Для чего же страдания? Ужели только для того, чтобы странник мог
Легко и безболезненно
Сойти, окончив путь.
На те поля подземные,
Где тихо тени спят.
Да ведь «в обители-то Стигийские» он мог сойти и без них, и туда сходят все. Говорят, страдания – нужны: ими очищается человек. Жестокий обман! Эдип в продолжение всей трагедии, перед лицом всезрящих богов и людей, не устает исповедывать, что он чист и невинен и не знает на своей душе ни единого пятна. От чего же ему еще очищаться?
Его страдания остались неоправданными, они бессмысленны, они вопиют об искуплении!
И все, что могла сказать про них грекам их лучшая религия Диониса, это:
Ныне кончено все, тише, тише, дитя,
Больше стонов не надо: свершилось.
Но, во-первых, ничего не кончено, а во-вторых – это не ответ.
Этого не могли не почувствовать и греки: в потрясающей драме, в бездне, в которую они спустились с такой бесстрашной пытливостью, должна была забрезжить и им, как исход, какая-нибудь новая идея.
Такой идеей уже волновался в то время другой, Богом избранный и страдальческий народ. Бог Искупитель, Праведник (Исаия), который бы «с довольством» взял на свои рамена все бремя мира, – вот кто Один мог бы дать Эдипу то освобождение и тот исход, о котором он тщетно молил великих и страшных богинь своей родины.
Так открывалась человеку впервые, как необходимость, новая идея, идея о Боге, покупающем своим страданием право на ответ людям за их муки, за те слезы невинных человеческих младенцев, царя Эдипа и всех тех, ради которых Иван Карамазов возвращает свой билет Богу[10].
Дождался ли этого искупителя многострадальный Эдип в мертвых и безвольных полях Аида, куда Искупитель должен сойти, – иначе какой же Он Искупитель всех? Об этом не знает Софокл.