные представления с дёшево наигранными репликами! «Аллилуйя, драгоценный Господь!» – с издёвкой наигранно произнёс Михаил Сергеевич. – Тьфу! Ересь какая!
– Всё верно! А можно у вас кое-что попросить напоследок? – поинтересовался Игнатьев. – Не могли бы вы мне дать что-нибудь почитать из вашей библиотеки в том старом шкафу, который в бывшей гримёрке стоит? Правда, я совсем не разбираюсь во всей этой социальной тематике. Поэтому хотел попросить вашей помощи по данному вопросу.
– Не социальной, а социалистической. Я буду только рад помочь вам, молодой человек, докопаться до истины и приоткрыть дверь в необъятный мир материализма. Мир абсолютно понятный и логически обоснованный. Без всех этих невероятных сказок и мифов вперемешку с мистической кашей. Пойдёмте за мной, – позвал мужчина, предварительно закрыв на ключ входную дверь ДК.
***
– Ты это чувствуешь? – шёпотом поинтересовалась Юля у Ленки.
– Не понимаю, о чём ты?
– Ну запах гари же! Нет?!
– Дорогая, у тебя, наверное, опять интоксикация. Я ничего не чувствую. Дыши глубже. Сейчас пройдёт.
– Ну хорошо. Я попробую… ну нет же! Точно запах гари, – уже громче произнесла девушка.
– Так. Сейчас. У меня здесь где-то была бутылочка с минералкой. Вот, держи. Попей да… – на полуслове замерла Елена. – Слушай. Похоже, ты всё-таки права…
Буквально за десять минут до этого охранник с Максимом Игнатьевым проследовали в каморку, чтобы выбрать литературу. И как только Михаил Сергеевич открыл шкаф и начал искать нужные книги, ему в висок прилетел глухой удар деревянной ножкой от старого массивного стула. Этот предмет Максим заранее припрятал в небольшом зазоре между столом и стеной справа от входа. Тело охранника тут же обмякло и завалилось на дверцу шкафа. Затем Игнатьев бросил ножку внутрь шкафа и, держа подмышки, уложил тело на пол. После этого достал из-под стола две пластиковые пятилитровые баклажки с бензином. Открыв одну из них, он плеснул горючую жидкость в открытый шкаф. Затем сквозь приоткрытую крышку потянулся след тонкой струйкой горючего к выходу из каморки. А хозяин шкафа бездыханно лежал на пыльном паркетном полу. По нему тоже проходил бензиновый след. Достав из кармана брюк охранника связку ключей, молодой человек взял баклажки и, переступив тело, проследовал в фойе, продолжая опустошать одну из ёмкостей. Поднявшись на второй этаж, он закрыл на ключ дверь в концертный зал, где шла проповедь. Им не случайно был выбран именно этот момент богослужения, так как он знал, что в это время практически никто и никогда не покидает мероприятие. Тем не менее действовал мужчина довольно быстро и чётко, будто бы не раз репетируя все свои действия. Развернувшись спиной к двери, он стал аккуратно выливать бензин на пол, стены и саму дверь, а потом начал медленно спускаться по лестнице, окропляя и её. Далее, спустившись вниз, он закрыл две массивные двери, которые отделяли проход на второй этаж и раньше всегда были открытыми. Потом им было открыто то самое заброшенное помещение напротив гардероба, где раньше располагался буфет. Оттуда он достал ещё канистру бензина. Это горючее использовалось для заправки ручной газонокосилки, которую закупили буквально перед началом сезона, пару недель назад, и Максим заприметил канистру, когда дворник заносил её к себе. Тогда-то он и рассчитал купить дополнительно десять литров бензина и спрятать в каморке, которая уже вовсю полыхала. Налив из канистры целую лужу перед только что закрытыми дверьми, молодой человек вернулся в заброшенный буфет и выкатил оттуда старый рояль, чтобы подпереть им двери. После этого он и его щедро полил бензином, а потом, проделав от него узкую струйку до помещения с инвентарём, реквизитом и старой мебелью, вылил на это все остатки из канистры. Таким образом, ручейки зажигательной смеси вели в три стороны: в каморку, бывший буфет и к лестнице, вход к которой преграждал рояль.
Окинув взглядом все свои приготовления, Максим Игнатьев в удовлетворении вытер рукавом пот со лба и достал из кармана зажигалку. Подойдя к струйке разлитого бензина, бывший прихожанин опустился на колени и тихо произнёс: «Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её». После чего чиркнул зажигалкой, и пламя поползло в разные от неё стороны.
В концертном зале уже довольно отчётливо доносился запах гари, и прихожане всё больше начинали шептаться между собой. Это заметил со сцены и Дмитрий Олегович, но продолжал свою проповедь, чтобы не провоцировать панику. В очередной раз он спросил, есть ли здесь те, кто впервые пришёл на мероприятие. Но таких снова не оказалось. Летом обычно приходило на порядок меньше потенциальных прихожан. Наверное, большинство предпочитало посещению подобных богослужений поездки за город или парки. Теперь уже и сам пастор ощущал этот едкий запах. Вдруг кто-то с одного из задних рядов не выдержал и пошёл на выход. За ним поднялись ещё несколько человек. Но тот, первый, к своему ужасу, обнаружил, что дверь закрыта, и прокричал это всем остальным:
