Кори Доктороу
Выход
Тот пожал плечами, и Губерт Итд вспомнил, как она выразилась о нем как о «старом богаче», который даже не думал, что кому-то может не понравиться купленная им возможность быстрого движения в транспортном потоке.
Они мчались по улицам города. Натали закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Под ее глазами стали заметны темные круги, она была напряжена, и это напряжение чувствовалось с той минуты, как появился ее отец. Губерт Итд старался не смотреть на нее.
– Где вы живете? – спросил Сет.
– Овраг Эглинтона, рядом с Парквей, – ответил Джейкоб. – Я построил там дом около десяти лет назад.
Губерт Итд вспомнил школьные походы в Научный центр Онтарио, попытался вспомнить там овраг, но в памяти всплыл только лес, который мелькал за окнами ускоряющегося школьного автобуса.
Пища, что он съел в «У Фрэна», увесистым камнем давила на его желудок. Он подумал о крови на своей одежде и следах ее под ногтями, о грязи на ботинках, которая теперь комьями прилипала к роскошной обивке сидений. Машина резко устремилась вперед, и в его животе заурчало. Машина затормозила и быстро перестроилась в другую полосу движения, едва не задев ехавшую сзади машину: маленький арендованный автомобиль, пассажир которого, элегантная арабская дама в офисном маникюре тревожно смотрела на них, пока они не перестроились в следующую полосу.
[IV]
Три дома стояли в ряд, обращенные окнами на противоположный край оврага, в конце извилистой, изъезженной дороги, скрытой в густой сени деревьев. Дверь гаража отъехала в сторону, когда они подкатили к крайнему правому дому. Она закрылась, после чего сработал замок: огромные блестящие металлические стержни ушли глубоко в пол, в стены и потолок. Двери машины открылись, и Губерт Итд оказался в большом, хорошо освещенном помещении, которое простиралось под всеми тремя домами и было наполнено различными транспортными средствами. Джейкоб подал руку Натали, но она проигнорировала этот жест и, выходя, чуть споткнулась, пытаясь сманеврировать так, чтобы отец не взял ее за локоть.
– Пойдемте, – сказала она Губерту Итд и Сету, направившись к другому концу гаража.
– Спасибо за поездку, – проговорил Губерт Итд, ускоряя шаг, чтобы успеть за девушкой. Джейкоб облокотился на машину, наблюдая, как они уходят. Губерт Итд так и не смог понять выражение, застывшее на его лице.
Девушка провела их по узкой лестнице в просторную неприбранную комнату, где можно было сесть на диваны и смотреть в огромное панорамное окно с видом на овраг – зеленый, крутой обрыв, в низине которого текла белая, пенящаяся река Дон, спускаясь перекатами к озеру Онтарио. В комнате странно пахло несвежим бельем и немытой посудой – запах, который тщетно пытались заглушить ароматическими свечами. Одна стена от пола до потолка была обляпана детскими пальчиками, которые обмакивали в краску, изрисована фломастерами, блестящими маркерами и шариковой ручкой.
– Детское крыло, – сказала она. – Моя сестра учится сейчас в университете Рио, поэтому я здесь совершенно одна. Родители заходили сюда, наверное, раз пять, не больше, с тех пор, как построили дом.
– И все это – один дом? – спросил Губерт.
– Да, – ответила она.
– По тому, как этот дом построен, нельзя сказать, что вы хотели выглядеть богатыми в глазах других людей, – заметил он.
Она покачала головой:
– Тут вся проблема была в зонировании. Люди на другом краю оврага, – она махнула рукой в сторону окна, – не хотели смотреть во время завтрака на гигантский дом. Они богатые люди, и мы богатые люди, комиссия по зонированию не знала, что делать, папа договорился, что построит гигантский дом, который будет смотреться как три разных дома.
Она сбросила лишние вещи с дивана.
– Еда в кладовке. Я пойду в ванную комнату этажом выше. Вы можете воспользоваться той, что находится этажом ниже. Можете использовать любые туалетные принадлежности.
Она поднялась по лестнице и скрылась за углом.
Сет многозначительно посмотрел на Губерта Итд и ухмыльнулся. Бессловесный комментарий к тем романтическим чувствам, которые пробудились у него к Натали. Однако сейчас Губерт был совершенно не в настроении. Недавно он держал на руках мертвого человека. Он был покрыт кровью, очень устал и практически засыпал.
– Я простою под душем целый час, – сказал он, – поэтому лучше иди первым.
– А откуда ты знаешь, что я не простою под душем целый час? – и снова эта сводящая с ума ухмылка Сета.
– А ты не стой, – он заметил полотенца на полу у каменного камина. Передав одно полотенце Сету, он встряхнул другое и положил его на каминную полку.
Рядом стоял розжиг, лежали газеты и щепки. Он развел огонь, потом нашел большую футболку, почти без запаха, с имитацией прожженных дырок практически по всей поверхности, а также пару трико, которые, как он подумал, вполне ему подойдут. Он снял свою рубашку, штаны и куртку, затем бросил их в огонь. Он не знал, на что способны криминалисты, если примутся изучать кровь на его одежде после стирки, однако точно был уверен, что пепел ничего им не скажет. Вшитые интерактивные поверхности расплавились и едко задымили. Он походил туда-сюда в незнакомой одежде, размышляя, кому она принадлежала. Может, Бильяму?
Натали вышла из-за угла и встала, окинув взглядом и своего гостя, и царивший здесь беспорядок.
– Стив в ванной?
– Сет. Да.
– Можешь сходить в мою, пойдем.
Вот так запросто он оказался в спальне у странной девушки. По виду спальни можно было сделать вывод, что ее владелица еще совсем недавно училась: сертификаты в рамках, полки, уставленные учебниками и наградами, прикрепленные к стене плакаты различных музыкальных групп и умных изречений, поверх которых то здесь, то там были развешены политические плакаты. На столе грудой валялись сломанные интерактивные поверхности, тщательно изготовленные вручную вейперы, способные испарить титан в ингалируемый дым. Ворох бумажных денег, свидетельствовавших о каких-то незаконных операциях, и громоздкий, наполовину функционирующий сеточный экран по стенам, полу и потолку – попытка ребенка защитить себя от родительского электронного надзора. Эта оперативная безопасность была выстроена лучше, чем то, что создавал в юношестве Губерт Итд, но он не был уверен, что она работает как задумано.
Натали была одета в свободную пижаму с черно-белыми полосами, на ней не было лифчика, но он не глазел и даже не пытался подглядеть. Она провела рукой по краю двери в ванную комнату: это место засалилось за долгие годы из-за постоянных прикосновений пальцев и ладоней, выглядело грязно, однако дверь открылась.
– Полностью в твоем распоряжении.
Он прошел в дверной проем и повернулся, чтобы закрыть дверь. Она смотрела на него:
– Можешь оставить одежду себе, – в ее глазах стояли слезы.
– Мне… – он запнулся. – Мне очень жаль, что такое случилось с Бильямом.
– Мне тоже, – слеза покатилась по ее щеке. – Он был уродом, но нашим уродом. Слишком быстро уделывался на любой вечеринке. И в этом его вина. Мне будет его не хватать.
Еще одна слеза.
– Хочешь, обнимемся?
– Нет, спасибо. Просто иди в душ.
Ванная комната ничем не отличалась от тех, что обычно устанавливают в выставочных залах. Активное шумоподавление делало звук льющейся воды практически неслышимым; интеллектуальные алгоритмы управления струями повышали и понижали давление, прогнозируя, куда он хотел направить струю и какую мощность использовать; интерактивные поверхности по двойному нажатию превращали все, что угодно, в зеркало, так что он мог хмуро рассматривать свою задницу и затылок; после того, как он выключил воду, циркуляторы воздуха начали приятно обдувать его теплым потоком, одновременно устраняя конденсат на всех поверхностях ванной комнаты.
– Извини, – сказала она. В ее глазах уже совсем не было слез. Он вытянул руку с использованным полотенцем и вопросительно посмотрел на Натали. Та взяла полотенце и бросила его на пол.
– Пойдем посмотрим, что там делает Стив.
– Сет.
– Да какая разница.
Сет нашел кладовку и очистил кофейный столик, аккуратно сложив все вещи на незанятый участок пола. Он освободил три стула. На столе возвышалась ваза с фруктами, чайник, кружки и круассаны, пахнущие просто восхитительно.
– Перекусим?
– Молодец, Стив! – Натали была вполне искренна.
– Обращайтесь в любое время, – Сет даже не стал ее поправлять.
Они ели в полной тишине. Губерт Итд хотел спросить о доме и о еде. О Бильяме, празднике, о том, кто был третьим человеком с бородой, о другой девушке, соучастнице преступления. Однако сон уже сковывал его тело, его веки слипались. Натали посмотрела на него и на Сета, который также готов был упасть со стула, и сказала:
– Ладно, мальчики, ложитесь на диванах. Я тоже пойду спать.
Она поднялась наверх, а Губерт Итд растянулся на наименее загроможденном диване и закрыл глаза, уткнувшись лицом в щель между диванными подушками. Прежде чем заснуть, на мгновение он увидел скрюченное тело Бильяма и явственно ощутил на своих пальцах бесформенную массу, вытекавшую из его черепа. Его пробрало от макушки до пят, сверху вниз и обратно, а потом он погрузился в успокоительный сон.
* * *
Разбудили его приглушенные голоса. Мутным взглядом он прошелся по комнате, пытаясь сориентироваться: спина Сета на противоположном диване, стена, разукрашенная детскими пальчиками. Он поднял голову, пытаясь преодолеть ударившее в затылок ощущение похмелья, и с трудом определил, откуда слышится разговор. Натали стояла в дверном проеме в дальнем конце комнаты и приглушенно спорила с кем-то через открытую дверь. Другой голос принадлежал взрослому мужчине и звучал так спокойно, словно говорил автомат. Джейкоб. Он тяжело опустил голову. Надо было вставать. Мочевой пузырь был до боли переполнен.
Так же странно и неловко, как происходило все в его жизни, одетый в чужую одежду, с диким похмельем, в чудной комнате, где странная привлекательная девушка спорила со своим богатым отцом, он, стараясь не привлекать внимание, начал пробираться к туалету. Натали посмотрела на него с ничего не значащим выражением лица и вернулась к своему спору.
Когда Губерт Итд вернулся, вытирая руки о заднюю часть трико, Натали и ее отец сидели с каменными выражениями лиц друг напротив друга. Джейкоб сел на диван, с которого только что встал Губерт Итд, а девушка сидела на стуле. Сет спал.
Губерт прошел к кладовке: включилось мягкое внутреннее освещение, он увидел дверь с другой стороны и понял, что какие-то слуги наполнили ее. Он достал морковь, сельдерей и хумус, положил на поднос, а поднос поставил между двумя Редуотерами. Те смотрели друг на друга, не мигая.
– Спасибо, Губерт, – сказал Джейкоб Редуотер, сунул морковь в хумуc, но есть не стал.
Губерт сел рядом с ним, так как больше садиться было некуда.
Натали сказала:
– Губерт, что важнее: права человека или права собственности?
Губерт Итд поставил вопрос несколько иначе. Этот ему показался слишком некорректным.
– А права собственности являются правом человека?
Джейкоб улыбнулся и хрумкнул морковью, а Губерт Итд почувствовал, что он сказал что-то не то.
Натали была мрачнее тучи.
– Ты мне скажи. Тот завод, что мы вчера включили. Он и списанным-то стоит больше, чем стоил, когда работал. Какая-то владевшая им организация потребовала, чтобы он стоял и гнил без всякой пользы, хотя много людей нуждались в его продукции.
– Если им нужен был завод, они должны были купить завод, – сказал Джейкоб.
– Мне не кажется, что такие люди смогут купить завод, – сказал Губерт Итд, взглянув на Натали, как бы спрашивая у нее разрешения. Она нехотя кивнула.
– Для этого и предназначены фондовые рынки, – сказал Джейкоб. – Если ты планируешь зарабатывать с помощью актива, который больше никем не используется, ты составляешь бизнес-план и идешь с ним к инвесторам. Если ты прав, один из них обязательно тебя профинансирует, а может, и не один. Потом ты продаешь то, что изготовил.
– А что, если никто не профинансирует? – спросил Губерт Итд. – Я знаю сотни молодых компаний, которые начинали заниматься дирижаблями, а потом попросту закрылись, потому что не могли получить деньги, даже если и производили классные вещи.
Джейкоб глубоко вздохнул, как будто пытался растолковать сложный вопрос малому ребенку.
– Если никто не хочет финансировать, значит, твоя идея слишком плоха для финансирования или ты не тот человек, который сможет воплотить эту идею в жизнь, так как не можешь никого уговорить вложить в тебя деньги.
– А разве это не замкнутый круг? – спросила Натали. – Если ты не можешь никого убедить заплатить деньги и запустить завод, чтобы производить нужные для людей вещи, то этот завод вообще не следует запускать?
– А какое решение предлагаешь ты? «Бесплатно для всех»? Пришел, сломал двери и сказал: «Это теперь мое»?
– А почему нет, если завод больше никому не нужен?
Взгляд у отца был таким, как будто он разговаривал с несмышленым младенцем:
– Потому что он не твой.
– И что?
– Натти, ты ведь не будешь радоваться, если толпа вломится в этот дом и вынесет отсюда все твои драгоценные вещи?
Зная ее всего один день, Губерт Итд уже понял, что Натали не хотела, чтобы ее звали «Натти». Знал это и Джейкоб, просто пытался подловить свою дочь, расставляя сети. Это было нечестно.
– Мне было бы все равно, – сказал Губерт Итд. – Мне нечем похвастаться в житейском плане, а для всего, что имеет значение, есть резервные копии. То есть, если я могу найти кровать и одежду на завтра, то мне будет все равно.
– У Натти здесь, в ее гнездышке, есть гораздо больше всяких ценностей, нежели чем обычная смена белья и кровать, – ответил Джейкоб. – Натти нравятся хорошие вещи.
– Нравятся, но мне хочется, чтобы они были и у всех остальных, – казалось, что этот взгляд мог разрезать сталь.
– Ну так пускай они все это заработают, как заработала наша семья.
Натали фыркнула.
Джейкоб посмотрел на Губерта Итд:
– Ты был на той вчерашней вечеринке?
За окном-картиной смеркалось, розово-красный свет покрывал овраг, причудливо раскрашивая рябь реки.
– Был.
– Как ты воспринимаешь взлом частной собственности и кражу того, что там лежит?
Губерт Итд пожалел, что не притворился спящим. Он был абсолютно уверен, что Сет лежал сейчас и делал вид, что спит.
– Никто ведь не использовал этот завод, – он посмотрел на Натали. – Водородные ячейки были наполнены, поэтому ветряные генераторы крутились вхолостую. Сырье практически ничего не стоило.
Натали сказала:
– В чем смысл частной собственности, если она попросту сгниет?
– Ой, я тебя умоляю! Частная собственность – самая эффективная собственность. И временная потеря производительности ничего не меняет. Только всякие психи и недалекая шпана думают, что кража чужой собственности – это разновидность политической деятельности.
– Только клептократы используют терминологию «временная потеря производительности», описывая такие расточительные извращения, как тот завод «Муджи».
– Очень легко говорить о клептократах, когда папочка позвонил кому-надо, чтобы убрать полицейских подальше от твоей ленивой задницы. Натти, они арестовали сегодня очень многих, но не тебя вместе с твоими друзьями.
– Не выдавай за щедрость свой политический позор. Дай им меня запереть.
– Может, и дам. Два года тяжелой работы в тюрьме заставят тебя оценить то, что ты имела.
Она посмотрела на Губерта Итд:
– Он пугает меня отправкой в тюрьму с десяти лет. Раньше пугал страшными местами на частных островах, пока их все не закрыли за «коррекционные изнасилования». Теперь пришла очередь тюрем для совершеннолетних. А в конце концов, папа, почему бы нет? Ты один из крупнейших акционеров во всех этих тюрьмах, они сделают тебе скидку. Я, можно сказать, тесно познакомлюсь с семейным бизнесом – так сказать, взгляд изнутри.
Джейкоб демонстративно рассмеялся.
– Как будто я доверю тебе руководить чем-либо! Бизнес – это меритократия, дитя мое. Ты считаешь, что получишь какое-нибудь теплое местечко, потому что ты мой ребенок…
– Я ничего не считаю, тем более что никаких «рабочих мест» не осталось. Только финансовая инженерия и политика. И я полный ноль в обеих областях. Более того, я не могу даже спокойно выговорить слово «меритократия».
Губерт Итд заметил, что она попала точно в цель. Это ободрило его:
– Согласитесь, это корыстный взгляд с каких-то заоблачных высот, где, замкнутые в порочном круге, сидят нескольких человек. «Мы лучшие из известных нам людей, мы на вершине мира, поэтому у нас тут такая меритократия. Откуда мы знаем, что мы лучшие? Потому что мы наверху. Что и требовалось доказать». Самое примечательное в меритократии – то, что множество выдающихся отраслевых лидеров не замечает одного: она слеплена из настолько радиоактивно очевидного дерьма, которое разглядит даже слепой. – Он мельком взглянул на Натали. Та одобрительно кивнула, и это придало ему дополнительные силы.
Джейкоб выглядел очень разозленным. Отстраненно Губерт Итд подумал: как такой всемогущий человек смог оказаться настолько ранимым? Джейкоб встал и посмотрел на них.
– Болтать легко, но, насколько мне не изменяет память, вы двое не сделали чего-нибудь значимого для других и полагались только на «дерьмо», которое не дало вам оказаться за решеткой.
– Вот, опять ты про тюрьму! Наверное, тюрьма – это единственный способ победить в споре, если ничего больше придумать не удается.
– Это традиционный способ, – сказал Сет, отрывая лицо от подушек. – Испанская инквизиция. СССР. Саудовская Аравия. Гуантанамо.
Джейкоб вышел, с чувством собственного достоинства закрыв межкомнатную дверь. Он даже не хлопнул ей, но смог показать свою раздраженность. Губерт Итд чувствовал себя победителем.
– Какая-то шумная здесь гостиница, – Сет перевернулся на спину, потянулся так, что оголился его волосатый живот, ставший более рыхлым с тех пор, как Губерт Итд лицезрел его в прошлый раз.
– Однако обслуживание номеров на высоте, – заметил Губерт Итд, – а по ценам вообще конкурентов не найти.
Сет сел.
– Это что, твой папа?
– Я понимаю, что ненависть к предкам – жуткий штамп, когда тебе исполнилось двадцать, но он такой козел, – сказала Натали. – Он реально верит в эту меритократию. Вот на полном серьезе верит. Ему остался один шаг до того, чтобы заявить о том, что в его венах течет королевская кровь.
– Вот чего я никогда не понимал, – сказал Губерт Итд, – так это как человек может настолько заблуждаться и владеть при этом половиной планеты? Я еще могу понять, насколько полезны могут быть заблуждения, когда ты командуешь людьми и обдираешь всех подряд, но ведь это рано или поздно дает сбой? На дворе все еще капитализм. Если твой конкурент привлекает кого-нибудь, не обремененного такими заблуждениями, он же просто тебя обанкротит!
Натали сказала:
– Можно быть умным в разных областях. Такие люди, как папа, полагают, что если они умны и знают, как быть злыми уродами, то они умны во всем и всегда…
– А так как они умны во всем и всегда, – подхватил Сет, – то нет ничего страшного в том, чтобы быть злыми уродами?
– Именно так, – сказала она, – поэтому такие люди, как мой отец, точно знают, как вынести твою компанию с помощью «умных людей», чтобы ее объявили незаконной, чтобы можно было завладеть всеми ее наработками, или же просто купить ее, извлечь максимальную финансовую выгоду, с толком использовать ее, чтобы в конце от нее не осталось ничего, кроме экзотических вторичных ценных бумаг и налоговых субсидий. Но ведь и этого ему недостаточно! Он хочет считать, что он в числе одного процента от одного процента от одного процента тех, кто наверху, потому что обладает всевозможными талантами и добродетелями, а не потому что система в корне порочна. Вся его самоидентификация основана на той идее, что система полностью легитимна и он получил свое место в ней благодаря своим трудам и заслугам, а все остальные – просто нытики.
– Если они не хотели жить в бедности, то должны были использовать смекалку, чтобы родиться в богатстве, – сказал Сет.
– Без обид, – добавил Губерт Итд.
– Все в порядке, – она порылась в груде одежды и вытащила свободный вязаный кардиган цвета баклажана, на рукаве которого висели скрученные трусики. Она раскрутила их над головой и запустила в сторону лестницы. – Я знаю, что моя семья богаче Скруджа МакДака[4], но я не притворяюсь и не говорю, будто причиной тому служило что-либо, кроме удачи в далеком прошлом, а также незаконные доходы, коррупция и непорядочность, что позволило увеличить прибыль от этой былой удачи и построить себе такое место, как это, и еще десятки других.
– А что насчет прошлой ночи? – спросил Губерт Итд, ободренный ее откровенностью, – Что насчет того праздника и всего остального?
– А что насчет нее? – игриво и вызывающе сказала она.
– Что насчет организации коммунистического праздника, когда ты богаче, чем Скрудж МакДак?
– А почему бы и нет?
– Я не говорю, что ты должна…
– Но я могу себе это позволить. Тут надо помнить, что дело не заканчивается тем, что, мол, «каждому по потребностям». Дальше еще идет «от каждого по возможностям». Я знаю, как искать заводы, которые идеально подходят для прямых, решительных действий. Я знаю, как проникнуть на них. Я знаю, как запустить станки и линии обработки. Я знаю, как организовать такой праздник, чтобы земля закачалась! У меня есть эта незаслуженная, незаработанная привилегия. Помимо того, чтобы убить себя как врага человеческого рода, можешь ли ты придумать для меня более подходящее занятие?
– Ты могла бы отдать деньги…
Он почувствовал, как индевеет от ее взгляда.
– Ты разве еще не понял? Раздача денег ничего не решает. Просить сверхбогачей, которых мы называем зоттами[5], искупать свои грехи путем раздачи денег направо и налево, это значило бы признать, что они все это заслужили и вправе сами решать, кто должен получать подачки, а кто нет. Это как обманывать себя и всех, что ты можешь стать богатым, не будучи бандитом. Если дать им право решать, кто должен получить деньги, это словно объявить планету гигантской корпорацией, которой должны править крупнейшие акционеры. Это означает сказать, что правительство всего лишь посредник, который нанимается и увольняется по мановению директоров.
– Кроме того, если ты веришь во все это, совершенно не нужно раздавать свои деньги, – сказал Сет.
Она не разозлилась.
– Зачем нам вообще нужны деньги? Пока вы продолжаете притворяться, что деньги – это все, что угодно, кроме общепринятой галлюцинации, в которую нас погрузила правящая элита, чтобы убедить вас в том, что в этой жизни необходимо копить только все самое лучшее, вы никогда не сможете что-либо изменить. Стив, проблема не в том, что люди неправильно тратят деньги, и не в том, что деньги сосредоточены в руках не тех людей. Проблема в самих деньгах. Деньги работают только в том случае, если оборот всего остального недостаточен, если тебя убедили, что дефицитные вещи более-менее справедливо распределены, но это все тот же аргумент узкого круга меритократов, который Итакдалее так удачно разбил в споре с моим отцом: рынки – это самый справедливый способ решить, кто что должен получить, и именно рынки привели к текущему ужасному распределению благосостояния, поэтому текущее ужасное распределение благосостояния и является лучшим решением этой серьезной проблемы.
– Каждый раз, когда кто-то говорит, что деньги – это ничего не значащее дерьмо, я хочу проверить, сколько у него денег. Без обид, Натти, но говорить о том, что деньги – это ничего не значащее дерьмо, гораздо проще, когда они у тебя есть.
Сет присел и начал с усердием тереть свои ноги. Засохшая грязь комьями слетала с его джинсов.
Она фыркнула:
– Это все, что ты можешь сказать? «Социалист с шампанским»? Думаешь, что если я родилась в семье, где много денег – просто много денег, больше денег, чем ты когда-либо мог себе приставить, – это не дает мне права сформировать собственное мнение?
Сет сходил в кладовку и вытащил продукты: свежие фрукты, регидрационный напиток на основе маточного молочка, пицца в коробке «Пища, готовая к употреблению»[6], язычок которой он тут же вытянул и подготовил к открытию. Повисло неловкое молчание. Губерт Итд уже хотел что-то сказать, но Сет опередил его:
– Я встречал много полицейских с идиотскими теориями о преступлениях и человеческой природе. У генералов явно извращенное мнение о том, насколько серьезна смерть человека. Каждый священник, раввин и имам знает много всего о невидимом, всемогущем существе, которое, похоже, всего лишь сказочный персонаж. Поэтому да, наличие больших денег, скорее всего, не дает тебе права говорить о том, что ты хоть что-то об этом знаешь. – Он открыл пиццу, уклонившись от поднимающегося пара. – Хочешь кусочек? – спросил он, когда запах чеснока, томатов, маринованной кукурузы, анчоусов и орегано наполнил воздух.
Губерт Итд ждал, когда Натали взорвется. Сет был мастером провокаций. Однако ничего не случилось.
– Есть какая-то доля правды в твоих словах. Скажем так, у нас разный взгляд на деньги. Скажи мне, Стив, ты считаешь, что сможешь тратить и перераспределять средства так, чтобы сделать этот мир лучше?
– Вообще понятия не имею.
Губерт Итд притянул к себе коробку пиццы и взял кусок. Она была неплохой для пиццы быстрого приготовления. Соус был терпким и острым, к нему можно было привыкнуть так же быстро, как к крэку[7].
Когда он понял, что может съесть столько пиццы, сколько захочет (что, кстати, служило наглядным примером возможностей резиденции Редуотеров), он взял еще два куска.
– Я подозрительно отношусь к любым планам по устранению несправедливости, постулирующим, что первым шагом будет разрушение всей системы и замена ее на более совершенную, – особенно если ты не можешь ничего сделать до тех пор, пока этот шаг не будет предпринят. Из всех способов детского самообмана людей, чтобы сидеть ровнехонько и продолжать дальше ничего не делать, это самый корыстолюбивый.
– А как насчет ушельцев? – спросил Губерт Итд. – Похоже, они делают то, что действительно изменит мир. У них нет денег, они не притворяются, будто деньги что-то значат, и происходит вот это все прямо сейчас, в наше время.
Натали и Сет посмотрели на него, а он с аппетитом приканчивал уже третий кусок.
– Они довольно-таки странные и мутные ребята, но, конечно, главное при этом, что они уничтожают наш мир, каким мы его знаем, и строят на его месте новый, – добавил он.
– Он же шутит, правда? – спросила Натали.
– Совершенно без понятия, – сказал Сет. – Он вообще странный. Итакдалее, ты же шутишь?
Губерту Итд стало приятно, что он сумел оказаться в центре внимания.
– Я говорю совершенно серьезно. Послушайте, я тоже в курсе всех этих историй. Не знаю, насколько они правдивы, но если вы на полном серьезе говорите о вещах типа «давайте изменим наш мир», то вы не можете не обращать внимания на несколько миллионов чокнутых, которые поставили перед собой именно такую цель. Вы не можете игнорировать их только потому, что вам не нравится их стиль жизни. Мы же, к примеру, не говорим, что самоподогревающаяся пицца является неотъемлемым общественным институтом, которым мы как вид наслаждались в течение тысячелетий.
– Что ты предлагаешь?
– Я, как бы, ничего не предлагаю. Однако если бы вы захотели, то могли получить всю нужную информацию о том, как стать ушельцем, буквально за десять минут, а уже завтра могли бы двинуться в путь и жить так, словно это первые дни лучшей нации[8], ну или более чокнутого мироустройства.
Натали долго смотрела на темнеющее закатное небо.
– Бильям постоянно шутил об ушельцах. Всегда находилась какая-нибудь пара ушельцев, которая приходила на коммунистические праздники и что-нибудь совершенствовала то здесь, то там. Игнорировали нас, не смотрели в глаза, но после них все работало гораздо лучше. Бильям сказал, что мы все рано или поздно станем ушельцами.
– Он был твоим лучшим другом, да? – Губерт Итд почувствовал себя идиотом.
– Я время от времени проводила с ним время в течение последних трех лет. Он не был моим лучшим другом, но нам было весело. Да, он был хорошим человеком, хотя я видела его и настоящим, первосортным уродом.
Сет удивил Губерта Итд, сказав:
– Это не очень-то вежливо.
Она раздраженно выдохнула:
– Ерунда. У меня нулевая терпимость к тем, кто говорит: «О мертвых либо хорошо, либо ничего». Бильям был на шестьдесят процентов хорошим парнем, а на сорок процентов полным уродом. Это ставит его где-то посередине графика нормального распределения всего человечества. Он ненавидел всяческое дерьмо с той пылкостью, которую можно встретить, наверное, только на солнце. Он был моим другом, не вашим.
Губерт Итд почувствовал, как на глазах наворачиваются слезы, и совершенно не понимал, почему. Он ушел в туалет, сел на крышку унитаза, посидел с закрытыми глазами, потом уставился в зеркальную поверхность, дав показать себя в анфас и профиль, а также сверху. Он выглядел совсем плохо. Однако, поразмыслив немного, понял, что нет, выглядел он вполне обычно, таким же, как миллиарды других людей, ничем не лучше и ничем не хуже остальных. Он подумал о том, как Натали говорила о графике нормального распределения, и решил, что он сам пребывает в пределах одного или двух стандартных отклонений по каждой оси.
Он умылся холодной водой, затем вышел, ведя мокрой рукой по изрисованной детскими пальчиками стене. Натали и Сет смотрели на него то ли виновато, то ли с тревогой.
– У тебя все хорошо, дружище? – сказал Сет.
– Натали, – сказал Губерт, – я не думаю, что среднестатистический человек на шестьдесят процентов хороший, а на сорок процентов урод. Я считаю, что среднестатистический человек иногда пытается убедить себя, что он является центром мира, и значит, ничего не будет плохого в том, что он сделает другому человеку то, что он не хочет, чтобы сделали ему самому, но, конечно, он не будет слишком усердно над этим размышлять, вроде как я сейчас.
– А, ну ладно, – хмыкнула Натали.
– И еще я считаю, что вся трагедия существования человечества в том, что миром правят те люди, которые очень хорошо научились себя обманывать, такие, как твой отец. Он обманывает себя, убеждая, что он богатый и властный, так как он принадлежит сливкам общества. Но он не дурак. Он знает, что обманывает себя. Поэтому под верхним толстым слоем дерьма лежит другая, более осознанная система убеждений: твердая уверенность, что все остальные будут обманывать себя точно так же, как он, если им предоставится такая возможность.
– Все верно, – ответила она. – Его убеждения не возникли на основе идеи, что в самообмане нет ничего страшного, ведь ты такая вся из себя особенная снежинка, которой полагается больше плюшек, чем остальным детям. В основе лежит идея, что самообман – это человеческая природа и что если он не возьмет последнюю плюшку, то ее заберет кто-то другой, поэтому лучше быть самым-пресамым самообманывающимся и резвым собирателем плюшек, а иначе кто-то более ужасный, аморальный и жадный прибежит к тарелке быстрее, съест все плюшки и пойдет с пустой тарелкой по кругу, взимая плату с тех, кто хочет выпить молоко.
