Но Бог-Искупитель действительно уже грезился грекам. У них была религия человека-бога Геракла, искупительные подвиги которого за богов, так же страдавших у них, как и люди, прославлялись по всей Элладе[11], были Элевзинские и другие мистерии и, наконец, был один – если не Искупитель, то все-таки великий Утешитель. Это все тот же таинственный Загрей[12], светлый Бог Дионис, торжествующая религия которого покорила всю Грецию.
Правда, он не принес им лучших слов, чем те, которые мы слышали у Софокла, но зато он принес им священнодействие. Это действие – те самые трагедии, которые свершались в его честь и которые дошли до нас.
В чем их тайна?
Мы подходим к коренному вопросу о трагедии, который так наивно звучит у Шиллера: почему нам нравится трагичное[13]?
На самом деле, почему?
Трагедия Софокла, поставленная теперь на Александрийской сцене, в этом смысле очень поучительна. Ни нервных потрясений, ни слез, ни жалости, ничего «слишком человеческого» – того, чем так обильно растравляют нас современные пьесы, – в ней нет. Одно великое созерцание – и в результате полная примиренность. Это таинство Диониса, и это не слова, а поразительнейший факт.
Как верующие во Христа причащаются Его Телу и Крови, принесенных за них Им в жертву, – и испытывают вместе с Ним радость Его подвига и искупления, так эллины и все те, кто, как они, еще не дождались своего Искупителя, причащаются в литургиях в честь бога Диониса – его духу – и находят в этом свое воскресенье. Это еще не радость христианского искупления. Ее еще нет у Диониса – если бы и она была, у него было бы уже все; но это – радость творчества, радость безграничной свободы духа – та радость, про которую и христианнейший из наших писателей – Гоголь в своих покаянных излияниях сказал: до сих пор я уверен, что нет высшего наслаждения, чем наслаждение творить[14].