Константин Пастух
Заячья петля
Возбуждённая до дрожи, Азуня всё продолжала отчаянно лаять и понемногу, коротенькими прыжками, продвигаться внутрь штабеля. Она чуяла врага, чувствовала, что тот рядом и прямо заходилась в ярости. И в какой – то момент с правой стороны вынырнула рыжая, довольно большая голова с оскаленной белёсо – рыжей пастью, которая и издавала эти угрожающие, злобные звуки. Голова высунулась достаточно высоко над землёй. Это не колонок! Это – лиса! Рыжая голова хищника то пропадала, то опять появлялась и всё время, угрожающе изрыгала из пасти сиплый, какой – то птичий, лай. Затем – и голова, и сиплый лай резко пропали. Мы напряглись, не понимали – что происходит? Но загремели брёвна, и стало понятно: лиса пустилась наутёк.
Азуня, заметив бегство врага, пустилась вслед. Но теперь она не стала оббегать вокруг штабеля, а отважно ринулась внутрь его, так же громыхая хлыстами. Я испугался за мою юную собачонку. Я что – то кричал Азуне, пытался её вернуть, но той было не до меня. Она всё ворочала брёвна и рвалась вперёд за добычей. Я, с ружьём наперевес, бросился к концу штабеля, где предположительно, должна была выскочит лиса. Она и в самом деле, громыхая хлыстами, там выскочила и рванула прочь. За ней с таким же грохотом выскочила и моя Азуня. Я вскинул ружьё. Иван закричал: «Не стреляй, попадёшь в собаку!». Лиса бежала рядом, в десяти метрах, поэтому упреждение я взял минимальное. Прозвучал выстрел, и заряд мелкой дроби (на рябчика), не успевший сильно рассеяться, вонзился в снег перед самым лисьим носом.
Надо сказать, что и сам выстрел, и упреждение – всё это происходило бессознательно, на автомате. Лиса от испуга на мгновенье застыла – на что я и рассчитывал. Секундной заминки оказалось достаточно, чтоб Азуня лису настигла и уцепилась зубами ей в надхвостье, всеми силами пытаясь удержать зверя. Но зверь есть зверь – лиса моментально развернулась и вонзила свои острые зубы в Азунькину щёку. Собачонка испуганно завизжала, свалилась в снег и отпустила добычу, при этом она отчаянно пыталась освободиться от жёсткой хватки зверя, но ей это не удавалось. И мне ничего другого не осталось как броситься юной помощнице на помощь.
Я подскочил и ткнул стволами в морду обидчице моей Азуни. Ткнул я коротко, не сильно, боялся ружьё повредить, но этого хватило. Лиса бросила терзать Азунькину щёку и оскалилась на меня. Тут подскочил Иван и наступил валенком зверине на шею. Азуня всё ещё лежала на снегу, опасливо поглядывала на обидчицу и поскуливала то ли от боли, то ли от обиды…
«За что? Я ведь делала всё правильно!» – слышалось в её жалобных щенячьих всхлипах.
Иван предложил мне поискать хорошую палку, чтоб не портить шкурку выстрелом. В то время лиса была в моде, её носили. Я окинул взглядом занесённую снегом вырубку – тут не только хорошей палки, тут никакой не найдёшь. Вообще, таёжники ходят постоянно с топором, в том числе и для того, чтоб зимой не замёрзнуть в тайге, если придётся заночевать. Не так просто, в занесённой снегом тайге, найти дрова, чтоб запастись ими на всю ночь. И в этом деле первый помощник – топор. Сухостоину всегда найдёшь, сколько бы снега не навалило. Найдёшь, свалишь топором, и будешь до утра греться, подставляя огню то спину, то грудь, то левый бок, то – правый. И так всю ночь, до утра. Уснуть – не уснёшь, подремать – подремлешь, и не замёрзнешь – это главное.
Сама идея разобраться с лисой с помощью хорошей палки, мне не казалась удачной. Я переломил ружьё, достал из левого ствола дробовой патрон – два нуля (на глухаря), ножом выковырял картонную прокладку и высыпал на ладонь дробь. Затем, три дробины вернул обратно в гильзу, остальные выбросил на снег. Достал из кармана лоскут тонкой ткани, оторвал от неё ленточку, и просто воткнул её в гильзу, чтоб не высыпались мои три дробины. Тонкая ткань, вроде ситца, всегда в кармане. Её накидываешь на ноготь большого пальца и этим ногтем, покрытым тканью, чистишь мездру беличьей шкурки во время долгих, однообразных хождений по тайге.
Трёх дробин хватило. Дело было кончено. Лиса оказалась мощным лисовином. Пышный , скорее не рыжего, а песочного цвета мех, смотрелся красиво и очень достойно. Густая длинная шерсть на концах была совершенно седая. И эта седина, щедро рассыпанная по золотисто – песочному фону, придавала меху особую красоту – сдержанную и благородную. На таёжном пушном промысле бывает всякое: случаются удачные трофеи, случаются – так себе. В этот раз повезло, добыча, по тем временам, была ценная. Но в данном случае, всё это было не самое главное. Главное – нас ждал сюрприз.
Дело в том, что у нашего красавца лисовина не доставало одной лапы. Вместо положенных четырёх – у него их было три. Левая задняя нога его в месте скакательного сустава заканчивалась культей. Травма была свежая, культя ещё кровоточила, и стало понятно, что след с красными пятнами был не Азунькин, а лисий. Мы с Иваном ошиблись, приняв его за Азунькин. По глубокому сыпучему снегу – это не трудно. Лайка молодая, стройная – следы оказались схожие. Зато теперь многое прояснилось. Видать, Азунька, где – то прихватила лиса, когда тот мышковал, или отлёживался в укромном месте. Тот, в обычной ситуации, ушёл бы от неё в тайгу, на этом бы всё и закончилось. Но теперь, он почувствовал, что ему на трёх ногах от собаки не уйти и заскочил в колодник. Наверняка, он в нём раньше бывал и всё про него знал.
Но самое удивительное в этой истории было то, что лапу лисовин отгрыз себе сам. Это стало понятно, когда я заметил на его голени проволочное кольцо. Видать, зверь случайно попал ногой в заячью петлю. Сама петля была несколько необычная. Как правило, на заячьи петли идёт не ржавеющая проволока из нихрома. Эта же сделана была из обычной обожжённой черняшки, местами приржавевшая, заметно толще стандартной. Попав в петлю, лисовин, конечно, пытался освободиться, и кто знает, сколько он там на привязи просидел? Видать, не одну ночь. В конце концов, он отгрыз себе лапу по скакательный сустав. Но это ему не помогло. Дело в том, что постоянно дёргаясь, он сильно затянул петлю, которая находилась на голени, как раз над суставом. Но, на беду зверя, сустав оказался шире голени, и выдернуть повреждённую культю из петли у него так и не получилось.
Видать, он продолжил попытки освободиться, и старая проволока, неизвестно кем и когда поставленная, в конце концов, оборвалась. Вернее, она обломилась у самой петли, где остался маленький кончик, загнутый крючком. За этот– то крючок и зацепилась, небольшая по размеру, петельная проушина, в результате чего, проволочное кольцо зафиксировалось и оставалось на голени лисовина. И, благодаря этому обстоятельству, мы смогли разобраться в этой непростой удивительной истории.
Мы возвращались в зимовьё. Мы знали – Семён уехал. Иван нарочно сбегал на трассу, чтоб удостовериться в этом. А мы шли и всё говорили, говорили – это какая же невероятная жажда жизни, какое неодолимое стремление к свободе в диком звере, что он сам себе отгрызает ногу. Вот он, удивительный, свободолюбивый и суровый дикий мир.
И надо сказать, впоследствии, если выпадал подходящий случай, то я с удовольствием рассказывал эту необычную, как мне казалось, романтическую историю. Слушатели мои, как правило, принимали её с интересом, при этом обычно они разделяли мой несколько романтический взгляд на произошедшее.
И вот как – то ехал я на чунской электричке, возвращался с охоты. Напротив меня сидел немолодой уже мужчина, лет шестидесяти. Невысокого роста, худощавый, смуглый. По его осанке, по тому как он себя держал, можно было с уверенностью сказать: мой попутчик из тех, кто знает себе цену. Зря болтать не станет. Мы и ехали молча. Довольно долго. Соседей рядом никаких не было, и наше молчание через какое – то время стало заметным и даже неловким. И естественно, что в какой – то момент у нас с попутчиком завязался разговор. Я ехал с ружьём, и он спросил: как охота? Куда я ходил? Вскоре я понял, что эти места он хорошо знает, что охотник он с большим опытом и пониманием. Слово за слово, мы разговорились.
Долгая дорога, однообразный привычный стук вагонных колёс, проплывающие за окном знакомые таёжные пейзажи
– всё это располагало к неспешному, обстоятельному разговору о тайге, об охоте. Какие – то случаи вспоминал мой попутчик, я же рассказал ему историю с лисовином.
– А что, – говорит мой собеседник, – петля ему ногу пережала, кровь перестала поступать. Да ночью ещё и приморозило, нога онемела – он её и отгрыз, как сучок.
Я был ошарашен его объяснением. Так всё просто. И никакой романтики, одна проза жизни. Должен сознаться, что я после этого случая, рассказывать историю с лисовином стал намного реже, а если и рассказывал, то уже без прежнего пафоса.
С тех пор прошло немало лет, и я давненько уже перешагнул возраст моего попутчика по чунской электричке, и по – прежнему, нет у меня никаких сомнений в правдивости его рассуждений о том, что всё обстояло просто: онемела лапа, и отгрыз он её, как сучок. Но, нет – нет, да и возникнет у меня вопрос: а как же с собаками? И мои собаки, и собаки моих знакомых охотников в тайге нередко попадали в заячьи петли. Но никогда я не слышал, чтоб промысловая собака, попавшая в петлю, отгрызла себе ногу. В петлю…– не в капкан. Там совсем другая история.
