Кори Доктороу
Выход
Меню изменялось в течение дня в зависимости от того, какое сырье приносили посетители. Лимпопо ловко перемещалась по помещению от одного красного сигнала к другому, пока все не стало зеленым. У нее практически выработалось шестое чувство на следующую красную зону, и она могла контролировать больше рабочих модулей, чем ей полагалось по должности. Если бы в тот день была составлена таблица лидеров для «Б и Б», она бы, несомненно, превзошла всех. Лимпопо притворялась насколько могла, что ее друзья не замечают ее оживленной активности. Экономика дарения не должна была становиться бухгалтерской книгой учета кармы, где твои хорошие дела выписывались бы в одном столбце, а хорошие дела, сделанные для тебя, – во втором. Сутью ушельцев была жизнь для изобилия и жизнь в изобилии, поэтому зачем было переживать, если ты вкладывал в общее дело столько же, сколько брал себе? Однако дармоеды всегда оставались дармоедами, и совершенно не перевелись еще уроды, которые брали себе все самое лучшее или губили все на свете из-за своей тупости. Люди обращали на них внимание. Уродов не приглашали на праздники. Никто не пытался вернуться назад и найти их, если вдруг они пропадали. Даже если книги учета не существовало, так или иначе она все же велась, и Лимпопо хотелось накопить побольше добрых пожеланий и кармы, просто на всякий случай.
Толпа стала редеть около четырех. Было достаточно скоропортящихся продуктов, чтобы «Б и Б» могли объявить празднество и организовать послеобеденный чай. Лимпопо перешла к тем областям зоны приготовления пищи, которые начинали становится красными, где и встретила этого парня, назвавшего себя Итакдалее.
– Привет-привет, как тебе твой первый день салаги в наших блистательных «Бандаже и Брекетах»?
Он согнулся в поясе:
– Я чувствую, что меня вот-вот разорвет. Меня накормили, напоили, обкурили и дали поспать у камина. Я просто не могу больше сидеть на месте. Может, дадите мне какую работу?
– Знаешь, об этом-то как раз и не следует спрашивать.
– Да, у меня сложилось такое впечатление. Есть что-то непонятно-странное в отношении вас, то есть я хотел сказать «нас», и работы. Ты не должен желать работать, и ты не должен смотреть сверху вниз на халтурщиков, и ты не должен героизировать того, кто пашет как раб. Это должен быть такой самозарождающийся естественный гомеостаз, верно?
– Я так и знала, что повстречалась с умником. Все верно. Если спрашиваешь кого-то, можешь ли ты чем-то помочь, это значит, что ты признаешь его начальником и подчиняешься его требованиям. А это запрещено. Если хочешь работать, делай что-нибудь. Если это не будет приносить пользу, может, я верну все как было и проведу с тобой беседу или просто не обращу внимания. Это пассивная агрессивность, но так живут ушельцы. Мы ведь все равно никуда не спешим.
Он обдумывал это некоторое время.
– А вообще, оно действительно есть? Оно есть, это изобилие? Если все жители Земли завтра станут ушельцами, хватит ли для них ресурсов?
– По определению, – ответила она. – Потому что «достаточно» определяется тобой самим. Может, тебе хочется завести тридцать детей. «Достаточно» для тебя – это более чем «достаточно» для меня. Может, ты хочешь получать нужные калории очень специфическим способом. Может, ты хочешь жить в конкретном месте, где также хотят жить тысячи других людей. В зависимости от того, как ты на это смотришь, тебе никогда не будет ничего «достаточно» или же ты всегда будешь жить в изобилии.
Пока они болтали, трое других ушельцев подготовили чай, вручную выпекли ячменный хлеб и сделали изысканные бутерброды, а затем расставили горячие чайники и другие блюда на подносы. Она осознанно давила в себе беспокойство из-за того, что кто-то другой выполнял «ее» работу. Если дело было сделано, то какое это имело значение? Если вообще что-либо имело значение. Нет, конечно же имело, но вряд ли во всемирных масштабах. Она поняла, что зациклилась на ерунде.
– Ну вот все и готово, – сказала она, качнув головой в сторону людей, несущих подносы. – Давайте поедим.
– Мне кажется, я не могу больше, – он похлопал себя по животу. – Ребята, вам тут следует установить вомиторий, как помещение у древних римлян, где те могли изрыгнуть излишнюю пищу.
– Это просто легенда, – ответила она. – Вомиторий просто означает узкий проход между двумя залами, откуда с силой выдавливается толпа. Вообще никак не связано с чревоугодием и коллективной булимией.
– Но все же, – он выглядел очень задумчиво. – Я могу установить здесь такое помещение, верно? Подключиться к серверной части, нарисовать схему, заняться поиском подходящих материалов, разбирать вещи и начать вытаскивать кирпичи?
– Технически да, но не думаю, что тебе кто-то с этим поможет, а потом, когда тебя не будет, начнутся восстановления, люди будут устанавливать обратно вытащенные тобой кирпичи. Я хочу сказать, что вомиторий – это не только апокрифичная, но и мерзопакостная задумка. То, что практически никому не нужно.
– Но если бы в моем распоряжении оказалась банда троллей, я ведь смог бы все организовать? Выставил бы вооруженную охрану, стал бы брать плату за вход, начал бы продавать «Биг-Маки».
Беседа с салагой становилась утомительной.
– Да, мог бы. Если бы все прижилось, мы бы построили еще одни «Бандаж и Брекеты» дальше по дороге, а у тебя осталось бы здание, наполненное троллями. Ты не первый гений, что захотел поставить такой интеллектуальный эксперимент.
– Да, абсолютно уверен, что не первый, – сказал он. – Извиняюсь, если вогнал тебя в скуку. Я знаю теорию, но мне кажется, что это попросту не может работать.
– В теории это вообще не работает. В теории мы все эгоистичные уроды, которые хотят иметь больше, чем у соседей, которые не могут быть счастливы в достатке, если узнали, что у кого-то этого достатка больше. В теории, когда здесь никого не будет, любой прощелыга просто стащит то, что плохо прикручено. В теории это все дерьмо. Эти вещи работают только на практике. В теории – все заканчивается хаосом.
Он неожиданно захихикал, совсем как подросток.
– У меня куча вопросов по этой теме, но твой ответ настолько бьет в цель, что я совершенно уверен, что каждый мой вопрос не останется без развернутого ответа.
– Не сомневайся, – сказала она. Он ей нравился, даже несмотря на то, что был шлеппером. – Это масштабируется? Пока, вроде, масштабируется и все хорошо. Что нас ожидает в долгосрочной перспективе? Как сказал один мудрец…
– В долгосрочной перспективе мы все умрем.
– Однако кто знает наверняка, ведь правда?
– Ты же не веришь в эту чушь?
– Ты называешь это чушью, я называю очевидностью. Когда ты богат, то тебе необязательно умирать? С этим все понятно. Пройти целый ряд лечений: выборочную плазменную оптимизацию микробов, непрерывное наблюдение за здоровьем, геномные терапии, приоритетный доступ к трансплантатам… Если бы я верила в частную собственность, я была бы абсолютна уверена, что первое поколение бессмертных людей уже живет среди нас. Они обгоняют и опережают свою собственную смертность.
Лимпопо наблюдала, как он пытается возразить, пытаясь не нагрубить сгоряча, и вспомнила, как она сама переживала из-за того, что могла оскорбить людей в те дни, когда только стала ушельцем. Это было так мило!
– Только потому, что деньги можно обменивать в течение ограниченного периода эксплуатации, похоже, что они не масштабируются, – сказал он. – Можно обменять деньги на землю, однако, если попытаешься купить Нью-Йорк, прикупая по одному кварталу, у тебя закончатся деньги независимо от того, какая у тебя была сумма, так как предложение будет постоянно снижаться, – он покачал головой. – Я не хочу сказать, что, когда речь идет о твоем здоровье, можно говорить о спросе и предложении, однако несомненно есть сокращающиеся доходы. Верить в то, что наука будет развиваться с такой же скоростью, как приближается смерть, – это какая-то белиберда. – Этот паренек выглядел нелепо. И он ей нравился. – Это испытание веры. Без обид.
– Без обид. Ты не уловил самой главной мысли. Жизнь можно продлить только за счет качества жизни. Примерно в двухстах милях отсюда в той стороне, – она махнула рукой на юг, – живет парень, который стоит дороже, чем большинство стран мира, а выглядит он как помещенные в бочку органы и серое вещество. Бочка стоит в укрепленной по всем правилам фортификации больнице, а больница – в защищенном стеной городе. Любой, кто работает в этом городе, принадлежит микроскопической нации этого парня. Это одно из условий занятости. В твоем теле содержится в сотни раз больше нечеловеческих клеток, чем человеческих. Люди, которые живут в этом городе, составляют девяносто девять процентов бессмертного богатого парня, являясь отростками его тела. Все, чем они занимаются, – поисками способов продления его жизни. Практически все они были лучшими студентами на своих курсах в самых престижных университетах мира. Взяты на работу прямиком оттуда. Получают зарплату настолько высокую, что лучше ее никто предложить бы не смог.
Я встречала человека, который там работал. Бросил все и стал ушельцем. Он рассказал мне, что парень в бочке пребывает в нескончаемой агонии. Что-то в его организме дало сбой, и теперь его чувствительность к боли находится на постоянном, неизменном пиковом уровне. Он чувствует такую острую боль, какую только может вытерпеть человек. Боль, которая никогда не проходит и никогда не притупляется. Он мог попросить их отключить машины, и тогда бы он умер. Однако все еще держится, делая ставку на то, что какой-то исключительный гений в этом городе, мотивированный наградой за поиск неисправностей в системе этого богатого парня, поймет, как исправить проблему с нервами. Если все пойдет как запланировано, будут сделаны по-настоящему прорывные достижения. Поэтому бочка – это его, так сказать, стадия личинки. Можешь в это не верить, но это правда.
– Это история не отличается от многих других, которые рассказывают о зоттах. Однако маловероятно, что твой приятель вообще смог стать ушельцем. Похоже, что при таких обстоятельствах за тобой будут охотиться, как за собакой, вследствие нарушения договора о неразглашении информации…
Она вспомнила того человека, который звал себя Лангерхан, все его странные методы работы, закладки, то, как он пытался не оставлять клетки кожи и фолликулы, тщательно протирая за собой стаканы и столовые приборы.
– Он умел держаться в тени. А что касается того договора о неразглашении информации, то он рассказывал разные странные вещи, но ничего такого, что позволило бы нам начать собственную программу или саботировать жизнедеятельность того парня в бочке. Проницательный тип. Буйный, чокнутый, но проницательный. Я верила ему.
– Все, как я и говорил. Этот парень терпел такую невообразимую боль из-за своего суеверия, что может откупиться от смерти. Однако тот факт, что он в это верил, не имеет никакого отношения к реальности. Может, этот парень проведет сотни лет в нескончаемом аду. Зотты очень хорошо научились себя обманывать. Более того, они уверены, что достигли этого, потому что все из себя такие эволюционные ребята, достойные того, чтобы стоять на ступеньке выше остальных людей. Они просто заряжены на то, чтобы доверять своим чувствам как истине в последней инстанции. А что, кроме слепой эгоистичной веры этих зотт, заставляет нас поверить, что в мире есть что-то еще, кроме пустых фантазий и выдачи желаемого за действительное?
Лимпопо вспомнила уверенность Лангерхана, его низкий, рокочущий голос во время разговора о грядущих близких временах бессмертных зотт, во главе семейных династий которых будут стоять бессмертные тираны.
– Признаюсь, что у меня нет доказательств. Все эти знания я получила из вторых рук, от человека, который был напуган до полусмерти. Это одна из тех идей, ради которых можно притворяться, что они когда-либо станут правдой, даже если это не так. Зотты пытаются отделиться от остального человечества. Они не чувствуют, что их судьбы связаны с нашими. Они считают, что могут политически, экономически и эпидемиологически изолировать себя, забраться на гору посреди прибывающих вод, размножаться и селекционировать свое потомство, летая друг к другу на истребителях.
– Я это поняла после того, как провела среди ушельцев целый год. Именно это означает быть ушельцем – не просто уйти из «общества», но признать, что в мире зотт мы – проблема, которая должна быть решена, а вовсе не законопослушные граждане. Именно поэтому ты никогда не слышишь политиков, которые говорят о «гражданах», для них все – «налогоплательщики», как будто основным фактором ваших отношений является ваша способность платить. Как будто государство – это бизнес, а гражданство – программа лояльности, которая поощряет вас с помощью дорог и здравоохранения. Зотты настроили всю систему так, чтобы получать все деньги и владеть политическим процессом, при этом платя только такой налог, который сами для себя выберут. Конечно, это основная часть налогов, ведь они выработали ряд правил, который предоставляет им большую часть денег. «Налогоплательщики» же означает, что государство имеет обязательства только перед богатыми чуваками, а то, что предоставляется детям или старикам, или больным, или инвалидам – это благотворительность, за которую они должны быть благодарны, так как никто из этих категорий населения не платит налоги, обеспечивающие предоставление таких бонусов от ЗАО «Государственная власть».
Я живу так, словно зотты не принадлежат моему биологическому виду, вплоть до неизбежности смерти и налогов, потому что они в это верят. Ты хочешь знать, насколько жизнеустойчивы «Бандаж и Брекеты»? Ответ напрямую привязан к нашим отношениям с зоттами. Они могут уничтожить нас, стереть до основания уже завтра, если только захотят, но они этого не делают, потому что когда они проиграли все возможные ситуации, то поняли, что им гораздо выгоднее, что некоторые из нас сами «решают» проблему, исключая себя из политического процесса, а ведь именно мы преимущественно и были бы основной занозой в их обществе, если бы никогда не ушли…
– Да ладно! – на его лице появилась широкая улыбка. – Вот они, разговоры о корысти! Почему ты решила, что мы являемся самой большой занозой у них в заднице? Может, все наоборот: с нами проще всего, потому что мы готовы уйти. Как насчет тех людей, которые слишком больны, или слишком молоды, или слишком стары, или слишком упрямы и которые требуют, чтобы государство обращалось с ними, как с гражданами?
– Этих людей проще всего согнать в стадо и институализировать. Именно поэтому они не могут убежать. Это чудовищно, но мы и говорим о чудовищных вещах.
– Это жутковато, – признал он, – и кинематографично. Ты действительно считаешь, что зотты организовали верховный тайный суд, – вот сидят такие и замышляют, как отделить козлищ от овец?
– Конечно нет. В конце концов, если бы они так поступали, мы бы давно послали к ним смертника, обвешанного взрывчаткой. Я считаю, что это стихийный результат. И это еще хуже, потому что он возникает в зоне размытой ответственности: никто не решает сажать бедных в тюрьмы в огромных количествах, это происходит вследствие более строгих законов, меньшего финансирования юридической помощи, высоких расходов на подачу апелляций. Невозможно обвинить какого-то отдельного человека, решение или политический процесс. Это результат работы системы.
– К какому же тогда системному результату приведет жизнь ушельцев?
– Думаю, что этого пока никто не знает. Поживем – увидим.
[II]
Его друзья пробудились от послеобеденного сна, когда Итд с Лимпопо мыли тарелки, что означало сбой процедур по очистке посуды и необходимость регистрации конкретных мест сбоя. Хитрость заключалась в том, что половина неисправностей уже была найдена, однако не было до конца понятно, были ли эти неисправности теми, что уже были обнаружены, а регистрировать новые неисправности было некрасиво, когда можно было потратить немного времени, чтобы определить, описана ли уже найденная тобой неисправность. Кроме того, внесение дополнительных подтверждений о существовании уже зарегистрированной неисправности повышали шанс на ее скорейшее устранение. Если следовало устранить неисправность, необходимо было всесторонне ее изучить.
Они вяло бродили по помещению, с трудом разлепляя глаза, и от них воняло немытыми телами. Лимпопо предложила посетить онсэн[21] на заднем дворе. Все тут же согласились и позабыли о неисправностях – пусть их регистрацией займутся другие жители «Б и Б», – надели свои шлепперские рюкзаки и, спотыкаясь, пошли на задний двор таверны.
– Как это работает? – спросила девушка. – Дайте нам «Часто задаваемые вопросы» по этой вашей чудаковатой мыльной штуке. – Лимпопо подумала, что та просто пытается спрятаться за маской, а этот комментарий про «чудаковатую мыльную штуку» был признаком беспокойства от того, что ее сейчас затащат в какую-то ушельскую оргию.
– Это область совместного пребывания, однако не переживайте: у вас не будет никакого времени на удовлетворение сексуальных нужд. Ритуал на тридцать процентов ушельский, на семьдесят – японский. Достаточно официоза, чтобы каждый мог по-настоящему насладиться процедурами, и недостаточно, чтобы переживать о том, что вы сделаете что-то не так. Нужно просто помнить, что ванны предназначены для релаксации, а не для мытья.
То есть в них необходимо погружаться только чистыми и голыми. Никаких купальников. Вы садитесь в душевой кабине, где вас хорошо оттирают и очищают, а потом уже идете в ванну. Использование горячей воды ничем не ограничено. Она пастеризуется с помощью солнечной энергии в бочках на крыше, затем идет трехступенчатый фильтр со слоем напечатанного угля, поверхность которого напоминает поверхность лун Юпитера.
После того, как вы отмоетесь, можете делать, что захотите. Некоторые ванны пропарят вас за десять минут, другие же достаточно холодны, чтобы в них можно было запросто переохладиться, если полежать лишние пару минут. Остальные – нечто среднее. Так что выбирайте по настроению. Мне нравятся ванны на открытом воздухе, однако рыбки в них могут вас напугать. Они едят вашу мертвую кожу, а это щекотно, но всегда то, что вызывает отторжение у одних, становится вкусняшками для других, так что просто отмахивайтесь от них, если не хотите, чтобы они к вам присасывались. Мне вот они нравятся. Небольшие полотенца – общего применения; держите их рядом, но не опускайте их в ванны.
– Это все правила? – спросил юморной парень.
– Все.
– А как насчет грязных делишек?
Она закатила глаза:
– Если встретите кого-то, принадлежащего к предпочитаемому вами гендеру, и захотите чем-то таким заняться, помойтесь в душе, оденьтесь и пройдите в комнату. Никаких грязных дел в онсэне. Строго платонические отношения.
– Как скажешь.
– А где нам оставить наши вещи?
Это спросил Итакдалее. Да… Она была лучшего мнения о его интеллектуальных способностях. Шлепперы и все такое.
– Где угодно.
– А это безопасно?
– Не знаю.
Салаги обменялись взглядами, которые легко было понять: Это неправильно. Уверен, что все будет в безопасности. Не ведите себя как туристы. Это же все, что у нас есть. Не выставляй нас дураками.
– Готовы?
Они последовали за ней. Вместе переоделись в сушильне, и она не испытывала стыда, незаметно подглядывая за ними, ведь все гораздо проще, когда ты ушелец. Кожа – это кожа, интересно, конечно, но она есть у всех. Эти трое были молоды и свежи, но не вызывающе. Хохмач сделал себе полную депиляцию, что действительно было стильно, еще во дни ее решения стать ушельцем, однако с тех пор мода двинулась в другую сторону, что можно было понять по обильной растительности, открывшейся у остальных двоих.
Самое смешное в том, что тебе все равно, заметят ли, как ты подглядываешь, – это возможность сразу видеть, как подглядывают все остальные. А эти трое подглядывали друг за другом во все гляделки, что сразу дало ей понять, что ни у кого из этой троицы еще не было сексуальных отношений друг с другом. Второе преимущество наплевательского отношения к подглядыванию, – то, что ты видишь, как подглядывают за тобой, чем эти трое постоянно занимались, а она перехватывала их взгляд и удерживала его открыто и совершенно без каких-либо сексуальных намеков.
Ее долг перед этими салагами заключался в том, чтобы помочь им стать ушельцами у себя в уме, освободиться от смертоносного культа секса и дефицита, среди которого они выросли и от которого решили отказаться.
Но и ей самой необходимо было пройти такое испытание. Умом она понимала, что можно было находиться в присутствии голых людей и совершенно не думать о сексе, она знала, что это было обязательством, а не активом; она осознавала, что работа не была конкуренцией, но вот психике постоянно приходилось напоминать об этом. Привычки забывались тяжело; они были прочно связаны со страхами, а страхи очень трудно игнорировать. Привести салаг в онсэн было необходимой реабилитационной терапией и для нее самой как ушельца.
– Пойдемте в душ. – Она повела их в душевую, делая вид, что не замечает, как тревожно поглядывают они на свои рюкзаки, оставленные в неохраняемой комнате; эти взгляды, однако, были такие же скрытные и мимолетные, как и взгляды на ее голую задницу.
Она начала с самого горячего бассейна, это был способ отвлечь сознание от тягости утомившихся мышц. Жара совершенно не давала думать, поэтому ей оставалось только предаться теплу и просто быть, желая, чтобы каждая мышца перестала напрягаться до причинения боли, вдыхать пар с примесью минеральных солей, пока она не полностью погрузилась под воду и ее ноги, руки, ягодицы, спина, подошвы и ладони не размякли, как идеально приготовленное на гриле мясо, пока плоть не готова была отделиться от костей и пока успокоительное расслабление на пробралось вверх по позвоночнику до самой шеи. Возникший в голове страх перегрева заставил напрячься мельчайшие мышцы шеи и затылка, но и они вскоре сдались. Последние сантиметры напряжения в тех местах, о которых она даже не подозревала, растаяли в этом всепоглощающем тепле. От нее остались только чувства, игра мускулов и жара, наслаждение, балансировавшее на тонкой как лезвие грани болевого томления. Она еще больше расслабилась; постуральные мышцы, напряжение которых удерживало ее в виде буквы Z, совсем расслабились, ее зад чуть приподнялся над ступенью из пористого камня, и это внезапно появившееся расстояние между плотью и неподатливым камнем привело к еще большему расслаблению, которое началось с поперечных ягодичных мышц и ушло вглубь к тазу и позвоночнику. Она была настолько умиротворена, что расслабился даже ее живот, который обычно был натянут, как жесткий пояс из тугой ткани. Она чувствовала себя как мясо, готовящееся под вакуумом: ткани мышц ослабевали, отделяясь от своей эластичной оболочки. Она издала низкий стон, задрожавший в ее ослабленных голосовых связках:
– Я сейчас сварюсь.
Кто-то находился рядом с ней в воде, должно быть, Итакдалее, судя по количеству вытесненной воды. Он тяжело дышал, пытаясь побороть инстинкт своего тела бежать подальше от безжалостного жара. Она слушала, как успокаивается его дыхание, как начинают раздаваться вздохи, когда его тело подчинилось властному приказу отдыхать. Чувствовалась некая симпатия между их телами, когда водная рябь доносила до них сигналы взаимного расслабления.
Но невозможно вечно выдерживать эту жару и не важно, насколько она была тебе по нраву. Лимпопо держалась до последней секунды, затем быстро встала под холодный ветерок, щекотавший кожу при каждом легчайшем поцелуе. Жар выпарил все чувство неловкости, поэтому Лимпопо как рыба открывала рот, словно пытаясь поймать воздух. Она могла стоять голой у края бассейна и глазеть на испарения, даже не думая о том, что в этом мире может быть хоть какая-то застенчивость и неловкость. Она прошла по маркерам следов, чувствуя их своими полусваренными подошвами, до края самого холодного бассейна. Она опустила в него стоявший поблизости ковш, затем намочила в ковше свое небольшое полотенце, выжала полотенце на себя, начав с макушки, и закашлялась, чувствуя, как ледяная вода бежит вниз по ее бритой налысо голове, стекает за уши, попадает в глаза, нос и рот.
Она еще раз окунула полотенце в ковш, потерла свою кожу, сжав челюсти, чтобы не издавать никаких звуков. Она заставила себя протереть всю кожу ледяной водой, снова и снова обмакивая полотенце, пока совсем не остыла, а ковш не опустел. Она подумала, не зачерпнуть ли еще ковшик (иногда она доводили их число до трех), но не смогла даже мысленно вынести эту процедуру.
Она зашла в самый холодный бассейн по щиколотку, принудила себя спуститься по ступенькам, только слегка держась за поручень, хотя думала, что немедленно вцепится в него как в единственное средство спасения. Еще шаг, и вот она уже по колено в воде. Еще шаг, и вода стала доходить до бедер, касаться ее ягодиц и вульвы. Невозможно было даже думать о следующем шаге; никто в здравом уме не погрузит в ледяной ад свои самые нежные места. Она знала по опыту, что если на сделает этот шаг, то падет духом. Она перенесла вес вперед, поэтому не осталось никакого выбора, кроме как плюхнуться грудью в воду, через мгновение под воду ушла голова, и уши тотчас же заложило, а лоб и глаза как будто скрутили и притянули к самой макушке.
Подняв голову над поверхностью, она собрала волю в кулак и заставила себя не дышать. Она оставалась в этой карающей воде не больше долгого вздоха, затем вышла по маркированным следам. Воздух, который еще недавно казался прохладным, сейчас был просто раскаленным. Она взяла свое небольшое полотенце и пошла к самому горячему бассейну, наполнила ведерко и начала все сначала. Вода могла привести к появлению волдырей, к ожогам, к обвариванию, однако она заставила себя омыться этой водой, прежде чем снова погрузиться в самый горячий бассейн.
Пять минут назад она думала, что мышцы уже избавились от накопившегося в них напряжения. Теперь же, когда горячая вода обжигала ее, чувство было просто трансцендентальным! Она закрыла глаза и забыла обо всех невзгодах и проблемах. Не осталось ничего, кроме безграничной звериной радости.
Это ощущение внезапно оборвалось из-за шокирующего крика, донесшегося из самого холодного бассейна. Она спокойно повернулась и увидела в холодной воде Итакдалее: застывшее в гримасе ужаса лицо, раздутые как у коня ноздри, из которых как из паровоза вырывались клубы пара. Надо отдать ему должное: он досчитал до пяти и только потом направился размеренной походкой обратно к самому горячему бассейну. Она лениво улыбнулась ему, когда он вытирался своим небольшим полотенцем. Наконец, он зашел в самый горячий бассейн, и их взгляды встретились.
Лимпопо смотрела ему прямо в глаза, когда он позволил жару, своим мышцам и нервам включиться в своеобразный танец освобожденного тела.
– Ох, ничего себе.
– Да.
– Дааа…
Она дождалась его перед следующим погружением в холодный бассейн, и они зашли в воду, не сводя друг с друга глаз, словно бросая друг другу игривый вызов. Они не издали ни звука, даже когда вода коснулась паха, хотя Итакдалее слегка дернулся. Они погрузились по шею, а затем, не говоря ни слова, окунулись с головой и тут же вынырнули. Никто не хотел выходить из воды первым. Они смотрели друг на друга, не мигая, пока он шепотом не процедил сквозь зубы: «Ты сумасшедшая» и направился к ступеням. Она последовала за ним. Она совершенно безэмоционально заметила, насколько симпатичны его ягодицы.
Однако потом поняла, что, видимо, эмоции все же имели место.
Они вернулись к горячему бассейну, хихикая, подзадоривали друг друга вылить на себя ошпаривающую воду, шагнуть в пузырящийся кипяток и быстро окунуться. Третье погружение в жар унесло ее в такие места, о которых она уже позабыла, лишило ее всех сознательных мыслей и превратило в термотропный организм, который реагировал на конвективные течения исключительно стволовым мозгом.
И снова ее тело сообщило, что не может больше оставаться в этом жару ни секунды. Это было возвращением в сознание из блаженного небытия, глаза приоткрылись – сначала узкими щелками, потом полностью, голова всплыла как поплавок над водой. Он вынырнул через пару мгновений, достаточно длительных, чтобы доказать, насколько он мачо и как может выдерживать боль. Она отогнала от себя эту мысль. Если это было правдой, то он лишь вредил себе. Это уже его дело, не ее. А если все не так, то она проявила неоправданную жестокость.
Они стояли рядом с бассейном бок о бок, напряжение полностью оставило их плоть, с лиц не сходило выражение полного блаженства.
– А теперь что? – спросил он.
– Теперь мы пойдем в обычные бассейны. – Она показала на другие бассейны онсэна, где сидели с десяток других купальщиков, тихо беседующих друг с другом или сосредоточенно разглядывающих внутренние поверхности своих век. Его друзья сидели в теплой, пузырящейся ванне на некотором расстоянии друг от друга.
Они приблизились, легко ступая, и, как всегда бывало при купании, Лимпопо поняла, что окружающие стимулы полностью избавили ее от ощущения наготы. Даже их взгляды, направленные на ее тело, не дали ей повода ощущать себя голой. Это был психологический эквивалент звона в ушах после того, как выключался долго жужжащий компрессор холодильника. Ее перестало волновать все, даже такие мелкие раздражители, как ее волосатость, прическа на голове или ее отсутствие, то, на каких местах были лишние прослойки жира, где выступали кости, виднелись ли на коже следы от одежды, были ли заметны остальным шрамы ожогов.
Она соскользнула в воду рядом с салагами. Со своей стороны, после прохождения недавних контрастных процедур она видела, что эти трое за прожитые годы были изуродованы дефолтной[22] реальностью. Принадлежность денежному культу смерти и соответствующему статусу накладывало на тебя определенный отпечаток. На них же эти отпечатки виднелись невооруженным глазом. Она хотела бы рано или поздно полностью их стереть.
– Можно к вам присоединиться?
– Вы уже здесь, – заметил полный иронии парень, но шутка была доброй. Он сидел между ней и Итакдалее, который последовал за ней в воду и сразу же по-братски пихнул юморного парня локтем под ребра. Они чувствовали себя комфортно друг с другом, прямо как братья, розовое плечо к бронзовому плечу, безволосая грудь рядом с волосатой рогожей Итакдалее.
– Герр фон Пудльдакс, – сказала она, – что вы скажете о наших скромных ваннах?
– Декадентство, – фыркнул тот. – Наверняка это рассадник чего-то совершенно неблагоприятного для здоровья.
