Леонид Алексеев
Канарейка
Лида
Директриса опаздывала на педсовет и учителя в предвкушении скорого окончания учебного года гомонили в учительской, не уступая ни десятой доли децибела своим ученикам. Лида стояла у окна, спиной к двери, и всматривалась в ясные черты вошедшей в Петербург весны. Уроки на сегодня закончились. Дети расходились, разбегались и разъезжались по домам. У ворот остановился большой белый грузовик, открылась пассажирская дверца, и в кабину по ступенькам вскарабкался мальчуган. «Кто-то из моих, похож, – подумала Лида и мотнула головой. – Надо же!»
В учительскую вошли два человека. Судя по воцарившейся тишине, одним из них была директриса, но Лида не спешила занимать свое место. Вид из окна интересовал её больше, чем педсовет, и уж тем более, чем странный шёпоток, зашелестевший за спиной.
– Позвольте вам представить, – торжественно начала директриса, – наш новый учитель физкультуры, Рыльцев Павел Владимирович. Павел Владимирович наш земляк – Петербуржец, но волею судеб окончил Хабаровский институт физической культуры…
– Судьба-злодейка, – как бы невзначай пропищал молодой худощавый учитель физики в бессменном коричневом костюме, за моложавый вид называемый учителями Серёженькой.
– … и несколько лет работал на Дальнем востоке.
Теперь Лида хотела повернуться, но не могла. Сердце сжалось, и будто огненная волна поднялась от него и обожгла лицо. Лида оперлась ладонями на подоконник и безотчётно переводила взгляд с одного угла оконной рамы на другой.
– Присаживайтесь, Павел Владимирович, – директриса продолжала опекать нового физрука. – Лидия Дмитриевна, вы сегодня с нами? – в голосе директрисы слышались игривые нотки.
Послышался грохот упавшего стула. Лида повернулась, чувствую себя гипсовой статуей. Павел застыл, глядя на неё, в неуклюжей позе со стулом в руках.
– Спортсменам стулья ни к чему, – пискнул физик, выпучив глаза.
– Серёженька, – продолжала веселиться директриса, – аккуратнее! Павел Владимирович – кандидат в мастера спорта по боксу. А, как говорится, боксёра каждый может обидеть, но не каждый успевает извиниться.
Учительская загудела. Павел и Лида уселись по разным концам длинного стола. Потом звучали обсуждения, выступали завуч и трудовик, Серёженька постоянно комментировал слова выступавших, но содержание речей прошло мимо Лиды. По окончании педсовета директриса увела Павла в свой кабинет. Лида обрадовалась было, но потом поняла, что боится не Павла, а себя. Придя в свою классную комнату, Лида не стала включать свет, села за стол и окинула взглядом, размытые сумерками, очертания парт. «Когда в классе нет детей, он так же бесплоден, … как и я», – уныло подумала она. В дверь постучали. Лида хотела спросить, кто это, но поняла, что и так знает, растерялась и ничего не ответила. Дверь приоткрылась, и послышался голос Павла:
– Разрешите, Лидия Дмитриевна?
– Да-да, Павел… Владимирович, входите.
Павел сел на первую парту в среднем ряду и они с Лидой смотрели друг на друга, пока совсем не стемнело, и свет фонарей не отпечатал на стенах тени окон.
– Одиннадцать лет, – сказал Павел.
– Тебя не было одиннадцать лет? – Лида искала что-нибудь язвительное, но играть «железный занавес» больше не хотелось.
– Да. Но теперь я есть. Если хочешь оставаться неприступной крепостью, оставайся. Я сначала поставлю палатку у твоих стен, а потом выстрою вокруг тебя город. И тебе придётся стать его частью.
– Ты стал поэтом?
– Да, это мои лучшие строки, – Павел засмеялся.
– Я выучу наизусть, – Лида едва сдержала смех.
Павел посерьёзнел:
– Лида, выходи за меня! Пусть я не нравлюсь твоему отцу…
– Дело не в отце. Паша, я… у меня… – Лида отвернулась.
Павел подошел к ней, погладил по голове и медленно прошептал:
– Старуха!
Лида повернулась и посмотрела на него снизу вверх.
Павел присел рядом с ней:
– Знаю, знаю. Давай попробуем перестать делать глупости, хотя бы непоправимые. Лида обняла его за шею:
– Это ты?
– Это мы.
…
Номер телефона и адрес Зинаиды Лида узнала в школьной канцелярии. К телефону никто не подходил, но она решила лично убедиться, что Зины нет дома. Вопреки ожиданиям дверь открыла крохотная девушка с огромными испуганными глазами, одетая в обвисший спортивный костюм.
– Здравствуйте! Могу я увидеть Зинаиду Юрьевну? – спросила Лида, глядя поверх головы дюймовочки.
– Здрасте! – кроха потянула дверную ручку на себя и дверь закрылась.
С той стороны к двери подошел ещё кто-то:
– Зину спрашивают, – послышалось из-за двери.
– Кто? – спросила подошедшая женщина.
– Тётка какая-то, – ответила кроха. – Надо… просто , как мама Фила сказала.
Лида возмущённо нахмурилась: «Тётка?!»
Дверь снова открылась и Лида увидела, что на подмогу дюймовочке подошла дылда с оттопыренными ушами и носом картошкой, но спортивный костюм – такого же фасона, как на мелкой – обтягивал роскошную фигуру.
– Зинаида умерла, – дылда сказала так, будто сделала одолжение.
– Как умерла? – опешила Лида.
– Ой, этого мы не знаем, – дылда потупилась и помотала головой.
– Нет, не знаем, – дюймовочка состроила страдальческую мину.
– А Денис? Сын Зинаиды Юрьевны? Он где?
– Он теперь живёт с тётей, – в один голос выпалили девушки.
– Да? А где живёт тётя? – Лида старалась унять, растущее раздражение.
– Извините, мы не знаем.
– Не знаем, – теперь дылда страдала, а кроха мотала головой.
– Но позвонить-то ей можно? Есть у этой тёти телефон? – Лида потрясла перед девицами раскрытой ладонью.
– Женщина, а вы вообще кто? – под мышкой у дылды дюймовочка говорила увереннее, чем когда одна открыла дверь.
– Я учитель Дениса. Он ни в школу не ходит, ни ко мне на уроки. А сейчас конец года, – Лида возмущенно выдохнула носом, сжав губы. – Если вам это о чем-нибудь говорит…
– Давайте, мы ваш телефон передадим маме… – мелкая получила от дылды локтём в плечо, – тёте, угу, и она вам сама позвонит.
– Записывайте, – Лида продиктовала номер своего телефона. – Красенкова Лидия Дмитриевна. После восьми вечера я обычно дома.
…
– О, Господи! – вздрогнула Лида и остановилась, прижав руку к груди.
Её напугали статуи бога Ра, стоящие у дверей в парадное. Она привыкла к ним с детства и даже перестала замечать. Но этим вечером они вдруг бросились в глаза и показались чужими и страшными. Лида улыбнулась и покачала головой, ставя точку в забавном недоразумении, но в душе закопошилось вязкое чувство тревоги. Лида огляделась по сторонам, пожала плечами и вошла в парадное. Мелочи, на которые она не обращала внимания годами, сейчас вылезли наружу и маячили перед глазами. Перила, почтовые ящики, лепнина – все детали лестничной клетки словно кричали, умоляя на них посмотреть. Тревога взбухла, как тесто, и сдавила сердце. Лида в недоумении, осматриваясь вокруг, дошла до квартиры, но ничего страшного не произошло.
– Пф, – выдохнула она, подняв брови и качая головой. – И что это было? Ха!
«Даже ключ нормально не могу вставить», – попеняла себе Лида, открывая замок.
Нащупав выключатель, она включила свет и ещё неосознанная ясность произошедшего заставила Лиду застыть на месте.
Мама и Бзик
До Нижнего на автобусах и попутках добирались. И хотя Бзик на этот раз в бегах не был, мотаться между Питером и Нижним Маме всё равно стрёмно было. Два грузина, пусть и в достойных прикидах, глаза мозолят, как ни линяй. Короче, по бритве ходили. Сначала по-русски говорить пытались, но акцент жёг. Плюнули и меж собой ботали только на родном. Что на итальянцев здорово смахивали – порожняк: никто «Бонджорно!» не скажет.
– Вам куда генацвали? – окликнул их таксист у Московоского вокзала.
Бзик дёрнул Маму за рукав:
– Рикшу возьмём, нет? До завтра не доберёмся, Мама.
– Бзик, ты совсем Бельмондо, что ли? Рикша дорогу от бама до хаты срисует и, как по нотам, потом отстучит.
– Хорошо.
– А, нет! – Мама остановился и обернулся к водителю. – На Бор нам.
– Садимся! – таксист скрылся в машине.
Бзик рядом с водителем сел. Мама на заднем сиденье угнездился, сигарету прикурил и жадно затянулся. Пепел стряхнул на резиновый коврик под ногами и на мясистую шею водителя посмотрел. Зажмурился и тихонько крякнул.
– А на Бору вам куда, мужики? – водитель чуть наклонил голову набок.
– Эта, улыцэ … – засуетился Бзик.
– Нэклюдаво, на станции, – быстро уточнил Мама и несильно кулаком в спинку пассажирского сиденья ударил.
– Окей! Неклюдово, так Неклюдово. – Водитель промурлыкал: «Где же ты, моя Сулико?», отстукивая мелодию пальцами на руле, и задорно посмотрел на Бзика.
– Радзио луче включай, – хмуро огрызнулся тот.
– В Киров едзэм, – Мама исподлобья снова на толстую водительскую шею посмотрел.
– А чего ж в городе не сели? – водитель мотнул головой в сторону всё дальше назад убегающего Нижнего Новгорода.
– Родствэнык тут у нас. Увидзэмса и на поэзд, – неспешно прозвучал убедительный баритон Мамы.
– Э… – обернулся к нему удивлённый Бзик.
– Парень, тише дыши, – Мама продолжить ему не дал.
В Неклюдово на электричку пересели, доехали до «Моховых гор» и после еще пешком до улицы Гастелло шли. Когда на месте были, стемнело уже. Фонарей почти не было. Слева парк, справа – частные дома.
– Что за концерт, Мама? – возмущался по дороге Бзик. – Мы только на велосипеде не ехали!
– Надо будет – поедем! И на велосипеде, и на хромом ишаке. У нас дело не на один лимон было. А теперь борода какая, смотри!
– Зачем вообще мы с этим фрайером связались?
– Уважаемые люди за него просили, – Мама искал нужную улицу по табличкам с названиями.
– А сами эти люди что?
– Эти люди меня грели, когда я лямку тянул и тебя прятали, когда ты винта давал.
– Что, дядя Анзор?
– Анзор тоже, – Мама в темноте высматривал номера домов.
– Э, откуда дядя Анзор это фуфло знает? – Бзик поднял руки к голове и тряс ими у лица, растопырив пальцы.
– У Анзора он деньги брал, тут какой-то завод строить.
– Дядя Анзор в Самаре ведь!
– Э, парень, что ты хочешь? – Мама хлопнул Бзика ладонью по плечу. – Он тут у Шалико просил, но Шалико закрыли. А? Что любопытный такой?
– Нет…
– Фонарь проверь. Мне его дай. Где месарь твой?
Бзик отдал Маме карманный фонарь и ловким движением раскрыл нож-бабочку, с достоинством на Маму посмотрел и таким же движением сложил нож. Показалась луна и по улице забегали тени.
– Больше ты ничему в академии за столько лет не научился?
– Мама, что ты зубы сушишь, а? Я тебе что, баран, что ли? Ты мне кто, папа?! – Бзик негодовал и щурил один глаз.
– Деньги не возьмём – соседями по яме будем. – Мама закурил.
– Где дом этот уже?
– Бзик, нет, ты не баран! Ты – слепой баран! – Мама сквозь беззвучный смех выпускал струйки дыма. – Мы третий раз к нему подходим.
– Деловой ты, Мама! И что?
– Можно. Идём. Шухер какой – через задний двор валим. По-одному. Послезавтра в Шуе встретимся, у колокольни. Ты меня понял, парень?
– Понял, понял. Не биномньютона.
– Что? Ты оборзел, я смотрю! Что это за феня?
– М… – Бзик растерялся, глаза его забегали. – Э, ладно, Мама, проехали.
– Я тебе покажу, у кого бидон не дома!
Мама бросил окурок в лужу, посмотрел на Бзика и палец к губам приложил. Бзик кивнул, они быстро перешли дорогу и около глухого забора остановились. Мама слегка надавил на калитку, и она тихо отворилась. Мама недовольно покачал головой. Бзик поднял плечи и повернул ладони кверху. Мама дотронулся до уха и крест руками показал. Бзик открыл рот и закивал. Крыльцо под ними тоже только один раз срипнуло. Свет в доме не горел. Они прижались спинами к стене дома и Мама аккуратно ручку двери на себя потянул. Дверь плавно приоткрылась, и они проскользнули внутрь.
– Свет не включайте! – послышался голос из комнаты рядом со входом.
Мама, хотя и ждал услышать голос, вздрогнул и напрягся. Бзику кивнул: «На месте!»
Мама выглянул из-за косяка. Комната проходная была – в правом дальнем углу зиял чёрный дверной проём. Узкой стороной к двери стоял прямоугольный стол. В темноте было не разобрать, но похожий на кухонный. По другую сторону стола сидел человек. Яркий лунный свет падал из окна позади и очерчивал чёрный силуэт, делая лицо неразличимым. Зато на светлой столешнице отчётливо выделялся револьвер.
– Да он дурак совсем! – Мама вошёл в комнату. – Фонарь, стол, игрушку не трогай.
– Понял! – Бзик вошёл следом и встал чуть позади Мамы.
– Что вы там говорите? – в голосе человека за столом слышалась нервозность.
– Винаградын сколька в грозды? – спросил у человека Мама.
– Что-что? – переспросил тот и подался вперёд.
Мама включил фонарь и луч ударил в глаза сидевшему. Тот вскинул руку и в тот же миг Бзик резко пнул торец столешницы. Стол прыгнул на сидящего, ударил его в грудь и опрокинул вместе со стулом. Не упрись человек спиной в подоконник, неминуемо упал бы навзничь. Зажатый столом, на который с противоположной стороны давил ногой Бзик, человек судорожно глотал воздух и всё пытался дотянуться до револьвера. Но удар был такой силы, что оружие почти не сдвинулось с места. Гладкая поверхность стола проскользила под ним, и оно стало недосягаемо для своего хозяина. Мама усмехнулся и фонарём револьвер со стола столкнул. Тот глухо об дощатый пол стукнулся, проехал немного и замер где-то в темноте.
…
В Питере Мама только у Филы не дёргался. Зависал у неё на хате и без дела не выходил никуда. Фила неподалёку держала бордель «под крышей» начальника местного РОВД. Четыре тонны баксов ему каждый месяц засылала и свои дела в оговорённых пределах мутила. Менты иногда заезжали на «субботник», но Фила не парилась – шлюхи у неё на любой вкус водились. Всего – больше семидесяти… голов. На всех хватало. Какие в бардаке зависали, а каких водители по клиентам развозили. Сама она пятёру, было дело, отмотала и блатную фишку рюхала. Правильной бесовкой была, короче.
Филиными шлындрами Мама брезговал, и его коробило от того, как она над ними куражилась. И хоть звал за глаза «адской погремушкой» – да и постарше она была, – несколько раз прижимал Филу в ванной. Она ему тоже лаской отвечала, но после хуже гремучей змеи на всех бросалась. Кричала, ругалась и девкам таких банок выписывала, что некоторые потом неделями работать не могли. Так она им ещё и за «простой» не платила. И Мама не трогал её больше.
А Бзик во вкус быстро вошёл. Присмотрел себе из новеньких, незатасканную ещё. Маленькая, попка – сердцем, лицо круглое, губки пухлые. Кудрей пружинками, стерва, навьёт, и большими грустыми глазами из-за них зыркает. Сладкая больно, короче. Центровая. Бзик на неё хрустов немерено спускал, по кабакам таскал, шмотки дарил и чуть не на каждом углу пялил.
Мама жалел её. Она, дура, радовалась без памяти. Думала небось, что жар-птицу за хвост держит. Но он-то знал, что Фила сейчас их – залётных – боится: знает, что они и мокрым не погнушаются. И Анзора она уважает, потому их с Бзиком терпит. Но только они уедут, Фила мелкую сгноит, так опустит, что её бездомные шугаться станут.
А уезжать надо было срочно. У Михо цацки рыжие забирать и валить. «Менты кого в Нижнем пасли? – Мама в майке и спортивных штанах на кухне сидел, рассуждал и дымом пускал кольца. – Может быть, Михо их сдал, и то засада была? Разузнать можно, но времени не хватить может».
– Что ты там пищеш? – спросил он и кивнул на тетрадь, в которой Фила красной ручкой чёркала.
– Бл..дская бухгалтерия, – неглядя, отмахнулась она.
Из коридора донёсся смех и голос Бзика: «Стой! Куда пабэжала?»
– Мам Фил! – в кухню ворвалась его маленькая шлюшка в коротеньком, наспех запахнутом, халактике. – Я тебе забыла сказать…
– Ты как разговриваешь, шалава?! – Фила вскочила и дала мелкой затрещину.
Девка выронила измятую бумажку.
– Э, Фила, что дэлаэш? – Бзик, в одних трусах, вбежал в кухню, спрятал мелкую себе за спину и грудь выпятил.
– Бзик, идиот! – Мама встал перед ним. – Что ты её тут трахаешь? Иди с ней в бордель и там трахай. Или снимай квартиру! Устроил тут!
– Ладно, Мама, разберёмся! – Бзик рукой с растопыренными пальцами в воздухе большой круг очертил.
– Тебе башню совсем снесло! Разбираться у Анзора будешь! – устало сказал Мама и на табурет опустился.
– По-русски говорите, черти! – Фила шлёпнула ладонью по столу.
– Мам Фил, – жалобно проблеяла мелкая из-за спины Бзика, – ну там тётка приходила, на ту квартиру…
– И чё?
– Сказала, что учительница Хонина. Ну, почему он в школу не ходит, спросила, и к ней на уроки… что-то такое.
– А ты?
– Я у неё телефон взяла. И что ты сама ей перезвонишь, сказала. Не надо было?
– Было. Давай телефон!
– Да вот, уронила… Только что, – мелкая выглядывала из-за Бзика и, видимо, опасаясь выйти, осматривала пол.
– Эта, нэт? – Мама достал клочок бумаги с цифрами из-под своего табурета.
– Да-да, это он! – засияла мелкая и едва заметно подтолкнула Бзика к двери.
Тот включился будто. Утащил её стремительно в одну из комнат и дверь захлопнул.
– Когда вы уже свалите, Мама? – Фила жалостливо скуксилась.
– Э, как тэбе не нада, валитэ! – Мама вяло возмутился.
Они замолчали и прислушались к приглушенным прерывистым девичьим стонам. Фила прикрыла кухонную дверь и подошла к Маме.
– Мамчик, – она, с силой нажимая, гладила его плечи и шею; дыхание её участилось.
– А… – Мама, сдаваясь, тяжело выдохнул, и развязанный им пояс Филиного халата соскользнул на пол по синему шёлку с белыми лилиями.
Мама откинул полы халата в стороны, обхватил Филу за талию и усадил её верхом к себе на колени. Фила обняла его за шею и голову запрокинула. И он уже готов был к Филиной груди припасть, как взгляд его на номер телефона упал – бумажка эта рядом на столе лежала.
– Стой, Фила, падажи!
– Мама! – Фила вскрикнула, и глаза её исполнились ужаса.
– Да памалчи, жэншина! Чей эта номэр? Что щас сказала эта… твоя… э… дзевушка? – Мама тыкал указательным пальцем в бумажку.
– Мама, да какого… – последние следы нежности исчезли, и Фила снова превратилась в змею. – Тебе прям щас вот надо, да? Училка это Хонькина! Да пошла она в…
Разгневанная Фила схватила бумажку, изорвала её и все обрывки в окно выбросила. Ударила кулаком по оконной раме и замерла. Через несколько секунд успокоилась и украдкой на Маму посмотрела, мол: «Косяка дала, да?»
– Что ты злая такая, м? – Мама головой покачал.
– Тебе нужен был этот номер? – в голосе Филы слышалось, что она ищет примирения. – Ну, прости, Мамчик! Завёл ты меня… И такой облом, – Фила сделала капризное лицо и, поворачивая плечи из стороны в сторону, хлопала себя по бёдрам.
– Эта номэр тэстя Михо, – Мама поднял брови и вытянул шею вперёд.
– Да ты чё! – Фила подпоясалась, поправила ворот и села за стол напротив Мамы. – Это точно?
– Да. Я его наизуст знаю, – Мама прикурил две сигареты и протянул одну Филе.
Фила сигарету в длинный мундштук вставила и попыхала вхолостую, раскуривая.
– На уроки к ней, говорит… – задумалась Фила. – Это ж Лидка, значит, Мишкина свояченица. Зинка, выходит, к ней малого таскала математикой заниматься.
Мама встал и подошёл к окну. Дверь внезапно открылась и появился улыбающийся Хоня. Он держал в охапку большого оранжевого медведя с золотистой тесьмой на шее. Около Филы встал, смотрел ей в глаза и, как казалось, что-то сказать хотел. Обритую под ноль голову Дениса покрывали швы под пятнами зелёнки.
– Дэныс! – позвал Мама.
– Да он ни хрена не нямлит, – Фила брезгливо скривила рот, развернула пацана за плечо и сильно толкнула к Маме:
– На вот, возьмите его с собой. Он там бывал часто… Для отвода глаз. Щас пиковым на каждом шагу ксивы ломают. Война… Вы когда идёте-то?
Хоня уронил медведя и только потому сам не упал, что упёрся руками в Мамин живот.
– Узнаэш, када вэрномса, – ответил Филе Мама и стёр большим пальцем в уголке Хониного глаза слезу.
Денис смотрел Маме в глаза, но взгляд будто насквозь проходил. Мама ещё несколько раз медленно пальцем по детской коже провел.
– Я же его отца убил, – прошептал он.
– Что ты бормочешь, Мамчик? – Фила сидела, закинув ногу на ногу и Денис как раз около её ноги стоял. – Хоня, пошёл к себе в комнату! – пнула она его.
Хоня не сдвинулся с места, ещё шире улыбнулся и в углке глаза снова слеза заблестела. Мама поднял медведя и помог Хоне обхватить игрушку. Пацан развернулся и потопал в коридор.
– Он что, так и будэт?
– Без понятия, – фыркнула Фила. – Мне это по нулям как-то. Щас, так и быть, потерплю, швы ему снимут, и сдам в приют, с глаз подальше. – Фила поскребла халат, сокрушенно разглядывая жёлтое пятно на лепестке лилии. – Мне убогих кормить – не канает.
«Разве волк себя волком чувствует? – думал Мама. – Если себя волком чувствуешь, значит, ты не волк на самом деле. А кто тогда? Не слишком поздно выяснять?»
…
– Здраствуй, Мища! – Мама подошёл к незадачливому владельцу револьвера вплотную.
– Здравствуй, Мама! – кряхтя, ответил Михаил.
– У нас нэт врэмя! Ты должен много! Луче адать, на воле жизни тэбе нэ будзэт, а на киче вабшэ вилы, – Мама большим пальцем по горлу провел.
– Должен? На киче? – Михаил извивался, пытаясь освободиться. – Я же вам сказал, где золото искать, ребят!
– Ест, ест рыжьё. Его мэнты нашлы. В разбитой фурэ.
Михаил застонал и стал биться, тужась и толкая стол грудью.
– Анзор знат хочэт, када дзэньги будут? Мы тэбя искат не будзем, тэбя мэнты бистра найдут, када знат будут как ты тэстя падставыл! – Мама скривился, будто лимон надкусил.
– Лучше к ментам… – Михаил выбился из сил.
– Думаэшь, мы тэбя убём? Нэт! Будэш атрабатыват. На киче пэтухам завидават будэш. Твою баруху в Турцью прададзим. Бзик!
– Щас мы тэбе вэки атрэжем или губи, – Бзик раскрутил в руке нож-бабочку. – Будэш Михо-красавэц.
– Нет-нет-нет-нет! – Михаил сучил ногами под столом. – Есть, есть у меня! Есть у меня! Денег нет, есть драгоценности – украшения там… золотые, камни… ну, можно хорошо продать. У тестя в Питере! В квартире…
– Что ты за… Бзик, как по-русски «мразь» будет?
– Откуда я знаю. Я что… этот… филолох?
– Вроде, пока не похож.
– Что? Что я за? Что я за это хочу? – Михаил пытался в темноте вглядется Маме в глаза.
– Ты больше не можешь ничего хотеть! Слов нет таких ни в одном языке, ни на одной фене, чтобы сказать, кто ты есть! Старик тебе доверяет, дочь за тебя отдал! А ты его за хлам продал! – Мама потрясал кулаками и слюной в лицо Михаилу брызгал. – Дочку не пожалел свою, снимал её на камеру с этой… газетой…
– Ха! Филини! – усмехнулся Бзик.
– Хуже! … да где ты этой фене научился, Бзик, в Салехарде или в Кутаиси?
– Мама, что ты говоришь? – Михаил напрягался и морщился. – Я не понимаю по-грузински.
– Аткуда у нэго тваи цацки? – Мама выставил раскрытую ладонь и направил пальцы Михаилу в нос.
– Не у него, он про них не знает. Мы… это… когда с женой… ну, после свадьбы жили у них, я спрятал. В кладовке… там, под полом.
– А здэсь, в Ныжнэм, нэт у тэбя? – Мама недоверчиво голову наклонил.
– Здесь… Есть… тоже.
Мама услышал знакомый короткий скрип ступеньки крыльца.
– Каво ждош? – насторожился Бзик.
– Никого не ждёт! Ноги! – рявкнул Мама и метнулся к двери в углу комнаты.
Бзик бросился за ним и, когда с Михаилом поравнялся, ножом по верхней губе его полоснул, под самым носом почти. Как Михаил отплёвывает кровь и рану зажимает, Мама не видел, слышал только за спиной стихающий скулёж и крики: «Работает ОМОН! Бросай оружие! Руки за голову! Всем лежать!»
…
В парадное дома номер двадцать три по Захарьевской улице, снаружи украшенное статуями крепких полуголых мужиков, вошёл сантехник. «Очень похож», – Мама улыбнулся. Он неспешно шагал по другой стороне улицы и наблюдал. Чему радовался больше, он не знал – умению Бзика линять, или что близился конец всей бороде. «Как мальчишка! – Мама своим ощущениям удивлялся. – Дело не закончено, какая может быть радость?» Но ничего с собой поделать не мог. Гладко выбритые щёки просили поцелуев, весеннее солнце уговаривало снять замшевую кепку-восьмиклинку, а теплая ладошка Хони, семенившего рядом и державшего Маму за руку, даром давала ощущение собственной значимости, за которое всю жизнь приходилось драться.
– Давно тебя не было! – Когда они вошли в парадное, им встретилась пожилая женщина. Она разулыбалась Хоне: – Сегодня с папой? А то всё с мамой, да с мамой…
Мама делано улыбнулся из-под кепки и Дениса вперёд подтолкнул, чтобы общительная тётя Хониного пустого взгляда не заметила и не поняла, что его улыбка к её словам не относится. «Надо всё этим старухам! Чуйка у Филы-змеи, как нерв под ногтем». Когда к двери подошли, Мама надел перчатки и согнутым пальцем по замку постучал. Бзик открыл дверь изнутри, и они с Хоней проскользнули внутрь.
– Стой здэс! – Мама пальцем Хоне пригрозил и на мгновение ему показалось, что во взляде пацана жизнь появилась, и улыбка не бессмысленной стала. – Бзик, инструменты, не тяни резину!
– Гляди, птица, будто понимает, что чужие, – Бзик показал на бьющуюся в клетке канарейку.
Мама быстро обошёл комнаты и открыл кладовку. Бзик достал фомку и аккуратно поднял паркет. Под ним в фанере люк обнаружился. Между лагами перекрытия в полиэтиленовых мешках лежали цинки из-под патронов. Двенадцать штук всего.
– Перегружаем? – Бзик разворачивал сумки «мечта оккупанта».
– Давай, быстро!
В цинки были утрамбованы золотые украшения с камнями и без. Один цинк доверху был долларами набит.
– Бзик, смотри, – Мама постучал пальцами по полиэтилену, – он совсем Ермолай: говорил, что денег нет здесь. – Пустые цинки обратно суй и закрывай! – он показал на пол. – Я пока бардак наведу и что-нибудь из шмоток возьмём подороже.
– Зачем бардак? У нас ключи ведь: закроем и уйдем в тихую. – Бзик плечами пожал.
– Потом узнаешь, – помедлив, сказал Мама.
– Звонить парням? – Бзик показал Маме сотовый.
– Скажи, пять минут.
– Понял, – Бзик набрал номер. – Пяц минут, у падэзда, – скомандовал он в трубу и дыру в полу заделывать принялся.
Мама в сумки положил ещё кое-что из хозяйского барахла. Дверцы шкафов пораскрывал и вещи разбросал.
Внизу уже ждал микроавтобус. Задние двери раскрылись, и крепкий парень принял сначала сумки, потом Хоню и Маме с Бзиком помог забраться, хотя они и сами справились бы. Все на пол уселись, и машина проворно тронулась.
– Харащо, ты у дэда ключи срысавал тагда, – Бзик на встретившего их парня смотрел, – щас с замком бы вазылис.
