Константин Борисович Кубанцев
Одинокие

Мужики, которых я выглядела, вдруг перестали мне казаться респектабельными.

Правый поворот. Они – за мною. Что это? Игра? Еду до следующего перекрестка, включаю левый поворот и… поворачиваю направо и сразу давлю на педаль газа. Не так быстро, как хотелось бы, но – набираю скорость. Еще один правый поворот. Знакомый двор. Поблизости живет Нина. В этом дворе я знаю каждую ямку, каждую выбоинку. Проскакиваю его по периметру, выезжаю на параллельную улицу, еще метров триста и – левый поворот. Пропускаю помеху справа. Теряю на этом пятнадцать, двадцать секунд, а затем – благополучно вливаюсь в интенсивный поток проспекта Родимцева. Только теперь позволяю себе чуть сбросить скорость и взглянуть в зеркало. Позади меня никого. И я уже не гоню, а продолжаю сбрасывать. Вот стало свободно не только позади меня, вечно отстающей, но и впереди, метров на двести–двести пятьдесят. Отлично! Я оказалась в разрыве потока, что возникает на перекрестках. Кручу головой и не вижу своих преследователей. Ай да я! Оторвалась! Ура. Теперь – домой.

Мне все время по прямой. Держусь в среднем ряду широкого трехполосного шоссе и буду держаться – езды предстоит минут двадцать.

Проезжаю развилку, ведущую в аэропорт. Шоссе становится по-настоящему свободным, то есть пустым и – черт, черт, черт – замечаю темно-синюю «Ауди» вновь! Сразу же возникает впечатление – эта машина все время двигалась рядом: где-то там, слева от меня, отстав на полкорпуса, и вот, как только дорога, сократившись на полосу, сузилась, она непринужденно вынырнула оттуда – с темной стороны Луны и обошла меня. Но и держаться впереди не стала, она тут же ушла вправо и почти остановилась, пропуская меня вперед.

Мои нервы не выдерживают. Педаль газа до отказа, до упора.

И вот – я в незнакомом районе, в пустынном тупике.

Он – приближается.

– Я – сама! – не контролируя себя, я кричу эти слова во весь голос.

– Правильно. Сама. Пойдем, – произносит он красивым баритоном.

Зареванная, с разбитыми коленями, перепачканная дорожной грязью (разве я выгляжу привлекательно, успеваю подумать я), я безропотно иду к нему.

Распахнулась задняя дверь.

Он навалился на меня, как только дверь машины мягко и беззвучно закрылась за нами.

В узком, тесном пространстве салона я впервые в жизни ощутила еще один ужас – не изведанный ранее ужас клаустрофобии. И все мои страхи перемешались во мне. Я задрожала и вспотела (или просто было жарко?). А потом я почувствовала, как его рука проникла под меня… Под бедра и, чуть их приподняв, уверенно скользнула по ягодицам. (Бешеные мурашки, каждая размерами с красную икринку, словно пожар выгнал их из муравейника, разбежались по моему телу). И, подцепив верхний край моих трусов, он содрал их одним движением!

Потом мы поехали в ресторан. Я, слабая женщина, сломленная грубой силой, жестокой волей, с ним.

В туалете я, как смогла, привела себя в порядок. Промыла ссадины на коленях. Вычесала песок из волос. Поправила веки, ресницы, губы. Вот только надевать на себя то, чего на мне не было, не стала.

Мы ели нежное жаркое из телятины, густо залитое гранатовым соусом, пили коньяк, закусывая его охлажденными ломтиками сладкой ароматной дыни, танцевали, смеялись.

На ночь он отвез меня к себе, и измучил меня, и изнурил своими ласками. Под утро я, чувствуя себя одинокой, ушла.

Я провела ночь с призраком, с фантомом, возникшим из непредсказуемой нерасторопности города на склоне угасающего дня, на пограничье бодрствования и сна, родившейся из нерасслышанного звука и прожужжавшей мимо ресниц тишины, из скольжения по лужистым улицам, из ветра, вырвавшегося из моих суженных зрачков, как из туннеля турбулентностей, из того самого, где виртуальные и реальные потоки времени перемешиваются в окрошку, перекраиваются «в лоскуты». Дима? Софья? Рядом? Нет. А моя любимая подруга – «шестерка», с которой я «дружу» полгода уж? Где она? Там же, где мы расстались? А это – где? Или так же верно служит новому хозяину, овладевшему ею насильно? Неужели нас изнасиловали обеих? Я и ночной идол. Кто он?

Так мы познакомилась.

Через день, отоспавшись, приведя в порядок тело, пережившее бессонную ночь, и свои перепутанные мысли, и свои представления о морали, изменившиеся в одночасье, – о, как неузнаваемо меняется женское лицо после выверенного до миллиметра плавного движения скальпеля в твердых руках хирурга-пластика, – я ему позвонила».

О’кей. Время процедуры истекло. Прыгающие перед закрытыми глазами огоньки, запрограммированные исполнять свой безумный танец в течение ровно тридцати минут, замирают, а затем, аккордно вспыхнув последний раз, гаснут. Прекращают вибрировать ложа, на которых покоятся обновленные тела обеих женщин. Теплый ветер, песней доносящий до ноздрей экзотические ароматы южных морей, острые запахи тропических цветов и неотведанных фруктов – обрывается разом, как будто закрыли форточку. Жидкокристаллическая панель – свидетель того, сколько ненужных килокалорий потеряла каждая – застыла в новом радостном значении. Чтобы вчитаться, уразуметь, сделать правильный вывод – о, чудодейственный аппарат – и через день, другой, третий вернуться сюда. Так возвращается на место своего преступления закоренелый преступник.

С помощью предупредительных сестер-помощниц Светлана и Нина одновременно поднимаются, и пока их распаренные тела сушат и растирают мягкими, махровыми, теплыми полотенцами, они молча улыбаются друг другу.

– Пилинг пропустим, наши физиономии сегодня на твердую пятерку. Может быть, сделаем себе педикюр?

Покинув кабинет «альфа-массажа», они снова оказались перед выбором.

– Нет, не хочется терять время, – не соглашается Нина.

– Значит, переходим к водным процедурам, – предлагает Светлана, – в бассейн?

– Да.

Бассейнов, а точнее, ванн, в этом заведении несколько: только для женщин, там можно плавать обнаженными, только для мужчин, и там можно плавать обнаженными. Разумеется, предусмотрен и смешанный вариант. Поплотнее завернувшись в простыни, Светлана и Нина направляются в отделение «только для женщин».

В теплую воду, окрашенную в приятный голубоватый цвет, они прыгают прямо с борта.

Погрузившись с головой, Светлана на миг ощущает себя русалкой.

Она делает несколько сильных круговых движений руками и ногами и оставляет Нину позади, но вдруг… Острая боль опять пронзает ей правую грудь и, пройдя по плечу, отдает в руку и под лопатку. Чувство физической радости сразу же исчезает.

Отфыркиваясь, Светлана останавливается и, повиснув на дорожке, дожидается Нину, отставшую метров на пять. Подплыв, Нина деликатно ни о чем не спрашивает, но во взгляде её чуть прищуренных глаз читается понимание. Нина улыбается, растягивая мокрые губы, движением головы стряхивает капельки воды с носа и традиционно интересуется:

– Рассказать анекдот?

– Расскажи.

Она рассказывает анекдот про пловца, а в сегодняшней интерпретации – про пловчиху, которой запретили посещать бассейн, потому что она писает в воду.

– Но почему? – растерянно спрашивает спортсменка, – ведь так делают все!

– Да, все, – отвечает ей тренер, – но все – в воде, а ты-то – с бортика!

– Смешной анекдот. В первый раз я слышала его лет двадцать назад. Пошли-ка в бар, – прерывает её Светлана.

Выбравшись из воды, женщины отправляются в душ.

«Я опять – в третий раз, а еще не вечер – стою, как под дождем», – думает Светлана.

Она трогает то место, что болит в её теле. Она прикасается к нему нежно, и боль, когда она ощупывает шишку, – корнеплод, вызревший на благодатной почве, вполне терпима.

«В диаметре сантиметров пять, плюс-минус. Много это или мало? Не знаю. А вдруг придется вскрывать? Вдруг – не рассосется?» – мысль, что внезапно поражает её, шокирует, пугает её и, отразившись на лице, выдает её.

Подскочив, Нина страшным загробным голосом выдыхает:

– Покажи.

Светлана не выдерживает и прыскает со смеху.

– Смотри.

– Где болит?

– Вот здесь, – указательным пальцем Светлана трогает точку на груди чуть ниже и правее ареолы. – Только, пожалуйста, будь осторожна.

– Не бойся. Я – профессионал.

– Правда? – с удивлением спрашивает Светлана, проверяя мелькнувшую мысль.

– Да. Всякое случалось, – рассеянно отвечает Нина, – в интересах бизнеса – чего не сделаешь.

Она берет её грудь в руки и кладет на правую ладонь и пальцами левой руки пытается проникнуть под кожу:

– Здесь – больно?

– Да, здесь больно, – твердо отвечает Светлана. – Очень!

Они стоят посередине душевого помещения, и Нинка сосредоточенно изучает Светланину грудь. Голые. На Светлане – лишь кулон. Желтый камешек лежит в ложбинке её грудей. В этом кусочке янтаря не застывшая букашка, а высохшая, законсервированная на миллионы лет травинка. Она изогнулась в очень правильную, каллиграфически выведенную буквицу «С» – Светлана. Поддавшись порыву, Светлана расстегивает золотую застежку…

– Бери, подруга. На память.

– Ой, – восклицает Нина. Она даже не делает попытки вежливо отказаться. Она бросается подруге на шею, обнимает, целует, тискает. Светлане это не нравится:

– Ну, хватит! Потрогала, оценила Сашину страсть? Теперь пошли в бар. Я замерзла и хочу выпить.

И, не дожидаясь, что ответит ей Нина, идет одеваться.

Нина возвращается под душ, но лишь на секундочку. Закрутив кран, она догонят свою подружку.

В полутемном баре, пронизанном атмосферой искусственного порока, они затаиваются в уголке, чтобы под перерастянутые, звучащие вполтона блюзы насладиться опьянением.

Нина пытается развлечь «компанию» пикантными, почти непристойными историями. Постель, секс, половое сношение – эти понятия тесно вплелись в сферу её «работы».

– А ты – мультиоргастична? – спрашивает её Светлана.

Нина бросает в рот арахисовые орешки, жует и немного сердится за то, что её перебили.

– Муль-ти-ор-гас-тич-на, – повторяет Светлана, хмельно смакуя длинное слово.

– Ты – слишком умная! Умных женщин не любят, – лениво тянет фразу Нина.

«Вопрос не уместен, – думает про себя Светлана. – Нину интересует форма! Все остальное для неё – сопутствующие изыски. А что такое форма? Немного придыхания и – не забыть бы – протяжный стон, когда сперма партнера перельется в тебя и захлюпает, зачавкает, как в дождливый день по проселочной дороге в насквозь промокших домашних туфлях».

– Дураки не любят. Умные мужики умных баб любят, – парирует она. – Впрочем, ты права. Иногда, осознавать тот факт, что я умна, – просто горько.

– Ну и о чем ты? – спрашивает Нина.

– А я и сама не знаю о чем, – невинно удивляется Светлана, – просто так. Болтаю. Пора выпить.

Женщины синхронно поднимают рюмки. Они большие, глубокие. Пары коньяка, тяжелые, осязаемые, скапливаются в их практически полных сферах, что напоминают батискафы, готовые к погружению в темноту вечной полночи океанских впадин, и дают насладиться волшебным ароматом еще до того, как они успевают пригубить пылающий напиток.

Подруги чокаются. Раздается приятный хрустальный звон.

– Единственный недостаток бокалов, что греются в наших руках, – всегда кажется, что в этих большущих емкостях мало. И это впечатление – эфемерный обман, ловкая иллюзия, невинная ложь. Как мужское признание в любви в состоянии эрекции. Я – знаю. Я – представляю. Ах, все равно обманываюсь. Вот опять – кажется, я напилась.

Светлана улыбается.

Неожиданно Нина цедит:

– Сходи к доктору, покажи грудь.

Напоминание – неприятное само по себе. Светлана молча пьет двойную порцию.

Ровно в девять часов вечера Светлана открыла дверь собственной квартиры.

Скинув в прихожей туфли, она прошла в комнату. Присела на диван и, закурив, устало откинула голову назад.

Тонкая струйка дыма из ноздрей и задумчивая амплитуда сигареты, зажатой между указательным и безымянным пальцами… Полураскрытые, будто для поцелуя, губы… Вдох… Её лицо спокойно, но будто бы напряжено. Нет той безвольной сглаженности линий, что свидетельствует – да, расслабилась, унеслась куда-то вдаль, мечтает. Сразу видно, она сосредоточенно думает, и эти мысли, скорее, мучительны, чем нейтральны.

«Что? Недополученный оргазм во время дневного коитуса на производстве? Или иное неопределенное и беспокойное чувство, что шариком перекатывается в моем сознании и, никак не попадая «в свою лузу», трансформируется в моем сознании в гипертрофированную чувственность? Или излишек гормонов, что легко и помимо моей воли «выдает» мое зрелое тело? Не знаю. Но мне хочется, хочется, хочется. С какой стати я буду врать сама себе? С какой стати стану сдерживать естественные порывы? Разве желание – подавленное, нереализованное, умерщвленное – не превратится в моей душе в яд и не будет травить меня по капелькам в течение долгих мучительных в своей пустоте часов? И, наоборот, исполненное, разве не осветит оно путь к очищению и раскаянию? Так ли ценны моя независимость и лелеемый мною эгоизм, возведенный в фетиш? Не много ли я теряю, оберегая свою индивидуальность, – банковский сейф, забитый на поверку всего лишь цветной бумагой? Разве понятие о добродетели – в старом, прошловековом понимании этого слова – стало смешным и неприличным? Ах, не стоит бороться с искушением. И причина не в моих забродивших гормонах, я просто хочу своего мужа. Я мечтаю «вернуться» к нему. Ох-х. Или я пьяная? Пожалуй, выпью кофе».

Резким движением, загасив недокуренную сигарету, Светлана встала.

«Я стою, уткнувшись в плиту. Я слилась с нею. Я и она – одно целое. Я – стоуввумен! Фантастический агрегат, чье предназначение – достижение неповторимого сочетания вкуса и аромата у единственного в мире напитка. И все безумные затраты на такое изобретение – оправданны! Я наблюдаю за густой коричневой пеной, стараясь не пропустить момент, когда она закипит, и – размышляю. Диме удалось подкрасться ко мне незаметно. Он словно прочел мои невысказанные мысли и тайные желания. Щекотка легкого поцелуя в шею и жар выдоха в ухо… Знакомое тело прильнуло к моему, начинающий твердеть член занял позицию между моими ягодицами, его руки – к их прикосновению я до сих пор по-настоящему неравнодушна – по-змеиному проскользнули у меня под мышками и легли – сначала на живот, а потом, разделившись в направлении своего движения… О-о! Левая кисть, перебирая пальцами, словно они существовали отдельно, опустилась ниже и – еще ниже, и вот – уже почти там, а правая стала подниматься – как альпинист – на возвышенность правой груди… Когда наши раскрытые губы встретились, а языки скрестились и попали – каждый – в чужой рот и обожгли всполохами открытого пламени нежную слизистую неба и щек изнутри, и он в страстном порыве сдавил своими сильными пальцами, не зная о том, мое больное место, тогда я глухо, протяжно и с надрывом завыла:

– А-а-аа.

На несколько секунд я провалилась в пустоту.

Черная тьма густым едким туманом повисла у меня перед глазами.

Я – словно заблудилась.

Затем что-то выплыло с периферии моего мира и промелькнуло, оставив трассирующий след. И он растаял – медленно, нехотя. Но возник звук. Из тишины. Его метаморфоза развивалась по нарастающей – неясный, едва различимый шорох; прерывистое, с неровным тембром шипение, напоминающее свист кипящего чайника, и, наконец, ужасный плач – изнемогающий протест против несправедливости, обида, обреченная на забвение, холодный озноб страха – всё слилось в этой мелодии женской физиологии.

Я открыла глаза и поняла, что слышу свой собственный оглушительный рев и глотаю свои родные слезы, а мой мир, сосредоточенный сейчас в тесном пространстве этой кухни, разваливается на куски.

Я поняла, что я – заболела! Я догадалась, что уплотнение у меня в груди – не гематома, опухоль!

Я с трудом взяла себя в руки, а Дима был напуган до смерти. На короткий получас».

Глава 6. Утром следующего дня

– Ты проспишь, дорогая, – Дима настойчиво тряс Светлану за плечо.

Прежде чем открыть глаза, прогоняя последние обрывки сновидений, она несколько раз моргнула:

– Привет, дорогой.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

Она ответила машинально, еще не поняв – а в самом деле, как же она себя самоощущает?

Да, вроде ничего, могло быть и похуже, осторожно подумала она, боясь сглазить первое впечатление.

И, действительно, распив с Ниной бутылочку коньяку, она выпила и с Димой, а перед сном, чтобы успокоить ходившие ходуном нервы и боль, приняла две таблетки радедорма – обычного бытового снотворного, но, в сочетании с приличной дозой алкоголя, небезобидного…

Неминуемые последствия досадливо присутствовали. Головная боль и головокружение, тошнота, нарушение координации – все имело место, но в легкой, переносимой степени.

«Пронесло, но учту на будущее», – решила Светлана и, потягивая застывшие мышцы, кряхтя и вздыхая, встала.

– Ты опоздаешь, дорогая, – напомнил о себе Дима. (Чашка растворимого кофе и полусгоревшая сигарета в руках).

– Нет, – коротко возразила она. – Твое участие – отклик на мою истерику? Забавно.

– Почему нет? – Дима стоял, прислонившись к косяку туалета.

– Эрзац? – игнорируя его вопрос, спросила Светлана. Впрочем, интонация её голоса была, скорее, утвердительной.

– Кофе! Разницы между той бурдой, над которой ты священнодействуешь каждое утро в течение двадцати минут, и этой – я, к своему счастью, не вижу.

– Ну и дурак! – высказала Светлана свое мнение из-за запертой двери.

– Все, ты уже опоздала, – не расслышав последнюю реплику, перебивая шум спускаемой воды, прокричал Дима.

– Нет, я не опоздала, – упрямо возразила Светлана. Он снова не расслышал.

Исполнив физиологические оправления, Светлана вышла и на немой вопрос, лениво вспыхнувший в Диминых глазах, нехотя ответила:

– На работу не пойду. В больницу поеду. Грудь болит.

– Превосходно выглядишь! – покосившись на Светлану, немного удивленный тем, что она сказала, отпустил Дима комплимент.

– Мужская логика, мужской аргумент! – взорвалась Светлана. – Лишь бы выглядеть приятно! Достаточно хорошо, чтобы услаждать взоры высшей расы. Мужчин! А все, что не снаружи, – не существенно. И нет некрасивых женщин, потому что все некрасивые, старые или больные – незаметные недочеловеки, – она почувствовала желание начать скандал, затеять ссору – настоящую, с матом и битьем посуды, но, вспомнив о вчерашнем вечере, сдержалась. – Надеюсь, не врешь. Но в больницу я все равно поеду. И коль ты все еще мой муж…

Светлана оборвала фразу и многозначительно взглянула на него. Ей показалось, что он покраснел. Она удивилась и снова задумалась: «Так тебе и надо; не знаю, что на тебя нашло; не верю, что ты телепат и угадал моё желание, настроившись на мою волну, нет, не верю, что ты настолько чуток, что уловил мои призывные испарения, не верю! Слишком давно я тебя знаю. Так что же на нас нашло?»

Она опять вернулась во «вчера».

«Через несколько минут мы успокоились. Он плеснул коньяку прямо в кофейные чашечки. Я ополоснула лицо и, не давая никаких объяснений, вновь вернулась к плите.

– Кофе. Хочу кофе, – повторила я. – Кофе – исцеляющий напиток, амброзия, живая вода. Он вмиг вернет мне и здоровье, и душевное равновесие.

Но Дима властным, но осторожным движением, чтобы не задеть мне груди, вновь привлек меня к себе, и я сразу же почувствовала, что его возбуждение не потеряло своей силы и мощи.

Он прижал меня к двери – единственной ровной поверхности кухонного интерьера и, подхватив мою левую ногу под колено и заставив меня эквилибрировать на одной правой …как аиста, как цаплю, бесцеремонно задрал мою юбку до пояса.

– В кровать, – простонала я.

Он словно не услышал. Пальцем он отодвинув краешек моих трусиков в сторону…

Он сразу же набрал бешеный темп. Чередуя длинные удары с короткими, он проникал в меня как автомат.

Я принялась судорожно вращать тазом, стараясь подстроиться под заданный Димой ритм, и – и понеслась по теплым волнам под парусами своего собственного корабля.

Кажется, я кричала. А, может быть, и нет, может быть, слова и неистовые стоны звучали только во мне. Внутри моего помраченного сознания.

Так не могло продолжаться долго. Неудержимый оргазм взорвал его тело через три минуты.

В то же мгновение кончила и я. Мое тело обмякло, я пошатнулась, но он удержал меня за талию, позволив моей ноге медленно разогнуться и опуститься на пол. Я отпрянула от стены, потрясла головой, прогоняя дурман, но Дима… Он, оказывается, и не думал прекращать. Он опустился на колени, и, наконец-то, содрал с меня трусы. Крепко обхватив руками обе мои ноги так, что я едва не потеряла равновесие, он коснулся своим языком внутренней поверхности моего правого бедра… Высоко! Очень высоко – там, где кожа уже слегка пигментирована и аккуратно выбрита. (И опять мои голые ягодицы прислонились к уже нагретой мною поверхности кухонной двери). Он лизнул. Кожа там чувствительная и нежная. Он провел влажным языком, как кистью. Несколько коротких мазков по левому бедру, по правому. Он подбирался к моему раздвоенному треугольнику не спеша, целуя и покусывая, словно негодуя, замирая и вновь скользя своим проворным инструментом до границы волос, и вновь отступая, будто не решаясь проникнуть за главный рубеж. Я стала сходить с ума.

– Умоляю, начинай, ну же, ну, – вот теперь я выкрикивала слова в голос, изнемогая и задыхаясь. И он приник к моему лону. И припал так жадно, как будто его мучила жажда, и только этот источник был способен её утолить. И напоить допьяна.

Когда горячая волна, поднявшись от пальцев ног и не миновав лобок, живот, соски и губы и мочки ушей, перетрясла мое тело, я все-таки потеряла равновесие и рухнула на пол. И умерла.

Подхватив под мышки, Дима приподнял меня и, легонько подталкивая под лопатки, довел до кровати и только там оставил в покое.

А утром, когда я лишь намекнула на вчерашнюю близость, он покраснел.

И я удивилась. Но не тому, что он сохранил способность краснеть, а тому – как мы стали далеки. Надо же! Обычная – между супругами – процедура заставляет меня укорять его, а он – испытывает неудобство, как будто, воспользовавшись минутной слабостью, переспал с женою друга или изнасиловал, напоив вусмерть девственницу.

– Смешно. Тебе не кажется, что мы смешны?

– Люди легко становятся смешными. Поневоле. Но если это осознавать, смириться с этим совсем не трудно. И не стоит бояться показаться таковой, в конце концов, это вызывает расположение.

– А я не хочу, – упорствую я. Я знаю, он прав, но меня обуревает дух возражения. Он снисходительно смотрит на меня.

Я удивилась вчера, и вот – сегодня.

Дима ушел. За ним убежала в школу Софья. Я осталась одна. Я позвонила Саше – своему шефу, своему любовнику.

– Привет, это я, – сказала я, когда он поднял трубку.

– Да, я, – откликается он сухо и молчит, и его молчание, как простуда, как грипп, мучает меня.

– Я опоздаю на работу.

– Да.

Я – в растерянности. Не знаю, что сказать. С чего начать? Напомнить ему о том, как вчера я ревела под ним раненым зверем, потому что он раздавил, размозжил, разбил мне грудь и не заметил? Нет. Глупо! Объяснить, что планирую посетить поликлинику? Любовнику? О своих болячках? Лучше не рисковать, если я не хочу, чтобы он меня бросил, и я повторяю:

– Извини, я задержусь.

– Да.

И всё? Со злостью я добавляю:

– А возможно, и совсем не появлюсь.

И слышу в ответ:

– Да.

Мое женское начало не выдерживает, и я с волнением в голосе спрашиваю его:

– С тобою все в порядке?

Сухое-пересушенное:

– Да.

– Привет, – не дожидаясь его ответа, я бросаю трубку».

– Все ли у меня в порядке? – невесело хмыкнул Терехов про себя и тоже положил трубку на другом конце провода. – Нет, не все! А у тебя, Светлана?

А ведь она знает – кто, – пришел он к неожиданному выводу.