Кирилл Борисович Килунин
Вожатый…
И мы решили подойти поближе к этому манящему заблудшего путника миражу.
Только мы подошли – наполненные уходящим солнцем, запутавшиеся в паутине его пушистых лучей, как из воды как тараканы к нам на борт полезли пьяные мужики. Как оказалось, «решившие» понырять с наших посудин.
– Уходим!!! – снова заорал Илья. И я был с ним в этом солидарен. Веслом, под колено, подталкивая очередного навязчивого ныряльщика, готового перевернуть нас с ребятами.
Вот мы наращиваем темп, и буквально летим над рекой в самый закат, такой безупречно алый, как отблески огня.
– Стоооп машина!
Прибыли. Милая низинка, заросшая березовой рощей, над ней холмик, прикрытый невысокими елками в метрах пятидесяти настоящий густой лес. Теплые сумерки и наконец-то можно спокойно вздохнуть.
Ночью у костра, рядом со мной на дрова присела хвостик – Ксю. Долго задумчиво молчала, а затем спросила:
– Зачем они все это делали?
– Потому что люди – злые, – не задумываясь, ответил я, и тут же пожалел о сказанном.
– Фсее?! – удивилась Ксю.
– Конечно, нет! – я попытался исправить вырвавшееся ранее.
– Угу, – снова задумалась Ксю. – Вот ты, Алеся, Надя, вы не злые…
– Да нет, рассмеялся я. – я – злой, ужасный серый волк. И впервые обнял ее – доверчивое, милое существо. А она, прижалась ко мне как родная. Потом попросила у меня «доброго» конфет, тех, что раздавал им после «потопа…». Я отправился искать конфеты, а когда вернулся, желающих приобщится к «сладкой жизни» оказалось с пол отряда, включая Надежду и Алесю. Она впервые мне улыбалась за этот ушедший неизвестно куда день. Я такой и запомнил ее навсегда. После этой смены, в следующий раз мы с ней встретились только спустя десять лет. Была холодная зима, уже не типичная для нашего уральского климата, рядом с ней, закутанная в коричневую шубку, похожая на медвежонка семенила девочка лет пяти, с такими же большими и выразительными как видимо у всех Алесь глазами.
– Здравствуй, Кирилл.
– Привет…
– Узнал?
– Конечно, я не мог тебя не узнать.
– Здесь так холодно, пойдем ко мне пить горячий чай.
– Я шел за ней как привязанный и молчал всю дорогу.
– Пришли.
– Это твой дом?
– Нет, здесь квартира родителей, но сейчас они гостят у бабушки, а мы у них. Ты знаешь, я теперь живу в Москве…
– Не знал. И как там, Москва?
– Там муж, – невпопад ответила она, а затем, неожиданно взяла мою ладонь и сжала ее со всей силы – до боли.
– Ты знаешь…, в глазах ее искрились холодные слезы, – Это могла быть твоя дочь… вернее – наша.
Я тогда быстро оделся и ушел. Больше мы с ней никогда не виделись.
8. Деревня мертвых. Любители клубнички. Обитель – наполненная солнечным светом
Я, Надежда и Алеся на этом сплаве, жили все вместе, в одной палатке – вожатской. Так получилось. Просто этих самых палаток катастрофически не хватало, дети заселялись в них по четыре, пять человек, инструктор Илья занимал свою собственную крохотную одноместку. Конечно, когда начали выяснять, кто, где будет жить и с кем, я попросился к Илье. Но он категорически отказал, вызвав у меня нехорошие подозрения, поэтому я взял за привычку, иногда заглядывать к нему ночью, со словами, типа:
– Привет, братан. Как ты тут один?
Илья скрипел зубами, но молчал.
А мы: Алеся, Надежда и я поселились вместе. Наша палатка – наш форт-пост, со всех сторон обложенная коробками с тушенкой и сгущенкой и другими припасами, всегда занимала доминирующую высоту, с которой было видно всех остальных. Там, в вожатской палатке между нами с Алесей всегда лежала Надежда. Да, Надежда – была и никуда ее не денешь. А как безбожно она умела храпеть, причем, почему то, делала это как по часам, только ранним утром, я часто просыпался от ее храпа часов в пять – шесть утра. Но в этот раз меня разбудили вовсе не эти волшебные звуки.
– Можно я ее потрогаю…,– слышу из ближайшей палатки. Какая она нежная. Тебе не больно?
– Нет, продолжай.
Второй голос, точно Наиль, а первый не могу узнать. Но мне кажется, это вся та – же героиня любовного романа.
Я толкаю Надежду локтем под бок.
– Я не храплю!
– Да слышу, тише, ты слышишь, о чем там сейчас говорят?
А там уже:
– А можно потрогать другую? И интригующее молчание.
Надюша – прямо супермозг, сразу все поняла. И в этот раз сама со всей силы зафигачила мне локтем под бок.
– Иди!
А там – раннее туманное утро, роса по самые мои труселя, но я геройски иду по мокрой траве босиком. Как Бэтмен. Ветер развивает парусами мои семейные трусы – красные в белый горошек. Дубак, градусов двенадцать. С возгласом: Вашу мать! – распахиваю полог ближайшей палатки. Они в одном спальном мешке, увлеченные запретной игрой: хочу или дай посмотреть. Хватаю спальник с этой сладкой парочкой и волоком тащу к реке. Конечно – топить… Внутри испуганное молчание, а затем приглушенный визг, после того как я спихиваю спальник с небольшого песчаного обрыва – прямо в воду, там окруженная ивами заводь, сам проверял вчера – по колено. Мешок бултыхается и визжит.
– Бульк –ааа! Вы что делаете, бульк.
– Не орать! Люди спят, – грозно шепчу я, и помогаю выбраться новоявленным Ромео и Джульетте из прохладной утренней воды. – Чтобы к завтраку спальник был сухим! – командирский приказ. И иду спать. Но уже не до сна. «Дети, мать их» Решаю отправиться за хлебом в ближайшую обитаемую местность. Вчера галчата горестно вопрошали весь вечер: А хлеба нет? Так что вспоминался, прости меня господи, голодающий Ленинград времен блокады.
– Да, нет! Весь утопили, даже сухари, вчера отвечал им я.
А сегодня, решил исправить это недоразумение.
– Как ты тут, братан, один? А где тут ближайшая деревня? – спрашиваю я у зевающего Ильи. Очередной раз, без разрешения заглядывая в его одинокую палатку. «Интересно, чего он так не выспался…»
– За тем леском, км три, – Илья ткнул своим пальцем в сторону очередного бесконечного поля, за которым начинался хилый лесок.
Захватив в вожатской палатке свой рюкзак, я лечу вместе с ветром – прямо по полю. А ветер заколыхал нас вместе с высокими травами и от этого колыхания на душе возникает покой и усмирение всех глупых – ненужных желаний, хотений и мечтаний. Главное – просто быть, стоять на земле и парить, идти по этому полю вдаль светлую.
Я даже не спросил названия этой деревни, на мою удачу торговая лавка, больше похожая на сарай с окном и с разваливающимся крыльцом находилась на ее окраине и начинала работу с семи утра, функционируя до десяти дня, подчиняясь особому ритму местной жизни. Отчего так? Я не знаю…
Запихав в свой рюкзак десяток буханок хрусткого, пышущего теплом и оставляющего на пальцах следы подсолнечного масла белого хлеба, я задумался о бутылочке холодного пива. Чисто для снятия стресса. Однако в этом местечковом продуктовом раю из всех видов пива был лишь один – Балтика №9.
На мой вопрос:
– А не найдется ли у вас чего ни будь другого кроме вот этого пойла?
Милая, молодящаяся продавщица лет сорока, ответила, что другого не держим, так как: не берут.
И я решил взять что есть. Быстренько проглотил эту гадость, чтобы не чувствовать вкус. Меж тем утреннее солнце начало наливаться зноем летнего дня и я опьянел. Причем мгновенно и сразу – в зюзю. То есть, перед глазами золотистый туман, в ушах шум, ноги заплетаются и пытаются от меня убежать. Пришлось искать реку. Не знаю как я ее нашел, как разделся… отмокал наверное с полчаса, а может минут сорок. Значительно протрезвев, я вдруг понял, что не понимаю в какую сторону вдоль реки мне идти – вверх или – вниз, такой вот «географический кретинизм», обостренный негативным воздействием алкоголя.
И все – таки я пошел вниз, как мне тогда казалось, шел долго, и в один момент даже засомневался в правильности выбранного пути.
– Кукушка, кукушка, сколько мне еще идти осталось, – спросил я у леса.
– Ку, – ответил лес.
Вскоре, я вышел к полю, и увидел наш лагерь. Вернее, сначала услышал – родные голоса, а потом уже – вышел.
Они уже позавтракали и собирались отдать концы. В смысле спускать каты на воду и отчаливать. Но была еще одна маленькая проблема, кроме хлеба, которая могла стать – проблемой большой.
Вчера мы готовили ужин на последней, оставшейся минералке. А сегодня на воде из речки, но пить ее, даже в кипяченом виде детям не давали.
А все потому что, по словам Ильи, «вода в Ирени – плохая, что-то попадает в нее из болот, десятилетиями в нее скидывали отходы с многочисленных карьеров и колхозных хозяйств». «Теперь она практически не закипает, в ней с трудом разваривается крупа на кашу и овощи для супа. Возможно, просто много кальция. Поэтому, нужно брать кат и идти на противоположный берег км два – там есть жилая деревня». До деревни, в которую я ходил за хлебом км 3 тащить десятилитровые канистры, «мы не потянем».
– Хорошо, – я киваю. – Оставим девчонок в лагере, возьмем троих пацанов – постарше и покрепче. И три канистры по 10 литров, как ни будь дотащим.
Для того, чтобы доставить воду в лагерь, мы выбрали самый ходкий кат – Попугай.
Идем по большой воде, справа по течению появляются живописные скалы, состоящие из темного песчаника. В некоторых из них маленькие пещеры со струящимися хрустальными ручейками.
– Такие красивые места. Может, прямо здесь воды наберем? – спрашиваю я у Ильи, показывая на берег со скалами.
Илья мотает головой:
– Не будем, фиг знает, откуда она тут течет…
Искомая нами деревня появляется внезапно, прячась за очередным скалистым мысом.
Деревня небольшая, по виду очень старая, все дома черные, оплывшие от времени бревенчатые срубы. Не дымка ни людей. Только посаженная на толстую ржавую цепь алюминиевая плоскодонка на берегу и наличие заборов, указывают на то, что здесь еще есть жизнь.
Двоих оболтусов, один из них недотопленный – Наиль, другой длинный Сашка, мы оставляем на берегу, присматривать за катом, чтобы наш Попугай не улетел.
Ребята сначала рвались идти вместе с нами, но увидев эту самую деревню, резко передумали. Впрочем, и оставаться на берегу, и охранять катамаран большого желания у них не было.
– В чем проблема? – спросил я у Наиля.
– Очкуем, – вздохнув, за Наиля ответил длинный Саша.
А Наиль, лишь кивнул, подтверждая слова своего товарища.
– Ну, вы тут того, не очкуйте, – я улыбался. Однако ребята не оценили моей улыбки.
Как только мы вступили в деревню по широкой хорошо утрамбованной тропинке, почувствовали запах тлена, нас окружили невидимые с берега упавшие изгороди палисадов, заросших лопухами и крапивой. Но вот окна в домах целые, и все завешаны занавесками или заменяющими их расшитыми красной нитью тряпками, на некоторых окнах резные деревянные ставни, все в чудных птицах.
И заборы, везде глухие, крепкие заборы.
Мы стучим, в окна, калитки, двери…, но нам никто не открывает.
– Может они все на работе, в поле там, – шепчет себе под нос Илья. – Картошку садят, или пшеницу?
Никого…
И вот удача, из-за одной двери нас глухим, скрежещущим басом послали на хуй. Значит люди здесь есть, или нелюди. На старом дереве ржавыми гвоздями прибит скелет кошки и зарубки, как будто туда метали нож или топор.
А вокруг ни кошек, ни собак, и даже птицы не поют, только давящая на уши тишина. Слышно лишь как шумят деревья от ветра и скрипят незакрепленные ставни: свииии-свииии-и-ии. Как ржавым гвоздем по сердцу.
Мы ищем. Нет не одно общественного колодца…., ни колонки.
Мы идем, а все местные тропики регулярно выводят нас в тупики, когда дорога плавно переходит в траву высотой по пояс и выше, или поля, заросшие ядовитым борщевиком.
И вдруг, из двух пугал, торчащих посреди запущенного огорода, одно оказалось бабкой, лет под девяносто на вид. Одета она, в засаленный мужской пиджак, свисающий до скрюченных артритом колен, длинную застиранную юбку, и татарские калоши. У бабки округлое морщинистое лицо, посеревшее, уже совсем какое-то – отжившее, и только глаза – бойкие, с хитринкой, бледно голубые.
– Чего ребяты. Водицы.
– Ага, – это мы с Ильей отвечаем дуплетом.
– Да заходите в калитку, чего вам тут глаза мозолить.
– Да кому? – Спрашиваю я. У вас тут вообще люди то живут?
– Человек пятьдесят, – отвечает бабулька. – Да все не живые, мертвый у нас тут народ проживает то, – тяжко вздыхает она.
Мы с Ильей, и притопавшим вместе с нами крепким пацаном – Денисом, стоим и офигеваем от такого ответа. По спине скребутся ледяные мурашки. Конечно, хочется знать… Но, вопросов на эту тему, больше не задаем.
– Вы одна живете? – Спрашивает, зачем – то, Илья.
– Да нет, шепелявит бабка, – с братом. Прибился лет десяток назад, а раньше все по городам куролесил. Говорит, что брат, я уж сама то и не помню, брат не брат, до этого посчитай, его пятьдесят лет не видела. Так живем дружно, не ругаемся, да и делить нам нече, теливизора и того – нет, он у нас почитай и не ловит, вот радиво слушаем.
Мне становится жалко бабку, видимо поговорить ей не с кем, да и живется худо. И одновременно хочется отсюда побыстрее уйти:
– Бабуль, – спрашиваю я, воды то дадите?
– А как же, сынки, вот колодез во дворе, набирайте, сколь снесете.
Мы с Ильей по очереди крутим скрипучий ворот. Заливаем канистры и пьем ледяную ключевую воду прямо из проржавевшего ведра. А потом, не сговариваясь, начинаем шарить по своим карманам, нагребя рублей сто мелочью, стрельнув до кучи еще полтинник у Дениса, обещая отдать в лагере, когда вернемся.
Всю собранную мелочь мы отдаем бабке. Та сначала отказывается, а потом аккуратно заворачивает ее в какую – то бумажку, которую достала из кармана своего мужицкого пиджака, улыбаясь беззубой улыбкой.
– Шпасибо, сынки.
Взяв по канистре, помогая по очереди свободными руками Денису, мы стараемся как можно быстрее покинуть столь не гостеприимное к живым людям место.
Течение Ирени, кажется уже поумерившее свой пыл, снова стало стремительным, то тут, то там возникали буруны и водяные воронки. Проходя уже со всем отрядом, снявшимся со стоянки, одно нехорошее место на стремнине, заросшее коричневыми водорослями, мы увидели в воде мертвого теленка. Не знаю, зачем он полез в воду, но его ноги опутали бурые водоросли и утянули на глубину. После этого случая мои пираты перестали снимать спас-жилеты, убеждая, что в них не жарко и вовсе ничего не чешется. Не снимали их даже на берегу, говорили, что так теплее. А снимали только тогда, когда ложились спать.
А я спас-жилет на сплаве вообще не одевал, вот такой вот дурак.
А все потому что, Илья не носил спас-жилет. И я не носил, чтобы не казаться смешным и поэтому два раза за этот поход чуть не утонул.
Первый раз, это когда я развалился на кате и сказал, что все, теперь ваша очередь грести. Пролежал так минут двадцать, пока пираты не налетели на торочащее из воды бревно, кат не перевернули, но уронили в воду весла, четыре штуки. Конечно, я за ними нырял. Первые три нашел быстро, они попали на мелководье и поблескивали под водой алюминиевыми бочинами, а четвертое никак не мог достать, под водой справа – серая муть, и вот когда в очередной раз, я занырнул поглубже, вдруг осознал что не могу нащупать дно, совсем, его просто нет. И тогда я запаниковал, нахлебавшись воды. Это уже потом после сплава бывалые иренеходцы объяснили, что эта река не простая, есть глубины – метров по десять – пятнадцать, а может еще больше, если под водой карстовые пещеры, куда тебя спокойно может затянуть, если вот так – будешь нырять, пытаться нащупать дно.
В общем, четвертое весло я так и не нашел, возместил потом его потерю незабвенному завхозу, Людмиле Октябрьровне пятью банками отличной белорусской сгущенки.
Второй раз мне пришлось тонуть, на следующее утро, уже после того как к вечеру мы стали на ночевку на одном каменистом берегу, и пол ночи пытались вбить колышки, плюнув, закрепили палатки камнями, связав их между собою тросиками. Т так наш лагерь стал похож на лагерь американских поселенцев времен покорения дикого Запада. Палатки стояли кругом, посреди – горел костер и мы рядом с ним.
Мои пираты – близнецы татарчатки умудрились в потемках грохнуть коробку с банками, в которых был персиковый компот. И впотьмах, под мой затихающий бубнеж, в волю наелись из разбитых банок этого замечательного – вкуснейшего продукта. И только утром мы разглядели, что наш берег весь густо усыпан коровьими какашками. Но моих героев даже не пронесло, зато эти орлы разглядели, что на противоположном берегу, метрах в пятидесяти весь склон и далее лесистый холм, на котором приютилась древняя церквушка, усыпан крупнейшей земляникой, больше похожей на садовую клубнику по своим размерам.
Те, кто постарше, предложили снарядить на противоположный берег кат.
– Нефиг, плывите так, – рассердился Илья. – Смотрите, какие там по берегу камни, продырявим посудину, кто будет клеить.
Плыть так старшакам было влом. А все из-за очень быстрого течения, которое в этом узком месте, кажется, стало еще сильнее.
А мелочь поплыла, вернее, решила поплыть.
– Не пущу! – теперь возмутился я.
Они застонали.
И мы решили плыть вместе.
На тот берег мы переплавились относительно хорошо. Конечно, нас снесло вниз по течению метров на сто. Но наполненные юношеским энтузиазмом, и желанием халявного сладкого, мелкие, справились, я тоже.
А вот обратно, все было не так, налопавшись ягод на берегу, мелюзга, среди коих два близнеца брата, Василиска, хвостик Ксю и еще пара товарищей, добыли где-то в кустах шиповника одноразовые картонные стаканы для кока–колы, и плыли, наполнив их ягодами до краев. Без помощи рук им плылось очень плохо. Я как мог, подталкивал их в спины, направляя к берегу. Но силы заканчивались. Хорошо, что с берега наше бедственное положение заметили старшаки, Алеся и Надежа, они зашли в воду и проплыв метров двадцать вытащили всех мелких, но не меня. Я плыл очень долго, чувствуя, что уже не могу. Уже у берега, мне помог выбраться на сушу Денис, делал я это ползком.
За первые дни наших странствий мы уже основательно вымотались, и поэтому Илья предложил побыть еще на этом берегу, дневать и ночевать, а выходить завтра днем. Все были за, даже не смотря, на то, что, берег каменистый, зато здесь были очень красивые и певучи сосны, они гудели от ветра, так шумит южное море в раковине рапана, если ее крепко прижать к правому уху.
Вечером у костра мы устроили ребятам посвящение в туристы. Они у нас, с завязанными глазами проходили специально созданные «страшные» препятствия, которые мы, конечно же, убирали с тропы, как только завязывали им глаза. Искали ночью в лесу хворост без света, хотя тут не было леса, одни сосны и достаточно ровная местность, все усыпано хвоей, ни ям, ни оврагов. Смотрели на Великую северную звезду в рукав камуфлы, в который в самый ответственный момент с радостным: Вай! – заливал целое ведро речной воды инструктор Илья.
Сидя у уютно потрескивающего и плюющегося искрами костра, мы весело смеялись, рассказывали анекдоты, и пили крепкий чай с печеньем, так как уже съели все запасы шоколадных конфет.
Наутро набралась целая группа желающих посетить противоположный берег и отведать лесной клубнички, любители клубнички, блин!
Как и в прошлый раз, туда мы переправились без проблем, налопались ягод, собрали с собой, и тут на берегу появился монах.
Монах лет шестидесяти, в своей развевающейся на ветру черной рясе, с длинным носом и острыми глазами был похож на старого мудрого ворона.
– Давай покормим твоих чад. Исть хотите? – спрашивает он у ребят.
– Да дружно отвечают те, – хотя только час назад завтракали гречневой кашей и салатом из огурцов.
– Сегодня у нас на обед щи из крапивы, овсянка с лесной малиной, и медовый кисель, будите, чада.
– Ага! – гогочут мои пираты и иже с ними.
Проследуем в трапезную, – улыбается в ответ монах, похожий на черного ворона.
Мои облизывали ложки в компании еще двух служителей бога, в деревянном пристрое, больше похожем на сарай, где стояла новенькая кирпичная печка неизвестной мне конструкции, как будто не едали ничего вкуснее, а я вдруг отказался, решил посмотреть храм.
Он был старый и облезлый снаружи, с выщербленными кирпичами, обвалившейся штукатуркой, но с целыми, кажется еще дореволюционными витражами. А внутри…. обитель, наполненная солнечным светом и небесной прохладой. Я замер меж золотых теней, создаваемых витражами чувствуя настоящую благодать, гляди в глаза и на лики святых. Из них всех к своему стыду опознал только Спасителя и Богородицу, подошел к ним и неумело перекрестился.
Здесь чувствовалось течение силы и казалось, что там за оконными витражами в рост человека, толстыми каменными стенами, какой – то неправильный мир, потому что, там нельзя ощутить всего того, что можно почувствовать здесь, наверное, поэтому там нет покоя…
За моей спиной кто – то зашуршал, старый ворон.
– Батюшка благослови, – неожиданно для самого себя попросил я.
– На что, отрок…?
– На путь…, – заулыбался я.
В этот раз, мы переплыли реку без происшествий. Тем более всю лесную клубнику галчата склевали за обедом в трапезной, а собирать снова, ленились, на сытый то желудок.
