Кори Доктороу
Выход
Cory Doctorow
WALKAWAY
© CraphoundLLC, 2017
© Перевод. К.В. Круглов, 2020
© Издание на русском языке AST Publishers, 2020
Эрику Стюарту и Аарону Шварцу.
Первые дни, лучшие народы.
Мы продолжаем борьбу.
1
Коммунистический праздник
[I]
Губерт Вернон Рудольф Клейтон Ирвинг Вильсон Альва Антон Джефф Харли Тимоти Кёртис Кливленд Сесил Олли Эдмунд Эли Вилли Марвин Эллис Николас Эспиноза был слишком стар для коммунистических праздников. Ему, двадцатисемилетнему, было на семь лет больше, чем даже самому старому здешнему тусовщику, и он чувствовал этот демографический разрыв. Поэтому хотелось спрятаться за один из огромных грязных и засаленных станков, которые повсеместно возвышались на полу заброшенного завода; сделать все, чтобы избежать ничего не выражающих взглядов пестрой толпы прекрасных детей, недоумевавших, каким образом в их ряды затесался старик.
– Пойдем отсюда, – сказал он Сету, притащившему его на праздник. Сет все боялся, что вот-вот наступит время выйти из демографической группы прекрасных детей и тогда придется вступить в мир безработных взрослых. Он обладал безошибочным чутьем на самые экстравагантные, передовые, трансгрессивные мероприятия, устраиваемые детьми, считавшими себя самыми прогрессивными представителями общества. Губерт Итд Эспиноза общался с Сетом только потому, что, не желая расставаться с детством, он не мог забыть о своих прежних друзьях. Сет настаивал, а Губерт Итд легко поддавался влиянию.
– Сейчас вообще все будет нормально, – сказал Сет. – Почему бы тебе не сходить нам за пивом?
Именно этого Губерту Итд совершенно не хотелось делать. Там, где было пиво, кучковались самые беззаботные подростки: веселая и странная толпа, напоминавшая стайку тропических рыбок, одна волшебнее и трагичнее другой. Губерт Итд хорошо помнил себя в этом возрасте: уверенность в том, что мир катастрофически испорчен и только идиот будет унижаться, принимая его неизбежность. Губерт Итд часто встречался лицом к лицу со своим отражением в стекле душевой кабины, смотрел, не мигая, в глаза, которые подобно птенцам в гнездах были окружены похожими на синяки мешками, и вспоминал, что когда-то отрицал право этого мира на существование, а теперь уже прочно попал в его сети. Губерт Итд не мог уже сделать вид, что ничего не понимает, поэтому любой ребенок младше двадцати раскусит его за считаные секунды.
– Давай, братан, иди. Я тебя сюда привел, а ты теперь шевельнись хоть чуток.
Губерт Итд не стал озвучивать вполне очевидные вещи: во-первых, он вообще не хотел сюда идти, а во-вторых, пива он совершенно не желает. Спор с Сетом обязательно зашел бы в тупик, ведь на лице его приятеля уже блуждала улыбка Питера Пена, он уже включил режим «ха-ха-только-серьезно» и мог оставаться в нем сколь угодно долго, а Губерт Итд уже устал от этой ночи.
– У меня нет денег, – сказал Губерт Итд.
Сет многозначительно на него посмотрел.
– А, ну да! – вспомнил Губерт Итд – коммунистический праздник.
Сет подал ему два красных стакана. Очевидно, что цвет был подобран не случайно.
Пока Губерт Итд протискивался к пивным кранам, установленным на вертикальной стальной конструкции, выходившей из пола и возвышавшейся до самых потолочных балок, он пытался понять, кто из прекрасных детей был барменом, кто секретарем, а кто комиссаром. На стальном листе конструкции причудливо сочетались наклеенные штрих-коды безопасности, образовавшиеся за долгие годы разводы и мельтешение разноцветных огней цветомузыки ди-джея. Никто не попытался помочь ему, никто не мешал пройти, хотя трое детей и остановились, пристально наблюдая за его действиями.
На всех троих были надеты очки «как у Маркса», они щеголяли большими, развесистыми бородами, таившими, казалось, какую-то сюрреалистичную угрозу, а говорили эти трое, как персонажи видеороликов, снятых с использованием синтезатора речи. Бороды были выкрашены в яркие цвета, и было в них что-то (проволока с памятью формы?), что заставляло волосы извиваться как щупальца.
Губерт Итд неуклюже наполнил стакан, и девушка из этой странной троицы предложила подержать его, пока Губерт наполнял другой. Пиво было светящимся или биолюминесцентным, и Губерт Итд подумал, что может быть такого страшного в трансгенных микробах, способных превратить воду в пиво, а девушка смотрела на него из-под своих очков, но взгляд ее невозможно было уловить в этих мигающих огнях цветомузыки. Он выпил.
– Неплохо, – он рыгнул, потом рыгнул снова, – только многовато пены, да?
– Потому что быстродействующее. Час назад это была обычная дренажная вода. Мы отфильтровали ее, подогрели до комнатной температуры, ввели культуру. Оно, кстати, живое – добавь прекурсор, исходный реагент, и все снова заработает. Выживает в моче. Просто оставь немного, если захочется еще.
– Коммунистическое пиво? – спросил Губерт Итд. Это была самая остроумная шутка, которую он смог из себя выдавить. Дайте минутку на размышление – и блистательный Губерт сразит вас своим шармом!
– Наздаровья. – Она чокнулась с ним и осушила стакан, и от ее последующей отрыжки он слегка покачнулся. Девушка постучала по груди, что вызвало новую серию отрыжек, потом наполнила стакан.
– Если ты этим писаешь, – поинтересовался Губерт Итд, – то что случится, если кто-нибудь добавит прекурсор в канализацию? Все превратится в пиво?
Она окинула его взглядом, полным подросткового презрения.
– Это же полный бред. Чересчур сильно разведенная культура не сможет метаболизировать прекурсор. Опустоши бачок унитаза, и это будет просто моча. Живность умирает через час или два, поэтому туалет не станет резервуаром долгоиграющей экзистенциальной опасности для водоснабжения. Это просто пиво, – отрыжка, – пенистое пиво.
Губерт Итд отпил еще немного. Было вкусно и совсем не напоминало мочу.
– Все пиво арендовано? – спросил он.
– Большая часть пива арендована. Это бесплатное. Понимаешь: «бесплатное», как в маркетинговом выражении «бесплатное пиво». – Она выпила полстакана, пролив немного на свою бороду. На вьющихся волосах бисером блестели капли. – Похоже, ты редко ходишь на коммунистические праздники.
Губерт Итд пожал плечами:
– Вообще не хожу. Я старый зануда. Восемь лет назад мы этим не занимались.
– Чем же ты занимался, дедуля? – сказал кто-то беззлобно, и двое ее друзей, девушка с тем же оттенком кожи, что и Сет, и парень с красивыми кошачьими глазами, захихикали.
– Надеялся найти работу на дирижаблях! – ответил за него Сет, обхватывая шею Губерта Итд рукой. – Кстати, меня зовут Сет. А его – Губерт Итд.
– Итакдалее? – спросила девушка с легкой улыбкой на лице. Она понравилась Губерту Итд. Он даже подумал, что, наверное, она ничего себе девчонка и совершенно не считает, что он такой дебил, просто потому что на несколько лет старше и никогда не слышал о ее любимом виде синтетического пива. Он понимал, что эта мысль вызвана не только его верой в гуманизм, в то, что все люди по-своему хорошие, но и ужасным, давящим одиночеством и какой-то неопределенной похотливостью. Губерт Итд был достаточно смышленым, что, впрочем, не всегда ему удавалось, и мог в той или иной степени управлять своей психикой, поэтому обманывать себя время от времени было очень нелегко.
– Расскажи ей, чувак, – сказал Сет. – Давай, это вообще потрясающая история!
– Это не потрясающая история, – возразил Губерт Итд. – Мои родители дали мне слишком много средних имен, вот и все.
– Много – это сколько?
– Двадцать, – сказал он. – Первые двадцать имен из переписи населения 1890 года.
– Там же всего девятнадцать, – быстро ответила она. – И одно основное имя.
Сет засмеялся, как будто услышал самую смешную шутку за всю свою жизнь. Даже Губерт Итд улыбнулся:
– Большинство людей этого не замечают. Да, чисто технически у меня девятнадцать средних имен и одно основное.
– Зачем твои родители дали тебе девятнадцать средних имен и одно основное? – спросила она. – Ты уверен, что там именно девятнадцать средних имен? Может, десять основных имен и десять средних?
– Думаю, что очень трудно претендовать на несколько основных имен, потому что основное имя несет в себе ту конкретику, которой лишены средние. Это не имея в виду всяких там Мэри-Энн и Жан-Марков, которые по правилам пишутся через дефис.
– Да, все правильно, – сказала она, – Но все-таки, если Мэри-Энн может быть основным именем, то почему не может быть основным Мэри-Энн Таня Джесси Штаны Бананы Рвота Макаки Итд?
– Мои родители согласились бы с тобой. Они хотели высказать свое отношение к именам сразу же после того, как Аноним ввел Политику реальных имен. Они вообще отличались активной жизненной позицией, работали над созданием политической партии, и эта политика вообще страшно их бесила. Ведь очевидно, что если ты «Аноним», то не можешь придерживаться никакой «Политики реальных имен». Они решили дать своему ребенку уникальное имя, которое ни за что не влезет ни в какую базу данных и позволит ему совершенно официально использовать самые разные суб-имена. К тому времени, как я все это понял, я уже успел привыкнуть к «Губерту», поэтому так себя и называю.
Сет взял стакан с пивом из рук Губерта, отпил и рыгнул.
– А я всегда называл тебя Губертом-Итд. Во-первых, круто, во-вторых – легко запомнить.
– Я и не возражаю.
– Ну давай теперь…
– Что? – Губерт Итд заранее знал ответ.
– Имена. Вы должны это услышать.
– Вовсе нет, если не хочешь, не говори, – сказала она.
– Да ладно, ерунда, а то так и останетесь в неведении, – он уже смирился с таким положением вещей, и это стало неотъемлемой частью его взросления. – Губерт Вернон Рудольф Клейтон Ирвинг Вильсон Альва Антон Джефф Харли Тимоти Кёртис Кливленд Сесил Олли Эдмунд Эли Вилли Марвин Эллис Николас Эспиноза.
Она запрокинула голову в комичном потрясении, потом закивала:
– Нужны еще «Штаны Бананы».
– Абсолютно уверен, что в школе тебя немилосердно дразнили, – сказал Сет.
Это разозлило Губерта Итд. Тупая, постоянно повторяющаяся шутка Сета.
– Да ладно. Ты что, действительно думаешь, что детей дразнят за их имена? Причинно-следственная связь здесь другая. Если дети смеются над твоим именем, это потому что ты непопулярен, а не ты непопулярен из-за того, что у тебя такое имя. Если бы самого крутого ребенка в школе звали «Гарри Попин», все бы называли его Гарольдом. Если бы какую-нибудь школьную вонючую овцу звали «Лиза Браун», то ее все называли бы «Засранкой», – он хотел было добавить: «Серьезно, не будь дебилом», но сдержался, так как стремился быть взрослым во всем. Сет бы и не обратил внимание на то, что он, по всей вероятности, ведет себя как дебил.
– А тебя как зовут? – спросил Сет у девушки.
– Лиза Браун, – ответила она.
Губерт Итд хихикнул:
– Серьезно?
– Нет.
Сет подождал, ожидая, что она скажет настоящее имя, потом пожал плечами:
– Я Сет.
Он повернулся к ее друзьям, которые приблизились на шаг-другой. Один из них предложил затейливое рукопожатие, которое Сет воспроизвел с таким естественным энтузиазмом, что Итд вопреки своим принципам позавидовал и тотчас же смутился.
Танцевальная музыка становилась все громче и громче. Сет наполнил стакан Губерта и унес его с собой на танцпол. Губерт остался стоять с дурацким видом. Девушка наполнила свой стакан и передала ему.
– Классное пиво, – крикнула она, и ее дыхание щекотно прошло по его щеке.
Музыка играла очень громко: автоматический микс раздавался из пульта ди-джея, где было все, даже лазерный локатор и устройство обработки тепловых карт для определения реакции толпы на музыкальные миксы для оптимизации последующих композиций под желания публики. Это все использовалось и в те давние времена, когда Губерт Итд был достаточно юн, чтобы ходить в клубы. Тогда это называлось Правилом 34 в отношении любых миксов и казалось довольно дешевым. Теперь же – другое дело.
– Немного хмельное.
– Не сам вкус. Энзимы. Содержащееся там вещество способствует распаду, предотвращает образование формальдегидов у тебя в крови. Здорово снижает похмельный синдром. Это турецкая штука.
– Турецкая?
– Ну да, как бы турецкая. Поступает с переработки в Сирии. Там основная лаборатория. Называется «Гези». Если интересует, пришлю всю информацию.
Она с ним флиртует? Восемь лет назад предоставление контактных данных уже было приглашением. Может, настали времена более неразборчивого контроля пространства имен и менее распущенных социально-половых норм? Губерт Итд желал бы хоть немного понять суть текущей социологии двадцатилетних. Он потер интерфейсную полоску на своем безымянном пальце и пробормотал: «Контактные сведения», затем вытянул руку вперед. Ее рука казалось теплой, маленькой, мозолистой. Она коснулась полоски, которую носила на шее, что-то прошептала, и он почувствовал подтверждающую вибрацию в своей системе, а затем двойную вибрацию, свидетельствующую о том, что обмен данными завершен.
– Можешь включить меня в белый список.
Губерт Итд хотел бы знать, привыкла ли она так легко обмениваться контактами с первым встречным, не нужно ли позаботиться о спаме или…
– Ты никогда не посещал такие места, – сказала она, снова приблизив лицо прямо к его уху.
– Нет, – закричал он в ответ. Ее волосы пахли жжеными покрышками и солодкой. – Тебе понравится, давай подойдем поближе. Скоро начнется.
Она снова взяла его за руку, и, когда ее мозоли коснулись его кожи, он вновь почувствовал вибрацию, будоражащую внутреннюю щекотку, никак не связанную с его интерфейсной поверхностью.
* * *
Они обходили танцующих, пробирались через листья и облака пыли, которые кружились под мельтешением огней. В пыли витали сверкающие частицы, и казалось, что воздух перенасыщен яркими блестками фей. Губерт Итд увидел, как Сет обернулся назад и посмотрел на него, обратив внимание на всю картину: девушку, положение их рук, то, как они пробираются по затемненным местам для личного уединения. Лицо Сета покрылось морщинами мимолетной зависти и тут же сменилось по-братски хитрым взглядом, который он дополнил поднятыми вверх большими пальцами. Бахнула автоматическая музыка: кантопоп и румба, которые Правило 34 всегда исключало из своего направленного с элементами случайности перебора композиций в заданном музыкальном пространстве.
– Вот здесь нормально, – сказала она, когда они протискивались и поднимались на помост станка. Угловатая ходовая лестница оставила ржавые отпечатки на ладонях Губерта Итд. Когда музыка не громыхала, они могли слышать друг друга, и Губерт Итд начинал снова чувствовать свое дыхание и пульс.
– Посмотри вон туда, – она повернула станок в сторону. Гиберт Итд покосился и увидел ее друзей, двигавшихся между станками. – На тех станках делают мебель, в основном полки. На складе мы нашли тонну сырья.
– Ты помогала организовать все это? – спросил он, обводя рукой завод и танцующих.
Она приложила палец к резиновому носу и медленно подмигнула.
– Страна Советов во всей ее красе, – сказала она, коснулась дужки очков, и он увидел, как с переливами, фальшивой цветопередачей и стабилизацией увеличилось в линзах изображение ее глаз. – У них все так и было.
Музыка прервалась посередине.
От гула заводских опор завибрировал помост. Танцующие попытались отыскать источник этого шума, затем по цеху прошла волна изумленных возгласов, когда все увидели, как огромный станок начал двигаться, стряхивая с себя клубы пыли. В освещавших его лучах зажигались все новые частицы пыли. Появился новый запах: древесный, наполненный, как казалось, опасными летучими веществами, вскипавшими на разогретых частях оживавшей машины. Гул голосов в зале совсем смолк, когда первая обшивная доска из композитных материалов упала на сборочную площадку и тут же была с высокой точностью выровнена тысячами мельчайших упоров, подготовивших место для падения следующей доски. Теперь доски падали уже через регулярные интервалы, и на площадке вскоре образовалась целая поленница из тонких, прочных, гибких целлюлозных досок, между которыми ловко прокладывались поперечные бруски, затем они выравнивались и намертво соединялись предварительно изготовленными крепежными элементами. Упоры подняли решетку, переместили ее вниз по конвейеру, после чего с такой же быстротой была собрана новая решетка.
Этот цикл повторялся вновь и вновь, после чего станок развернул рулон упаковочного материала, натянул его вокруг каркаса и закрепил. Готовая продукция была поставлена набок и отодвинута сторону. Через минуту был собран и обтянут второй экземпляр. Одна девушка из танцующих подошла к месту складирования готовой продукции, без труда подняла изготовленный экземпляр и одной рукой вынесла его на танцпол, после чего разрезала упаковку ножом, ярко сверкавшим в лучах цветомузыки. Кровать, самая обычная кровать в несколько щелчков была установлена на полу, оставалось только положить матрас. Танцовщица залезла на решетку кровати и начала усиленно прыгать на ней. Кровать пружинила как настоящий трамплин, и уже через несколько секунд танцовщица разводила в прыжке ноги и даже делала настоящее сальто.
Девушка уселась поудобнее и начала теребить пальцами кудряшки своей бороды.
– Как же хорошо.
Губерт Итд был уверен, что она улыбается.
– Классная кровать, – сказал он, не придумав ничего иного.
– Просто отличная, – ответила та. – Здесь было много прибыльных линеек продукции, но кровати были самыми лучшими. Их хорошо закупали гостиницы, так как такие кровати практически невозможно сломать, а весят они не больше перышка.
– Почему же их перестали выпускать?
– Ничего не перестали. Шесть месяцев назад «Муджи» закрыла завод и переехала в Альберту. Получила огромные субсидии на переезд, провинция Онтарио просто не смогла предложить ничего лучшего. Они работали здесь всего пару лет, весь персонал составлял двадцать человек, а двухлетние налоговые каникулы как раз заканчивались. С тех пор это место пустует. Мы можем производить здесь всю линейку продукции, всю мебель «Муджи», в том числе те вещи, которые идут под брендами «Нестле», «Стандарт-энд-Пурс» и «Моет Шандон». Стулья, столы, стеллажи, полки. Следующий праздник мы собираемся провести в Оранджвилле на пустующем заводе по выработке сырья для логистических цепочек. Если не попадемся, то сможем выпустить мебель для пары тысяч семей.
– Вы это делаете совершенно бесплатно?
Она посмотрела на него долгим, серьезным взглядом.
– Мы – организаторы коммунистического праздника, уже забыл?
– А, ну да! Хотя… как же вы зарабатываете на еду и все такое?
Она пожала плечами.
– Крутимся-вертимся то здесь, то там. Что под руку подвернется. Незнакомые люди, как правило, очень добры.
– Люди приносят вам еду, а вы им даете вот эти вещи?
– Нет, – ответила она. – Мы не поддерживаем принцип натурального обмена. Это подарки. Экономика дарения. Все отдается бесплатно, и взамен ничего не требуется.
Теперь настала очередь Губерта Итд задавать вопросы:
– Как часто вам делают подарок, после того, как вы дарите одну из таких кроватей? Может, кто-то берет кровать, а потом приходит и оставляет что-то для вас?
– Конечно. Очень трудно отучить людей от привычки взаимовыгодного обмена в эпоху дефицита. Но мы-то понимаем, что им ничего не нужно приносить. Вот ты что-нибудь принес сегодня?
Он похлопал себя по карманам:
– У меня с собой только пара миллионов баксов, ничего серьезного.
– Ну и оставь их себе. Деньги мы точно никогда не берем. Мама всегда говорила, что деньги – это самый дерьмовый подарок. Любой, кто попытается здесь всучить кому-нибудь или взять с кого-нибудь деньги, будет вышвырнут пинком под зад без какого-либо права на возвращение.
– Тогда я вообще не буду доставать кошелек из штанов.
– Правильная мысль! – она была достаточно доброжелательна, чтобы не заметить двусмысленности, от которой покраснел сам Губерт Итд. – Кстати, меня зовут Пранкушка.
– А я думал, что только у меня родители больные.
Борода начала причудливо извиваться.
– Это имя придумали не мои родители, – сказала она. – Это мое партийное имя. Смесь пранка и Золушки.
– Как Троцкий, – ответил он. – Его звали Лев Давыдович. В одиннадцатом классе я делал независимый исторический проект по большевизму. Однако здесь все гораздо интереснее.
– Говорят, что старик Карл поставил правильный диагноз, но прописал не тот рецепт. – Она пожала плечами. – Все будет иначе, когда Коммунистический праздник станет настоящей партией. Решение еще не принято. Скорее всего, мы попросту схлопнемся. Как это происходит у вас там, на дирижаблях, да?
– Дирижабли разрываются, – ответил он.
– Ха! Ха! Ха!
– Извини, – он выставил ноги наружу и облокотился на поручень, который заскрипел, но выдержал. Он вдруг понял, что мог упасть с десятиметровой высоты на бетонный пол. Отдышавшись, он продолжал: – Но все верно, с дирижаблями ничего не вышло.
По документам и чертежам все казалось безупречным. Занялись этим богатые временем и бедные деньгами люди, имевшие друзей по всему свету. Эксплуатация дирижаблей не требовала особых затрат, если, конечно, скорость не имела решающего значения. Возникали сотни новых компаний, шли разговоры об экологическом и подходящем для климата транспорте, люди мечтали о «новом веке авиации». Несмотря на все это возникало неизбежное ощущение золотой лихорадки, игры в «музыкальные стулья», когда очень небольшое число удачливых людей с достаточным количеством денег перестало бы делать вид, что им было дело до хоть какой-нибудь авиации, кроме той, что всегда сопровождается шампанским и теплой маской для сна сразу же после взлета. В отрасли крутилось достаточное количество денег, на правительственном уровне сплошь и рядом шли разговоры о поощрении региональных талантов и появлении новой промышленной реальности. Разговоры сопровождались гигантскими налоговыми скидками на исследования и разработки, а денежные инвестиции все шли и шли нескончаемым потоком.
Через три года, в течение которых Губерт Итд и те, кого он знал, отдали все, что имели, чтобы запустить гигантские плавающие сигары в небо, все схлопнулось. Еще через несколько лет – стало винтажной модой. Губерт Итд видел в клипе о сверхмодной меблировке «номер подлинной старинной отделки со всеми удобствами на дирижабле Марк II». Скрупулезно восстановленный мебельный набор для воздушного судна специально для пары, постоянно проживающей на дирижабле, а не для десятков странствующих летающих бомжей. Губерт Итд однажды провел три месяца в кооперативе, выпускавшем модульные помещения, которые были готовы к установке на платформы воздушных судов. Его потом и кровью заработанная доля должна была давать ему право проводить определенную часть года в небе на борту любого судна, где установлено производимое кооперативом модульное помещение, право на путешествие в неизвестность, где можно было подчиняться лишь преобладающим в этом мире ветрам.
– Не вини себя. Такова уж человеческая природа – верить в воздушные пузыри и думать, что ты весь такой из себя предприниматель и сможешь выбиться из общего ряда. – Она отстегнула бороду и сняла очки. Ее лицо походило на лисью мордашку, вмятины, продавленные тяжелыми очками, были усеяны веснушками и покрыты испариной. Она вытерла пот подолом рубашки, а он обратил внимание на ее бледный живот и родинку у пупка.
– А как насчет твоих людей? – ему хотелось еще пива, однако он понял, что так же хочет в туалет, и подумал, не стоит ли потерпеть, чтобы потом побаловать себя свежей партией пива.
– Мы не предприниматели и не собираемся откуда-либо выбираться. Это не предпринимательская деятельность.
– Люди пытались заниматься и антипредпринимательством. Безделье ведь тоже до добра не доводит.
– Мы и не антипредприниматели. Мы так же похожи на предпринимателей, как бейсбол на крестики-нолики. Мы играем в другую игру.
– И в какую же?
– Пост-дефицит, – сказала она почти с религиозной торжественностью.
Видимо, ему не удалось сохранить нейтральное выражение лица, потому что по ее взгляду стало понятно, как она разозлилась.
– Извини, – вряд ли кто-нибудь когда-либо так много извинялся, как он. Как-то на Хеллоуин его сосед по квартире сделал несколько картонных могильных плит и вывесил их как флаги на кухонных шкафах. Губерту Итд показалось, что тот написал: «Извини».
– Что мне твои извинения! Посмотри, Итакдалее, на все это. По документам это совершенно бесполезное место. Все вещи, сходящие с этого конвейера, должны быть уничтожены. Это нарушение товарных знаков; даже если товары сходят с официального конвейера «Муджи» и сделаны из официального сырья «Муджи», на них нет лицензии «Муджи», поэтому такое сочетание целлюлозы и клея является преступлением. Это настолько извращено, что любой, кто обращает внимание на такое положение вещей, уже нарушает все правила игры, и мнение его ничего не стоит. Любой, кто скажет, что мир станет лучше, если этот завод попросту сгниет…
– Мне это вовсе не кажется хорошим аргументом, – ответил Губерт Итд. Когда-то ему часто приходилось вести подобные споры. Он не был молод и не считал себя человеком передовых взглядов, но в этих вещах разбирался. – Это все равно, что говорить людям: все, что вы делаете со своими вещами, приводит к худшим результатам, чем если бы вы делали всякие глупости и давали рынку право отсеять хорошие идеи от…
– Думаешь, кто-то еще верит в эту чушь? Знаешь, почему люди, которым нужна мебель, просто не взломают дверь в этот цех? Это не ортодоксально с рыночной точки зрения.
– Конечно нет. Это просто страх.
– И у них есть все основания, чтобы бояться. В этом мире все устроено так: если ты не добился успеха, то ты полный неудачник. Если ты не забрался на вершину, то валяешься в самом низу. А если ты находишься где-то между, то просто висишь, вцепившись ногтями в надежде, что сможешь перехватиться получше, прежде чем тебя оставят последние силы. Все, кто еле держатся, просто боятся ослабить хватку. Все, кто внизу, слишком устали, чтобы карабкаться наверх. А что же люди наверху? Это те, чье существование зависит от того, чтобы все оставалось без изменений.
– Ну и как ты называешь эту свою философию? Пост-страх?
Она пожала плечами:
– Без разницы. Названий хватает. Ни одно из них не имеет значения. А вот это имеет, – она показала на танцующих и на кровати. Станки другого конвейера включились и начали производить складные стулья и столы.
– Как насчет «коммунизма»?
– Что насчет «коммунизма»?
– Это символ, от которого веет историей. Вы могли бы быть «коммунистами».
Она помахала перед его лицом своей бородой.
– Коммунистический праздник. Она не делает нас «коммунистами», во всяком случае не больше, чем День рождения делает нас «деньрождистами». Коммунизм – это интересное занятие, в котором я не хочу участвовать.
Лестница начала лязгать, а помост завибрировал, как камертон. Они глянули через край как раз в тот момент, когда показалась голова Сета.
– Привет голубкам! – он был весь взмокший и дрожал под воздействием чего-то явно волнующего. Губерт Итд схватил его, чтобы тот не кувырнулся через перила. По лестнице поднялся еще один человек – один из трех бородачей, которых они встретили рядом с пивным краном.
– Привет-привет! – Казалось, он тоже был под кайфом, однако Губерт Итд не мог определить это на глаз.
– Вот тот парень, – сказал Сет. – Парень с именами.
– Ты Итакдалее, – сказал новый знакомый, широко расставив руки, как будто хотел обнять брата, которого не видел целую вечность, – а меня зовут Бильям. – Он одарил Губерта Итд долгим объятием пьяного человека. Губерт Итд время от времени встречался с парнями, считал себя открытым для таких отношений, однако Бильям, помимо прекрасных косых глаз, был не в его вкусе и в любом случае слишком обдолбанным. Губерт Итд решительно отстранил его от себя, не без помощи девушки.
– Бильям, – сказала она, – чем вы вдвоем так накидались?
Бильям и Сет посмотрели друг на друга и истерично захихикали.
Она игриво толкнула Бильяма, так что тот отпрыгнул и оступился, закачав ногой над помостом.
– Ага, мета, – сказала она. – Или что-то в этом роде.
Он слышал об этом наркотике, позволяющем иронично и отстраненно взглянуть на окружающие вещи – этакий сиюминутный наркотический экстаз. Конспирологи считали, что его применение стало чересчур распространенным, чтобы быть простой случайностью, говорили, что этот наркотик специально распространяли, чтобы смягчить население, избавить его от ощущения скудности своего существования. Во времена его молодости, восемь лет назад, это средство называлось «Здесь и сейчас». Его давали аудиторам исходного кода и пилотам дронов[1], чтобы их внимание было предельно сконцентрированным и четким, как у роботов. Когда он работал с дирижаблями, то съел, наверное, несколько тонн этого вещества. И благодаря ему чувствовал себя как счастливый андроид. Конспирологи говорили о «Здесь и сейчас» то же самое, что и о «мета». В конце концов, все, что позволяло людям уходить от объективной реальности и концентрироваться на неком внутреннем ментальном состоянии, можно было трактовать и в пользу выживания вида, и в пользу поддержания равновесия.
– И все-таки, как тебя зовут? – спросил Губерт Итд.
– Какая разница, – ответила она.
– Просто это уже начало сводить меня с ума, – признался он.
– У тебя все уже записано в адресной книге, – ответила она.
Он закатил глаза. Ну конечно! Он потер интерфейсную полосу о манжету и на мгновение прикоснулся к ней пальцем.
– Натали Редуотер? – спросил он. – В смысле те самые Редуотеры?
– На свете много Редуотеров, – ответила она. – Мы тоже из их числа. Не из тех, о ком ты думаешь.
– Но близки, близки! – произнес Бильям из своего наркотического, обрывистого, ироничного мира. – Двоюродные?
– Двоюродные, – ответила она.
Губерт Итд заставил себя промолчать, уходя от «золотой молодежи», «раста-иждивенцев», «фальш-богемы» и других слов, которые пронеслись в его голове. Это был бы конец их отношениям. Ей совсем не нравилось то, что ее имя было произнесено вслух.
– Двоюродные – это как «отношения с бедными странами», – сказал Сет, все так же остающийся в скрюченном, как уродливый эмбрион, положении, – или двоюродные, как «эй, давай полетаем на твоем небольшом самолете»?
Губерту Итд было стыдно, и не только потому, что девушка ему понравилась. Он знал людей, которые родились в привилегированных семьях, таких полно крутилось вокруг дирижаблей. Среди них встречались хорошие люди, чьи достоинства превосходили незаслуженные привилегии. Сет, как правило, не вел себя по-хамски в таких ситуациях, скорее, именно об этом он никогда по-хамски не шутил, но сегодня под действием веществ его просто понесло.
– Двоюродные, как «достаточно, чтобы беспокоиться в случае похищения» и «недостаточно, чтобы заплатить выкуп», – сказала она с таким видом, будто с трудом повторила некую затертую мудрость.
