Константин Пастух
Заячья петля
– Сень, ну как тебе суп?–спрашивает Иван. Он сегодня кашеварил. – Не пересолил я?
– Да нет, не пересолил. Всё нормально, – отвечает Семён как ни в чём не бывало.
Мы продолжаем молча хлебать всё в том же ритме: ложку – Семён, ложку – Иван, ложку – я.
Сеня держится, но атмосфера постепенно накаляется. Мы с Иваном всё время зыркаем друг на друга, временами краюхой хлеба закрываем рот, который уже, помимо нашей воли, зубы скалит и предательски прыскает. Мы из последних сил сдерживаем себя, чтоб не заржать вслух. Пока котелок был достаточно наполнен, Сене ещё удавалось хоть что – то поднять своей ложкой из котелка и донести до рта. Но, когда мы с Иваном котелок ополовинили, то Сенина ложка совсем стала беспомощной. Пока он вытаскивал её из котелка, с неё всё стекало обратно. Согнуть бы эту ложку черпачком – ей бы цены не было. Но увы! Пока в ложке что – то ещё было, Сеня держался. Проявлял характер. Но когда ложка стала приходить к нему совсем пустой, Сеня не пожелал участвовать в этой комедии. Как бы там ни было, хоть и не большого расточка, хоть и плутает в тайге, он всё равно оставался сибирским мужиком кержацкой закваски. Сеня уставился на нас тяжёлым взглядом – мы с Иваном давились от смеха и ничего не могли с собой поделать. Сесён резко встал из – за стола и поставил точку.
– Всё, спасибо! Наелся, – жёстко и сухо произнёс он и небрежно швырнул ложку на стол. Ложка, ударившись о столешницу, улетела под нары. Иван бросился доставать её. Желание хихикать у нас пропало моментально. Мы видели: Сеня обиделся всерьёз. Иван старательно большим пальцем протёр ложку и бережно, я бы сказал, с большим почтением, возложил её на стол. Мы тут же стали Семёну предлагать разные варианты, чтоб он нормально поел. Этих вариантов оказалось море. И большая общая кружка, которая висит при входе на гвозде бесполезно, и глубокая крышка котелка Ивана, прекрасно могла сойти за тарелку, и можно было отлить суп в котелок – у меня их было два. И ложки свои мы ему предлагали – ничего не надо было нашему Семёну. Он от всего отказывался, был с нами сух и сдержан. Мы изо всех сил пытались найти подходы к Сене, но он был весь в себе, отгородился непроницаемой стеной. Как – то не так всё повернулось. Было неловко и тягостно.
Сеня всё молчал, готовился ко сну. Мы с Иваном заканчивали дневные хлопоты, при необходимости перекидывались словами, но стали говорить как –то приглушённо, вполголоса. Осталось покормить на ночь собаку. Я вышел во двор, где стояла её кастрюля и сразу почувствовал: что – то изменилось. Пошёл долгожданный снег. Снежинки были редкие, но они были. Они падали с неба и тихо ложились на землю. И что – то хорошее поселилось в душе. И с этой маленькой радостью я возвратился в зимовьё и стал укладываться на нары, где мои приятели уже вовсю сонно посапывали.
Часть 4-я
Утром, когда я попытался открыть дверь, то показалось, что кто – то её снаружи подпирает. Не так уж чтоб с места не сдвинуть, но – ощутимо. Когда же всё – таки открыл и выбрался из зимовья, то выяснилось, что за ночь навалило снега, и мне пришлось вместе с дверью толкать внушительный сугроб. А снег всё валил и валил, и казалось ни конца ни края этому никогда не будет. Всё вокруг побелело, всё переменилось. Примелькавшиеся, привычные сосны и лиственницы едва проглядывали сквозь густую пелену снегопада – они потеряли свои обычные очертания и казались причудливыми и незнакомыми. И даже нашу вчерашнюю красавицу – поленницу было не узнать. Вчера – такая звонкая и привлекательная своей новизной и свежестью, она нам казалась красавицей. Теперь же занесённая снегом она утратила всю свою привлекательность, и будто испугавшись метели, притаилась, притихла сиротливо прислонясь к лесной избушке. «Хорошо всё таки, что вчера успели закончить с дровами, хорошо что Семёна занесло сюда к нам. Вдвоём бы не успели…» – лениво спросонку роились в голове мысли, при взгляде на аккуратно сложенные дрова.
Когда возвратился в зимовьё, оба мои приятеля уже поднялись. Сеня, сидя на нарах, возился с рюкзаком: собирал манатки. На вопрос, что это значит? Иван сообщил, что Семён собрался уходить на трассу прямо сейчас.
– Вы что тут офонарели? Вы нос – то высуньте из избы – там такое твориться… Куда ты пойдёшь, Семён? В такую погоду дома сидят. В тайге сейчас делать нечего. Распогодится – тогда и пойдёшь. К обеду должно проясниться.
Чего – то я с утра завёлся. Да и Ивана ни за что ни про что задел. Но он поймёт. Это я, чтоб Сене не так обидно было. Мы всё ещё чувствовали себя виноватыми. Правду сказать, Сеня тоже постарался. Именно с его подачи расцвели пышным цветом у нас все эти приколы, подначки, бесконечное затейничество, что в конечном счёте и привело к тому, что Семён на нас сильно разобиделся. Как бы там ни было, мы – хозяева, а Сеня наш гость. Значит, мы и виноваты.
Мой наезд всё – таки возымел свое действие. Семён вышел на улицу, через некоторое время вернулся, и мы поняли, что он передумал отправляться на тракт незамедлительно. К тому же, Сеня немного к нам подобрел. Не то чтоб совсем нас простил – нет, этого не было, но всё – таки поблажку дал. Кое – как стал с нами общаться. Отвечал на вопросы, иногда нас о чём – то спрашивал. Правда, говорил сдержано и сухо. Но мы и этому были рады. Засуетились, захлопотали. Иван тут же принялся печку растапливать – угли в ней всё ещё оставались, надо было только собрать их в кучку и добавить растопки. Я принялся кашеварить. Всё тот же суп из консервов, но теперь уже рыбных. Дёшево и сердито. Главное, очень удобно и времени особого не требует.
Когда садились завтракать, то Иван в том месте, где должен был сидеть Сеня, положил на стол два сосновых поленца. Семён напрягся – он насторожено посматривал то на Ивана, то на меня: видать, опять ждал подвоха. Я же, правду сказать, и сам не понимал, что там Иван затевает. Но был уверен, что никакого подвоха здесь быть не может. Мы теперь изо всех сил старались угодить товарищу. И в самом деле, всё стало понятно, когда Иван водрузил на полешки перевёрнутую крышку своего котелка. Да он и сам сиял, как начищенный медный котелок – был доволен собой и не скрывал этого. Ещё бы, он соорудил отдельную посудину для Семёна! Крышки наших котелков были с бортиками и при необходимости могли служить нам миской. Иван этим воспользовался и решил проблему Сениной деревянной ложки, которой тот очень гордился и, которая его сильно подвела: оказалась совершенно бесполезной в нашем случае. А чурочки Иван подложил, потому что из крышки торчало ушко, и поставить её на стол нужным образом было невозможно – крышке требовался фундамент.
Иван был, как теперь бы сказали, креативщик. Я уже как – то свыкся с тем, что напарник частенько что – то затевает, что – то мастерит, и мне приходиться какое – то время нашу общую повседневную работу делать одному, но относился я к этому терпимо. Надо признать, что из его затей нередко бывал толк. Вот и сейчас Иван простенько, без затей, спроворил Сене очень даже неплохую, подходящую в данном случае, посудину. Крышка – посудина была достаточно глубокая, что позволяло налить в неё приличное количество варева, но при этом была она и не слишком высокая (крышка есть крышка),что позволяло без проблем хлебать с неё Сениной деревянной ложкой.Так что никакого подвоха – только с добром и с почтением.
Я, на правах повара, наливал Сене суп и тоже старался от души: чтоб и погуще было, и отдельно кусочков рыбы ему наловил. В общем, как могли ублажали обиженного товарища. Так мало того, что мы за столом угождали, мы и дальше продолжили в том же духе. И опять перестарались.
Как и предполагалось часам к 12, более – менее распогодилось, и Сеня собрался уходить. Мы с Иваном решили идти с ним. «Да ладно вам, мужики, что я дорогу обратно не найду? Доберусь, всё будет нормально. Чего вам со мной зря время терять» – начал отказываться Семён. Но после вчерашнего происшествия, когда он несколько часов топтался в темноте по распадку, мы понимали: одного его отпускать нельзя. Тем более, после такого снегопада нам теперь и самим приходилось приглядываться к знакомым местам – с трудом узнавали. Да Сеня и сам всё понимал, отказывался он не очень уверенно, больше для приличия.
Так что отправились мы к тракту все вместе, включая и Азуню, которая теперь бежала свободно. Я уже не опасался, что она увяжется за какой – нибудь зверушкой и потеряется в тайге. Таёжная собака всегда вернётся к тому месту, откуда ушла – из зимовья ушла, в зимовьё и вернётся. К тому же, отпуская Азуню с поводка, я надеялся, что она наконец, кого – нибудь облает. Вчера – как воды в рот набрала, если не считать того случая, когда один раз тявкнула на сосну, где спрятались рябчики. Это её молчание напрягало и меня, и Ивана. На руках договор с зверпромхозом, а в договоре чётко указано количество пушнины, которое ты обязан сдать. Так что вся надежда у нас на юную Азуню. Она же, шкода такая, пока что нас не радует.
Нам надо было добраться до трассы засветло – потемну никто не остановится. Мы успевали, времени у нас хватало даже с запасом. И всё бы ничего, да кому – то из нас: то ли мне, то ли Ивану – теперь уже и не вспомнить, пришла в голову гениальная идея: раз уж мы всё равно теряем день, то хорошо бы по пути устроить Сене настоящую охоту, исправить его досадную неудачу с рябчиками. Хоть напоследок как – то скрасить пребывание друга в тайге, чтоб было что вспомнить. Уж так хотелось ему угодить…
Один предложил, другой обрадовался. Семён на всё соглашался – ему деваться было некуда. Но дело в том, что для того чтоб осуществить свой план, нам надо было идти на трассу не по тропе, по которой заходили мы в зимовьё, а отправиться напрямки через тайгу. Надо было выйти в места, где был реальный шанс поднять с лёжки сохатого, встретить небольшое стадо изюбров, или, на худой конец, косулю. Конечно, «зверь в тайге не привязан», уж мы – то это знали. И нет никаких гарантий, что обязательно добудешь его, даже если и найдёшь. Но нас это сильно не беспокоило. Добудем – хорошо. Не добудем – тоже не беда. Добыча – не главное.
Рядом с нашим зимовьём была выстроена изгородь длиной километра полтора: с петлями в проходах, с потайными ямами вдоль забора, который, судя по всему, соорудили вздымщики. Они здесь жили до нас и занимались заготовкой живицы. Теперь хозяевами были здесь мы, но нам ни разу не пришло в голову насторожить петли. А в какой – то момент, городьбу эту мы развалили. Это случилось, когда мы заметили, что наши соседи стали шалить: принялись тайком от нас настораживать петли, притом делали это бестолково ( это были молодые парни). Они умудрились загубить молодую лосиху и мощного красавца изюбра. После этого мы и разнесли злополучную изгородь. С парнями у меня был серьёзный разговор по этому поводу, но они не сознавались в содеянном. Ничего, мол, не знаем. Это не мы. Мы, дескать, такими делами не занимаемся. Соседи врали, я это знал. Я предварительно прошёлся по следам, которые привели меня от изгороди к их зимовью. После этого мы и решили разрушить изгородь.
Сами мы с Иваном хапугами никогда не были. Хотя, конечно, и вегетарианцами не были – жили ведь в тайге, и жили подолгу. Но пакости, вроде зверовых петель, мы никогда себе не позволяли. И если добывали зверя, то – трудового. Нам было интересно находить зверя, выслеживать, узнавать его повадки. Мы предполагали, что Семёну это будет тоже интересно, раз уж он оказался таким азартным, таким заводным охотником: шутка ли? на ночь глядя понёсся в распадок за двумя несчастными рябчиками, где потом в потёмках и проблуждал пол ночи.
Так что, спустившись от зимовья к набитой тропе, мы по ней не пошли, а решительно двинулись прямо через лес по направлению к речке. И тут – же занырнули в снежную купель – будто провалились в ледяную прорубь. Приходилось продираться сквозь заросли кустарника, преодолевать участки густого мелколесья, и нависшая на ветках снежная кухта беспрерывно валилась нам на голову, летела за шиворот, набивалась в рукава. Больше всех доставалось Сене. Мы – то с Иваном с утра ещё перешли на зимнюю форму одежды. Я надел шапку – ушанку, Иван натянул на голову что – то напоминающее подшлемник с напуском на затылке – он утверждал, что это шапка лесоруба, и, благодаря ей, снег за шиворот ему никогда не сыплется. К тому же оба мы обулись в валенки, а чтоб в них не набивался снег, поверх голенищ натянули штанины – так ноги всегда сухие и в тепле.
Сеня же, как был в резиновых сапогах и вязанной шапочке, так в этом и оставался. Переодеться ему было не во что. Ещё не поздно было отказаться от этой дурацкой затеи, учитывая сомнительную экипировку Семёна. Мы и спрашивали его: «Сень, ну ты как? Может, повернём назад? Может, по тропе пойдём? Ты скажи». Сеня на наши вопросы не отвечал, но всякий раз как бы сам себе приговаривал: «Ништо-о-о!», – и с какой – то отчаянной веселухой ломился вперёд. А впереди нас ждала речная пойма – заросшая мелколесьем, захламлённая валежником, с частыми озёрами и болотинами, которые надо было как – то обходить… Ко всему прочему, нас ожидал и непростой переход через речку. Одно дело перемахнуть с одного берега на другой по валежине в сухую пору, по чернотропу, и совсем другое – переходить ту же реку по скользкой, заснеженной лесине. Но мы были молоды – нам всё было нипочём.
И к речке, как бы там ни было, мы вышли. И нашли упавшую через реку мощную ель с сохранившимися сучьями, по которой и перебрались на другой берег. Как и всё вокруг, ель была занесена снегом, но это нам не помешало. Перебираясь по ней, мы держались руками за крепкие, надёжные сучья. Ветки же, которые стояли на пути и мешали проходу, мы просто срубали топором.
Как только перешли речку, сразу стали забирать влево – мы должны были выйти на трассу в трёх километрах южнее того места, откуда заходили. Пологий правый берег встретил нас приветливо, особых препон не чинил, и мы довольно быстро вышли из опостылевшей поймы. Выбравшись из мрачных дебрей, мы попали в светлый, просторный березняк. Жить стало веселей. Мы и шагали теперь легко и весело, лихо разбрызгивая валенками воздушный сыпучий снег и оставляя за собой три тёмных борозды на новом невероятно белом пушистом ковре.
Правда, было одно обстоятельство, которое нас начинало тревожить. В тайге стояла непривычная, гнетущая тишина. Будто всё вымерло. И когда где – то впереди, по ходу, раздался стук дятла, то мы с Иваном, не сговариваясь, чуть- чуть скорректировали направление и пошли прямо на звук. Мы не то что вслух об этом не говорили, мы и себе не решались признаться, что нам необходимо встретить хоть что – нибудь живое в этом безжизненном пространстве, в этой кромешной тишине. Мы боялись мёртвой пороши: когда после первого сильного снегопада, всё живое пугается новизны, прячется, замирает – и нет на снегу никаких следов. И нет никаких шансов найти в тайге затаившегося зверя. Мы этого очень опасались, но хотелось верить в лучшее, и стук дятла вселял хоть какую – то надежду.
Вскоре милый сердцу нарушитель тишины предстал перед нами во всей красе. Это был чёрный дятел желна, который в нескольких метрах над землёй прилепился к стволу старой, доживающей свой век берёзы, и долбил её так, что ошмётки летели во все стороны. Мы остановились и стали наблюдать. Это было, и в самом деле, занятное зрелище. Чёрная, в красной шапочке, птица уцепилась лапками за старую, в глубоких трещинах, кору и, упираясь хвостом в ствол, размашисто со всей дури – то слева, то справа долбила трухлявую древесину. Аза подбежала к берёзе и тоже стала внимательно следить за птицей. Желна, заметив собаку, на какое – то время застыла, затаилась, а затем, решив что та не представляет опасности, поднялась по стволу немного выше и на новом месте опять принялась за свою долбёжку. Судя по всему, желна столовалась здесь не впервой: ствол берёзы был основательно украшен выдолбленными раньше колодцами. Можно было предположить, что это любимое место дятла и улетать ему отсюда не хочется.
Как только дятел пришёл в движение, Азуня заволновалась, засуетилась, завиляла хвостом – бубликом, глазами она просто пожирала птицу и при этом тихонько поскуливала. Казалось собачонка вот – вот залает. И, правду сказать, мы с Иваном этого лая ждали – хоть бы на кого потявкала наша промышленница. Второй день в тайге и второй день – молчит. Но Аза так и не залаяла. Она была чистокровной сибирской лайкой, от знаменитых родителей, и понимала, что лаять ей на дятла не положено, даже если очень хочется. Наша юная помощница преподала нам урок. Мы пошли дальше.
Через некоторое время мы оказались в тёмнохвойной тайге. Снега здесь было поменьше, ходить было удобно. Потому и держался здесь зверь в зимнюю пору. Да, мы добрались до своих заветных мест. Пришли – куда хотели. Но радости не было. Мы напряжённо обшаривали взглядом места, которые проходили, уходили то влево, то вправо – везде было одно и то же: никем не тронутая, не порушенная снежная целина. Следов никаких не было. Мы продолжали идти вперёд, всё так же время от времени разбегались в разные стороны. Затем сходились, с надеждой смотрели друг на друга – но хороших новостей не было. Всё та же – тишь да гладь. Случилось то, чего мы так боялись – мёртвая пороша.
Мы с Иваном всё ещё продолжали духариться, делать вид что не всё потеряно, а ещё мы вдруг оба стали часто цитировать Семёна – к месту и не к месту употребляли его любимое выражение: «Ништо – о – о!». То ли себя хотели подбодрить, то ли другу Сене польстить, так сказать, лишний раз проявить уважение. А что нам ещё оставалось делать? Мы, с самых лучших побуждений, втравили Семёна в дурацкий переход – и это в его – то одежонке, а ведь могли спокойно дойти до трассы по хорошей тропе прогулочным шагом, любуясь красотами принарядившейся сибирской природы. А что теперь? Мы в мыле, света божьего не видим; солёный пот выедает нам глаза; снег постоянно летит за шиворот, тает на спине и сбегает ручьями, из всех троих валит густой пар, как от загнанных лошадей.
