Ким Шмонов
Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени
Глава 27. Нагорный. Анархия баранов.
При любой диктатуре всегда есть возможность держать свою фигу в кармане.
Но, плохо, когда из-за этого вся одежда с карманами попадает под запрет.
Тогда приходится держать фигу у себя в мозгах.
Игорь Чекомазов.
Была глухая ночь, впереди слева от меня в небе еле-еле пробивалась предрассветная дымка. Мы вчетвером шли по ночному городу. Но город не спал.
Еще один этап нашего пути подошел к концу. Мы вышли из поезда, и теперь нас ждал ночной пеший переход от железнодорожной станции Красноярск-Пассажирский до Красноярского речного вокзала, откуда на рассвете должен отходить теплоход.
Ночной переход – это, конечно, громко сказано. Это, можно сказать, легкий моцион. Всего каких-то четыре километра… Попутчиков у нас оказалось не мало. Впереди шли отгулявшие свое отпускники с женами, детьми и большими баулами. Сбоку плелись унылые командировочные с чемоданами из кожзама. Были где-то рядом такие же, как мы, искатели лучшей доли, шедшие группами по трое-четверо. За нами шли гурьбой солдаты зенитно-ракетного полка. Полка, по странной иронии судьбы, названного в честь нашего далекого, родного нашего Безымянска. Это я уже успел разглядеть у них на шевронах.
Вся эта вереница людей с разнообразной кладью растянулась далеко вперед, и нам не было нужды спрашивать дорогу. Тропа была уже давно натоптана.
Вереница людей шла мимо скучающих таксистов на привокзальной площади. Кое-кто брал «мотор» и ехал. Но, я уверен, это ехали не до Речвокзала. До Речвокзала брать такси было не принято.
Не потому, наверное, что это дорого.
И не потому, что ходили слухи о том, что некоторые из таксистов везли пассажиров не на Речвокзал, а чуть дальше, на остров Молокова, к заброшенным авиаремонтным мастерским, где их уже поджидали грабители.
Да и не потому, что, приехав за десять минут, надо будет потом несколько часов маяться, ожидая, пока подадут трапы.
Что-то было в этом другое. Словно пройти пешком эти несколько километров, ночью, с двумя-тремя чемоданами в руках, было делом чести.
Вот и шли люди мимо известной всему Союзу проходной завода комбайнов с огромными часами в виде ромба, где ни днем, ни ночью не прекращалось движение.
Шли они мимо корпусов радиотехнического завода с закрашенными до середины огромными окнами, откуда исходил яркий потусторонний свет.
Не доходя до квартала с бараками, где до революции, говорят жил весь цвет мещанства, и там поворачивали направо… Направо и вниз… Шли прямо на набережную, по тропе, спускавшейся под откос, а там до эстакад Коммунального моста, где виден был уже шпиль здания речного вокзала.
Степа и Изя шли впереди, а я брел позади рядом с Игорем Чекомазовым. Одет теперь он был уже вполне презентабельно – в джинсы и вязаный свитер. На остановке в Новосибирске мы со Степаном успели купить ему кое-какие вещи…
– Знаете, Игорь – сказал тогда я ему – я слушал вчера ваши стихи. Ну, мне понравилось… Это очень смело. Но не кажется ли вам, что это как-то, ну, несвоевременно, что ли… Вас же нигде не опубликуют.
– Нет, почему же… Разок у меня это получилось… В «Новом мире».
– На самом деле?
– Вы что, не слышали?
– Нет.
– Совсем-совсем не слышали?
– Совсем нет.
– Зря. Занятный был тогда скандал… Грандиозный. Вот послушайте, что я тогда написал. Называется «Истуканы».
И он зачитал мне по памяти следующие стихи:
– На барахолках, в овражках,
в борделях и даже в сортирах,
в маленьких каталажках,
и прямо в стрелковых тирах,
В прахе и в тлене прямо,
на Этне и на Фудзи-Яме,
Из звездного света сотканы,
Под небом стоят истуканы.
– Ааа… Постойте-ка… Это же… так похоже… – странная догадка зародилась в моем мозгу.
– Да, все это выглядело какой-то дерьмовой пародией на Бродского. Но самое интересное было дальше… – Игорь Чекомазов усмехнулся.
– И что же? – спросил я с интересом.
– Собственно, ничего особенного, если не считать, что Бродского они опубликовали в следующем номере.
– Так это, значит, не пародия на Бродского?
– Ничуть. Это, можно, сказать, зеркало Бродского, антипод, анти-Бродский.
– Анти-Бродский? Вы что, себя ему противопоставляете?
– О, нет. Зачем же? Просто, если есть «Пилигримы», кто-то когда-то должен был придумать и «Истуканов». Ради глобального равновесия. Таков закон мироздания…
– Но у Бродского, если я не ошибаюсь, есть еще пару строф… – возразил я.
– Да, не ошибаетесь. Но дальше Бродский копнул слишком глубоко. И я не смог найти ключей. – спокойно продолжил Игорь. – Я бы их и не нашел… Да, и это было бы совершенно преждевременно.
– Да, жалко, конечно – ответил я.
– О, жалко совсем не это! – он сделал нетерпеливый жест. – Знаете, за что меня упекли в дурку?
– За что? – спросил я.
– Они посчитали, что я против Советской власти. – горько усмехнулся он – Но Советская власть тут не причем… Вот, что жалко! Моя позиция не ограничивается Советской властью. Жалко, что никто этого не понимает. Уйдет советская власть и придет антисоветская – все останется на своих местах, только с точностью до наоборот. А я нацелен против всего этого уродливого мироздания, как факта! Иначе ничего не изменить.
– Как-то, это, знаете, слишком радикально. – заметил я. – Даже анархисты до такого не докатились. Хотя власть Советов претила и им.
– Власть Советов здесь совершенно не причем, как и любая другая. – повторил он – Меня больше беспокоят другие вещи.
– Какие, например? – спросил я.
– Ну, например, свободен ли человек. – ответил он – Вот вы – свободный человек? Как считаете?
– Конечно! – выпалил я. Этот факт мне самому казался совершенно бесспорным.
– Ну тогда объясните мне – возразил он – зачем вы, свободный человек, в три часа ночи идете с поезда на теплоход за тысячи километров от дома? Зачем?! Чтобы попасть… куда?! В еще одну большую жопу!!?
Я сразу вспомнил обо всех обстоятельствах, которые привели меня сюда, и вопрос о свободе отпал как-то сам собой, настроение сразу же испортилось, и я только и нашелся, что огрызнуться:
– Сами-то зачем едете в эту… жопу?
– Хочу сдвинуть фокус восприятия… Изменить правила игры. Перестать видеть очевидные вещи, и начать видеть неочевидные. – ответил он. – А, знаете, откуда они узнали, что я против Советской власти?
– Откуда? – переспросил я.
– Они узнали про один мой стих. Послушайте! Он забавный.
И он тихо прочитал мне четыре строчки:
– Я верю – поздно или рано,
Придет анархия баранов!
Она родится в дальних странах,
И не покажется нам странной.
Глава 28. Горыныч. Неожиданные союзники.
Если неожиданное путешествие – это урок танцев, преподанный Богом,
То неожиданные встречи часто напоминают игру в наперстки.
Доктор М.Хелмски
Горыныч открыл глаза и обнаружил себя лежащим на спине в куче разного тряпья. Первое, что он увидел, были железобетонные балки и плиты перекрытий метрах в шести над ним. Внизу под тряпками чувствовался холод бетонного пола. Вверху на плитах играли желто-оранжевые сполохи. Он повернул голову и понял, что находится в огромном неуютном пространстве, напоминающем старый заброшенный цех или склад. Было темно, лишь только горел неподалеку костер.
Горыныч скинул с себя тряпье, тихо встал и осторожно подошел к костру. Оказавшись ближе, он увидел, что вокруг костра собрались люди, все молодые люди мужского пола, человек, наверное, тридцать. Кто-то сидел на сложенных на полу досках, кто-то ходил туда-сюда, кто-то стоял, облокотившись на стоявшую недалеко конструкцию из металлического каркаса. Одеты они были по-разному, кто-то в кожаных куртках, кто в футболках. Всех их объединяло одно – головы у всех у них были гладко выбриты.
Его движение не осталось незамеченным – кто-то у костра звонко крикнул:
– А вот и цыганский любимчик проснулся.
Компания у костра взорвалась дружным хохотом.
– Никакой я не любимчик. – ответил Горыныч – Я пушку хотел купить.
– А деньги-то у тебя есть? – спросил другой голос, приглушенный и уверенный.
Горыныч ощупал карманы и с сожалением произнес:
– Были… Но уже нет.
– Да чего ты там прячешься, иди сюда. – ответил уверенный голос.
Горыныч подошел к костру, навстречу ему вышел худощавый, но рослый парень. Голова его так же, как и у остальных, была гладко выбрита. На нем была белая майка-«алкоголичка» и военные штаны защитного цвета. С пояса штанов до самой земли свисали широкие ярко-синие подтяжки.
– Ганс – представился он, протянув руку
– Горыныч – прозвучало в ответ
– Слушай, Горыныч, ты запомни одну простую вещь: никогда не верь грузинам, армянам и цыганам. Чеченам, туркменам и молдаванам – можешь верить, но не поворачивайся к ним спиной. Знаешь, тебе повезло… Мы их вчера как раз хотели щемить… Кто их предупредил, хрен знает, но они попрятались. Ни души живой… А потом Хохол увидел, как ты с цыганкой валишь, вот и выпас он вас. А за ним и мы… Цыганка прям в окно сиганула, как нас увидала… Видимо, с твоими деньгами. Бежали за ней, не догнали. А ты – в полном ауте. Что за дурь она тебе дала? Ты полдня никак прочухать не мог. Верно, Хохол?
– Что правда, то правда, – ответил круглолицый Хохол.
– Повезло тебе… Не подоспей мы, увезли бы тебя кислого в какой-нибудь Чуркистан, пахал бы там за еду на гашиш-плантации, на наркоте, и не вспомнил бы, где родился и как зовут. Вот Хохол не даст соврать. Правда, Хохол? Хохол! Ты, чего там, бандеровец, задумался? – Ганс повернулся
– Ганс, а я его видел – сказал Хохол
– Кого ты видел? – удивленно спросил Ганс
– Ну его, кого же еще! – Горыныч заметил, как Хохол показывает на него пальцем.
– Ясен пень ты его видел – Ганс начал терять терпение – мы ж его сегодня от цыган унесли, кислого.
– Нет, ты Ганс меня не понял – продолжал Хохол
– Чего это я тебя не понял. все я понял… – ответил Ганс
– Нет ты не понял – я его раньше видел.
– Раньше – это когда это, раньше? – спросил Ганс
– Раньше – это до цыган. Пару дней назад… В клубе я его видел. – ответил Хохол
– В клубе? В каком клубе?
– Да в клубе. Тогда еще Казбек девочку убил – Хохол начал прищелкивать пальцами, пытаясь объяснить.
Ганс взревел:
– ЧТООООО?!
– Ты что, не знал? – спокойно спросил Хохол.
– КАКУЮ-ТАКУЮ ДЕВОЧКУ?! – Ганс подошел к Хохлу и начал трясти того за плечи.
– Я не знаю, Ганс, он с ней был – Хохол испуганно озирался по сторонам. Ганс в ярости был страшен.
– КТО – ОН!!?
– Он – Хохол вновь указал на Горыныча.
Горыныч увидел, как Ганс медленно поворачивается к нему. Его лицо было ужасно. Он уже не орал, а лишь сипел полушепотом:
– Ты… был там?
– Был…
– Ты… что ты… да как ты… как ты посмел допустить это?! – глаза Ганса налились кровью.
– Я отошел… Мне нужно было… А потом было поздно – Горыныч развел руками.
– Как звали девочку?
– Я не помню.
– КАК ЗВАЛИ ДЕВОЧКУ!!?
– Наверное… Лена.
– СУКА!!! ТВА-А-АРЬ!!!
Ганс яростно топтал ногами бетонный пол, а потом подобрал с пола арматурину, и подойдя к груде какого-то металла, начал бить, крушить, ломать все, что там было. Воздух наполнился лязгом и скрежетом, сквозь который едва-едва было слышно, как Ганс орал:
–УБЬЮ!!! УБЬЮ ГАДА!
Парни, сидевшие у костра, с ужасом смотрели на него. Через некоторое время Ганс отошел от груды, швырнул на пол арматурину и повернулся к костру. Он вытер ладонью пот, заливавший ему глаза, оставив на лице темно-бурую ржавую полосу.
– Мы долго терпели… – хриплым голосом сказал он – ДООЛГО! Но всякому терпению приходит конец! И сегодня… Сегодня мы отомстим за девочку! Я лично готов отправить его в ад! Каких бы жертв это не стоило!
Он снова подобрал прут, которым несколько минут назад крушил груду металла.
– Я зову вас с собой. – уже спокойно сказал он своим товарищам – Но я оставляю вам право выбора… Кто не хочет, может не идти… Не трону. И все пойму… Но я клянусь – тому, кто не пойдет со мной сегодня на эту битву, я в жизни больше не подам руки!
Наступила звонкая тишина. Все молчали. Первым встал Хохол, звонко хлопнув себя по ляжкам.
– Не люблю железяки – пробурчал он и подошел к окну. Оттуда пробивались ветви деревьев, и он выломал там себе длинную корягу.
Потом второй, третий, четвертый – поднимались парни, выбирали себе кто прут, кто лом, кто цепь, и становились рядом с Гансом. Через несколько минут у костра не осталось никого.
– Ну а ты что же, любимчик? – спросил Ганс у Горыныча.
– Идем – ответил Горыныч и пошел к Гансу, засунув левую руку в свой порванный карман.
– Найди себе, чем сражаться будешь – прохрипел Ганс.
– По дороге возьму – небрежно кинул Горыныч.
Глава 29. Нагорный. Сантиметр свободы.
Мир катится в тартарары,
Или это я просто постарел?
Сторонний обыватель.
Когда живешь в условиях крайнего Севера, начинаешь по-другому смотреть на мир. Но к некоторым вещам привыкнуть достаточно тяжело, если ты, конечно, не урожденный житель Норильска.
Тяжело, например, привыкнуть к тому, что май – это зима, что девять месяцев в году ты видишь снег, один снег, и ничего, кроме снега – его там даже не убирают, это совершенно бессмысленно, и он в таком заезжено-утоптанном состоянии кое-где переживает три месяца, которые считаются летними, и в которые втискиваются весна, осень и даже немного настоящего жаркого лета, и уже в сентябре, когда выпадает новый, ты уже знаешь – вот он, прошлогодний снег, серый, неприятный, смерзшийся в странные конгломераты различных уродливых форм.
Три так называемых «летних» месяца – постоянное чередование весны, осени, оттепелей и заморозков, если не считать недолгого теплого периода, когда можно ходить по городу в шортах и шлепанцах, деловито обходя оставшиеся сугробы, или даже купаться на озере – войдя в воду по колено, неуклюже плюхнуться на живот и скользить по-лягушачьи по разогретой поверхности воды, стараясь не угодить ногой в колючее ледяное крошево на дне…
А август… В этом году август на редкость теплый – как золотая осень в средней полосе. Хотя никакая она тут не золотая – деревьев здесь нет – когда начинаются метели, ветер вырывает с корнем даже ко всему привыкшие даурские лиственницы. А август в этом году действительно хорош…
Я сидел на кухне, пил чай и смотрел в окно, на тонущие в сизой дымке у горизонта дамбы хвостохранилища. Так обычно и проходит мой отпуск – без беготни с чемоданами по аэропортам и дальнейших поисков недорогого сарая у моря – там и без меня справятся… Зато в благородном безделье… Сейчас допью чай и прогуляюсь… Добреду может до Дворца Спорта или до театра…
Мои размышления прервала хлопнувшая дверь. Я сделал еще глоток крепкого, хорошо настоявшегося чая и выглянул в коридор. Оттуда, словно тень, выскочил Игорь и, не снимая обуви, прошел в свою комнату, где начал сметать все со стола и полок, остервенело доставать что-то из-под кровати.
– Что потерял? – сонно спросил я, пребывая еще в состоянии благостной лени.
– Ты, что, телевизор не смотришь? – огрызнулся он после непродолжительной паузы.
Я подошел к телевизору и нажал кнопку включения. Кинескоп пискнул и через некоторое время я увидел движущиеся фигуры.
– А что там? Балет… Ничего особенного.
– Балет! – передразнил меня Игорь, а затем тихо, будто сам себе, добавил – забыл, что ли, в какой стране живешь?
Он достал откуда-то портативный приемник на батарейках, включил его и стал крутить ручку настройки, продираясь сквозь помехи, народную музыку и позывные на азбуке Морзе.
Мы услышали хорошо поставленный голос с почти незаметным акцентом. Игорь слушал его с нескрываемым интересом. А еще он был крайне взвинчен.
За то время, пока мы здесь жили, я научился понимать его практически с полуслова. Когда-то мы здесь жили вчетвером… Но… Наверное, не всех принимает Север или не все принимают его. В-общем, некоторые люди здесь просто не задерживаются.
Изя… Вышедший не то из «фарцы», не то из цеховиков, неисправимый спекулянт в понятийном и классовом смысле, он неудачно перестроился на рыночные рельсы и как-то неправильно себя повел – то ли задолжал кому-то крупную сумму денег, то ли кого-то не того «сдал»… И вынужден был бежать, и бежал в Норильск, где «перебивался» на разных непыльных должностях, пытался крутить махинации с икрой, пушниной и рыбой, опять же неудачно, и через год он уехал, и мы не могли понять, не то он вернулся обратно налаживать «перемирие», не то бежал еще дальше…
Единственный из нас, кто приехал сюда именно работать, был Степан. Он ни от кого не бежал – он искал… Большая нужда, в которой оказалась его семья вынудила его покинуть родной дом и пуститься на поиски заработков, пока непостоянная удача не свела его где-то на задворках Безымянского рынка с дядей Федей… Работал он исправно, ни с кем не конфликтовал, и два раза в месяц, так же исправно, оставляя себе немного на жизнь, отправлял переводы жене… Хватило его, правда ненадолго – скудное питание его не было предназначено для столь северных широт – года через полтора после нашего приезда он зачастил по врачам, которые, не долго думая, вынесли ему свой вердикт – мол, ежели он не хочет вернуться к своей семье несчастным инвалидом с постоянной одышкой и трясущимися конечностями, ему следовало бы найти заработки полегче и попроще, или, хотя бы, сменить обстановку. Совету этому он внял, и уже с прошлого лета – год с небольшим мы делим эту квартиру с Игорем вдвоем.
Квартира просторная – трехкомнатная. Каждый жил в своей отдельной комнате, и была еще одна – для приема гостей, которых, впрочем, у нас никогда и не было, или для совместного времяпровождения, которое у нас, как правило, сводилось к просмотру телевизора – ежели там случалось увидеть что-нибудь интересное, или обсуждению – за чаем с бутербродами – какой-нибудь важной бытийной проблемы, которая в данный момент волновала Игоря.
На комбинате Игорь никогда не работал. Поначалу, узнав, что Игорь пишет стихи, там обрадовались. Там, действительно, ждали какого-то поэта, который должен был в стихах воспеть всю романтику никелерудного производства, но при более глубоком изучении творчества Игоря стало понятно, что он является поэтом совсем другого типа, и ему пришлось устраиваться на работу на общих основаниях.
На производство его, конечно, не взяли – медики забраковали. Здоровье его было изрядно подпорчено, как он мне однажды признался, галоперидолом. Потом были долгие попытки трудоустройства – как он и хотел, впечатлений новых на этой почве у него была уйма. Почтальон, кочегар, слесарь-ремонтник – все эти профессии ему, как человеку творческому, не подходили, так как требовали элементарной собранности, которой ему часто не доставало. В одно время он даже пытался кое-чем приторговывать, но ничего не вышло – чтобы достать здесь что-нибудь необычное, требовались поистине неограниченные возможности – иностранцев в городе отродясь не было, а доехать на попутке здесь можно было разве что до Дудинки, где в целом все было то же самое да плюс ко всему еще суровые, далекие от благ цивилизации мурманские и архангельские моряки.
В конце концов устроился он художником-оформителем в кинотеатре, где рисовал весьма оригинальные афиши, за что чрезвычайно ценился руководством. А в свободное от работы время он торговал книгами. Он ходил по домам, представляясь коллекционером, и покупал, продавал и выменивал книги. Бывало, попадал к семьям, съезжающим на «материк», тогда ему отдавали их десятками и сотнями, просто на вес, по цене чуть большей, чем заготовочная стоимость макулатуры. Так что в квартире нашей было много книг… Один раз я даже насчитал их около полутора тысяч. Было что почитать на досуге… Но детективы, приключения, фантастика – это все расходилось довольно быстро – не всегда была возможность прочесть. Но вот «Феноменология духа» на восьмистах страницах довольно долго соблазняла меня своим упитанным корешком, пока ее, наконец, не купил какой-то профессор с завод-ВТУЗа.
Когда я услышал то, что говорил по радио голос с едва уловимым акцентом, я все понял. Понял, хотя и не поверил… Не хотел поверить. Прозвучало это дикое, совершенно чуждое слово «путч», которое ассоциировалось скорее с какой-нибудь однодневной марионеточной латиноамериканской республикой или африканской страной с труднопроизносимым названием, где еще лет пятьдесят назад процветал каннибализм…
Игорь посмотрел на меня… У него на скулах играли желваки. Казалось, он вот-вот швырнет этот приемник в стену.
– Я должен там быть – едва сдерживая эмоции, сказал он.
– Где там? – спросил я.
– Там, в Москве – ответил Игорь
– В какой Москве?! Там же танки! Тебе попросту… могут не пустить.
Я потерял всякие ориентиры и больше всего на свете мне хотелось его отговорить.
– Плевать! – холодно ответил Игорь. Он выключил приемник, достал откуда-то большую спортивную сумку и стал складывать туда вещи.
– Слушай, все будет хорошо. Мы взорвем взлетку, запрудим Енисей – они сюда не попадут. Я клянусь… – я продолжал нести какую-то ахинею и чушь, пока не понял, что он на самом деле прав, а все остальное – это просто малодушие.
Игорь уже собрал сумку. Он встал, собираясь двинуться к выходу. И тут меня осенило.
– Погоди – сказал я – помнишь, тогда, в Красноярске? Ты сам говорил – власть не имеет никакого значения, любая власть. Дело не в ней! Разве не так?!
– Все так… – Игорь остановился и посмотрел на меня. Он придвинул к своему глазу большой и указательный палец и посмотрел на меня сквозь пространство между ними, не фокусируя взгляд, так, словно между пальцами у него находился бриллиант. – Но когда мне дают сантиметр свободы, а потом забирают – я готов драться за этот сантиметр насмерть!
Он сложил пальцы в кулак и, слегка тряхнув им, многозначительно посмотрел на меня. Что-то в нем было сейчас от кубинских революционеров.
– Мне нужны деньги на билет. Я сейчас на мели – неожиданно произнес он – Все это остается тебе.
С этими словами он указал на дюжину аккуратно сложенных стопок книг, стоящих в углу комнаты.
Я пошел в свою комнату и достал из-под матраца несколько сотенных «павловских» купюр.
Жалко, что Игорь улетает… Жалко, что в нашей жизни все не так, как хочется… Жалко, что я такой трус.
А потом – непродолжительное прощание, тихие шаги и негромкий щелчок закрывающегося замка. И тут я почувствовал, что меня поглощает пустота…
