Ксения Агибалова
Палингения
– Завтра. Завтра мы посмотрим.
Они двинулись по песку. Колючие песчинки засыпались в дырявые ботинки Теодора, и он поспешно скинул их.
А ведь и сам он, за учебой и работой, в темной лаборатории, в подземных экспериментальных комнатах не замечал, не видел. Ни другого берега и его знаменитых гор, ни пустынных степей на собственном берегу (уже не настолько, конечно, прекрасном), ни даже обычного, утреннего неба.
Они мчались по береговому проспекту. Мимо магазинов и витрин, босые и взъерошенные – парень в рабочей одежде и девушка в халате. Не удавалось скрыться от подозрительных прищуров. Многоголосый шепот гнался за ними.
Они втиснулись в узкую рыночную улицу. Шепот тут могли перебить разговоры торговцев, тут была возможность слиться с толпой.
«Добыть бы плащ для Авроры, укрыть от чужих глаз…»
А она повела носом, и Теодор заметил, как ее взгляд задержался на прилавке с фруктами. У него незамедлительно заурчал живот, и он обменял золотые монетки на ягоды. Толпа на рынке волновалась, люди расступались, расходились, и улица пустела. Теодор выглянул в переулок из-за груженой тележки.
– Говорил я Вам – дурень! А Вы мне: гениальный, гениальный дурень! Гениальный бы совершил побег? Крах, крах современной науке!
Парис говорил брюзжащим шепотом, и получалось у него это отнюдь не тихо.
– А если бы он вирус за пределы стен лаборатории вынес? М?
– Вернется, как начнутся первые проблемы, – отвечал второй ученый, имени которого Теодор не знал, но регулярно видел того на кафедре.
– Вернется? Да пусть только попробует! Нет ему места в ученом мире! Где такое видели – сбежать с пер-вым-же ре-зульта-том своего тру-да? – он тряс в воздухе руками. – Даже не своего – нашего!
Парис точно взял иголку и колол ее Теодору прямо в открытое сердце в рамках своих экспериментов, и пытался вызвать «реакцию».
Мешкать было нельзя – шушуканье становилось громче, люди мигом выдали бы их.
Теодор подхватил Аврору одной рукой, второй сжал стакан с ягодами и устремился дальше.
Они сели на землю между рядами высоких колосьев, которые укрыли их от окружающего мира. Теодор перевел дух.
Они пробовали ягоды и смотрели на пролетающие мимо дирижабли. Аврора измазала руки и лицо в красном соке, но ее глаза светились искрами удовольствия. Она не говорила, не издавала ни звука, но требовалось ли это?
Закончив трапезу, они пробрались к краю поля, легли на животы, колосья пшеницы все еще закрывали их от глаз города. Они смотрели, как отправляются старые паровые поезда, которые продолжали ходить лишь для услады человеческого взора, нежели для настоящей нужды.