Ким Шмонов
Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени
На запястье он увидел змею, кусающую себя за хвост.
Ком опять подкатил к горлу, и его вырвало прямо на пол.
Глава 21. Нагорный. И еще кое-что обо мне.
Мы живем в очень странное время и с удивлением отмечаем, что прогресс идет в ногу с варварством.
Зигмунд Фрейд
Рассвет я встретил, сидя на рампе складов центрального рынка.
Прапорщик Карнаухов был первым, кого я там увидел. Он шел широким шагом с чемоданом в руках, насвистывая какой-то одному ему известный нехитрый мотивчик. Он уже практически прошел мимо меня, но… Ведь привычка появляться где бы то ни было раньше всех была одной из черт его характера. Но сегодня я пришел раньше. Так было нужно.
– Здравия желаю! – выпалил я.
– Здра…Что-о-о-о?! – удивился он – Нагорный?! Ты что ли, мать твою?!
– Так точно!
– Взялся откуда ни возьмись… – произнес он, а потом будто бы вспомнил о чем-то – Чего ж ты тут сидишь на бетоне? Давай, давай, пойдем-ка ко мне в кабинет.
Кабинет Карнаухова – это, конечно, очень громко сказано относительно того, что я увидел. Он привел меня в помещение размером, примерно, метра два на три, никаких окон там не было, голые кирпичные стены, а из мебели имелся только стол да два стула.
Прапорщик по-хозяйски открыл фанерную дверь ключом, зашел внутрь и кинул на стол свой чемодан.
– У меня чай хороший есть. Знакомые уйгуры подарили. Берегу для подходящего случая. Вот сейчас мы его и оценим. – с этими словами он начал копаться в ящике стола, пока не достал оттуда заветный сверток. Неизвестно откуда появился старый электрочайник. Прапорщик набрал в него воды из металлического бочонка, который стоял в углу, подключил чайник к электросети и поставил на керамическую облицовочную плитку, которая лежала у него на столе.
Стол у прапорщика был элегантно пуст. Хоть я и бывал здесь у него пару раз, для меня до сих пор загадка, чем он здесь на самом деле занимается, и какая у него должность. То он какие-то бумаги подписывает, то ругает кого-то по телефону, то бегает по территории, выполняя самые различные задачи. Какой-то завхоз-универсал…
– Прекрасные теплые ночи сейчас пошли, знаешь… – мечтательно произнес он – И чего ж ты пришел так рано? – он посмотрел на часы, затем на меня, лицо его вдруг стало серьезным – Что, опять?!!
Я ничего не ответил, только пожал плечами.
– Это ж уже который раз-то? – спросил он – Второй или третий?
– Третий. Если тот самый первый раз считать, то третий. – уточнил я.
– Трупы есть? – озадаченно спросил он.
– По-моему, да… Двое или трое… – ответил я.
– Ч-черт! Твою ж мать! – прапорщик со всего размаха шандарахнул ладонью по столу.
Из чайника повалил пар.
***
История эта началась достаточно давно. И началась она с того, что меня неожиданно призвали в армию. Неожиданно, собственно говоря, потому, что не должен был я туда попадать. Был я студентом педагогического института, учился вполне хорошо, но, будучи на втором курсе, умудрился подраться из-за одной барышни с пренеприятнейшим типом, который, как оказалось потом, являлся сыном первого секретаря обкома. Декан факультета, опасаясь не то за меня, не то за себя, не то за честь ВУЗа в целом, отчислил меня с фантастической скоростью, да еще и сообщил куда следует, мол, студент Нагорный уже в настоящее время таковым не является, да и что-то там еще сообщил, наверное, про того самого сына первого секретаря обкома…
Так что, в армию забрали меня едва ли не прямо с лекции.
Как выяснилось позднее, призыв уже подходил к концу, состав близлежащих военных частей был уже укомплектован, но желание отправить меня служить было слишком велико, и я совершенно непонятным для меня образом попал в эту свою сверхсекретную военную часть в Средней Азии.
Первым, кого я увидел, когда попал за ее ворота, был прапорщик Карнаухов.
Он тогда недружелюбно и невыносимо долго смотрел мне в глаза, а потом сунул в руки сверток пропахшего серой постельного белья и пошел восвояси, буркнув под нос что-то типа:
– Ничего, и не таких вытягивали…
Впоследствии оказалось, что прапорщик был инструктором по реагированию в экстремальных ситуациях, и весь состав рядовых и сержантов очень плотно с ним общался во время соответствующих занятий. Его обязанностью было подготовить нас к любым непредвиденным обстоятельствам.
Полоса препятствий, марш-броски по пересеченной местности, уроки выживания в дикой природе – это все были цветочки.
Рукопашный бой и владение любым видом подручных предметов – об этом не стоит даже упоминать.
Главная задача его была в том, чтобы научить бойца чувствовать себя, как рыба в воде, в любой обстановке… Даже не научить, а скорее… В-общем, выбора у нас не было.
Он кидал нас в бассейн с водой со связанными руками…
Подвешивал за ногу на высоте семи метров…
Закапывал в песок с трубочкой от капельницы в зубах…
Поджигал на нас одежду…
Душил полотенцем до потери сознания…
Натравливал на нас собак и ядовитых змей…
В общем, он был для нас, как отец родной.
Как-то раз прапорщик собрал нашу роту в кабинете политпросвещения. Кабинетные занятия в нашем случае были явлением чрезвычайно редким, обычно это было психологическое тестирование или какая-нибудь лекция о выживании в условиях Крайнего Севера – или о чем-то другом, включая непосредственно политпросвещение – что-нибудь о непростой политической ситуации в Лаосе.
Прапорщик тогда встал у кафедры и торжественно произнес:
– Бойцы! Всем известно, что в боевых или в приближенных к ним условиях солдат не должен думать. Думают за солдата командиры. А солдат должен выполнять приказ! Если солдат будет самостоятельно принимать решения или, что еще хуже, терзаться морально-этическими вопросами, он потеряет время, а кроме того, своими колебаниями внесет сумятицу и неразбериху в ряды своих товарищей, что может закончиться гибелью всего подразделения. Поэтому, солдат думать в бою не должен! В это время солдат вверяет себя в руки своего командира.
– Но! – продолжал он – Бывают ситуации нестандартного характера, когда приказ получить не от кого. Тогда солдат не всегда готов к принятию самостоятельных решений. И в этом случае солдат как бы вверяет себя в руки кого-то высшего, кому он мог бы довериться… Например, старые русские солдаты вверяли себя Богу… Мы тоже могли бы вверять себя Богу, но Бога, к сожалению, не существует. Поэтому, мы с вами сами себе придумаем кого-то высшего, исключительно в тактических целях, кто в нашем сознании являлся бы некоторым идеалом, и кому можно было бы доверять.
Он раскрыл папку и стал доставать оттуда листки с изображениями.
На них были нарисованы различные мифические и литературные герои, как правило, воинственного вида. Они и должны были стать для нас этими идеалами. Каждому досталось по такому листочку.
Сидевший рядом со мной Кобылкин получил изображение Ильи Муромца.
Он брезгливо посмотрел на листок и заныл:
– Товарищ прапорщик, а можно мне кого-нибудь другого? Может у вас кто-нибудь посерьезнее есть?
– Кого тебе еще посерьезнее надо, Кобылкин?
– Например, товарища Чапаева или товарища Ворошилова, товарищ прапорщик.
– Это должен быть выдуманный герой, Кобылкин! При чем тут Ворошилов, дурья твоя башка!
– Товарищ пра…
– Отставить саботаж и работать с Ильей Муромцем, Кобылкин!
– Так точно, товарищ пра…
Мне достался очень свирепого вида бородатый мужик в кольчуге с топором.
И так, начиная с этого дня, мы по полчаса, а иногда и больше, рассматривали эту картинку, запоминали все до мельчайших деталей, а потом уже представляли, какой смелый, сильный и справедливый этот герой, как он себя ведет в определенных ситуациях, какой у него голос, как он двигается, как дерется, и так далее, и тому подобное.
А через полторы недели, чтобы служба медом не казалась, прапорщик заставил нас писать сочинение.
Тогда я долго всматривался в листок и пытался что-то написать, но мысли путались.
«Этот воин всем своим видом выражает готовность сражаться в любой момент…»
Нет, не совсем так. Зачеркнул.
«На картинке изображен воин. В левой руке он держит топор наизготовку.»
Опять не то. Ч-черт возьми, что такое! Я же не школьное сочинение пишу.
Я порвал листок и выбросил в урну.
Рядом сидел Кобылкин со своим Ильей Муромцем и, глядя куда-то вдаль, грыз карандаш.
Илья Муромец у Кобылкина был изображен в стиле детского минимализма: румяный, дородный детина, сжимающий в огромной руке довольно скромную по его размерам булаву – издалека казалось, что он держит в руке ложку.
Я глянул на свой листок. У меня картинка была посерьезнее. Не детская какая-то…
В конце концов, я собрался с мыслями.
«Это храбрый воин. Он изображен, стоящим с оружием в полной готовности к бою. Взгляд его устремлен вдаль на неизвестного врага. Он спокоен, но готов ко всему. Не имеет значение количество и сила его врагов. Он не имеет к ним ни капли жалости. Он всегда готов принять бой»
Всегда готов принять бой… Готов принять бой… Бой.
А потом начались проблемы. Точнее одна большая проблема, которая длится и по сей день.
Как-то на занятиях по рукопашному бою мне прилетел тяжелый удар в голову, и я потерял сознание. Точнее, мне так показалось, что я потерял сознание.
Очнулся я в луже ледяной воды. Вокруг меня стояли мои товарищи с весьма озабоченным видом. У Кобылкина дергался глаз. Прапорщик, бледный как полотно, держал в руках пустое ведро.
С тех пор этот мужик с топором спит где-то глубоко внутри моего подсознания, и всякий раз, когда мне грозит серьезная опасность, он просыпается и моими же руками начинает творить жуткие вещи…
***
– Да, первый раз ты нас сильно… – прапорщик уже разливал по кружкам чай, заваренный в эмалированной кружке – …озадачил. Помнишь хоть что было?
Я помотал головой.
– Эх… Рассказывал я тебе! Да что там? Тебя ж тогда колотило, как ненормального. Я тебе стакан водки тогда дал – ты его залпом оприходовал… Я-то помню!
– Да у меня сейчас другие проблемы. У меня там бандюки умершие в квартире лежат, завтра уже вонять начнут.
Прапорщик присвистнул.
– Хочу знать подробности. – кратко отрезал он.
Подробности, так подробности, мне не жалко. И я рассказал ему все: и про сына-недоумка, и про мое несудьбоносное решение, про засаду, про Лысого в моей квартире, как меня били, даже можно сказать, убивали, как я потерял сознание, вернее думал, что потерял, и как потом очнулся и обнаружил себя на полу с окровавленным топором в руке рядом с другими – изуродованными, ровненько лежащими в лужах собственной крови.
Потом меня снова колотило. Да, именно колотило… Рассудок возвращался, и я приходил в неописуемый ужас от всего произошедшего и метался по квартире, не находя себе места, а потом валился на пол и безучастно лежал, глядя в потолок. Метался и снова лежал… Метался и лежал… К рассвету я уже взял себя в руки, собрал все самое необходимое, и отправился искать прапорщика – только он знал о моей проблеме, и только он мог помочь. На самом деле, идти мне больше было не к кому.
– Ай-яй-яй, Саша… – произнес он, когда я закончил – Вот зря ты так… Из-за бумажек ввязался в такую историю. Ты в следующий раз лучше ко мне приходи. У меня такую сумму самые нерасторопные за три дня зарабатывают…
Глава
22.
Горыныч
. Cops are humans too.
Мы подвергаемся действию психических микробов и находимся в опасности быть психически зараженными.
В.М. Бехтерев
Утро Горыныч встретил в отделении милиции. Сразу после убийства в клубе их с Егором увезли для дачи показаний. С ними занимались двое дежурных офицеров – лейтенант и майор.
Горыныч давал показания лейтенанту. Тот, узнав, что убитая девушка пришла в клуб вместе с ним, поначалу воодушевился и стал задавать много вопросов. Когда выяснилось, что Горыныч не знает даже ее фамилии, ничего не видел, да и вообще, в то самое время блевал в туалете, он как-то скис и стал вяло спрашивать обстоятельства, предшествовавшие убийству.
С Егором ситуация была поинтереснее. Он в момент убийства находился достаточно близко от жертвы, как выяснилось, многое видел и многое запомнил, а поэтому мог многое рассказать. Это он и пытался делать, оказавшись в руках майора, который ни на миг не отпускал свою профессиональную хватку, пытаясь выудить из свидетеля все, что только можно. Егор перегружал свой рассказ излишними подробностями, и это, вместе с его манерой говорить, заставляло майора нервничать.
Горыныч чувствовал, что его потряхивает. Он считал себя человеком с крепкими нервами, но таких отмашек жизнь ему еще не устраивала.
– Прошу прощения, можно я закурю? – спросил он у лейтенанта.
– Понимаете, у нас вообще-то нельзя. –ответил тот – Но, учитывая ваше психологическое состояние, курите… Только станьте вон там возле окна, и курите в форточку.
Горыныч подошел к окну, на ходу доставая сигарету.
В это время Егор что-то рассказывал майору и не скупился на подробности:
– … и в-вот он в-выдергивает нож, б-ба-альшой такой – и он показывает ладонями сантиметров двадцать – а от-туда ц-целый ф-фонтан…
– Вот вы все говорите: он, а кто это он? – недружелюбно прервал его майор – Опишите.
– Ну к-кто – он? П-псих этот… У него еще в-волосы в-вот так – и Егор погладил себя ладонью по голове, словно зачесывал волосы назад.
Горыныч вздрогнул и посмотрел на Егора.
– … он весь свой к-костюм к-кровью заб-брызгал. Б-белоснежный так-кой… – продолжал Егор – Но ему все по б-барабану. П-псих, одно с-слово.
– Да хватит уже одно и то же рассказывать. – прервал его на полуслове Горыныч.
Он кинул окурок в форточку, и подошел к майору.
Майор оторвался от записей и вопросительно посмотрел на Горыныча.
– Давайте фоторобот составлять. Я его тоже видел…
– А вот это интересно… И где же?
– Ну там, возле уборной. Жалко, я не в форме был. – вздохнул Горыныч – А то бы он от меня…
Лейтенант бодро вскочил со своего места:
– Товарищ майор, так что. я за проектором?
Майор почесал затылок:
– Да нет, подожди, пожалуй, Ивашкин, не торопись. Есть у меня идейка получше. Кажется, я знаю, кто это мог быть…
Майор вышел из кабинета, и через некоторое время вернулся с несколькими толстыми папками, некоторое время он в них что-то искал, а затем уверенно произнес:
– Ивашкин, выведи-ка свидетелей из кабинета. Мне надо приготовится.
Ивашкин подошел к Егору и вежливо произнес:
– Прошу!
Горыныч, не дожидаясь, пока Ивашкин доберется до него, поместил свое тело в вертикальное положение, и двинулся на выход. Он слышал, как у него за спиной Егор препирался с Ивашкиным.
Оказавшись на коридоре, Горыныч плюхнулся на лавку. Егора наконец вывели, и он стал рядом, опершись о стенку. Ивашкин стал рядом с кабинетом. Он подмигнул и гордо произнес:
– Товарищ майор у нас голова! Он уже понял, что к чему…
Через минуту майор крикнул из-за дверей:
– Первый пошел!
Ивашкин с Егором скрылись за дверями кабинета.
Горыныч, опершись локтями в колени, опустил лицо в ладони.
«Твою ж мать…» только и успел подумать он.
Через минуту из дверей выглянул Ивашкин:
– Товарищ… э-э, гражданин! Пойдемте… Ваша очередь.
Горыныч встал со скамьи и вошел в кабинет. Как оказалось, майор решил провести опознание по фото. На столе у него уже лежало около десятка карточек. С них на Горыныча смотрели лица: кто-то злобно, кто-то с хитринкой, кто-то отрешенно. Лысые и кудрявые, тощие и круглолицые, уродливые и не очень, внушающие доверие и подозрительные.
Взгляд сразу же выхватил из десятка физиономий длинный нос, противные усики. Этот наглый взгляд, вытянутая морда… «Вот он, мудак…» – подумал Горыныч. Несколько часов назад, там у туалетов, он был просто странный мудак. А теперь, оказывается – это убийца… Враг… Враг номер один… Враг на всю жизнь.
Он безошибочно указал на фото.
– И кто это? – спросил, как ни в чем не бывало, майор.
– Он был там, в клубе.
– И что?
– Стоял возле туалета. Мычал что-то. Вел себя агрессивно.
– Вы точно уверены?
– Да.
– Можете ошибиться?
– Нет.
– Сомневаетесь?
– Ни за что. Уверен на все сто. Жалко, я его тогда не ушатал…
Майор встал и подошел к форточке. Затянувшись, он посмотрел на Ивашкина:
– Знаешь, Ивашкин, у нас нет никаких шансов… Никаких. Кто это, знаешь?
– Кто? – эхом отозвался Ивашкин
– Казбек…
Ивашкин присвистнул.
– Его прикроют по всем фронтам. Все безнадежно… Хоть ты сразу дело закрывай.
Майор выкинул окурок в форточку и вернулся на место.
– И на вашем месте, молодой человек – обратился он к Горынычу – я бы так себя не корил. Этот человек – опасный преступник. Еще неизвестно, чем бы закончилась ваша попытка, как вы выражаетесь, его ушатать… И спасибо вам большое за потраченное время… Вижу вы ребята честные, хорошие… Жалко только, что повод у нас нехороший, как говорится… Ну если понадобитесь, мы вас вызовем. Ивашкин, проводи, пожалуйста товарищей…
Не успел Ивашкин произнести свое фирменное «Прошу», как вдруг зазвенел телефон. Майор поднял трубку:
– Але! Да! Майор Стромин слушает… Что?! Опознали? Документы были? Ясно. Хорошо. Записываю… Каратаева Елена Борисовна. Ага. Хорошо. Родственников я вам завтра сам найду… Отбой.
Майор положил трубку. Он снова подошел к форточке.
Ивашкин неподвижно сидел на своем стуле и напряженно смотрел на майора. В конце концов, он не уверенно произнес:
– По-моему, дядя Боря… – вздохнул Ивашкин – …эх, несчастье-то какое.
– Ты, как всегда, чертовски прав, Ивашкин – произнес майор. выдыхая табачный дым в форточку – я даже представить себе боюсь его реакцию.
Глава 23. Нагорный. Отряд «Искатель».
А дорога, она, брат, такая… Только успел пятку поставить на сырой серый песок – и все,
Понесла она тебя. И ты себе уже не хозяин.
Красноармеец Федор С.
– В-общем, Саня, надо тебе тикать – категорично заявил прапорщик, со звоном поставив почти пустой стакан на стол. – Переждать где-нибудь пару месяцев, а то и годик. Вопрос только, куда…
Он подумал пару секунд, затем встал, на ходу допивая свой чай, и махнул мне рукой:
– Знаю, куда. Идем.
Недолго думая, я встал и пошел за ним.
– С вещами, Саша, с вещами – напомнил прапорщик.
Это я знал и без него – моя дорожная сумка, в которой было почти все самое необходимое для скромной бродячей жизни, была уже у меня за плечами.
Он повел меня по рампе мимо складов, пока мы не оказались у бетонного забора с металлической калиткой. Прапорщик нащупал потайной засов, и калитка отворилась, впустив нас на тихую зеленую улицу. Мы перешли на другую сторону и пошли дворами, мимо сараев, развешенного белья и пасущихся гусей.
Остановился Карнаухов, подойдя к двухэтажному дому из красного кирпича. Он постучал в окно. Оттуда раздался глухой голос:
– Кого там черт принес?
– Дядя Федя съел медведя. – скороговоркой выпалил прапорщик. Не совсем понятно было – это была шутка или своеобразный позывной.
– Ты, что ли, Лопоухий?! С чем пожаловал? – протянул глухой голос.
– Гостя тебе привел. В отряд… – кратко ответил прапорщик.
– Ну если так, то пусть подождет. Я сейчас, только тапки найду.
За дверями послышалась возня. Воспользовавшись паузой, я спросил у прапорщика:
– Что еще за отряд? Воевать что ли?
– Да нет, Саша, не воевать. Работать, Саша, на Север. Присоединяйся. Людей посмотришь, себя покажешь. Один хрен выбора у тебя нет… Слушай, а я, наверное, пойду , а? Дядя Федя сейчас обниматься полезет. Ох не люблю я этого… Да и мне работать еще – и прапорщик, уже направился было мимо пасущихся гусей…
– Ах да, дай ключи от своей квартиры, я там приберусь немного – пройдя несколько шагов, обернулся он.
Я отдал ему ключи, и он, ускорив шаг, пошел дальше. Уже почти скрывшись из виду, он обернулся и, помахав мне рукой, крикнул: «Давай, удачи! Свидимся еще!». А потом он исчез из моей жизни на добрый десяток лет.
Тем временем, возня за дверями стала громче. Как я мог предполагать, тапки уже нашлись. Ключ повернулся в замке, дверь отворилась, и мне явился сам хозяин тапок, легендарный дядя Федя.
– А где же этот, Лопоухий? Уже сбежал? – разочарованно произнес он. Говорил дядя Федя с заметным вологодским акцентом.
Оказался дядя Федя крупным седым мужчиной с рыжими густыми усами. Одет он был в серые шорты и майку-алкоголичку. На ногах у него были черные сланцы, по-видимому это и были те самые тапки, обутые поверх белых гольфов, длиной почти до колена.
– Работать побежал – как бы между делом ответил я, вспомнив, как неожиданно, наобум, ретировался прапорщик.
Дядя Федя крякнул от досады:
– Эх, работничек…
Затем он достал из кармана своих шорт блокнот и шариковую ручку.
– Как величать? – спросил он, приготовившись записывать.
Я молча протянул ему паспорт, не имея никакого желания по буквам диктовать ему свою фамилию. Дядя Федя смерил меня коротким взглядом, в котором можно было прочесть смешанное чувство удивления и досады, аккуратно взял мой паспорт, и небрежно пролистав его, сделал несколько записей. Затем, вернув мне паспорт, он захлопнул свой блокнот и с некоторой долей торжественности произнес:
– Ну что же, добро пожаловать в отряд «Искатель».
– И что ищут? – саркастически спросил я, пытаясь скрыть волнение.
– Это по-разному… Кто что. А вот находят – это кому как повезет – небрежно кинул дядя Федя и, открыв старую скрипучую дверь, жестом пригласил меня зайти внутрь дома.
– Пока отбой. Приедут за вами после обеда. Дорога длинная – так что лучше отдыхать – произнес он, когда мы оказались внутри, запирая дверь на ключ.
Потом дядя Федя привел меня в большую комнату. В ней было много света – с каждой стороны по три окна. Посреди комнаты стояли четыре обыкновенные металлические кровати с обыкновенными полосатыми матрацами на панцирной сетке. На одной из них возлежал солидный мужчина в халате, довольно интеллигентного вида. Двумя пальцами придерживая очки в золоченой оправе, он читал довольно увесистую книгу. Далее, ближе к окну, стоял еще один мужчина, лет пятидесяти, худощавый, невысокого роста, в поношенном спортивном костюме. Он внимательно смотрел за кастрюлей, стоящей на электрической плите. Из кастрюли валил густой пар.
Когда мы с дядей Федей вошли в комнату, читавший книгу мужчина в халате посмотрел на нас поверх очков, и, смерив меня взглядом с головы до ног, иронично произнес:
– Я-таки тебя поздравляю, Степа! Вашего полку прибыло.
Стоявший у кастрюли обернулся и ответил:
– Да, Изечка, теперь ты у нас будешь в меньшинстве.
Изечка закрыл книгу, и, поднявшись, подошел ко мне с протянутой рукой:
– Будем знакомы. Кравец. Изя Кравец.
Я с большой неохотой представился. Услышав мою фамилию, Изя как-то недовольно причмокнул, потом снова сел на своей кровати и обратился к дяде Феде:
– Слушай, Федор! А что, больше до Фабрики у нас никого не будет?! Так втроем и поедем?
– Будет! – громогласно ответил тот – Подберем еще одного по дороге.
– А он русский или еврей? – поинтересовался Изя.
– Не русский, и не еврей… Стихи пишет – огрызнулся Федор.
– Украинец, что ли? Какая у него национальность? Ты, вообще паспорт его смотрел? – все никак не мог успокоиться Изя.
– А мне ваша национальность до одного места – ответил дядя Федя – По мне, так хоть папуас. Я вас не в Политбюро беру.
Изя вздохнул и снова прилег на кровати.
Дядя Федя вышел.
Тем временем я бросил свою сумку возле одной из пустующих кроватей, снял ботинки и прилег. Теперь, оказавшись в относительно спокойном месте, я понял, насколько был измотан, и вскоре погрузился в неглубокий сон.
Прошло примерно полчаса, хотя мне показалось, что я проспал всего несколько секунд, и меня разбудил Степан.
Он в очень простых выражениях, достаточно дружелюбно пригласил позавтракать.
Есть мне не сильно хотелось, но я все же заставил себя подняться – пора уже было приобретать привычку ценить простые вещи. Я подошел к стоящему в углу рукомойнику и как следует, с фырканьем и высмаркиванием, умылся. Когда я подошел к столу, Степа раскладывал по тарелкам вареную картошку. Изя в каком-то возбужденном состоянии ходил туда-сюда по комнате, сжимая в руках свою книгу, и о чем-то думал.
– Что он там все читает, Талмуд, что ли? – спросил я у Степана.
– Это моя книга – скромно ответил он.
Изя перестал ходить, уселся за стол, взял в руки вилку и стал дробить картофелину на мелкие кусочки. Потом он насадил один из них на вилку и, приподняв ее острием вверх, посмотрел сначала на меня, а потом на Степу, и многозначительно произнес:
– Хм, стихи пишет… Может и русский… нам, евреям, все-таки ближе проза.
И он погладил ладонью лежавшую рядом с ним на столе книгу, на корешке которой я успел прочитать название, нанесенное золочеными буквами:
СПРАВОЧНИК
МЕТАЛЛУРГА
