Лада Монк
Туда, где кончается Лес
Как усиливающийся мороз.
Вставай!
Я пригласить тебя хочу на первый танец.
К чему бояться?
Впереди у нас с тобою вечность.
И в самом деле ли течет в твоих синеющих венах аристократическая кровь,
Коль ты отказываешься от моих алмазных сталагмитов, жемчужной пудры снега, перламутра сиянья северных небес,
Королева Черных Гор?
Вставай!
Настало время
Для первого нашего танца.
Пусть ветер в горн гудит и воют волки да сирены,
Мои покорные рабыни и рабы!
Сладка ли тебе эта музыка, эта песнь моих владений, этот гимн, славящий мужа твоего,
Повелителя кобольдов, троллей и ниссе?
И он ее, вопящую от страха,
Приподнял с ложа и поставил на ослабшие ноги пред собой.
Он закружил ее, как если бы желал с ней танцевать.
Проказник Нан и все его черты
Вдруг растворились в мрачном силуэте:
Нет, это был не он! Это не мог быть он!
Знакомый лик Симаре больше не мерещился.
Когда они с де Рейвом танцевали в замке,
Всех лучше кавалеров стал паяц:
Благоговейным придыханьем он провожал
Каждый жест той, кого назвал своей принцессой, свою королевой,
Царевной, герцогиней, госпожой и царственной особой.
Он нежен был, точно влюбленный паж,
Он бы разбил на мелкие частицы
Любую плитку пола, если б та
Едва поранила ступню его прекрасной дамы.
В нем были страсть к живому, сердечный жар,
Смешавшийся с другим жаром, болезненным,
И юношеский задор, редкая, искрящая пылкость.
Но тот, кто встал в ту ночь перед Симарой,
Совсем иным был.
Могильная прохлада опутывала тело все его.
Лицо его с глазами хищной твари,
Горящими полярным сиянием,
Не меняло застывшего выражения.
Он точно был чудищем из камня, изо льда,
Из всех материй, что несут природе гибель.
Он называл Симару королевой,
Но не боялся причинить ей боль и вызвать у нее потоки слез,
Как будто перед ним стояла безвольная рабыня.
Симара: Оставь меня! Горячие слезы жгут мое лицо,
Замороженное твоим дыханием!
Ты мне не муж, уйди, прочь, с глаз долой!
О, мотыльки и бабочки, спасите!
Пусть те слезинки, что коснутся ваших крыльев,
Будут донесены до Темного Милорда или Нана,
Мне так нужна защита!
Нет, отпусти меня, чужак!
Ты стремишься меня поцеловать,
И ледяные духи пощипывают кожу на моих щеках,
Готовясь укусить!
Не тронь меня, прошу,
Оставь меня в покое,
О, прояви хоть каплю жалости
По отношению к испуганной деве!
Король Черных Гор: Чего ты так боишься, королева?
Тебе к лицу искристый снег с узорами инея, с бусинами льда.
Примерь же мантию властительницы зим!
А мои верные служанки, валькирии,
Поднимут нас на крыльях из ледяных шипов да осколков сломанных в бою клинков
И унесут к вершинам моих гор,
Где будем править мы ночами,
Скрываясь днем от света,
Плавящего снега и превращающего их в реки слез моих подданных,
Смывающие белый слой с лица земли
И пробуждающие весну,
Опасную для всех моих владений!
Решайся! И не жди иной судьбы!
Коли откажешься повиноваться мне, как новому мужу своему,
Я силой заберу тебя под землю.
Там, как на дне колодца, светят звезды,
Но то не жгучие небесные светила,
А камни замороженной воды,
Моими кузнецами превращенные в настенные украшения.
Танцуй со мной!
Вокруг тебя завьются
Поднятые из недр земли снежинки.
Вам, людям, сложно меж собой договориться,
Никак не можете вы определить,
К чему подходит больше белый:
К платью первому невесты или же к погребальным одеждам.
У нас морозный цвет – и то, и то.
За вечной мерзлотой
Конец живого мира и начало царства духов.
Симара: Жить под землей? Не видеть света неба,
Цветов и бабочек, всех признаков весны?
А валькирии – это призрачные девы,
Несущие сквозь реки крови и туманы рассеявшихся слез
Тела умерших викингов на их последний пир?
О, звезды, Солнце и Луна, пощадите!
Да ты и в самом деле, видимо, Аид!
Она упала на руки его,
Как вдруг увядший бутон розы,
Потерявший жизненный румянец и ставший белым.
Симара лишилась чувств, оставили ее силы.
Последние розовые следы на перстах покрыл голубоватый иней.
Но услышали ее мольбу милостивые богини Света и Тьмы:
В тот день на несколько часов раньше
Взошло Солнце,
Вернувшее Симаре багряный цвет ланит и губ,
А Нану – не только его привычный облик, но и разум.
Паяц был зол на самого себя и встревожен,
Он волновался за Симару и винил себя.
Он уложил ее в постель и удалился,
Закрыв окно, чтоб пение птиц и первые лучи
Не разбудили спящую стыдливую мимозу.
Нан побоялся оставаться рядом с ней,
Хоть и желал бы ею вечность любоваться.
Движение светил, живая энергия наступавшего дня
Медленно наполняли комнату в башне колдуна,
И ледяные шипы таяли,
Напитывая влагой почки, цветы и плющ,
Заполнявшие дом Темного Милорда.
Когда совсем стаяли лед и занесший полы снег,
Когда заря окрасила в золотой, оранжевый и алый
Белые кружева на шейке и руках Симары,
Деву разбудил стук камня, ударившегося о ставни.
Встав с кровати, она открыла окно
И увидела в конце розового лабиринта Нана.
Де Рейв: Симара, огонек мой! Просыпайся!
Одна звезда сменяет миллионы звезд,
Восходит Солнце, замещая капельки Луны, раскиданные по небу!
Идем, не упусти ни мига, ни секунды
Наступающего нового дня,
Несущего знакомства, приключения и смех!
Пойдем, нас ждет столица Флердеружа!
Не завтракай: напьемся ароматом роз,
Которыми украшены ворота и городские стены.
И Симара стала собираться в долгий путь
К украшенным цветочными бутонами вратам,
За которыми – стараниями Нана – ее каждый день ожидал новый приятный сюрприз.
Она была готова поверить,
Что все случившееся до рассвета было дурным сном,
Явившимся ей из-за переизбытка чувств.
Но, отходя от окна, Симара заметила свой гребень,
Лежавший в тени деревянных створок и все еще покрытый инеем.
Она спрятала его в передник,
Решив спросить у Нана о том, что она видела, позднее.
Свиток седьмой, заключающий в себе сведения о встрече Милорда с бродячими артистами
Две цепочки следов на влажной земле,
Две линии непрочных стежков на сотканной из мха эгиде света белого
Путались и переплетались.
Совсем рядом с отпечатками невесомых балетных туфелек
Вонзались в запутанные лесные тропы,
Нанося раны земному шару,
Погнутые шпоры паяца,
Игравшего с похищенной женой мага,
Веселившего ее.
Когда нанесенные шпорами царапины отдалялись, исчезали и возвращались спустя несколько шагов Симары,
Рядом с эфемерными, едва видимыми глазу следами девы с поступью феи
Возникали лепестки цветов:
Нан дарил своей спутнице целые букеты цветов,
Состоявшие из флердеружского шиповника,
Из скрещенного с ковылем ириса,
Пахнущего знойным летом далеких степей,
Из бутонов скабиозы, похожих на снежные хлопья,
Спущенные ветром с белоснежных горных вершин,
Из звездчатых цветков женьшеня, уважаемого народом погребенных подо льдом земель,
Выросшего в этих краях, вероятно, из холодной крови,
Источаемой жилами Нана и Магистра Ордена Тьмы Габриеля
В жестоких битвах, вонзающих в тело сталь,
Принуждающих кровь вытекать из наружных глубоких телесных борозд,
И в болезненном пламени жара,
Раздирающем грудь и влекущем алые потоки к горлу,
Из пышных папоротниковых ветвей,
Попавших в королевство Флердеруж семенами,
Затаившимися в гривах белоснежных единорогов,
Обитающих в Долине Кристальных Водопадов,
Из прибывших с дыханием Эвра лепестков бесплодной вишни
Затерянных на другом краю моря земель,
Из засушенных виноградных лоз провинции Микелло,
Из лучших имперский лилий,
Чьи луковицы выпали из сумки вездесущего доктора Ф.
И проросли на всех перекрестках земных дорог,
Из хищных изворотливых венериных мухоловок,
Переползших на новую плодородную почву из далёкого от Карнандеса и Флердеружа королевства,
Из стеклянных, сочных, прозрачных
Морских водорослей, принесенных к ногам де Рейва реками
В качестве привета от волн и глубоких вод, вечно влекущих его в путь.
Из светящихся тонких грибов, согретых пестрой подушкой мха,
Являющихся единственными путеводными огоньками в туннелях и пещерах,
Из чужеземных цветов,
Семена коих, решившись путешествовать вместе с бродячими артистами,
Застревали в разукрашенных Наном скрипучих колесах,
Прибывали в королевство Флердеруж
И, очарованные красотой местных садов,
Оставались в стране дурманящих ароматами красных роз и алых цветов шиповника навсегда.
Не хватало в букете лишь золотого бутона, украденного отцом шута,
Чтобы и в самом деле увидела Симара все растения
Рожденные той же землей, какая создала ее, прекраснейшую,
И с тех пор не рождала цветов лучше
Даже в Долине Кристальных Водопадов,
Плодовитой земле вечной весны.
И жег горький гнев сердце Темному Милорду,
И полнилось желчью его иссушенное продолжительной дорогой и зноем горло,
Когда он думал о том,
Что лишился он жены своей,
Как бы ни прятал ее за засовами и цепями,
Скрепленными железными замками и магическими печатями.
Шел колдун дальше по пути,
Проложенному ему знакомыми отпечатками стоп,
А под ногами его шуршали высушенные Солнцем листья,
Которые еще до сошедшего снега не смогла поглотить
Насытившаяся земля.
И воспаленный ревностью ум
Рисовал перед ним похитителя,
Со смехом осыпающего этими листьями Симару,
Плетущего ей венки из полых, сухих урожайных стебельков,
Трясущего деревья в цвету, чтобы оросить ее дождем прозрачных хрупких лепестков,
Готового ей достать с небес холодные звезды,
Чтобы и в предваряющих лето знойных майских днях
Могла ощутить она настоящий лед под ногами и в ладонях.
И жег горький гнев сердце Темному Милорду,
И полнилось желчью его иссушенное продолжительной дорогой и зноем горло,
Пока размышлял он о том,
Сколько мимолетных счастливых мгновений,
Недоступных ему,
Испытала освобожденная из клетки пташка,
Которой поручил он сидеть под окном в ожидании мужа,
Губами перебирая жемчужинки слез и ноты единственной монотонной скорбной песни.
Шел Темный Милорд дальше,
И сиреневый чародейский плащ его,
Волочась за ним по земле и задевая бутоны и стебли, ронявшие на ткани разноцветную пыльцу,
Наполнявшую чешуйки и половинки округлых зернышек, обволакивавшую ниточки колоса,
Провоцировал сильный ветер.
Рыскали потоки ледяного воздуха в траве,
Ломая стройную траву, проносясь под корнями и ветками,
Чтобы найти следы, оставленные Симарой.
Но вскоре столкнулся холод с теплом,
Жар оказался до того сильным,
Что поглотил ветер, не оставив от него и единой свистящей ноты.
Оглянулся, ступив на раскаленный песок, чернокнижник, подумав,
Будто он, занятый своими тревогами,
Незаметно для себя обогнул горы,
Разделяющие непроходимые цветущие леса и безмолвные бесконечные степи.
Все еще пролегал путь мага к беглянке через королевство алого шиповника,
Только нос сапога его коснулся земли, над которой не властны королевы и короли:
Оказался он в выжженном кострами логове лесных разбойников,
Скрытом от стражников высокими деревьями, опутанными сетями диких виноградных лоз,
В узлах коих путались и застревали, накалываясь на шипы,
Порванные флаги всех королевств,
Окропленные кровью и присыпанные порохом.
И заметил колдун следы, подводившие его к тлевшим углям,
Между веток сухих, заготовленных дров и кострища сплетались они в танце.
Шаловливые духи чащобы, блуждающие огоньки,
Последнее развлечение которых – сбивать с пути редко встречающихся им путников,
Чувствовали потаенную злость чернокнижника,
Накалившую воздух и заставившую взвыть от тревоги ветер,
И сильнее раззадоривали губительный огонь ревности и немилости.
Рисовали над кострищем светляки-насмешники
Языки пламени и танцовщицу, повторявшую их движения,
Частицы угля, стремившиеся сбежать из костра,
Вспыхивавшие, как зарево небес в коротком, как мгновение ока,
Промежутке прошедшего и следующего затмения в танце планет.
Видел маг,
Как плясала его жена с мужчиной другим,
Как подпевала она песне чужого народа, наигранной на варгане,
Брошенном в сумеречный миг перед рассветом к углям и забытом,
Как припадали знакомые губы к отшлифованному металлу музыкального инструмента,
Смешиваясь с отпечатками лживых губ вора и паяца,
Образуя связь, возникающую между людьми в момент поцелуя.
И жег горький гнев сердце Темному Милорду,
И полнилось желчью его иссушенное продолжительной дорогой и зноем горло,
Поскольку полнилась вся грудь мага
Ненавистью к тому, кто похитил его сокровище,
Цена которого равняется значимости золотой розы.
Следовавшие друг за другом отпечатки подошв,
Атласных и пробковых, хвостами шпор оставлявших на земле жилы,
Привели чернокнижника к стенам столицы Флердеружа,
А когда распахнулись перед ним городские врата,
Он увидел, что сразу за ними переплелись, перемешались с другими
Узнаваемые следы.
Затерялись они среди оттисков в мягкой дорожной глине
Деревянных башмаков доктора Генриха,
Не пропускающих холод и жар одного и другого конца земли,
Подков с узорами в виде счастливого клевера, королевских корон и звезд,
Высоких и низких каблуков уличных торговок,
Нашпорников гвардейцев,
Копыт прирученных оленей, домашних коров и овец,
Колес парадной кареты принцессы Камиллы,
Босых, привыкших к ношению только колец и браслетов ног
Заморских танцовщиц и гадалок,
Мохнатых многопалых лап псов, куниц, хорьков и лисиц,
Массивного плуга, готового вырыть убежища для семян,
Скрывающихся от голодных птиц,
Подметок садовников, рыцарей и поэтов,
Одинаково влюбленных в плодородную весну,
Башмачных носов горожан, продавцов, послов и гостей королевства,
Деревянных роликов фермерских тележек для цветов, фруктов, овощей и земли.
Больше не мог увидать Темный Милорд
Свидетельств побега его жены.
И, понадеявшись получить ответы от наблюдательных лавочников,
В страхе упустить выгоду не смыкающих глаз своих,
Двинулся маг к городской площади,
К несмолкающим звукам торжества.
Чувства тела его раздражали огни фокусников и стойкие запахи цветочных масел, трав, разноцветных обжигающих специй.
На скамье меж цветными шатрами
Разложив карту неба на расшитом ромбами платке,
Подбрасывала гадалка игральные кости из коры бузины,
Колдовского дерева.
Считая точки на гранях и прикасаясь к ним кончиком шипа дикобраза,
Она говорила с доктором Генрихом,
Не менее увлеченно пересчитывавшим золотые монеты в шкатулке.
Жаклин: Мне было видение глубокой ночью:
Молодой человек, не имеющий лица,
Встретил зверя в маске из человеческой кожи.
Ни имя, ни знаки судьбы
Не подсказали безликому,
Что длинный хвост скрыт под пышными тканями,
А под слоем плоти есть другое тело,
Являющее себя в тот час,
Когда на небе выходит из-за тучи полная Луна,
И кожа, носящая под собой шерсть и когти, трескается,
Как разбивается непредсказуемыми линиями упавший белый фарфор.
Я вижу обман в собачьей преданности и кошачьей ласке.
Мне было видение на рассвете:
Дева, озаренная красными лентами восходящего Солнца,
Блуждала в лесу, будто в лабиринте,
Потеряв все пути домой,
Изранив лицо свое шипами дикоросов
И залив его алой кровью,
Сделавшей потерянную незнакомкой
Для самых близких.
Но когда огненная вспышка в небе миновала,
Деве явилась путеводная звезда
В небе ночном.
Я вижу в черном плаще полуночи спасение.
Мне было видение в первые часы нового дня:
Четыре атласных ленты муж привязал
К поясу подвенечного платья жены своей.
Первая лента была светло-желтой,
Как мякоть яблока,
Любимого плода стрелков и хитрецов,
И обожженное окончание ее было привязано к кусту майорана.
Вторая лента была нежно-розовой,
Подобно мягкой кожуре персика,
Угощения, что влюбленные дарят друг другу,
И прошитый конец этой ленты терялся в фиолетовой тьме базилика.
Третья ленточка, тоньше прочих, имела цвет
Яркого лучика осеннего Солнца,
Окрашенного прозрачным, как сладкий мед, кленовым листом.
И подвернутый неаккуратный край этой ленты покоился на листках тимьяна.
Четвертая лента была оттенка того же,
Что и первый цыплячий пух,
Оперение птицы, которая от других, поднимающихся к облакам, отличается тем,
Что крылья ее бесполезны.
И не было конца и края у этой ленты,
Она была порвана
И покрыта кровавыми пятнами.
Я вижу разрушение и потери там, где четвертый символ – лишний.
Мне было видение ясным днем:
Укрывшись опавшими лепестками цветов,
На гранитной скамье у пруда с водяными лилиями
Дремала молодая женщина.
Мягкую кожу безымянного пальца ее
Пронзила веточка гибискуса,
Впитавшего страдания и боль целого мира,
И болезнь потекла по ее голубым жилам,
Устремляясь к ростку в ее чреве,
За которым, стоит ему расцвести, в необычном обличии явится смерть.
Кто-то изображает гибельный дух старухой,
Но к нему
Явится он в обличии юной феи,
Просыпающейся после заката бабочки с пыльцой,
Которая, попадая в глаза, вызывает безумие,
Несбыточной мечты, имеющей крылья.
Я вижу погибель в химерах и Лунных мотыльках.
Мне было видение после полудня:
Золотая, серебряная и связанная из ветвей короны
Покоились на камне,
Пока сильная рука в траурной перчатке
Не подняла среднюю и не бросила в море.
Она тонула, но заставивший меня ужаснуться шторм
Пригнал драгоценный металл к берегу,
И амазонки приняли корону монарха
За диадему невесты.
Я вижу соблазн и тревогу на самых кончиках зубьев короны.
Мне было видение в предзакатный час:
Куколки из цветущих веток и лепестков,
Такие, как те, которыми играют в беседках безмятежные послушницы и малые дети,
Были изорваны массивными окровавленными когтями.
Я вижу в троллях угрозу.
Ее пухлые губки,
Блестевшие от ягодного масла,
Неслышно нашептали несколько слов
Защитного заклинания.
Гадалка с двумя зелеными глазами
И одним изумрудным, подвешенным к повязке на темных ее волосах,
Холодившим разгоряченный лоб,
Поглядела на доктора Генриха,
Собиравшего пирамиды
Из золотых монет.
Доктор Ф: Это самое короткое из твоих видений.
Жаклин: И самое страшное.
Доктор Ф: И самое бесполезное.
От сна, в котором бы ты увидела,
Кому я продал стеклянный сосуд с пиявками,
Было бы больше пользы.
Жаклин: Доктор, грядет кромешная тьма!
Мое имя – Жаклин, а не Кассандра,
И в мои предсказания Вам стоит поверить.
Доктор Ф: Маркитант или рыночный торговец –
Велика ли мне разница?
Если я у живых могу отнять драгоценности и злато,
То и у мертвых тоже.
И видение твое, сделает тебе больно эта истина или нет,
Не является точным,
Ты неверно толкуешь его.
Это будут не тролли,
Это будет более грозная сила,
Рожденная в песчаной буре.
Доктор Генрих замолчал,
Проводив взглядом потрясавшего посохом Темного Милорда.
Колдун обходил палатки и прислушивался к беседам за каждой завесой,
Чем бы она ни была –
Шепотом торгаша, считающего выручку,
Бормотанием дремлющей над хрустальным шаром предсказательницы,
Спором мастериц, вышивающих бисером, жемчугом, серебром.
Доктор Ф: Погляди на того человека
В полупрозрачной, изменяющей на свету цвет,
Как ведьмино варево в котле,
Накидке мага.
Посмотри, как он держится –
Не то затворник, не то безумец.
И ледяной, трезвый взгляд его говорит о первом.
Лишенный гармонии и чувства праздника,
Одолевшего, как неведомая хворь, всех горожан,
Он будет заметен в любом сборище и сброде
На этой площади.
Когда бы ты могла сказать,
Для чего он прибыл на рынок,
От твоих видений был бы какой-то прок.
И, сдвинув с лица мощный клюв ворона-падальщика,
Маску врача, исцеляющего чуму травами,
От коих порой перехватывает дыхание,
Доктор Генрих перегнулся через свой стол
И подозвал чародея.
Доктор Ф: Господин, может ли Вам чем-то помочь
Опытный врач, способный совершить невозможное
И поднять на ноги того, кого прочие доктора направили
К смертному одру?
Не требуются ли Вам услуги мага и предсказателя,
Умеющего предрешать грядущее и изменять прошлое?
Нет ли у Вас нужды в странствующем по белому свету и самым темным уголкам его
Торговце,
В палатке коего Вы можете отыскать все сокровища этого мира и многих других?
Милорд: Остатки магии покидают меня,
Мне не найти ответов на свои вопросы в городе этом
Без сторонней помощи.
О ней я и хотел бы попросить Вас.
Видели ли Вы, как в город входила дева
С длинными, точно летящая от тучи до земли молния,
Волосами цвета зрелых лепестков шиповника?
Не было ли при ней человека
В сапогах с длинными погнутыми шпорами?
Доктор Ф: Полагаю, ответ на этот вопрос, полученный от меня, Вас удовлетворит.
Милорд: Молю,
Не медлите.
Доктор Ф: Но…
Насколько мне известно,
Когда люди называют молчание золотом,
Они имеют в виду плату за свое немногословие или свою говорливость.
Милорд: И сколько Вы хотите?
Не томите!
Я должен знать, где она.
Доктор Ф: Любая услуга, господин, стоит денег.
Даже если эта услуга – указание правильного маршрута на путевой карте…
Не позволила доктору окончить речи своей
Актриса странствующего театра,
Со звоном бубенчиков и треском кастаньет,
Украсивших ее платок,
Появившаяся из-за завесы соседнего шатра.
Актриса: Милостивый господин,
Не вините меня в том, что я грела уши,
Но скажите,
Не носит ли дева, которую Вы ищете,
Белое платье с черной вышивкой и прозрачными лентами,
Сшитыми будто из настоящего облака?
Милорд: Вы видели ее?
Актриса: Сегодня утром она
Была на представлении нашего театра.
Я не знаю эту девушку,
Но спутник ее
Хорошо известен мне и моему любимому,
Пославшему меня к Вам
С приглашением посетить кибитку,
В темноте и тишине которой
Музы сами призывают людей к откровению.
И Темный Милорд последовал за Алексой,
Манившей его к разукрашенному фургону бродячих артистов.
За бархатными бордовыми шторами,
К коим были пришиты колокольчики и стеклянные бусины,
Мелькала тень Вольфа, наблюдавшего за чародеем,
В отражении мрачных глаз которого меркли краски торжества,
Зазывавшего в город летнее Солнце.
Шуты в желтых колпаках с помпонами и бубенцами,
Покрутившись на месте,
Выдвинули узорную деревянную лесенку,
Чтобы Темный Милорд мог подняться к дверце,
Из-за которой слышалось звучание
Ксилофона и гитары.
Доктор Ф: Проклятье!
Жаклин, не предскажешь ли ты
Скорой гибели этим бродячим артистам?
А внутри кибитки,
Расписанной узелками цветочных лиан, светилами и таинственными созданиями,
На табуретах с выпиленными в ножках глубокими ромбами и сердцами,
Застланных лоскутными покрывалами и салфетками из праздничных лент,
Играли огоньки,
Заключенные в круглые и пятнистые, как черепашьи спины,
Светильники из стекла.
В кресле красном с подушками разных цветов и форм
Восседал Вольф,
А невеста его
Села на лавку,
Где ждали ее деревянная щетка и неочищенная шляпа актера,
Исполнителя главных ролей.
Когда сел напротив Вольфа приглашенный в кибитку бродячих артистов маг,
Пододвинулась ближе к нему Алекса и улыбнулась.
Актер: Слышал я, что искали Вы человека, чье имя известно мне.
Актриса: Нашего друга, нашего недруга!
И была с ним девушка с красными косами,
Длинными-длинными, как вся пряжа земли,
Сложенная одним пластом!
Милорд: Расскажите о нем.
Актер: Что сказать про обманщика и шута,
Ни слова правды о себе не оставившего миру?
Должен много мне этот бродяга,
Отвергнутый всеми землями нашего мира,
Должен и жизнью, и сердцем, и разумом, и деньгами.
И недавно я видел его в городе этом,
Словно он, ненавистный отпетый плут,
Шел за мной по пятам,
Как насланное на меня проклятие.
И, в толпе увидав его, но упустив,
Все обиды минувших дней
Припомнил я.
Он неуловим, но одинок.
Актриса: И в толпе одинок!
Милорд: Одинок, если не считать
Девы в платье из белой прозрачной ткани,
Что была вместе с ним.
Актер: И что сделает один
Против нескольких людей,
Тренированных охотников,
Выучивших все дорожки и тропы
Этого резвого зверя?
И коль желаете Вы
Заарканить его,
Я свои Вам услуги могу предложить.
Милорд: Если знаете, где он, то скажите сейчас!
Должен я поскорее его отыскать.
Актриса: Носит грешная земля
Всюду разных плутов,
Где же этому быть?
Вряд ли мы Вам ответим сей миг.
Но мало в мире мест,
Которые примут того,
Кто сменяет на колесе жизни его
Каждую ночь.
Не нужна мне карта, не нужен мне и клубок,
Способный верный путь путешественнику указать,
Чтобы после заката его дорогу найти.
И помощь мою можете Вы рассчитывать,
Милостивый господин в лиловом плаще!
И подвинулась ближе по щедро лаком залитой скамье к нему
Актриса,
Еще больше смутив чародея.
Актер: Не его ли портрет освещен фонарями доски,
С которой глядят на прохожих кровожадные разбойники?
Не его ли имя выкрикивают паладины и рыцари Светлейшей Башни,
Крепости, гудящей от воя и слез неисправимых лжецов?
Не его ли имя говорят матери,
Воспрещая детям уходить глубоко в лес?
Как наступит закат, мы отыщем его,
Положитесь на нас и на тех,
Кто не меньше желает его изничтожить.
В этом городе много отыщете Вы врагов его,
Пусть внутри его тела и живут монстры,
Когда будет нас много,
Знающих слабости его и способы его одолеть,
Он не страшен ничуть для нас.
Алекса: Ничуть!
Милорд: Отыщите его,
И богатства, какими я смог овладеть,
Станут вашими в миг,
Когда горло ему я смогу пережать
Своей правой рукой.
Актер: Неуловимый и невидимый
Не сумеет от нас сбежать,
Слишком хорошо те,
Кого он однажды считал друзьями,
Знают его.
Только Вы,
Заставляющий взглядом
Суетиться огни в потолочных бумажных фонариках,
Соизвольте ответить на единственный мой вопрос.
Расскажите, за что же мечтаете Вы
Стать тем, кто прикажет правительнице
Снести его голову с плеч?
Неужели та дева,
С какой он здесь был –
Это Ваша сбежавшая из дому дочь?
Милорд: Этот нежный цветок – жена моя.
И ушла она с ним из дома, в котором
Создал я ей целый скрытых от глаз чужих мир,
Центр коего – я сам.
Я явился домой,
Утомленный дорогою дальней,
Обессилевший от прохождения долгих, как век, путей,
Предписанных чародеям
Для усиления чар и наполнения разума воспоминаниями и опытом расставаний и встреч.
И потеря ждала меня,
Когда я вошел в свой собственный дом.
Не встречали меня ни вино, ни грог,
Ни любимой счастливая песнь,
Ни слезы, вызванные разлукой.
Разбитые емкости с зельями моими,
Разлитый по полу бесценный запас эликсиров
И зловоние, выпущенное из резервуаров с заспиртованными животными
У порога подстерегали меня.
Уничтожив тот мир,
Который я для нее создавал,
Она с другим мужчиной сбежала в иной,
И я отдал бы тысячу дней своих только за то,
Чтоб ее возвратить и его изничтожить.
Актер: О, поверьте, мой гость,
Будет меньше цена за никчемную его жизнь.
Я приму от Вас деньги,
Лучше день прожить богачом,
Чем столетия нищенствовать.
Актриса: Вот проклятый де Рейв!
Трижды штормы обрушатся пусть на него!
Милорд: Так чумной его род носит мерзкое мне имя?
О, не три шторма он на себя навлек, а двенадцать тысяч!
Пуще прежнего пенится и шипит
Ядовитая злоба во мне!
Как отец его однажды посмел украсть у меня жену,
Так теперь ненавистный мне отпрыск его
Совершил тот же путь до моего дома,
Отняв самое ценное,
Что я имел.
Обреченный на смерть, он останется жив,
Если примет любви поцелуй,
Все снимающий чары с отчаявшихся,
От покинувшей меня жены!
Как могу допустить я,
Что останется он жив,
Когда на небосводе написала смерть ему
В виде возникновения среди туч Черно-Белой Луны?
Как могу допустить я,
Что достанется ему та,
За кого я однажды
Всем сердцем своим заплатил?
Сняв с руки своей кольцо и чародею протянув,
На колени его,
Принудив мага вздрогнуть и выронить посох,
Упала Алекса.
Ее длинные волосы водопадом цветным
Потекли с коленей его к деревянному полу
В измятых коврах,
Где искусные руки стежок за стежком
Смогли запечатлеть сказочные сюжеты и правду минувших лет.
Актриса: Господин мой,
Не печальтесь и не серчайте,
Ибо слезы и гнев не идут Вашим глазам.
Мать моя, я признаюсь, умела плести
Из соломы золотые кольца, браслеты и цепи.
И когда навсегда покидала я родительский дом,
Отдала она мне вот это кольцо.
Непростое оно:
Чародейка, из чрева которой я явилась на свет,
Отдала ему часть своего волшебства.
Кто кольцо это в руки чужие отдаст,
Клятву жениха и невесты произнеся,
Тот волшебными узами привяжет к себе
Человека, к которому обещание обращено.
Вы ведь тоже колдун,
Так кому, если не Вам, лучше всех знать,
Что там, где люди не могут помочь,
Только чары всесильные на помощь придут?
Если сердце не любит,
Заставить его обожать и ценить
Сможет только любовное зелье,
Но разбиты все чаши с ним.
Возьмите тогда это кольцо!
Я бесплатно его бы могла отдать,
Вашей скорби сочувствуя,
Но велела матушка мне
Последний подарок ее подороже продать,
Чтоб любимая дочь ее
Никогда не знала нужды,
Даже в день ненастный,
Что заставит ее
Дорогое кольцо другому передать.
И маг снял с себя перстни, браслеты и бусы,
Снял он наручи, амулеты, броши и расшитые серебром кружевные воротники.
Еще больше пообещал он не за мертвого Нана де Рейва,
Но за живого:
Ибо смерть в час затмения, уготовленная ему чернокнижником,
Всякой мучительнее расправы.
Маг дал знать, что бродящих артистов отыщет он сам,
Если станут они к своей цели близки,
Да направился он к дремучим лесам,
Обиталищам оборотня, пугающего весь Флердеруж,
И потерянных душ, перевоплотившихся в многоцветные огоньки.
С горизонта исчез чародей,
Взял тогда Вольф за руку Алексу и к себе притянул.
Актер: Чего ради ты раньше молчала о том,
Какой клад завещала тебе твоя мать?
Я тревожусь теперь, что могли мы продешевить.
Актриса: Ни монетки, ни самой маленькой блесточки с украшений чародея
Не стоило это кольцо,
Это даже не золото,
А покрытая золотой краской медь!
И ни капли оно не волшебное!
Вольф, на что ты надеялся,
Давая ему обещания?
В силу поверил мага,
Что не может снять проклятие,
Которое сам наложил,
Что не может вернуть себе женщину,
Которая, как он верит, его любила?
Так мы смогли получить несколько дорогих побрякушек,
Не совершив ни единого движения,
А ты за химерические, не показанные тебе золотые горы
Клялся зверя поймать, коего
Цепи из пыточной соседа-императора не удержали,
Арбалетный болт Каллестиаса де Микелло не смог повалить!
Радуйся тому, что получили мы.
Человека, пока он ослеплен чувствами,
Так легко обвести вокруг пальца!
Среди шорохов ломких веток под ногами
И птичьего многоголосья в скрытом за кронами деревьев небе
Темный Милорд, возвращавшийся к лабиринту из роз,
Услышал мелодию,
Наигранную на музыкальном инструменте северного народа.
Он изученной тропой пробрался к стоянке лесных разбойников,
Ожидая увидеть Симару и похитителя ее,
Но, до выжженной кострами поляны дойдя,
Обнаружил он варган в руках двух воровок, заклейменной и приговоренной.
Маг узнал от них, что и виды видавшим преступницам
Не мало несчастий принес паяц де Рейв,
И тогда их поддержкой он смог заручиться.
