А. И. Сидоркин считает, что Соборное уложение 1649 г. стремилось сохранить старые (религиозные) подходы к наказанию как к пути исправления преступника, но вместе с тем диссертант не отрицает, что «со второй половины XVII в. начался открытый пересмотр традиционных воззрений в сторону превентивного террора». Кстати, автор не раскрывает, в чем именно (каких формах) он усматривает «превентивный террор», каковы его цели, против кого он направлен, и не поясняет, кто и какими средствами его осуществлял.
А. И. Сидоркин выражает надежду, что усиление духовно-нравственных начал в пенитенциарной политике государства уже в настоящее время сможет выполнять созидательную, а не сугубо репрессивную роль в плане исправления осужденного и предупреждения преступлений. Остается только удивляться, как быстро забыты и Соловецкий лагерь, и другие лагеря XX в., где эта функция неоднократно провозглашалась и даже размещалась на воротах этих страшных мест заключения, но была чистой фикцией, прикрывавшей разгул ничем не оправданных репрессий. Реальное осуществление воспитательной функции по отношению к преступникам автор надеется достигать с помощью священников. Это мечта или непонимание функции наказания? Как представляется, более прав Ф. В. Гегель, считавший основной функцией наказания возмездие преступнику за совершенное зло.
Однако в целом, рассматривая творческий потенциал этой работы, следует отметить, что она, безусловно, внесла ценный вклад в исследование формирования и развития такого вида наказания, как лишение и ограничение свободы. Весьма интересен взгляд автора на усвоение русской пенитенциарной политикой византийского влияния, и его переработку применительно к условиям российской действительности, но с сохранением основополагающих идей, восходящих к Эклоге, Прохирону и Посланию Фотия (Послание Константинопольского патриарха Фотия князю Михаилу Болгарскому). Эти византийские источники права и политической идеологии были действительно широко распространены в Московском государстве, на них часто ссылались церковные и светские мыслители и публицисты, цитируя их в своих произведениях, и они, естественно, были знакомы и законодателям.
Представляет интерес работа А. А. Рожнова «Генезис и эволюция уголовно-правовых институтов в Московском государстве XV–XVII вв.» (М., 2012), в которой серьезное внимание уделяется исследованию уголовного права и процесса, складывавшихся уже в централизованном Московском государстве. Эволюция понятия преступления, выразившаяся в изменении понимания преступного деяния уже не как вреда, причиненного отдельному лицу, а как общественно опасного деяния, привела к утрате частного характера и приобретению публично-правового значения, что повлекло за собой изменения практически во всех уголовно-правовых институтах.
Выделение понятия «лихой человек», по мнению А. А. Рожнова, стало означать профессионального преступника и, как он полагает, являлось уже само по себе достаточным для привлечения его к уголовной ответственности. Но в литературе существует и другая точка зрения, согласно которой характеристика человека как «лихого» или «злого» сама по себе наказания не влекла, а служила лишь отягчающим обстоятельством при определении наказания за реально совершенное преступление. К сожалению, А. А. Рожнов эту дискуссионную проблему в своей работе не обсуждает.
А. А. Рожнов убедительно показал, что в связи с усложнением структуры государства и централизацией его власти и управления, распространяющейся уже на всю территорию, объединенную единой властью великого князя Московского, а затем и царя, произошли качественные изменения в институтах уголовного права, получил распространение инквизиционный процесс, разрабатывается понятие вины (умышленной и неумышленной), понятие соучастия, меняется отношение к принимаемым судом доказательствам, внимание судов сосредоточивается на свидетельских показаниях и письменных документах, оформленных надлежащим образом. В XVI в. наряду с принятием Царского Судебника в 1550 г. почти одновременно появляются решения Стоглавого собора (1551), а также целый ряд приговоров, указов и уложений: Приговор о разбойных делах (1555), Указ о татебных делах (1555), Приговор о губных делах (1556) и ряд других, которыми вносятся новеллы в процесс их расследования, доказательственную базу, принципы оценки доказательств, а также репрессивную политику государства[95]. Исследователь справедливо отметил, что в Московском государстве смертная казнь применялась редко, обычно суды заменяли ее выдачей преступника «на крепкую поруку», с тем чтобы он имел возможность возместить ущерб потерпевшему, а общество получило гарантии предупреждения от рецидива с его стороны, рассчитывая на «крепкое» наблюдение за ним со стороны общины, а также земского и волостного выборных управлений, которому к тому же еще и подчинялись учрежденные при земских избах десятские, пятидесятские и сотские, обязанные наблюдать за порядком.
Рассматривая источники уголовного права России XV–XVII вв., включая и Соборное уложение 1649 г., А. А. Рожнов не упоминает (в автореферате) о Судебниках 1589 и 1606–1607 гг. Автор ссылается на якобы впервые проведенную в его работе систематизацию и обобщение высказываний иностранцев относительно действующего права, судебной системы и самого процесса вершения правосудия. Приведенный материал, действительно, представляет интерес, но предметом исследования он уже был в работах В. А. Рогова (как указано выше). К сожалению, ни в одной из работ, касающихся состояния правосудия в Московском государстве (в том числе и у В. А. Рогова), не рассмотрена его критика отечественными современниками, а между прочим, они глубоко и предметно критиковали существующую судебную систему и способы ее реализации, высказывая интересные предложения по ее усовершенствованию (Максим Грек, А. М. Курбский, И. С. Пересветов, Зиновий Отенский и др.).
В советский период этот материал вообще отвергался из-за недоверия к современникам, поскольку презюмировалось, что они не могли в силу субъективных причин правильно оценивать близкую им ситуацию (С. Ф. Платонов, И. И. Полосин, О. А. Державина и др.). Представляется, что пора бы преодолеть этот взгляд, причем если иностранцев по тем или иным причинам можно было бы подозревать в недоброжелательстве по отношению к России, то российские писатели и публицисты искренне хотели помочь своему отечеству избавиться от недостатков и восстановить в стране законность и правосудие, особенно после серьезного ущерба, нанесенных им опричниной.
А. А. Рожнов справедливо указывает на обширность задач по «систематизации в хронологической последовательности знания о фактах, отражающих динамику русского уголовного права и его форм в XIV–XVII вв.», выражая надежду, что их всестороннее решение «станет частью современного научного знания» благодаря дальнейшим исследованиям[96].
Положительным качеством историко-юридических работ, написанных в период перестройки и настоящее время, является их освобождение от устоявшихся схем и догм, в том числе имевших место еще в дореволюционный период, и объективное рассмотрение проблем средневековой истории государства и права в сопряжении с темой реализации правосудия. Например, существенному пересмотру подвергся вопрос о времени формировании сословий в России и их социальном статусе. Историки права отошли от привычной схемы противопоставления: реакционное боярство и прогрессивное дворянство[97]; оценки средневековой идеологии и средневековых нормативных актов только в сфере отражения в них классовой борьбы; характеристики мыслителей XV–XVI вв. как апологетов самодержавия и т. п.[98]
В настоящее время русское Средневековье во всем его объеме: документы и произведения мыслителей и публицистов – вызывает серьезный интерес, причем среди не только профессиональных ученых, но и широкой публики, интересующейся отечественной историей, и в частности формированием и деятельностью судебной власти, осуществлением правосудия и отражением этого процесса в произведениях средневековых мыслителей. Между тем в целом исследования судебных органов XVI–XVII вв. лишены ценностных подходов, носят преимущественно инструментальный характер. Таковыми, в частности, являются труды Н. Н. Ефремовой, Л. А. Морозовой, Л. В. Батиева, А. С. Смыкалина, Д. П. Сумина и др.[99] Это проявляется даже в том случае, когда рассматриваются вопросы преследования за совершение политических преступлений [100]. Особое место в историографии занимает дискуссия относительно правового и политического содержания нормы ст. 98 Судебника 1550 г. Речь идет об оценке ее значения в законодательстве и применении на практике Русского государства в XVI в. Дискуссия началась еще в дореволюционный период и продолжается до настоящего времени[101]. (Подробно содержание этой дискуссии в настоящем издании приводится при рассмотрении Судебника 1550 г.)
Актуальным представляется исследование таких вопросов истории отечественного права, как регулятивное значение закона в праве XVI–XVII вв.[102], взаимосвязь нормативного акта и нормы обычая, существование судебного прецедента[103], причем речь может идти не только о судебном прецеденте, но и о правовой доктрине, поскольку средневековые судьи в большинстве случаев при вынесении решений и приговоров ссылались не на закон (Судебник), а на справедливость, которая в их понимании опиралась на традиционное понимание правды, справедливости и истины: этот вопрос не только не исследовался, но даже и не поднимался[104].
Новыми проблемами историко-правовой науки, активно изучаемыми в постсоветский период, являются: нормотворческая практика[105], правовая терминология (ее историческое и современное содержание)[106], принципы права, имплицитно содержащиеся в нормах права[107], формы средневекового отечественного права[108]. Обновленное развитие получило изучение характерных для допетровского права местнических правоотношений как с общеисторической[109], так и с правовой точки зрения[110].
К положительным сторонам совместной разработки тем, касающихся анализа средневекового законодательства и политико-правовых доктрин, следует отнести выяснение влияния византийской политической и правовой идеологии и практики государственно-правового строительства Византии на законодательство и формирование государственной и юридической мысли в России. Исследования на эту тему имели место в дореволюционный период, но были практически прекращены в советское время и возобновились после «оттепели» и перестройки[111].
В последние десятилетия внимание ученых было обращено на рецепцию византийского (римского) права отечественным правом. В этом отношении следует выделить два подхода. Первый подход постулирует значительное влияние византийского (римского) права на формирование отечественного допетровского права. Этот подход получил развитие в трудах историков – Л. В. Милова[112], а также юристов – В. В. Чемеринской и в большей степени Е. В. Салогубовой[113]. Работы последней подверглись критическому разбору Т. Е. Новицкой, указавшей на явное преувеличение роли диффузного фактора в развитии отечественного права. Труды Т. Е. Новицкой, В. А. Томсинова, К. В. Петрова[114] принадлежат ко второму подходу по вопросу о роли рецепции византийского права. В. А. Томсинов выразил его следующим образом: «Степень влияния правового наследия Византии на древнерусскую юриспруденцию была весьма ограниченной. Ее черты определялись в большей мере не этим влиянием, а условиями экономического, политического и культурного развития Древней Руси, особенностями общественного сознания русского народа. Византийскому правовому наследию отводилось в древнерусском обществе более идеологическое значение, нежели регулятора общественных отношений»[115].
Однако следует заметить, что тема о византийском влиянии на законотворческую практику и особенно на формирование политике»-юридической идеологии в средневековой Руси изучена недостаточно, и для серьезных выводов о степени влияния византийского законодательства и византийской правовой теории на русское законодательство, политическую теорию и политико-правовую практику в России в Средние века необходимо более подробное ее исследование.
Самостоятельной темой в историко-правовой науке является изучение системы законодательства. В контексте монографического рассмотрения данной темы следует отметить труды А. Г. Манькова, О. А. Омельченко и новейшие исследования С. В. Кодана [116].
В последнее время культурологическому изучению права допетровского времени посвящены работы филологов Б. А. Успенского и B. М. Живова[117]. Впрочем, их исследования демонстрируют неправовое отношение к правовым вопросам, поскольку, как утверждает В. М. Живов, в допетровскую эпоху «действующее право лежало вне сферы культуры»[118].
В западной литературе последних десятилетий, посвященной истории права, правосудия и судебных органов, рассматриваются вопросы, сходные по своей проблематике с указанными выше. У. Батлер изучает проблемы отражения институтов права в обыденном правосознании иностранцев [119]. Проблемам рецепции византийского права посвящены исследования И. Мейендорфа, Р. Хелли и Дж. Векхарда[120]. Опубликованы работы, посвященные принципам отправления правосудия в 1497–1669 гг.[121], политико-правовой культуре средневекового российского общества[122], социально-правовым отношениям[123], а также отдельным правовым текстам[124].
Значительное место в новейшей историко-правовой науке занимают работы, исследующие «частные» вопросы: отдельные институты права, в частности уголовное – материальное право, виды преступлений, систему наказаний[125], пенитенциарную систему[126]. Не остаются без внимания проблемы процессуального права, «гражданского»[127] и «уголовного»[128]. Отметим также выход специальных монографий Ю. В. Ячменева «Правда и Закон. Из истории российского правоведения» (СПб, 2001); В. И. Власова «История судебной власти в России. Кн. первая (1019–1917)» (М., 2003); В. И. Бабенко, И. П. Слободянюка «История суда России (IX – начало XXI вв.)» (М., 2004); И. А. Колоколова «Судебная власть как общеправовой феномен» (Владимир, 2006); О. А. Омельченко «Традиции и наследие русского права» (М, 2006); А. А. Воротынцева и др. «История российского правосудия» (под ред. Н. А. Колоколова. М., 2009). Написаны статьи по отдельным правовым памятникам и проблемам русской государственности в Средневековье: А. О. Лядова, А. В. Евсеева «Духовно-культурные факторы становления Московского государства и права в конце XIV – начале XVI вв.» (История государства и права. 2000. № 4); А. В. Стадникова «Представление о праве и правоприменительной деятельности государства в трудах русских мыслителей позднего Средневековья» (Современное право. 2006. № 12); В. В. Логинова «Крестоцеловальная запись Василия Шуйского как результат опричной политики Ивана IV» (Право и политика. 2011. № 4), «Государство и общество в конце XVI – начале XVII в. Смута – гражданская война – интервенция» (Право и политика. 2011. № 7), «Утверждение сословной монархии в России в нормативных документах XVI – первой половины XVII вв.» (Право и политика. 2011. № 11).
Постсоветский период развития отечественной историко-правовой науки оказался весьма плодотворным в отношении исследований различных правовых текстов. Прежде всего следует отметить цикл исследований, приуроченных к 500-летию Судебника 1497 г. Во исполнение Указа Президента РФ от 17 марта 1997 г. № 236 «О праздновании 500-летия Судебника 1497 г.» историками была проведена международная научная конференция «Судебник 1497 г. в контексте истории российского и зарубежного права XV–XVII вв.», изданы материалы конференции (М., 2000)[129]. Выходом книги была окончена длительная работа по историческому изучению Судебника 1497 г., проводившаяся Ю. Г. Алексеевым[130]. Опубликован большой отклик на нее[131]. Важным итогом исследований Судебника 1497 г. помимо прочего стало изучение пробелов его текста[132] и обнаружение А. И. Плигузовым рукописи, из которой листы с текстом акта были изъяты в XIX в., корректировка взглядов А. И. Плигузова в исследованиях В. Д. Назарова и Б. М. Клосса[133].
В последние годы вышли работы И. В. Попрядухиной, посвященные отдельным правовым аспектам норм Судебника 1497 г.[134] Однако в ряде случаев в ее работах содержатся спорные на данный историографический момент тезисы, в частности о Псковской судной грамоте как источнике норм Судебника[135]. В меньшей степени в историко-правовой науке последних лет изучается Судебник 1550 г.[136] и особенно Судебники 1589 и 1606–1607 гг., а также нормативные акты (приговоры, указы, уложения), принятые во второй половине XVI – начале XVII в. А. С. Смыкалиным в учебном пособии опубликованы Судебник 1589 и Судебник 1606–1607 гг.[137], что, безусловно, является отрадным фактом, но хотелось бы видеть более подробное изучение этих памятников права в историко – юридической науке с публикацией и изучением новооткрытых списков (В. Д. Назаров) и расширенным комментарием, включающим новые статьи, посвященные этим памятникам права (В. А. Глухов написал несколько статей по различным проблемам, касающимся Сводного Судебника). Ждут своего предметного юридического исследования нормативные акты второй половины XVI – первой половины XVII в.
Серьезным вкладом в историко-правовую науку является исследование и публикация старопечатных изданий Соборного уложения 1649 г., предпринятое В. А. Томсиновым [138], и изучение истории бытования и составления его текста, проводимые Л. А. Тимошиной[139], реставрационные работы с рукописью Соборного уложения 1649 г.[140]
Таков на настоящее время уровень историографии российских исследований средневекового права, правосудия и правовой идеологии.
Приступая к данной главе, хотелось бы отметить, что существенной трудностью ее изложения является отсутствие на настоящее время полной и всесторонней историографии церковного права, реализуемого церковной системой судопроизводства, а также сопровождающей этот процесс политической и правовой идеологией за период всего Средневековья. Мы не ставим перед собой задачу полного выявления наименований всех изданий, в которых упоминаются документы по церковному строительству, судоустройству и судопроизводству, равно как и имена средневековых мыслителей, обсуждавших эту тематику в своих произведениях.
В нашу задачу входит определение основных источников, лежащих в основании судоустройства и процесса судопроизводства в XV–XVII в в., а также выявление монографий и статей авторов дореволюционного, советского и современного периодов, содержащих наиболее полный анализ средневековых документов (источников церковного права) и судебных органов, реализующих их в своей деятельности. В этом аспекте представляют интерес и произведения мыслителей, обсуждающих данные процессы в своих трактатах и иных политике-публицистических формах. Совокупность всех этих составляющих величин позволит определить уровень исследованности темы и отметить имеющиеся в ней пробелы.
Сложность данного раздела историографии заключается еще и в том, что само церковное право как научная дисциплина сформировалось только в конце XIX – начале XX в. в университетской науке. До этого все вопросы, касающиеся реализации церковного правосудия фрагментарно рассматривались в трудах по церковной истории. Наиболее обстоятельно эти вопросы рассмотрены в трудах: Макария (Булгакова) «История Русской Церкви» (в 13 т., первое издание – СПб., 1857; современное издание – Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, 1994–1996); Евгения (Болховитинова) «Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина греко-римской церкви» (СПб., 1827), современное издание – «Русские писатели-богословы. Историки церкви. Исследователи и толкователи Священного Писания» (М., 2001); Филарета (Гумилевского) «История Церкви в пяти выпусках» (М., 1848–1859), «Обзор русской духовной литературы» (1862–1863); Е. Е. Голубинского «История Русской Церкви» (М., 1880–1881, 1997); П. А. Флоренского «Столп и утверждение истины» (М., 1914, 2012); Г. Флоровского «Пути русского богословия» (Париж, 1937; М.,5 2003); А. В. Карташева «Очерки по истории Русской Церкви» (в 2 т. Турин, 1948; М., 1997; Белорусский Экзархат, 2007).
Церковное право историками Церкви не выделялось из общего канонического права, охватывающего весь период развития Христианской Церкви (в том числе византийской и западноевропейской). Каноническое право представляло собой собрание решений Вселенских и Поместных соборов, а также постановлений римских пап. В целях удобства пользования разрозненные правила (каноны) были объединены в Византии в 726 г. в сборник церковного законодательства, называемый Эклогой[141].
В России собрание церковных правил получило название Кормчей книги на сербском языке, известной еще в Киевской Руси. В дальнейшем кормчие книги подвергались пересмотру, дополнялись и переводились на русский язык. Первая попытка пересмотреть византийскую Кормчую книгу была сделана в XV в. митрополитом Киприаном; впоследствии она дополнялась Иосифом Волоцким и пересматривалась Вассианом Патрикеевым в XVI в. Кормчая, составленная Вассианом Патрикеевым, получила широкую известность в литературе в связи с ее обсуждением на Соборном суде 1531 г. и признанием еретической. Она отличалась от остальных ее вариантов тем, что она была составлена не по хронологическому принципу, как все предшествующие варианты, а по тематическому, поскольку Вассиан ставил перед собой задачу введения в текст Кормчей правил, отрицающих имущественные права церковно-монастырских организаций, главным из которых являлось владение землями, населенными крестьянами.
Каноническое право по своему содержанию шире церковного права и имеет в основном религиозный, а не юридический характер. На протяжении нескольких веков каноническое право наряду с общегражданским законодательством государства было источником деятельности всех видов церковных судов.
Вопрос о необходимости выделения и оформления церковного права как отрасли юридической науки был поставлен митрополитом Платоном (1737–1812) только в начале XIX в. Ректор Санкт-Петербургской духовной академии архимандрит Филарет согласился с аргументацией митрополита Платона и разработал программу, предусматривающую систематическое изложение курса церковного права, ас 1814 г. внедрил церковное право в учебный план духовной академии. В 1835 г. церковное право было введено «Общим уставом Императорских Российских университетов» в качестве обязательной дисциплины для всех юридических факультетов российских университетов, с обязательным распространением его изучения на лиц, исповедующих православную конфессию христианского вероисповедания. В 1863 г. последовал Указ императора Александра II о создании на юридических факультетах университетов кафедр церковного законоведения[142]. С этого времени церковное право получило юридическое оформление как наука и учебная дисциплина.
Профессор А. С. Павлов, известный специалист по каноническому праву, создал курс церковного права, в котором оно впервые было представлено как отрасль юридической науки[143]. Опираясь на солидную источниковую базу, А. С. Павлов дал определение предмета церковного права, показал его соотношение с каноническим правом, выделив их общие и особенные черты. Будучи преподавателем церковного права в Казанском, Новороссийском, а затем и Московском университетах, он в своих трудах научно разработал ряд юридических проблем церковного права. К числу наиболее известных работ А. С. Павлова относятся: «50-я глава Кормчей книги как исторический и практический источник русского брачного права» (Записки Казанского университета. 1864); «Первоначальный русский Номоканон» (Казань, 1869); «Об участии мирян в делах Церкви» (Казань, 1866); «Очерк секуляризации церковных земель в России» (Одесса, 1871). Благодаря собранному автором уникальному материалу и высокому уровню его литературной обработки последняя книга получила широкую известность в дореволюционной, советской и современной историографии. Также его перу принадлежат работы: «Наказной список по Стоглаву» (Записки Академии наук. 1873); «Критические опыты по истории древнегреческой полемики против латинян» (XIX отчет Академии наук о присуждении Уваровских наград. СПб., 1878) и др.
Продолжателем А. С. Павлова в этой области научного знания стал Н. С. Суворов, в трудах которого церковное право уже прочно приобрело статус юриспруденции, отличный от вероучительного богословия. «В историю русской юриспруденции Н. С. Суворов вошел как человек, заложивший основы науки церковного права в России… Современная русская наука церковного права создана трудами двух ученых – А. С. Павлова и Н. С. Суворова»[144]. Н. С. Суворов разработал ряд проблем церковного права; одной из первых стало его исследование «О церковных наказаниях. Опыт исследования по церковному праву» (СПб., 1876); на эту тему им была защищена магистерская диссертация (1877). Степень доктора юридических наук Н. С. Суворов получил за работу «Объем дисциплинарного суда и юрисдикции Церкви в период Вселенских Соборов» (Ярославль, 1884). Во время преподавания церковного права в Демидовском лицее в Ярославле Н. С. Суворов подготовил двухтомный курс церковного права (1889–1890).
После командировки для работы в архивах и библиотеках стран Западной Европы он пришел к выводу о наличии влияния на древнерусское отечественное церковное право (имеется в виду весь средневековый период) не только византийских, но и западноевропейских религиозных источников. Результаты исследования Н. С. Суворов опубликовал в книге «Следы западно-католического церковного права в памятниках древнего русского права» (Ярославль, 1888). Книга вызвала серьезную дискуссию в науке. С критикой концепции Н. С. Суворова выступил его оппонент по докторской диссертации А. С. Павлов, изложивший свои взгляды в работе под названием «Мнимые следы католического влияния в древнейших памятниках юго-славянского и русского церковного права» (М., 1892). Н. С. Суворов ответил А. С. Павлову статьей «К вопросу о западном влиянии на древнерусское право», в которой доказывал наличие влияния правообразовательной деятельности Западной церкви на Восточную церковь, и в частности на древнеславянское церковное право[145]. Дискуссии на эту тему продолжаются и до настоящего времени[146].
Таким образом, в дореволюционный период церковное право получило свой отраслевой статус в юридической науке и было выражено в книгах: «Учебный курс церковного права» А. С. Павлова, «Курс церковного права» (в 2 т.) и «Учебник церковного права» Н. С. Суворова. В состав «Курса церковного права» Н. С. Суворова вошли: «Общий исторический обзор развития церковного устройства» и непосредственно «Развитие церковного устройства в России», начиная с принятия христианства Киевской Русью и включая последующее затем формирование высшей церковной и местной власти. «Курс церковного права» Н. С. Суворова содержал также «Обзор источников церковного права России» в сопоставлении с источниками церковного права западноевропейских стран.
Состояние церковного суда, этапы его реформирования и формы деятельности рассматривались также в вышеупомянутых трудах по истории Церкви начиная с момента ее образования и до начала XX в.
Церковное судопроизводство конца XV – первой половины XVII в. во многом было сходно с гражданским и уголовным процессом, применяемым в светских судах в этот период. Как отмечал историк Церкви митрополит Макарий (Булгаков), «иначе и не могло быть по той живой связи, какая всегда существовала у нас между Церковью и государством, и при том неизбежном влиянии, какое они взаимно оказывали друг на друга»[147]. По этой причине история Церкви изучается в сопряжении с историей государства, особенно если это касается средневекового периода развития обоих этих институтов, когда их взаимосвязи переплетались согласно формуле «симфония властей»[148]. Историки Церкви исследовали взаимоотношения Церкви и государства в различных сферах, в том числе в области правосудия, в сопоставлении норм церковного суда и процесса с нормами и процессом гражданского (светского) правосудия.
В трудах по истории Церкви при рассмотрении церковного правосудия XV–XVII вв., как правило, выделялись три церковные судебные инстанции, существовавшие в системе Русской православной церкви: первая – десятинная, или уездная, в лице архимандритов, «десятинников-закащиков», духовных дел управителей и духовных правлений, вторая – епархиальная в лице епископов, при которых со времен Стоглавого собора действовали суды, состоявшие из архимандритов, игуменов и суда из архиерейских бояр, в XVII в. преобразованы в приказы; третья инстанция – в лице митрополита, позднее – патриарха с Собором или без Собора епископов[149].
Источники канонического и церковного права, принятые непосредственно в Московском государстве, относятся уже ко времени автокефального состояния русской Церкви, установившегося в период великого княжения Василия III (1505–1533). Началом автокефалии считается избрание Рязанского епископа Ионы митрополитом всея Руси Собором русских епископов, без благословения константинопольского патриархата.
Важным нормативным актом XVI в., во многом определявшим всю систему церковного правосудия, были решения церковного Собора, названного Стоглавым (1551) по числу глав, на которые был разбит принятый этим Собором документ, представлявший собрание норм канонического права, которыми должна была руководствоваться в своей деятельности вся церковная организация, в том числе и суды, входившее в ее систему. В подготовке и принятии решений Стоглава активное участие принимали царь Иван IV и митрополит всея Руси Макарий (1542–1563).
Н. С. Суворов предполагает, что зачитанные Иваном IV на Соборе вопросы и составленные на них ответы были подготовлены в Избранной раде близким окружением царя, в состав которого входили: митрополит Макарий, священник Благовещенского собора Московского Кремля Сильвестр, постельничий и член Избранной рады Алексей Адашев и игумен Троице-Сергиева монастыря, старец-нестяжатель Артемий[150]. Соглашаясь с мнением Н. С. Суворова, А. В. Карташев отметил роль Артемия, который «даже письменно изложил царю свое личное мнение о нестяжательном иноческом жительстве», в связи с чем «партия «нестяжателей» в союзе с Иваном Васильевичем наложила отпечаток на некоторую часть соборных деяний. Соборные рассуждения велись по программе, предложенной царем, но составленной далеко не им только одним»[151]. А. В. Карташев высказал предположение, что рассмотрение всех вопросов и составление на них ответов в достаточно короткие сроки (заседание было открыто 23 февраля 1551 г., а окончено в первых числах мая этого же года) может быть объяснено «тем, что программа Соборных рассуждений, как в своей вопросной, так и ответной части, была уже в значительной мере заранее подготовлена и разработана»[152].