Лада Монк
Туда, где кончается Лес
Когда вместо сапожника я обратился к подковавшему мои сапоги конюху,
Поскольку так было дешевле,
Я распрямился и покрутил каблуком, вынимая шпору из стекла.
Трещинки, как корни цветов, линии плюща или молодые побеги дерева,
Помчались по всей крыше беседки.
Со звоном врезающихся в землю молний
Осыпались холодным зеленым дождем стекла,
А с ними в самый центр,
Чудом не задев Розмари,
На горы и сугробы искусственного льда
Упал и я!
Оруженосец вскочил, вооружаясь коротким мечом,
Но скользкий пол подвел его:
Он рухнул в воду из арки с острыми шипами разбитых стенок,
Рухнул вместе с осколками стекла, летевшими ко дну озера,
Чтобы там стать красивыми шероховатыми камушками,
Ограненными подводными течениями.
Шум и всплеск заставили принцев обернуться ко мне,
Которого упавший Розмари окатил потоком ледяной воды.
Адажио упал с качели на подводные белые камни с голубыми и черными прожилками,
Альвегес испугался,
А Мельхиор засвистел, сзывая свою охрану.
Светопреставление! Небесные громы!
Отовсюду в меня полетели стрелы с наконечниками разных форм и лезвиями вместо оперения.
Пробежав по подвесному мосту,
Я обрезал его кусочком застрявшего в шляпе стекла,
Чтобы никто не сумел меня настигнуть.
На берегу я вскочил на спину пасшегося за воротами дворца единорога,
И он, разъяренный от запаха пепла и множества ошибок юности на моей коже,
Поволок меня, тряся и пытаясь сбросить,
Через весь лес.
Мне пришлось покрепче вцепиться в его белую с серебристыми нитями,
Имеющими наросты в виде звездочек,
Гриву,
Чтобы он не скинул меня в колючие кусты диких белых цветов.
Лес был страшным и темным,
Намного темнее и непроходимее нашего,
Не было в нем ни одной проторенной тропы,
А те редкие следы, которые и встречались мне,
Обросли выбивающимися из-под тесной влажной земли корнями.
Листва деревьев сама по себе была очень густой,
Но могучие плотные лианы, опутывавшие каждую веточку,
Препятствовали проникновению в лес всех до одного лучиков света,
Включая самые узкие и самые проворные.
Если в нашем лесу стоит бояться разбойников, меня и моего отражения,
То в непролазном лабиринте, скрывающем Долину Кристальных Водопадов от неприятелей,
Стоит остерегаться каждой сгущающейся тени.
Единственным источником света были там,
В таинственном краю вечной зелени, где никогда не бывает морозов, снегов и зим,
Были разноцветные светлячки,
Освещавшие крупицы белого мрамора на земле,
Хитро скрученные нимфами папоротники,
Тонкие линии ручейков в оврагах
И кольца, образованные в траве и на деревьях поганками и лисичками.
Разъяренный единорог,
Стуча серебряными копытами,
Разогнался, встал на дыбы и скинул меня со своей гладкой белой спины.
Ай-яй! Звездочки посыпались у меня из глаз!
Зверь отступил, поднимая облака искрящейся пыли и пыльцы фей,
Но не уходил совсем.
Он забил ногой и опустил голову,
Фырча да приготовляясь побежать на меня
И пронзить меня своим рогом.
Я посмеялся и стал его дразнить!
Единорог кинулся на меня,
Но в самый последний момент,
Уже соприкасаясь с его гривой, я подпрыгнул и схватился руками за ветку дуба.
Серебристый рог,
Дающий благословения и насылающий проклятия,
Глубоко вонзился в прочную кору и засел в ней.
Долго пытался единорог, раздувая ноздри, освободиться, но все было тщетно.
Только горсти желудей сыпались на землю и ему на голову,
Когда он тряс гривой и издавал звуки,
Какими выражает свое недовольство ездовая лошадь.
Смеясь, я спрыгнул с дерева, погладил беленькую клячу и пошел дальше на своих двух.
Не боясь разбойников или браконьерских капканов,
Любуясь филинами и мотыльками,
Прислушиваясь к голосам лесных духов и громовым отголоскам искр, падавших с неба в траву жемчужинами,
Я вышел к озеру.
Подсказанное древними голосами направление и мигание подсвечивавших дорогу светлячков
Привели меня туда.
Темные ветви над моей головой смыкались в прочный купол,
Я раскромсал их голубым кристаллом и покинул лес,
Тут же я был ослеплен!
Сначала Солнцем, от которого успел отвыкнуть,
А потом красотой игравших у воды нимф.
Подвесные мосты от скалы к скале тянулись высоко над их головами,
Они были обшиты мхом и укреплены цветочными и виноградными лианами,
Арки же, к которым мостики вели, заросли плющом, как решеткой,
И весь уголок чудесного края, в котором я оказался,
Виделся нетронутым, покинутым шумным скопищем имен и культур, хранящим неприступную природу с ее первозданными красотами.
Нимфы отдыхали на кувшинках.
Огромные водяные лилии раскрывались, приглашая их прилечь на душистые розовые лепестки.
Их стройные станы, мне грезилось, созданы из жидкого золота:
Были они переливчатыми, полупрозрачными, сверкающими.
Цветочные венки украшали головы прекрасных лесных нимф,
Аморфный шифон и пузырьки пены стали всею их одеждой.
Они смеялись, прыгали с лотоса на лотос,
Во все стороны летели брызги и пыльца.
Обвороженный цветочными девами, очарованный ими,
Я подходил ближе и ближе.
Это вам не принцы и не пираты! Ими любоваться – сплошное удовольствие.
Шаг, еще один, другой…
Совсем не заметил я,
Как наступил на поднимавшийся из воды, чтобы обнять берег,
Стебелек лотоса.
Запретный цветок хрустнул под моими ногами, осыпались его неприкосновенные листья на землю,
Как на мою голову осыпался гнев духов, превратившихся в фурий!
Остервеневшие наяды по воздуху гнались за мной до самой воды,
Я сделал шляпу лодкой, а перо – парусом,
И мой корабль, то и дело утопавший и мокший в жестоких волнах,
Помог мне удрать.
Он понес меня в Карнандес,
Узнаваемый по копьям и пушечным дулам вместо стен.
Фетровый черный кораблик обошел место,
Где затонул галеон «Королева Аннетта»,
Ставший, как в легендах горного народца,
Горящей лодкой, уносящей павшего варвара в последний северный закат.
Белокаменные крепости, алые с синим флаги и щиты с неправильными, угловатыми, геральдическими фигурами,
Всюду – белые розы, двоюродные сестрицы наших багряных цветов.
Математически выверенные углы улиц и изгибы подножек у всех повозок! Нет, это невозможно!
Чистота кирпичных серых дорожек сводила меня с ума, поэтому я на них плюнул.
Указатели, к которым моей рукой были приписаны отколотым от стены мелом непристойные дополнения,
Довели до замка, где давным-давно жили король, королева,
Где жили их наследники, двенадцать принцев и принцесса:
Аврелий Рассудительный,
Бенедикт Мудрый,
Витольд Несокрушимый,
Герман Проворный,
Дидьен Отважный,
Евстафий Прозорливый,
Жозе Неустрашимый,
Близнецы Зигфрид Остроумный и Замиль Неприступный,
Которых друг от друга отличают только положения мушек на щеках,
Игнатиус Прекрасный,
Кальман Благородный,
Упавший с качелей в колючие кусты роз и потерявший зрение,
Лавр Жизнелюбивый
И Миллисент Жемчужная.
Словом, хе, все эти легендарные царственные зануды, живущие ныне только в песнях сказителей.
У гвардейца, спавшего под знаменами над вратами крепости,
Окруженной глубоким рвом,
Я украл железный шлем и метнул его в витражный портрет королевской семьи во всю стену.
Кто же знал, что этим я перебужу всю охрану?
Стражники на белогривых конях гнались за мной,
Пока сине-красные флаги не сменились изумрудно-бордовыми –
Так я воротился в королевство Флердеруж,
Запутавшись во всех знаменах и случайно скосив флагштоки.
Дороги помнят следы моих сапог, я с натянутой по самые глаза шляпой и заткнутыми ушами могу дойти по ним в любую часть земли красных роз и шиповника.
Шумные трактиры, королевские академии, яблоневые сады, даже башня…
Что-что? Вы ничего не знаете о башне?
О, пантеон, восседающий на серых грозовых тучах!
Да как же можно прожить всю жизнь в королевстве принцессы Камиллы,
Не зная никакой другой башни, кроме той, что возвышается над стенами ее дворца?
Это место видел собственными глазами еще мой отец,
Видел так же отчетливо, как я, возвращаясь сюда, на площадь.
Послушайте, я говорю вам, послушайте,
Вы даже не верите, что это возможно, а я там был,
И я видел в чаще леса, там, где бродят хищные звери и перестают взывать охотничьи горны,
Высокую башню, в которой живет настоящий чародей.
Его фокусы – не игры с картами, выученные от гадалок и шулеров,
Не трюки астрологов, угадывающих имена с подсказки ассистенток,
А настоящая магия:
Он оживляет мертвецов, воздвигает горные хребты и, какая жалость, проклинает людей.
Есть перед башней лабиринт из ядовитого шиповника,
Охраняемый воронами и зачарованными львами из железа и камня.
В этом лабиринте, там, куда ход нашли бы только я, мой отец и всезнающие птицы, глядящие на мир с высоты,
Стоит пьедестал, накрытый стеклянным колпаком.
Под тем колпаком – сокровище, ценней каких во всем свете нет,
Роза из бесценного металла,
Роза из настоящего золота.
Посмотрите на нее – и все иное померкнет.
Как-никак, это артефакт из сокровищницы настоящего колдуна, а уж они-то толк знают!
Я бы забрал эту розу, да боялся опоздать к нашему многоуважаемому доктору Генриху,
Обещавшему сделать меня своим первым учеником.
К счастью, я успел к тому мигу, когда он, непрерывно смотревший на карманные часы,
Собирался уже передумать и разорвать фартуки такие,
Какие обычно носит какой-нибудь подмастерье.
Я успел, успел!
Ну а чего вы еще ожидали от ловкача де Рейва?
Доктор Ф вручил мне фартук и нарукавники,
Объяснил, как ухаживать за заспиртованными змеями и ящерицами,
Запретил с рук кормить чучело крокодила
И принимать визитеров в любую ночь, кроме той, когда на небе горит полная Луна.
Я нашел в его палатке двери, которые вели в другие миры,
Фонтаны с кипящей кровью,
Кадки с деревьями, дававшими плоды из чистого серебра,
Зашторенную нишу с решеткой, всю забитую скелетами,
Да спрятанный под ковром люк в погреб,
Где хранятся лекарства, сушеные розы и емкости с формалином,
Содержащие странных существ и жен доктора-вдовца.
И было все замечательно, пока господин Генрих не увидел,
Что я расхаживаю по его владениям в грязной обуви,
И не погнал меня веником прочь!
С тех пор вести дела с любыми докторами я зарекся,
То же самое рекомендую вам и всем своим несуществующим потомкам.
Отбросил де Рейв, смеясь звонко, лютню,
Задевшую стол доктора Ф. и завалившую его.
Стал юноша, облаченный в черное, плясать с горожанами,
Слушавшими долгую песнь паяца о пережитых приключениях и пройденных тернистых путях.
Аплодировали они, задавая темп танцу,
И венчали рассказчика весенними венками с разноцветными лентами.
Взмыли в воздух лоскутными парусами
Платки и шарфы приезжих танцовщиц и местных красавиц.
Зарычал доктор Ф и свел густые рыжие брови.
Он потер указательный палец о большой,
Собирая побольше крохотных фиолетовых искорок,
И выпустил энергетический заряд в две подаренных де Рейву карты.
Молнии, дым и ветер оживили и заставили сойти с бумаги две фигуры:
Приговоренную к виселице и Заклейменную.
Узоры из рун и иноземных заклинаний стали их шрамами и ранами,
Серебристое тиснение отдало свой блеск глазам двух сестер.
Удушающие питоны, написанные художником, порванными веревками поползли по рукам и шеям.
И рассеялся миг счастья певца де Рейва
Вместе со звоном скрещенных лезвий и тающим откликом задетой струны лютни.
Заклейменная: А вот и проныра де Рейв!
Все-таки жив. Топи или не топи его в закрытом колодце…
Де Рейв: Кто? Где это?
И глаза его, в которых закрутились хороводом искорки,
Стали выискивать упомянутого де Рейва в толпе,
Толкать Приговоренную и Заклейменную, чтобы лучше его разглядеть.
Лишь когда одна из девиц подняла лютню, и инструмент замер над головой паяца,
Тот, чувствуя, как шероховатое дерево укалывает его шею,
Прекратил шутки и пригнулся, чтобы отойти, обернуться и поприветствовать дам поклоном,
Отчего лютня ударила по носу девушку, подходившую с другой стороны, чтобы поймать оглушенного юнца.
Де Рейв: Во имя Солнца, Луны и всех созвездий! Святые кристаллы, артефакты и паладины!
Как я мог так ошибиться? Ведь де Рейв – это я и есть!
Добрых дней вам, милые дамы.
Приговоренная: Этими словами ты стремишься пустить песок и пыль,
В которых исчезнешь!
Отвечай! Где ты был, когда мы тебя искали?
Де Рейв: Зависит, пожалуй, от того, где вы искали меня.
Приговоренная: Я слыхала, ты там, где холодные равнины перетекают в заснеженные вершины гор.
Де Рейв: Гром и молнии! Так там же холодно!
Заклейменная: А я слышала, там, где в мышиных норах лепечут на чужом языке голоса.
Де Рейв: Нет уж, я не разговариваю с животными!
У меня были неплохие отношения с Аром, моим коньком,
Но он так скверно играл в карты, он просто не мог держать их в своих копытах,
Поэтому однажды проиграл меня работорговцу,
И с тех пор я запретил себе говорить со всеми птицами и зверьми,
Исключая из этого правила только рыб:
У них нет карт,
Вощеная бумага портится от соленой воды!
Заклейменная: Ты вечно врешь!
Де Рейв: Клянусь именем атланта, с которым мы вместе держали небо, я никогда не лгу!
Отсеки мне язык, если найдешь доказательство, что я тебя обманул.
Приговоренная: Мне говорили, ты там, где феи угощаются сладким липовым медом, пока их крылья не повредятся от склеивания.
Де Рейв: Всех малюток-фей переловил в свои фонари доктор Генрих,
Я предпочитаю добычу покрупнее.
Заклейменная: В таверне рассказывали, что ты там, где змеи перетекают узорами меж камнями свода пещеры для осужденных.
Де Рейв: Добывать уголь с вами спина к спине?
Полагаю, я буду там не третьим в ряду, завершающим его, а лишним!
Я еще не научился развязывать двойные узлы и открывать замки на кандалах, рано мне туда.
Приговоренная: Некромант и чернокнижник, спавший у своей гробницы, частично погруженной в землю…
Де Рейв:… приглашал вас в гости?
Заклейменная: Нет!
Приговоренная: Ни за что!
Заклейменная: Он говорил, что ты женился и сбежал на ту сторону земли, где никогда не всходит Луна.
Де Рейв: Ах, какая жалость,
Я ведь был женат уже предельное количество раз,
Больше на подобное я не решусь.
Но, что ж…
Я, по крайней мере, могу похвалить вас обеих за то, что вы больше не боитесь тяжелой руки Магистра,
Карающего за некромантию!
Приговоренная: Магистр нам встречался.
Он, связанный колдунами,
Вниз головой висел на ветке могучего дуба, весом доспеха заставляя ее скрипеть и клониться к земле.
Заклейменная: Они так и не научились вешать своих врагов!
Приговоренная: Магистр Ордена Тьмы Габриель сказал,
Что видел тебя в рядах учеников охотника на вампиров.
Де Рейв: А, граф Каллестиас де Микелло! Мой старый друг,
С арбалетом преследующий всех кровопийц!
Да, я был его учеником одно время, но мы поссорились.
Мы разошлись во мнениях о новых методах и экипировке,
Включая экспериментальный способ борьбы с вампирами при помощи сачка для ловли бабочек и клистира.
Он положил арбалетную стрелу на мою рукопись с перечислением всех недостатков такой методики,
Это еще хуже, чем проколоть или разорвать ее, если вам известна охотничья терминология!
Приговоренная: Ветер нашептал, что ты там, где шаманы пляшут над ручьями оленьей крови, а воины топят ядовитые грибы в настойках и маслах, залитых в бараньи пузыри.
Де Рейв: Помнится, там я разочаровал одного людоеда и получил вот эту повязку на правой руке.
Нет, я сбежал!
Заклейменная: Послание в бутылке сообщало, что ты там, где одну и ту же мелодию над источником Забвения поют птицы.
Де Рейв: Светлейшая Башня? Тюрьма, из которой еще никто не смог удрать,
Даже самые опасные и жестокие колдуны нашего мира?
Да я за час вскрыл там замок на своей решетчатой двери,
С тех пор паладины меня даже не пытаются поймать.
Приговоренная: Предсказательница увидела в знаках кофейной гущи, что ты там, где браконьеры ставят арканы и капканы на единорогов, чьи кости исцеляют недуги.
Де Рейв: С тех пор, как меня проткнули мечом охотника на драконов, я забыл дорогу в те места.
Заклейменная: Все кругом говорили, что ты там, где плачут разбитые статуи, а склепы и гробницы хранят лестницы в подземные лабиринты.
Де Рейв: Меня погнали привидения.
Я показался им слишком страшным.
Приговоренная: Моряки в порту поливали тебя проклятиями и говорили, что ты там, где паладины искореняют безграмотность, используя вместо клинка и щита студенческие мел и доску.
Де Рейв: Заняться мне нечем!
Я и без них все на свете знаю.
Заклейменная: Стражники королевского сада сказали, что тебя поймали у Обители Света, где ты, вооруженный подзорной трубой, подглядывал за спавшими в саду послушницами…
Де Рейв: Да, да, разумеется, я был там.
Вспоминаю…
Нет, вы, право, смеетесь надо мной!
Я должен вам слишком много,
Вы вытянули из меня все до последней монеты,
Мне не хватит ни на баркас странника, ни на новые туфли, позволяющие проделать значительный путь.
Приговоренная: Ты не покидаешь столицу?
Заклейменная: А все эти истории?
Де Рейв: Как много вопросов!
Я отвечу на оба сразу.
Сущности моей везде уютно, моей фантазии – всюду тесно.
Заклейменная: Ага! Значит,
Правду сказали,
Сообщая нам о том, что ты несколько дней прятался под кроватью жены королевского советника.
Де Рейв: И это – наглая ложь!
Заклейменная: Почему же, если ты был в городе?
Де Рейв: Потому что я несколько дней прятался под кроватью любовницы королевского советника.
Вы довольны таким ответом, барышни?
Приговоренная: Вполне.
Заклейменная: Это лучше, чем узнать подтверждение слухам о твоей кончине.
Де Рейв: Слухам? Вот те на!
Это кто же вам рассказывает?
Приговоренная: Каждый, кто встречался нам по пути вдоль твоей улицы.
Заклейменная: Улицы, где ты жил в погребе под крыльцом.
Де Рейв: И они сказали, что я умер?
Подожди-подожди, я не могу понять…
Они, кажется, то ли опоздали, то ли поторопились.
А впрочем!
Он остановился подумать,
И его глаза на миг налились особенным светом.
Де Рейв: Я вспомнил!
Заклейменная: Вспомнил о чем?
Де Рейв: О том, что я не разрешаю себе спорить со мнением общественности
После одного случая.
А потому – откланиваюсь.
По всей видимости, меня заждались в склепе,
У летописца
И у архивариуса,
Оформляющего некрологи.
И он снял шляпу, в поклоне махнул ею,
Зачерпывая побольше оседавшей на камнях пыли,
Да осыпал себя щебнем, просыпанной пудрой, песком.
Непрозрачная завеса,
В которой кое-где мерцали осколки разбитых цветных стекол,
Полилась из-под его шляпы плотной вуалью
На самые носки сапог.
Когда завеса спала,
На площади лгуна де Рейва уже не было.
Приговоренная: Обрек задыхаться и кашлять от пыли!
Снова сбежал от нас!
Заклейменная: Подлец! Ты его упустила.
Приговоренная: Ровно столько моей вины здесь,
Сколько твоей.
Заклейменная: Спорить не станем. Лучше
Гадай теперь,
По каким оврагам и злачным местам
Его искать.
Приговоренная: А чего гадать?
Вот ведь он!
Приглядись, приглядись!
Бежит по разноцветным крышам,
Задевая черным плащом флюгеры и сбивая их.
Заклейменная: И не представляет,
Каким ярким фоном для его темного костюма
Стали небо и крыши!
Доктор Ф: Вам повезло, что до Бала Бабочек много дней,
И ему не скрыться среди черных махаонов.
Любезные девы, я смею предложить вам свои услуги.
Заклейменная: Да чем же Вы поможете нам, доктор?
Доктор Генрих усмехнулся и заглянул под велюровую скатерть в звездах,
Чтобы вынуть из-под нее пыльный секундантский сундучок,
Снабженный светящимися трубками и крутящимися шестернями,
Заставлявшими две фигуры на крышке бесконечно повторять одну сцену:
Смерть с косой отсекала рыцарю голову,
Он терял ее и брал свой шлем в руки.
Доктор Ф: Я могу предложить вам лучшие пистолеты оружейных мастеров Белых гор.
Прилагаются порох и одна золотая пуля.
Редкий экземпляр… Стоит своих денег.
Доставлено контрабандой:
Пираты, с которыми я в доле,
Рисковали жизнями, чтобы их провезти.
Соглашайтесь, дамы.
Двенадцать монет из ценного у алхимиков желтого металла,
И я отдам их с полагающимися напутствиями.
Заклейменная: Как дорого!
Приговоренная: Мы не можем его упустить.
Доктор Ф: Решайте, пока ваш должник не ушел.
Заклейменная: Черт бы побрал всех торговцев!
Вот Ваши монеты, подавитесь ими, скряга.
Доктор Ф: Пожалуй, напутствия останутся при мне.
И доктор собрал весь шатер и стол в маленькую шкатулку
Да пропал вместе со всем своим добром.
Две преступницы не заметили его исчезновения:
Целились из одного пистолета в убегавшего от них де Рейва.
Ветер подгонял шута и звенел у него в ушах,
Он смеялся, придерживал шляпу одной рукой и бежал,
А раскрашенные плитки черепицы крошились и катились вниз,
Задетые шпорами и тяжелыми подбитыми железом каблуками.
Прогремел выстрел, орошая городскую площадь дорогим порохом,
И де Рейв, путаясь в своем плаще и сквернословя на северном наречии,
Покатился по яркой крыше амбара к желтым копнам сена под ней.
Заклейменная: Вот он!
Приговоренная: Лови его!
А полуденное Солнце между тем бросало зерна света
В лужи, текшие под корнями деревьев в лесу,
В крошечные моря, где жухлые листья и скорлупки ореха были лодками,
Густой мох – водорослями,
Выпавшие из сумок лесных разбойников украденные монеты – сокровищами.
Полуденное Солнце согревало муравейники и осиные гнезда,
Многоуровневые города и деревни, похожие на те,
Что скрыты в жерлах потухших вулканов и недрах гор.
Полуденное Солнце освещало весь маленький большой мир
Прекрасной Симары, жены колдуна,
Никогда не покидавшей дома своего мужа.
Она никогда не была одного рода с ним,
Но жила так, как жила бы настоящая фея.
Милосердная и терпеливая Симара!
Воплощение теплого огня,
Давшего сияние ее волосам!
Растения и деревья,
Птицы и белки,
Бабочки и стрекозы любили ее
И считали королевой леса и всей природы,
А она любила своих маленьких подданных не меньше.
Пчелы, не смевшие даже задеть ее жалом или острым крылом,
Угощали ее медом.
Соловьи пели ей песни,
Шмели венчали диадемой из одуванчиков и ромашек.
Прекрасная Симара, хранившая в себе столько добра Симара!
Она была счастлива в своем маленьком большом мире.
Случайно забредавшие в мертвый сад волки,
Которых она с руки кормила хлебом со свежим маслом,
Подставляли косматые шеи и спины ее нежным губам и ладоням,
И дева обнимала и целовала их,
Спала, укрываясь их хвостами,
В холодные осенние ночи.
Вороны, служившие Милорду,
Любили ее, лечившую их израненные крылья,
Поившую бедных птиц целебной водой.
Втайне от своего господина, запрещавшего приносить подарки,
Они дарили Симаре ветви кислой облепихи и сочной крупной малины.
Ветра и дожди успокаивались,
Когда юная жена чародея начинала петь.
В маленьком мире Симары все отвечало ее доброте,
Все таяло от ее тепла.
Она не понимала только причины,
По которой муж, единственный близкий ей человек, не вторил ее свету.
Мрачный и холодный,
Извергающий льдинки из слезных каналов,
Он появлялся раз в вечность в своем доме.
«Кто ты таков и откуда ты?
Мой любимый Милорд,
Я почти ничего не знаю о том,
С кем я живу,
О том, для кого я накрываю на стол и разжигаю камин.
Мой любимый Милорд,
Расскажи мне о себе.
Мне нравятся твои глаза и твои волосы,
Мне, как верной жене, ты бесконечно дорог,
Но, скажи мне,
Могу ли я узнать о тебе хоть что-то?
Кто ты таков и откуда ты?» – вопрошала Симара,
Но муж отвечал, что ей ни к чему знать это.
Он не касался ее,
Не пытался обнять или поцеловать ее.
Появляясь в доме раз в полгода,
Чтобы залечить свои раны, нанесенные паладинами,
Чтобы отоспаться после долгих бессонных ночей темных ритуалов,
Он проверял замки на дверях и окнах,
Считал следы на заросших тропинках
И опять исчезал.
Исчезал…
Без ответа на вопросы о том,
Кто он таков и где был рожден.
Точно кариатида, Симара стояла у оконных створок
И провожала его, уходящего,
Печальным взором любящей и любопытной девушки,
От которой скрывают что-то сокровенное,
Что-то ценное.
Ей не было интересно, откуда появилась в его доме она сама.
А если бы она и отважилась спросить,
Он бы также ей не ответил.
Весь ее маленький большой мир был представлен
Лесным царством и нагонявшим на него тучи Милордом.
Заклейменная: Он мертв?
Мы его застрелили?
Приговоренная: Да разве есть на свете то, что сможет его убить?
Мы промазали.
Де Рейв, желтый от сена и белый от мела черепицы,
Лежал в гамаке из разбойничьего логова.
Силясь не улыбнуться и не торопясь приходить в себя после падения с крыши,
Он ждал, когда схватившим его воровкам наскучит
Следить за своим неподвижным пленником.
Каждый раз, когда девушки отворачивались,
Лгунишка, глядевший на них из-под полуопущенных пышных ресниц,
Беззвучно смеялся.
Приговоренная: Мы знаем, что ты не спишь, де Рейв!
Вставай скорее.
Де Рейв: Где же я?
Мне виделись врата Суриа-Муриа и Вальхаллы,
Зал павших воинов и пир горой!
Пролетев, как степной бумеранг,
Большая фетровая шляпа упала на голову плута.
Приговоренная: Ты в нашем подвале,
Где перебил всю посуду, перепортил всю мебель, перегрыз всех кур.
Заклейменная: И до сих пор должен нам за все это!
Приговоренная: И не только.
Де Рейв: Тысяча говорящих скелетов!
Клянусь своим почти честным именем,
Я ни в чем не виноват.
Заклейменная: Виновен! Виновен!
Де Рейв: Шутил ли я уже про злого близнеца,
Принесшего вам столько мучений?
Да нет у меня, слово даю, ни монеты, чтобы заплатить вам!
Но если вы вдруг окажетесь приятными, мудрыми и благородными девушками,
Если вы вдруг отпустите меня,
Я куплю у доктора Ф волшебную дудочку,
Исполню на ней услышанную однажды песенку,
И тогда вереницы представителей чудного гномьего народца потянутся сюда
С тележками и сумками, полными самоцветов и упавших звезд.
Заклейменная: Лгун! Пустозвон!
Все истории и песни твои – сказки!
Приговоренная: Все или не все,
Потому что историю о розовом лабиринте в сердце леса
Я слышала и от схваченной нами за выкуп
Старшей дочери архивариуса.
В каждой легенде есть столько правды,
Сколько в правде, пересказанной много раз, – следов вымысла.
Сумел бы ты отвести нас к тому лабиринту, де Рейв?
Все твои долги будут прощены,
Все споры утихнут,
А бушующие волны улягутся,
Только раздобудь нам то сокровище,
О котором ты поешь за кружку родного пенного эля.
И уверения в том, что лабиринт охраняют вороны, каменные львы и магия,
Не спасли де Рейва.
И попытки побега оказались тщетны оттуда,
Где заперты все решетки и ставни.
Много он нажил карточных долгов,
Еще больше украл и разрушил своей несчастливой, проклятой рукой.
Должен он был двум сестрам столько золотых монет,
Сколько звезд сияет в небе,
Столько жемчужин и серебряных пуль,
Сколько капель воды в роднике.
Повели воровки паяца в лес, сделали его своим провожатым.
А для того, чтобы он не скрылся снова, обвязали ему ноги и руки веревкой,
И то одна сестра шла рядом с ним, за черный воротник его держа, то другая.
Де Рейв: А почему бы вам меня, как положено по старому охотничьему обычаю,
Не подвесить за связанные руки и ноги к палке,
Да на ней и понести в таком виде?
А дорогу я вам и на словах запросто объясню!
Вяжи меня, Жозефина,
Пусть узлы и шнуры украсят мой наряд.
Но не задень своими ладонями повязки на правой моей руке от запястья и до локтя!
Ведь не известно еще тебе, почему я никогда ее не снимал, не так ли?
Ветви деревьев с круглыми листками еще клонились к земле от росы,
Похожие на большие папоротники,
И лучи Солнца свободно проходили сквозь кроны и наполняли собою лес.
Мягкая почва, рыхлая и влажная от корней, мха и насекомых,
Была совсем теплой, почти горячей.
Зеленоватым бутонам пионов дневной свет дарил свои краски.
Медленно они наливались фуксией,
Какой заливаются рассветы и закаты.
Но расцвели, раскинулись крупными, пышными юбками фей они бы
Только после окончания множества майских торжеств,
Только после завершения Бала Бабочек
И полета тысячи махаонов, лимонниц и мотыльков над столицей.
С ними крошечной серой молью должна была вспорхнуть к Солнцу,
Готовому испепелить ее своим светом,
Душа шутника де Рейва.
Близилась ночь Черно-Белой Луны,
Одно из прекрасных затмений должно было унести с собою жизнь разбойника.
И он молчал об этом на земле,
Где каждый уверен в том, что его ничто не убьет,
В том, что он не заслуживает сострадания и любви,
Плутишка де Рейв.
Он не рассказывал ни единому человеку свою подлинную историю,
Но был рад поведать множество вымышленных.
И поэтому,
Когда одна из воровок,
Та, чей черед настал вести паяца за воротник,
Отважилась спросить о черной повязке на правой руке,
Лгунишка де Рейв не избегал вопросов и уточнений.
Де Рейв: О! Так ты хочешь услышать?
Смотри, тебе придется жить с этой тайной,
Хранить ее, как мертвец на необитаемом острове хранит проклятый сундук,
Что кусает пальцы всем, кто его коснется!
Ну, что ж, раз мне не переубедить тебя,
То слушай.
Еще до того, как я прибыл в этот город, ты помнишь,
Я носил эту повязку,
Никогда не снимая ни на миг,
Я спал в ней, мылся и переплывал реки,
Потому что она хранит след моей большой страшной тайны.
Много лет назад,
Когда из города в город бежали чумные крысы,
Когда Магистр Габриель и Магистр Леон еще были паладинами,
Тренировочными мечами сбивавшими столбы стеблей подсолнухов,
Когда мои волосы были длиннее, а твои – короче,
Подсказывающий путь компас привел меня в Шоттрот,
В маленькую таверну на самой окраине города,
Где подают вяленых барсуков и пиво с целебными травами.
Там я ввязался в спор с двумя молодыми людьми,
Обсуждавшими книгопечатание и образование,
И задержался.
Заказанные ими за наш стол угощения только укрепили мое убеждение
Прервать пешее путешествие.
У окна на скамье отдыхал бедный старый друид,
Я угостил его чесночным хлебом и вишневой настойкой
И вернулся к полемике.
Не то спор наш был до искр из глаз и из-под ногтей оживленным,
Не то огонь инквизиции настиг меня,
Не то языки пламени с горевшего напротив лазарета перекинулись на таверну,
Но вскоре все объяли злые огненные духи,
Дышавшие, как драконы, дымом и жаром.
Звонили колокола и кричали женщины,
Улицу съедало жуткое пламя!
Мое умение лазить по веревкам и канатам подвесных украшений
Не помогло мне:
Я упал на гору перьев общипанных кур за стойкой хозяина,
Таявшую от огня,
И сильная боль объяла меня всего!
Возгласы, крики, шумы и взлетающие угольки!
Дым и гарь! Все задыхались!
Когда разрушительная стихия перестала бесноваться и утекла огоньком в камин,
Я был весь изранен, но еще жив!
Плащом прирос к деревянному полу, воском пригвожден к нему был,
Но еще хотел бежать!
А рядом с собою узрел друида.
Он решил отблагодарить меня за мою доброту
И подарил мне широкий браслет,
Который, пока старик снимал его, иссушил его руку.
Волшебник рассказал мне,
Что это вовсе не простое украшение.
Этот браслет мог вылечить любые хвори и недуги,
Затянуть любые раны того,
Кто его носит,
Взамен отняв всего день жизни.
И оказался у меня зачарованный металл на запястье.
Мигом зажили мои мучительные ожоги,
Я снова стал таким прекрасным и юным,
