полная версия

Леонид Алексеев
Канарейка

Полная версия

Зинаида

Возвращаясь из рейса, Зина подгадала время и смогла, как ей изредка удавалось, заехать по дороге за сыном в школу. Как обычно в таких случаях, предвкушая Хонину радость, она остановилась рядом в переулке и ждала окончания уроков. Как только дети высыпали на улицу, она включила вторую «черепашку» и её трёхосный «Петька»¹ – здоровенный американский тягач – медленно выполз на дорогу перед школой. Напротив школьных ворот Зина остановила машину, легла на сиденья и толкнула пассажирскую дверь. Секунды через три снаружи послышалось сопение, и появилась голова Хони:

– Привет, ма! – он карабкался в кабину, стараясь показать, что восхождение не стоит ему никаких усилий.

– Привет, Дениска! – Зина не помогала ему по его же просьбе: чтобы не смазать впечатление.

Хоня захлопнул дверью и резко выглянул в окно. Зина усмехнулась: он делал так каждый раз, чтобы увидеть восхищённые и завистливые взгляды одноклассников. Машина тронулась.

– Ма, а нельзя побыстрее? – Хоня ёрзал на сиденье и заглядывал в боковое зеркало, пока школа не срылась из виду.

– Нет, Хонечка, здесь нельзя. Места мало и дорога плохая, – Зина энергично крутила руль и то и дело притормаживала. – А у школы нельзя… Потому что у школы.

Грузовик пыхтел пневматическими тормозами, ворчливо переваливаясь на ямах и рытвинах. На хороших дорогах машина летела птицей, но по дорогам, для которых её построили, Зинаиде выпадало ездить нечасто. Сиденья же в кабине располагались очень близко к передней оси, над колёсам практически, и каждая кочка отдавала Зинаиде в позвоночник через чудовищно жёсткую подвеску. Поэтому, гоняя по стране длинномеры, она от напряжения так выматывалась, что к концу рейса ей хотелось лишь поскорее вернуться домой и спать, спать, спать.

– Ма, мы домой или к тёте Томе? – Хоня открыл пакетик с чипсами.

– Заскочим к тёте Томе. На пару минут, не больше.

– А, хорошо. Мне учебники надо взять. Может, все… Ты когда опять уедешь?

– Да пока не знаю. Бери все. Довезём, я думаю, – Зина улыбнулась и обвела кабину поднятым указательным пальцем.

– Ма, а чего тётю Тому Филой зовут?

Зина не могла рассказать Денису историю про пьяного богатого торчка, клиента борделя тёти Томы, который напился и обдолбался до поросячьего визга. И визжал он задом наперёд:

– Амот, я юанз юовт юилимаф! Улго… филах.

Пришли два водителя, насовали ему под микитки и поволокли к выходу. Клиент притих и только хрипел: «Фила, Фила». Кличка и прилипла. С тех пор прошло лет двенадцать, наверное. Тамаре тогда было около тридцати. Она ещё не развелась с турком по фамилии Халифоглу и не отсидела пять лет за организацию притона.

– Кто её так зовёт, Хонь?

– Дяденьки и тётеньки там, на другой квартире. Там много места и весело! – Хоня хохотнул.

– Она что, тебя берёт… – у Зины чуть не вырвалось «на работу».

– Тётеньки её зовут «мама Фила» или «мамочка», представляешь? Но они же не могут все быть её дочками? – искренне удивлялся Хоня.

– Ну, да, не все, конечно, – от негодования Зина воткнула не ту передачу и из-под днища послышался металлический стрёкот.

Брат матери Зинаиды, дядя Денис, отец Тамары, часто приглашал сестру с семьей на свою дачу под Ленинградом. Зина любила дядю, почти как отца. А Тамарой – дерзкой и своенравной девицей – в детстве восхищалась, хотя разница в десять лет и не способствовала их тесной дружбе. Потом родители Зины уехали в Тынду, где она и прожила с ними пока не вернулась в Ленинград поступать в университет. Но вместо учебы вышла замуж за Хониного отца. С началом перестройки они закрутили кое-какой бизнес и хорошо заработали. Купили тягач. Зина и сама не заметила, как втянулась в дальние перевозки, работая, когда с мужем, а когда и в одиночку. Поначалу, бывало, на трассе она любила подбодрить тех, у кого ломались машины поговоркой: «Дело было не в бобине!» Продолжения она не знала, и над ней частенько потешались. Теперь-то она знала весь шофёрский фольклор от начала и до конца, но «Бобина» закрепилась за ней, среди дальнобойщиков, и как прозвище, и как позывной в разговорах по рации. Жизнь, вроде, шла безбедная и без бед, но со временем муж Зинаиды, пресыщенный семейной жизнью, стал погуливать, иногда пропадая на несколько дней. Завел любовницу и вскоре потребовал развода. Зинаида не протестовала, но её благоверный не успокоился. Он вознамерился оставить себе и машину, и квартиру. Неизвестно, чем кончилось бы дело, не появись снова Тамара. Какие уж связи она подключила, Зина не уточняла, но только муж её вдруг оставил ей всё имущество, включая тягач, и, как ей сказали, уехал на заработки на Дальний Восток.

Тамара – невысокая крашеная блондинка с острым носом и мешочками под глазами – открыла дверь и, не дав Зине заговорить, затолкала их с Хоней в комнату, где Хоня обычно жил, пока мать бывала в рейсе. Тамара поднесла палец к губам и сдвинула брови: «Тс!» Поправила синий шелковый халат с белыми лилиями, затянулась сигаретой «Астра» через длинный чёрный мундштук и пошла к кухонной двери, через матовое стекло которой угадывались несколько фигур.

– Это дяденьки – грузинцы, они уже приходили, – прошептал Хоня.

– Грузины, – улыбнулась Зина, но секундное веселье сменилось тоскливым предчувствием.

Дверь на кухню за Тамарой закрылась неплотно и некоторые слова из разговора доносились вполне отчётливо. Пока Хоня собирал учебники, Зина прислушалась.

– Вы сами не ходите, – говорила Тамара, – найдём русских хлопцев. Сейчас спортсмены в стаи посбивались, не проблема.

– Каргад, – ответил мужской голос.

– По-русски говори, чёрт! – Тамара повысила голос.

– Харащо, – раздражённо повторил тот же мужчина.

– Машину нашли? – продолжала Тамара.

– Ара. Нэт, в смисле, – ответил другой мужчина.

– Ладно, найдём. Так, ты с ними пойдешь и будешь с ним говорить.

– Мам Фил, да я боюсь! – протянул молодой женский голос. – Как говорить? И этих тоже боюсь.

Раздался шлепок пощёчины.

– Сходишь с ними, я сказала! Потом можешь домой ехать. А будешь артачиться, паспорт твой сожгу и сделаю так, что будешь везде мёртвой числиться. Мочалить тебя будем пока не сдохнешь.

– Э, хватыт, ес укве метисметиа! – возмутился один из мужчин.

– Молчи, чёрт нерусский! Вот бумажка, выучишь наизусть. Сделаешь, и всё будет взаимно нежно и обоюдно ласково. Поняла?

– Поняла, – послышались отрывистые всхлипы.

– И смотрите, не убейте его там.

Как только Тамара проводила гостей, Зина выплеснула на неё гнев:

– Ты что, берёшь его в свой… – на этот раз она чуть не ляпнула «бордель».

– Завали хайло, дура! – гнусаво прошипела Тамара, больно сдавила Зине локоть и увела на прокуренную кухню.

– Пусти ты! – Зина рывком освободила руку и села на табуретку.

– Да не ёрзай, девочка! Я тут вожусь с твоим щенком, а ты мне ещё предъявы кидаешь! Если бы отцу не обещала за тобой смотреть, выкинула бы на…

Зина вскинула голову, но промолчала.

– Он у тебя в математике алмазно сечёт. Знаешь, хоть? Подбил мне бабки – ништяк! – тон Тамары смягчился.

– Какие бабки, Господи? – Зина обмякла. – Тома, у тебя ведь тоже сын. Зачем ты моего впутываешь в свои… – она махнула рукой и отвернулась.

– Сын у меня. Где он, сын этот? Свинтил к папаше в Турцию. Ни письма, ни звонка.

– Не удивляюсь, – обижено буркнула Зина и оттолкнула от себя переполненную пепельницу.

– Короче, хватит сопли жевать. Работёнка тебе есть. В Финляндию будешь ездить, металлолом возить. Вот номер. Фирма «Гемтрест» называется. Позвонишь, перетрёшь. Чтоб там всё – обоюдно ласково. Скажешь, от Ичакова.

– Кто это?

– А тебе, не всё ли равно? – Тамара в упор смотрела на Зину.

– Погоди, я запишу, – Зина огляделась в поисках ручки или карандаша.

– Так запомнишь, – Тамара, наклонилась к Зине. – Сегодня одной уже записала. Фила вам не сценарист.

Зина почувствовала скуку и, глядя сестре в лицо, подумала: «Волчица. Даром, что глаза не жёлтые».

Дмитрий Игнатьевич

Пока начальник Первого отдела выводил каракули, разложив бумаги на ящиках с «колокольчиками», начцеха с вялым раздражением отчитал Дмитрия Игнатьевича и Гену:

– Так, Дима, резать с завтрашнего дня будете на улице. Хватит тут цирк устраивать. И что вы тут нагородили? Разэтовайте давайте! – он брезгливо потряс рукой, указывая в сторону стапеля.

– Сделаем, – Дмитрий Игнатьевич понял, как тяжело быть актёром, особенно, когда не знаешь какую эмоцию играть.

– Почему у тебя недопущенный пацан краном управляет, м? Нет, а если бы смертельный исход получился? – видно было, что начцеха и рад бы закончить нравоучение, но вынужден продолжать – и другим в назедание.

Но у Дмитрия Игнатьевича от возмущения кровь прилила к голове. Он подошел вплотную к начцеха и зашипел ему на ухо:

– Ладно тебе волну гнать! А то ты не знал, кто, где и какую работу работает.

– Да ты… – начцеха пытался отстраниться.

– И кто, и сколько получает, – Дмитрий Игнатьевич съакцентировал последнее слово.

– Убрать сегодня! – рыкнул начцеха, подмахнул составленные начальником Первого отдела акты и ушел.

– Вон, банщик идет, – один из токарей кивнул в сторону проезда, где появился зам начцеха по производству, непосредственный начальник Татьяны. – Сейчас Таньку отпарит!

Мужики радостно принялись склонять шутку, подходя по очереди расписываться в экземплярах акта.

Близился конец рабочего дня и к станкам уже никто не возвращался, а некоторые под шумок потянулись в раздевалку. Татьяна деловито делилась с начальником планами:

– Надо вот эти пять ящиков везти обратно и все изделия перепроверить.

– Та, пагади, Татьяна, – все невольно прислушались к его южнорусскому говору. – Ты их пащитала?

– Да. Все на месте. Но они же могли…

– Та я тя умаляю! Шо с ними будет? А если шо, их на месте спишут. Но вераятнасть ноль целых, хрен десятых. В экспедицию вези и не сикутись.

Охранник и разнорабочий навалились на поручень тележки и «колокольчики» продолжили путь, как будто ничего не произошло.

– Давай, Генка, шуруй домой, – Дмитрий Игнатьевич устало поднял бачок, где лежал «колокольчик».

– Но ведь начцеха сказал…

– Не бзди, – Дмитрий Игнатьевич начал закипать, – завтра погрузчиком зацепим и выволочем на улицу целиком. Дуй домой, говорят. Я тоже сейчас иду.

Гена поплёлся по проезду, вытирая руки о брюки спецовки. Дмитрий Игнатьевич зашёл на ближайший сварочный пост, переложил «колокольчик» в карман робы, достал из ящика верстака строительный нож с выдвижным лезвием и прихватил электрод. Сквозь усталость снова начала пробиваться тревога. В раздевалке Дмитрий Игнатьевич подождал пока народ немного разойдется и, как только стало потише, аккуратно, не доставая медведя из шкафчика, вынул его из целлофана. Надрезал снизу шов задней лапы, запихнул внутрь «колокольчик» и постарался протолкнуть его как можно глубже, помогая себе электродом и время от времени ощупывая игрушку. Убедившись, что колокольчик плохо прощупывается, Дмитрий Игнатьевич убрал медведя обратно в пакет и сел на скамейку. «Если будут жамкать, найдут, это уж к бабке не ходи, – Дмитрий Игнатьевич потёр бровь. – Но сегодня, вроде, ребята дежурят, которым я медведя показывал и про деньрождение Зойкино врал. Борщ ему ещё понравился, как пахнет. Привет передавал. Жене… Эх, мам Зой, мам Зой… Может, проскочу?» Дмитрий Игнатьевич несколько раз проиграл варианты будущей сцены на проходной, и каждый раз она заканчивалась выпотрошенным медведем и найденным «колокольчиком». Дмитрий Игнатьевич кое-как встал, дотянулся до шкафчика и достал упаковку валидола. «А по-другому всё равно никак. Обратную полярность поздно включать. Бежать некуда. Помереть бы. Но тоже нельзя», – подумал он и быстро переоделся.

На проходной, мимо пульта охраны, медленно струилась вереница рабочих. Дмитрий Игнатьевич встал было в очередь, но, разглядев охранников, отошел в сторону. За стойкой сидели совершенно неизвестные ему парни. По вискам, как будто шлакоотбойным молотком, лупила мысль: «Шансов – ноль! Шансов – ноль!» Дмитрий Игнатьевич вернулся в раздевалку и бросил медведя на пол: «К чёрту! Пойду завтра в «Гемтрест» и прямо в лоб и спрошу… Стоп! Тем борщ понравился, – Дмитрий Игнатьевич посмотрел на потолок. – А этим, значит, не понравится… Так и не надо! Вот и не надо! Он и мне уже не нравится». За неделю Дмитрий Игнатьевич устал от Лидиного борща и сегодня взял в столовой пельмени, почему-то розовые, и прозрачный компот, названный Геной «баночным ополосом». Зато теперь, встряхивая термос, Дмитрий Игнатьевич прислушивался, как внутри плещется решение. Он поднял медведя, погладил хрустящий целлофан и нарочито ласково пристроил игрушку на скамейке. На секунду он остановился, прислушиваясь к своему организму, и направился в туалет.

На проходной остались только охранники и Дмитрий Игнатьевич. Охранник постарше сидел за пультом и нажимал кнопки, всматриваясь в два помигивающих монитора. Его молодой напарник стоял и листал толстый служебный журнал.

– Что, дед, ночевать остаёшься? – хамовато спросил молодой, когда Дмитрий Игнатьевич подошел к стойке.

– Добрый вечер! – хотел он улыбнуться.

– Пропуск давай! – потребовал молодой, с усмешкой взглянув на медведя.

Дмитрий Игнатьевич отдал пропуск и поставил на стойку сумку.

– Ой, лучше не открывайте, – поморщился он, когда охранник потянулся к торчащему из сумки термосу. – Там у меня борщ пропал. Простоял несколько дней. Надо было вылить. Забыл я…

Охранник, продолжая усмехаться, уверенно открутил крышку термоса и по инерции уже хотел заглянуть в горловину, но тут его как взрывной волной ударило:

– Что за вонь, дед? На хрен! – молодой пытался говорить и одновременно задерживать дыхание. – Ты что туда…

Беднягу заткнуло рвотным позывом.

– Что ещё за черти на карусели? – подключился к беседе второй охранник. – Убирайте это отсюда, – он посмотрел в лежащий на стойке пропуск, – Красенков, быстро убирайте и давайте сюда медведя.

– А, медведя. Сейчас, момент, – Дмитрию Игнатьевичу показалось, что время стало вязким.

Он сделал движение, будто хочет перекинуть пакет с игрушкой через термос. Но пакет «случайно» зацепил его, и тот полетел за стойку, выплёскивая содержимое на всё, что попадалось на пути. Особо проворные капли долетели и до брюк молодого охранника.

– Дед, сука! – заверещал он, осматривая свою форму.

Его старший товарищ самоотверженно бросился на борьбу за жизнь журналов, бумаг и пульта, к которому хищно подбиралась зловонная лужица цвета марсианских пустынь.

– Дед! – не унимался молодой. – Ты сейчас вылизывать будешь тут… Нет, ну ты глянь!

– Хорош визжать! – второй охранник одёрнул напарника. – Иди-ка, посмотри, не ушла уборщица… Как её…

– Тётя Роза, – подсказал Дмитрий Игнатьевич.

– Да, иди позови её. А вы…

– Я понял, извините! – Дмитрий Игнатьевич не заставил себя упрашивать. Он схватил термос, пропуск и медведя и выскочил на улицу.

Сколько времени он шёл пешком, Дмитрий Игнатьевич не помнил. Придя в себя, он еле-еле добрёл до ближайшего телефона-автомата:

– Алло, Коля? Как хорошо, что ты дома! Ты меня не заберёшь? Что-то мне плохо.

– Каэш, Гнатич! Ты где завис?

– Я… – Дмитрий Игнатьевич огляделся, – на углу Науки и Ковалевской, тут…

– Ничё се, тя черти носят! Лан, ща подтянусь. Присядь куда-нить, не падай.

Дмитрий Игнатьевич проглотил очередную валидолину, обнял одной рукой медведя, другой сумку и примостился на одинокой грязной лавке. Думать ни о чём не хотелось. Хотелось спать. Вокруг гудел и ворочался в пятничной вечерней суете апрельский город, роились пешеходы и перекликивались машины. Дмитрию Игнатьевичу казалось, что он смотрит на размытую пёструю мозаику через толстую стеклянную стенку тесного аквариума, и что к нему ни эти цвета, ни эта жизнь уже не имеют никакого отношения. И только с далёкого дна аквариума поднимаются пузырьки. В тех, что побольше – воспоминания, в маленьких – обрывки мыслей. Вот Зоя Андреевна – покойница – молодая совсем, с маленькой Лидой на коленях. Лида всю жизнь о чём-то шушукалась с матерью. Увидит Дмитрия Игнатьевича, замолчит. Вот Лида говорит, что бросила этого своего спортсмена – Павлика. Вот беременная Кристина выходит замуж за Михаила. Дмитрию Игнатьевичу он сразу понравился: образованный, деловой. Вот «колокольчики» увозят по неизвестным адресам. «А там их могут положить на склад и не вспоминать годами, – от приступа тоски Дмитрий Игнатьевич зажмурился. – И напрасно, тогда, я выпил столько валидола». «Эх, как я сразу не понял, – он сокрушенно опустил голову. – Надо было как-то так сделать, чтобы Танька увезла-таки «колокольчики» назад, в «баньку». А теперь поди знай, когда и где их пересчитают в следующий раз».

Дмитрий Игнатьевич и сам не понял, заснул он или просто глубоко задумался, но вдруг он вздрогнул, сознание включилось, вокруг стало шумно, и он понял, что его трясёт за плечо Джинтоник:

– Эй, Гнатич! Ты живой? Слышь?

– Да-да, Коля, живой, живой.

– Может, тя в больничку закинуть, а? Чёт ты доходной какой-то.

– Нет-нет, домой меня отвези, – Дмитрий Игнатьевич почувствовал унизительную зависимость от Николая.

Джинтоник усадил Дмитрия Игнатьевича на заднее сиденье «копейки» с тонированными стёклами. В салоне горели разноцветные лампочки непонятного назначения и громко выл шансон: «Таганка, все ночи, полные огня. Таганка, зачем сгубила ты меня?»

– Коль, ну что это, какая таганка? – укоризненно возмутился Дмитрий Игнатьевич, показывая пальцем на магнитофон.

– Ага, понял! – Джинтоник поменял кассету и по салону разнеслось душещипательное: «Разведены мосты. Разведены дороги. Это Кресты, это Кресты и разлука для многих».

– Пуф! – Дмитрий Игнатьевич шумно выдохнул и бессильно махнул рукой.

Пока ехали, он нашел в кармане куртки бумажку с телефоном Михаила, и у дома, выйдя из машины, попросил у Джинтоника сотовый.

– А… Миша? Это папа. Не спишь ещё?

– Нет, не сплю. Здрасьте, Дмитрий Игнатьевич.

– Привет-привет! Слушай, как там девочки наши, ты им звонил?

– Да, звонил, нормально всё. У Вас как? Выходили на связь эти, с металлоломом из «Гемтреста»?

– Нет, Миш, больше я их не видел. Думал, ты с ними как-то договорился уже. Но, ты знаешь, мой… этот… ученик, можно сказать, видел, как они какой-то прокат грузили прям из офиса. Как ты думаешь, мне им сказать об этом?

– Скажите, скажите, – отвлеченно ответил Михаил.

– Так а ты с ними как, не уладил?

– Скоро, папа, уже скоро.

– А, ну, хорошо, Миш. Давай, тогда. Я тебе перезвоню ещё.

– Да, папа, пока!

Дмитрий Игнатьевич отдал телефон Джинтонику.

– «Перезвоню! Перезвоню!» – передразнил его Николай. – К хорошему быстро привыкаешь! Да, Гнатич?

– И к плохому тоже… Спасибо, Колян!

Дома Дмитрий Игнатьевич швырнул медведя на банкетку в холле и попросил Лиду, как у нее будет время, убрать его подальше:

– Зойка приедет, ей подарим, – объяснил он появление мягкой игрушки.

– Ладно, спрячу, – пообещала Лида. – Канарейка очень нравится моим ученикам. Одному, во всяком случае, точно. Стоял сегодня, смотрел на нее, мать насилу увела.

– Хм, – Дмитрий Игнатьевич подошел к клетке, – еще недели нет, как она у нас, а уже, смотри-ка ты, разъелась пичужка.

От ужина Дмитрий Игнатьевич отказался. Он закрылся в комнате, повалился на диван, в чём был, не раздеваясь, и мгновенно заснул.

Лида

Поиск своей фамилии в списках поступивших для Лиды был чистой формальностью. Она шла в приемную комиссию, не испытывая тех эмоций, которые обычно захлёстывают абитуриентов. С утра она надела тёмно—бирюзовое платье в белый горох и с белым кушаком, новые босоножки под цвет платья и, в знак окончательного прощания с детством, подвела глаза чёрным карандашом. Укрепив в волосах заколку-крабик и мотнув для верности головой, Лида щелкнула по носу, крутившуюся рядом Кристину:

– Улыбнись, не похороны.

– Ты красивая! – Кристина подняла большой палец и надкусила яблоко. – Везёт тебе.

– Потерпи. Через три года и тебе повезет. Пока!

Лида подхватила белую блестящую сумочку и исчезла за дверью.

Абитуриенты плотно облепили стенд со списками, так что он походил на осиное гнездо. В воздухе, пропитанном напряженным ожиданием, сквозь гул десятков невнятных голосов, слышались возгласы ликования и разочарованные стоны. Лезть в толпу Лида посчитала ниже своего достоинства и уже собралась пройтись по зданию института, как вдруг сзади её окликнул знакомый голос:

– Привет, старуха! Не боись, поступила! Я посмотрел уже.

От неожиданности Лида прикрыла глаза, приподняв брови.

– Я знаю, Паша! – она повернулась и бросила на одноклассника взгляд, полный наигранного пренебрежения.

Павел явно рассчитывал, что она скажет больше. Но Лида молчала и наслаждалась смесью восхищения и робости в его глазах. Павел стушевался:

– Ты сегодня прям такая… – в его голосе звучало искреннее смущение.

– Я всегда такая, – Лиде на мгновенье представилось, что она учительница, а Пашка её нашкодивший ученик.

– И я тоже поступил, – к Павлу вернулось самообладание.

– Поздравляю! – за безучастной интонацией Лида хотела скрыть от Павла желание говорить с ним. И чтобы сомнений не осталось, попыталась уйти, проскользнув мимо него. Но Павел пристроился рядом:

– Буду с тобой на параллельном потоке учиться, – от радости его лицо светилось.

– Ты же в институт физкультуры собирался? – в голосе Лиды снова звучали пренебрежительные нотки.

– А, без разницы. И тут ближе.

– К чему? К дому, что ли? Разница километра полтора, – обосновала Лида слабость Пашиного аргумента.

– Не к чему, а к кому, – театрально уточнил Павел. Видимо, хотел сказать многозначительно, но в последний момент застеснялся.

– Да-а? – с деланным удивлением протянула Лида. – И к кому же, интересно?

– Старуха… – Павел преградил Лиде дорогу.

– Так, Рыльцев, закончили! – Лида выставила вперёд ладонь. На мгновение она представила, как рука касается Пашиной груди, и её щёки вспыхнули. Она резко сжала кулачок: – Мы уже говорили. Тема закрыта!

Лида отшагнула назад, развернулась и быстро пошла прочь.

Лида и Павел учились вместе с первого класса. В семье Павла все были спортсменами – отец тренировал борцов, а мать, мастер спорта по гребле, работала в одной и из спортивных школ. Сам Паша, пройдя через несколько видов спорта, остановился на боксе и к окончанию школы имел второй спортивный разряд. Он планировал идти по стопам родителей и стать либо тренером, либо учителем физкультуры. Поэтому пятерки он получал только по физре и по биологии.

Когда для Лиды вопрос, нравится ли она мальчикам, стал не просто фигурой речи, она с удивлением обнаружила, что Паша проявляет к ней настойчивый интерес, и – это её вообще ошарашило и на некоторое время выбило из привычной колеи – он для неё тоже не просто мальчик из класса. Ничего, впрочем, необычного. Дружили. Гуляли по вечерам, ходили в кино, Паша приглашал её на соревнования. Стал называть её «старухой». Но всё закончилось, когда выяснилось, что Паша категорически не нравится Лидиному отцу. Лида пригласила Пашу на свой день рождения, а Дмитрий Игнатьевич после назвал его бесперспективным прыщавым балбесом с железными мускулами и деревянными мозгами. Правда, говорил он это матери Лиды, но Лида услышала и на дружбе с Павлом поставила крест. Конечно, полностью исключить контакты с ним она не могла, но в общении стала холодна, и вне школы они больше не встречались.

Весь первый год учёбы в институте Павел не оставлял попыток вновь сблизиться с Лидой. Но она по-прежнему оставалась непреклонной. Когда осенью ездили в колхоз, их группы всегда работали рядом, или на том же поле, или на соседнем. Павел прибегал, улучив минутку, балагурил с её новыми подругами и со всеми ребятами из её группы подружился. Зимой дарил ей цветы. Она морщилась, но букеты брала. А потом стояла, уткнувшись лицом в полураспустившиеся бутоны, прежде, чем выбросить их в урну. Иногда Павел привязывался и провожал Лиду до дома. Тогда она боялась, что отец увидит их вместе и спешила заскочить в парадное. Изредка Павел ей даже звонил. Но отвечала она коротко и нервно. Старалась беседу не затягивать, слыша, как вздыхает отец.

На втором курсе, осенью, Павла забрали в армию. Лида разволновалась, чуть ли не до паники. Она испугалась, что его обязательно отправят служить в Афганистан. И когда он пригласил её на проводы, она не смогла отказать, хотя и поломалась для вида. Гостей было немного: друзья-спортсмены и родственники. Посидели, поговорили. Спиртное не пили. На чай осталась только Лида.

– Это мама тебе купила, – шепнул Павел, придвинув к ней корзинку для хлеба, полную пирожных. – Мы-то сами сладкое не едим практически.

– Да? Спасибо! – Лида надкусила эклер. – Я в общем-то тоже, но такую красоту нельзя не попробовать. И… пора мне уже, наверное.

С одной стороны, Лида считала, что должна уйти, но, с другой, радовалась каждой мелочи, откладывавшей её расставание с Павлом. А потом его родители незаметно ушли в другую комнату, и дверь невзначай закрылась. И вот уже Паша обнимает Лиду. Так нежно, что она чувствует себя сахарной ватой. И целует в губы. Неумело и неуклюже. В сердце Лиды ещё идет бой, запреты и протесты ещё отстаивают последние баррикады. Но они сдаются и растворяются в сладком небытии. Все. Она счастлива!

«Пи-пим», – дверной звонок выдернул Лиду из воспоминаний. «Глупо и по-дурацки! – в который уже раз подумала она, кашлянула и посмотрела на часы. – Сегодня же вторник! Сейчас урок с Кулаевым». Лида убрала в ящик письменного стола фотографию молодого человека в солдатской форме и вышла в холл. Мимоходом поправила перед зеркалом волосы и открыла дверь.

– Здрасьте, Лидия Дмитриевна! – в холл ворвался Хоня, скинул ботинки и бросился к канарейке.

– Здравствуй, Денис! Добрый вечер, Зинаида Юрьевна!

– Добрый вечер, Лидия Дмитриевна! Хонь, иди, надень, – Зинаида развернула пакет с тапочками. – Извините! – посмотрела она на Лиду, смущаясь поведения Дениса. – Мы ещё, вот, корм для птички принесли, – Зина протянула Лиде увесистый мешок, под завязку набитый всякими зёрнами.

– Спасибо! Что-то этой птичке всё больше и больше корма требуется, – Лида отнесла мешок на кухню, – а толку от неё никакого. Тунеядка! Так, Денис, проходи в комнату. Вы останетесь или погуляете, Зинаида Юрьевна?

– Если можно, посижу, почитаю.

– Извольте, – Лида зашла в комнату вслед за Хоней и закрыла дверь.

Через два часа, как только закончилось занятие, Хоня уже стоял около клетки:

– Лидия Дмитриевна, а можно я её покормлю?

– Покорми, – разрешила Лида. – И воду в поилке поменяй тогда.

– Лидия Дмитриевна, у меня к Вам просьба, – Зина теребила в руках Хонино пальтецо.

– ? – Лида чуть повернула голову.

– Вы не могли бы Дениса взять на воскресенье? Может, урок провести. Или перенести со вторника или дополнительно. Я заплачу! Понимаете, у меня рейс… Неожиданно… Короткий, но такой… Важный.

– В воскресенье? – скептически переспросила Лида. На воскресенье она уже назначила долгожданную покупку машины. – Погодите, а обычно, когда вы в рейсе, он с кем у Вас остается? – с прокурорской интонацией уточнила Лида.

– Обычно он у моей двоюродной сестры живёт, но на этот раз… знаете… – Зина виновато улыбнулась, – там всё сложно. У Хони ещё и день рождения в воскресенье. Извините, Лидия Дмитриевна, я понимаю, это неудобно.

Лида смотрела на Зинины кудри и на неровный загар её лица: «Перенести на неделю? Что мне стоит ей помочь? Я даже подружилась бы с ней с удовольствием. Но почему так не вовремя? И в воскресенье отец дома. Последнее время он дёрганый какой-то. Что-то у них на заводе случилось. Но что, не говорит».

– Нет, Зинаида Юрьевна, в это воскресенье никак не получится, извините! – Лида покачала головой. – Но, минутку, день рождения мы не пропустим.

Лида прошла через гостиную в дальнюю комнату и включила свет в кладовке. Встав на стремянку в три ступеньки, Лида достала с верней полки и отряхнула целлофановый пакет с оранжевым плюшевым медведем с золотистой тесьмой на шее.

– Денис! – позвала Лида, вернувшись в холл. – Смотри, это тебе!

– Медведь? – изумился Хоня. – Я, конечно, уже большой, чтобы играть в плюшевых медведей, но этот мне нравится, он прикольный, – Денис посмотрел на мать.

Зина засмеялась и пожала плечами:

– Большой! Будет тебе подушкой в машине.

Лида закрыла за ними дверь и подумала: «Когда ещё Стина Зою привезет! А я ей потом другого куплю».