Ким Шмонов
Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени
Часть 3. Еще один путь в никуда.
Глава 33. Нагорный. Мой хлеб с маслом.
Деньги-товар-деньги
Товар-деньги-товар
К.Маркс
Я доехал на маршрутке до северной промзоны. Общественный транспорт здесь ходит, но идти пешком все же еще предстояло много.
Я какое-то время шел вдоль шоссе, а затем свернув, пошел вдоль березовой рощицы. Впереди видна была большая стоянка. Здесь стояли большегрузы, отдыхали дальнобойщики, отстаивали положенное им время или ждали погрузку.
Мне нужен был белый Вольво. На стоянке было порядка пятидесяти единиц грузовой техники. Почти половина из них – белые, вторая половина – разноцветные, МАЗы и Камазы. А вот иномарки так называемые – они почти все белые. У них там на Западе – белая краска самой простой считается. Хочешь что-нибудь повеселее, плати больше, а они-то и так недешевые, эти иномарки. А по нашим дорогам ездить – сами знаете… Вот и стоят они – белые, грязные, рябые от следов гравия и налипшей мошкары, в рядок… В основном Мерседесы и Маны, реже Скании и Вольво, ну или совсем редко, как экзотика из научно-фантастической повести – ДАФы и Ивеко.
Я посмотрел по сторонам, но белой Вольво не увидел. Решив не терять времени, я прибегнул к проверенному способу: достал из кармана листок бумаги, на котором был записан требуемый мне номер и пошел по рядам, проверяя каждую машину, вне зависимости от ее цвета и марки.
Требуемая мне машина на стоянке отсутствовала.
Я обошел стоянку еще раз, результат оказался тем же самым, и это меня озадачило.
Вдалеке я увидел группу из четырех мужчин, они шли со стороны небольшого кафе, располагавшегося неподалеку, держа в руках пластиковые стаканчики с дымящейся черной бурдой, по внешнему виду напоминавшей плохо заваренный кофе. Я подошел к ним поближе.
– Прошу прощения, уважаемые. – обратился к ним я – Мне нужен белый Вольво, номер … – я глянул мельком на листок бумаги, находившийся у меня в руке – Номер семьдесят шесть пятнадцать.
Мужчины переглянулись. Один из них, худощавый мужчина средних лет с седеющими висками произнес:
– Семьдесят шесть пятнадцать? Это кто ж это?
– Серега Потапов – ответил ему брюнет лет тридцати, отпив кофе со своего стаканчика.
– Я помню, мы с ним должны были вместе вернуться – сказал третий, высокий русоволосый мужчина.
– Может, разгружаться поехал – добавил первый.
Тут из-под соседней машины вынырнул коренастый кудрявый мужчина лет сорока на вид с огромным гаечным ключом в руках.
– О, Михайлович нам сейчас скажет – обратил на него внимание брюнет – Михайлович! Вы Потапова не видели, случайно?
– Потапова?! Как же, видел я этого Потапова… На заправке в Пензе я его видел. Ох и дурила! Я ему говорю – поехали через Москву, как все нормальные люди ездят. Нет, же – решил срезать! Поехал через Воронеж. Что он там забыл?! Там же ни дорог, ни блядей… – он хохотнул и скрылся в кабине.
– Вы все-таки лучше в контору сходите, узнайте – посоветовал мне седовласый, – там диспетчера должны быть в курсе. Может поломался где в дороге…
И я пошел по направлению к конторе. Контора представляла собой старое двухэтажное здание, находившееся километрах в полутора от стоянки.
Это все мне не понравилось… Поломался Потапов или не поломался, мне разницы не было… Мой скромный заработок, разве что на хлеб с маслом, но никак не более, начинал давать сбои.
Все это началось через какое-то время после моего приезда с Севера. Никаких старых связей я так и не нашел, на работу устроиться так и не смог. Вернее, не смог устроиться на ту работу, на которую хотел, а на ту работу, на которую мог бы устроится – устраиваться я не хотел, и поэтому не стал.
Дни шли чередой, Деньги таяли, надо было что-то думать.
Вскоре объявились мои жена и сын. Вернее, это я их нашел. Отправил официальные запросы в ОВИР, и вскоре получил ответ. Оказались они в солнечном Узбекистане. Стал я с ними переписываться, и выяснилось, что сынок мой снова влез в какую-то темную историю, и жена, еще не вполне отошедшая от предыдущей, собрала чемоданы, и уехала вместе с сыном к каким-то своим дальним родственникам.
А потом у меня родилась мысль, и стал я потихоньку возить от них одежду – в основном трикотаж. Эту одежду я затем перепродавал торгашам на рынке. Перепродавал не дорого. Один раз ездил сам, потом стал искать попутные поезда и машины, пытался даже через почту. По–разному пытался.
В итоге, нашел я нескольких дальнобойщиков, которые время от времени ездили по маршрутам в Узбекистан или мимо – больше вариантов не было, и стал с ними работать. Партии были небольшие, заработки были тоже небольшие, поэтому работал я тихо, осторожно, надеясь, что так оно будет и дальше.
Раскручиваться сильно я не хотел. Серьезный заработок означал неминуемое столкновение с криминалом, а это в мои планы никак не входило. И вот так – год за годом – я поддерживал небольшую свою нишу.
Не так давно дальнобойщики подняли таксу – ездить стало опасно. Часто приходилось нанимать конвой, конвой осматривал груз, проверял все по документам, приходилось выкручиваться. В общем, все осложнялось.
А сегодня, похоже, произошло то, чего я боялся, и что когда-нибудь должно было произойти – груз пропал. Может быть и не навсегда, найдется когда-нибудь. Но это меня мало утешало. А это значит, что за следующие две, или даже три партии я ничего не заработаю, а буду лишь восполнять убытки.
Если это будет повторяться с некоторой периодичностью, всем этим делом вообще не будет смысла заниматься, и вот тогда надо будет уже всерьез подумать – как жить дальше.
Дойдя до здания конторы, я открыл старую скрипучую дверь и оказался в коридоре без каких-либо намеков на евроремонт, затем я прошел мимо стен с облупившейся краской и оказался на лестнице.
Я поднялся на второй этаж и заглянул в первый попавшийся кабинет.
– Здравствуйте! – произнес я
– Здравствуйте – ответили мне. В кабинете меня встретила немолодая уже женщина, крашеная под блондинку.
– Где я могу диспетчера найти? – спросил я.
– Диспетчера? А вы из милиции? – переспросила она
– Нет. Почему сразу – из милиции? – возмутился я.
– А зачем вам диспетчер? – снова переспросила она.
– Я бы хотел узнать, что с рейсом Сергея Потапова. – ответил я.
– Сергея Потапова? А вы что, его родственник? – прозвучал очередной вопрос.
– Да как вам сказать… Нужен он мне, вот и все…
Женщина, пробурчав что-то типа «одну секундочку», выметнулась в коридор, оставив меня в кабинете с полуоткрытой дверью. Она пошла в другой кабинет и слышно было, что она кого-то о чем-то спрашивала. Ей отвечал какой-то приглушенный нервный мужской голос, который в конце концов сорвался на крик:
– ДА ПЛЕВАТЬ МНЕ НА ПОТАПОВА!
А потом дверь в кабинет приоткрылась, и оттуда донеслись обрывки фраз о том, что «там шестизначные цифры», и конечно «не в рублях», и «страховка не покроет», и, что «все мы по миру пойдем», да и «идите вы все, не дурите голову».
Женщина, вся взволнованная и раскрасневшаяся, вышла в коридор, столкнулась там с двумя милиционерами, которые минутой раньше вошли в здание, и они втроем зашли в тот же кабинет. Теперь уже голосов стало больше, началась неразбериха, и мне, собственно говоря, ловить здесь уже было нечего. Из обрывков фраз я понял, что фура где-то пропала, по всей видимости, ее разграбили, а водитель либо убит, либо скитается где-нибудь по Воронежской области, пытаясь выйти на связь.
Даже если фуру найдут – идти и доказывать, что это вот мое, было бы глупо – возникнет только больше вопросов.
Захотелось курить – а я бросил.
Надо было срочно ехать домой, звонить родне, потом срочно переводить им деньги, договариваться, чтобы как-то передали еще одну партию. Как же все это решить? Нужно было найти еще одного дальнобойщика – а это время нужно. Так пройдет неделя – другая, и потом окажется, что никому эта партия уже не нужна… Кончится сезон, и надо будет переходить на другой ассортимент. И за это время я успею проесть все, что у меня осталось.
К горлу подкатил ком, и я вдруг понял, что мне страшно надоело всем этим заниматься. Но ведь надо как-то жить. Живут же как-то люди…
Или опять в школу пойти работать? Да нет, тьфу ты… Блажь какая!
Я пошел ловить маршрутку, прокручивая в голове разные варианты.
Самое противное, что, если фуру разграбили, от моих чемоданов там никто особо не обогатится. Их, скорее всего, сожгут или оставят гнить где-нибудь в поле. А это мой заработок. Хлеб…
Где-то минут через сорок я уже был в своей квартире и набирал на телефоне номер своей жены. Я совершенно не знал, что предпринять. А когда на другом конце провода ответили, я понял, что произошло чудо.
И знаете, что?
Я узнал, что мой сын ко мне едет.
Я был счастлив.
И дело было даже не в том, что он привезет мне эту партию.
МОЙ СЫН КО МНЕ ЕДЕТ!
Впервые за долгие годы я почувствовал, что живу не зря.
Глава 34. Шон. Совершенно иной уровень дерьма.
Дай ему жвачку и кубик Рубика, чтоб молчал и руки свои никуда не совал.
Совет опытного руководителя менее опытному
Утром Шона разбудил телефон. Подойдя на непослушных ногах к тумбочке, на которой стоял аппарат, он снял трубку.
– АЛЕ! – недовольно и резко ответил он.
– Здорова, придурок! – послышалось в ответ.
– А, кто это? – неуверенно спросил Шон.
– Ты что там, берега попутал?! А ну срочно ко мне!!! Фокусник, бля… – прозвучало в ответ, а затем раздались короткие гудки.
Звонил это, конечно, Красавчик. Больше и звонить-то было некому… И, если он так настойчиво приглашал зайти к себе, ей-богу, стоило к этому прислушаться. Шон побежал в ванную, быстро помыл лицо, и посмотрел на себя в зеркало.
Красавчик – он, конечно, в переносном смысле Красавчик. Ничего красивого в нем не было… Тот, кто его видел впервые, обычно испытывал огромное желание сказать: «О, Господи». Вот только говорить так ни в коем случае не следовало, чтобы самому не пострадать в плане внешности – за такие слова Красавчик мог запросто обеспечить внеурочный визит к стоматологу или челюстно-лицевому хирургу.
Внешность же у Красавчика была достаточно одиозная. Шишка с левой стороны лба, вмятина на правой, там же справа жуткий шрам на виске, и неподвижная, сползающая на глаз бровь. И при этом абсолютно голый череп. И соответствующая комплекция. И огромная ручища, в которых тонет любая, даже самая спортивная ладонь.
Когда знаешь Красавчика достаточно давно, кажется, что он просто хитро прищурился. Хотя за этим прищуром может стоять все, что угодно.
Никогда не следует называть Красавчика Красавчиком. Это аксиома. То, что абсолютно не требует доказательств. Сам он больше любит, чтобы его называли Петрович – по-простому, без всяких там подоплек…
Шон посмотрел на себя в зеркало. Трехдневная щетина уже вот-вот готова была превратиться в бороду. Но трехдневная щетина – это еще допустимо. А вот борода – уже нет… Где-то здесь проходит тонкая грань.
Если Красавчик посчитает, что эта грань пройдена, может побрить скотчем. Говорят, в армии, тех, кто плохо бреется, бреют полотенцем. Но полотенце у Красавчика далеко не всегда было под руками, зато толстая катушка серого скотча, который очень крепко и противно прилипает к коже, всегда была в бардачке его автомобиля.
В конце концов, Шон решил не бриться. Может быть, и пронесет. Во всяком случае, лучше будет не опаздывать.
Шон быстро оделся, обулся и выбежал во двор. Там у кустов стояла его боевая машина. Ауди-100. Это вам не какой-то Пассат. Он открыл дверь, сел за руль, завелся, выехал задом из кустов и, вывернув руль, с визгом шин вылетел со двора.
Через пятнадцать минут он уже подъезжал к дому Красавчика. Красавчик, как ни в чем не бывало, стоял перед воротами в черной футболке, бермудах в цветочек и черных шлепанцах типа «сланцы», спокойный, как стеклышко.
Шон напрягся. Если Красавчик спокоен – это значит одно из двух…
Раз, два, три…
– Заходи давай. Машину здесь оставь.
Четыре… Пять… Шесть…
Значило одно из двух – либо он на самом деле успокоился, либо…
Семь… Восемь… Девять…
– Кофе будешь? Ренатка!! Сделай нам кофе…
Десять… Одиннадцать… Двенадцать…
Либо…
Хотя…
Уже прошло пятнадцать секунд – и ничего не происходит… Значит, на самом деле, успокоился.
Длинноногая Ренатка в коротеньком халате принесла поднос с двумя чашечками дымящегося эспрессо и поставила его на столик в беседке.
Красавчик взял свою чашку и поднес к губам, свободной рукой сделал приглашающий жест и указал на вторую чашку. Шон взял чашку и чуть-чуть пригубил.
– Значит, что мы имеем? – по-простому начал Красавчик.
– Что мы имеем? – эхом отозвался Шон.
– Быба в больнице… – отхлебнув кофе, продолжил Красавчик
– В больнице… – ответил Шон. С этим нельзя было не согласиться.
– Значит, что из этого следует? – Красавчик пристально посмотрел на Шона.
– Что? – переспросил Шон.
Лицо Красавчика расплылось в улыбке, он важно поднял указательный палец и нарочито серьезно, подражая голосу Брежнева, произнес:
– С траумой интимнаго характеру.
После этого, еле сдерживая смех, он поставил на стол чашечку с кофе, и откинувшись на шезлонге, стал откровенно ржать.
Шон, стыдливо ухмыляясь, посмотрел в сторону. Все это произошло в бане. Шон, Быба, девочки… Вернее, одна девочка, вторая где-то задерживалась. В-общем, отдых не задавался, Шон заскучал. Он прошел мимо почти уже готового взорваться Быбы и работавшей над ним девочки, чтобы подкинуть пару, потянул с верхней полки распаренный березовый веник, но сделал это неудачно и уронил ковш с кипятком на эту парочку…
А потом он зашвырнул на заднее сиденье своей машины их обоих прямо в чем мать родила: и визжащую девочку с ошпаренной спиной, и ревевшего, как раненый носорог, Быбу, державшегося обеими руками за свой половой орган, а сам, накинув на голое тело халат да сунув ноги в первые попавшиеся на глаза тапки, сел за руль и поехал в сторону ближайшей, не то первой, не то второй, городской клинической больницы.
Шон поставил свою чашку на стол. Красавчик успокоился, и коротко произнес:
–Короче! Значит это одно – с сегодняшнего дня ты работаешь за двоих. Как-то так… Быба, между прочим, тоже без дела не сидел.
Он протянул Шону клочок бумаги:
– Вот адрес. Это Прапор. Он дома после пяти, – Красавчик небрежно глянул на часы, – Быба денег ему давал. А ты у него забери, что он там принес.
Красавчик полез в карман мастерки, достал оттуда пачку «зеленых», отсчитал несколько купюр:
– Если «калаша» принес с патронами, дашь ему еще, по полсотни за рожок. Если не будет патронов, тогда у чеченов купишь. Если какую-нибудь чухню даст, как в прошлый раз, из музея Великой отечественной, можешь дать ему по шее. Разрешаю.
– А если ничего не даст?
– Как это ничего не даст?!
– Ну я не знаю, как там с ним Быба договаривался… Может этого Прапора замели уже…
– Да иди ты в жопу! Накаркай мне еще. Нострадамус херов… Действуй давай.
Шон нехотя сгреб купюры и побрел по направлению к своей машине, которая стояла за воротами. Когда он уже почти дошел до ворот, услышал за спиной резкий свист. Обернувшись, он увидел Красавчика, который сидел за столиком с чашкой кофе в той же невозмутимо позе.
– Слышишь, ты, веселый и находчивый! К Татарину-то зайди… Мандаринов хоть передай.
А вот и самое неприятное во всей этой истории…
Шон брезгливо поморщился.
Татарин-то вчера своих девочек (вернее, одну девочку, вторая не успела доехать) дал совершенно бесплатно, по «отработке». И вот теперь он имел полное моральное право выставить неустойку за предполагаемую неделю (или две) простоя на больничном. Если этот вопрос всплывет где-нибудь на серьезном уровне, Татарин получит полную и безоговорочную сатисфакцию.
Шон задумчиво покрутил в руках ключи от машины, пытаясь в уме прикинуть сумму.
Одно дело, если бы это была простая вокзальная или плечевая… Вряд ли, конечно, судя по тому, как вчера стонал и извивался Быба. Какие тут, к черту, мандарины…
Шон махнул рукой и сел в машину.
Он не был склонен планировать свою жизнь на срок более продолжительный, чем несколько часов.
Как раз с того времени, когда его выселили из общаги, и он автостопом, без денег, добирался домой.
Добирался домой, в пустую квартиру, в которой, как потом выяснилось, не было ни гроша.
А потом он пытался кому-нибудь сдать эту хату. И на него вышли «черные» риэлторы. Едва оклемавшись от ударной дозы клофелина, Шон надолго оставил затею что-то заработать на квартире.
Он перепробовал много различных вариантов. Но ничего не выходило. Зарабатывать руками он не умел. Как зарабатывать умом, он не знал. Красть у него не получалось, милостыню просить было стыдно. И он начал грабить поздних прохожих.
Продолжалось это несколько месяцев, пока Шон не нарвался на местных бандюков. Тогда его хорошо отметелили.
А потом Шон прибился к Красавчику. Вот тогда и началась более-менее сносная жизнь…
А Красавчик что? Красавчик – молодец, он и на самом деле, красавчик. Вытащил его из того беспросветного дерьма в дерьмо уже совершенно иного уровня, яркое, обворожительное, полное какой-то неведомой власти над простыми смертными.
Ну а теперь… Шон вставил ключ в замок зажигания и медленно его повернул…
Сейчас он поедет к Прапору. Хотя нет… К Прапору еще рано. Значит, сначала к Татарину.
Хотя нет…
Шон вдруг почувствовал в желудке неприятную судорогу. Нет… Сначала он хорошо поест, а уж потом он поедет к Татарину, потом – к Прапору, а потом – куда-нибудь еще, куда приведет его чудная, полная сюрпризов и неожиданностей бандитская жизнь.
Шон медленно нажал педаль газа, и автомобиль послушно поехал по грунтовке, плавно покачиваясь на ухабах.
Глава 35. Нагорный. Дядя Ибрагим.
Много раз я срывался с места, собираясь уехать за тысячи верст,
Но всякий раз возвращался, как только у меня заканчивались деньги.
Герой не нашего времени.
Я не считаю себя нормальным человеком. Дело даже не в том, что где-то у меня в мозгу прячется некий выпущенный из бутылки джинн.
Дело даже совсем в другом.
Когда-то в годы моей юности, путешествуя по побережьям южных морей, я встретил в одном из заведений умудренного опытом врача-психиатра. На момент нашей встречи он был уже в основательном подпитии, и, узнав, что я как-никак педагог, развил для меня весьма интересную тему.
По его мнению, абсолютно все психически здоровые граждане с точки зрения истории, а уж, тем более, с точки зрения мироздания, вовсе никакого интереса не представляют. А вот основной движущей силой истории, как раз, являются те самые психи, шизофреники и параноики, в основной своей массе латентные и тихие, но, иногда слетающие с катушек, и вследствие этого, попадающие в поле зрения современной психиатрии.
– Абсолютно психически нормальный человек – есть что? – вопрошал он, подняв дугой правую бровь – Абсолютно психически нормальный человек – есть вошь! Баран! Инфузория-туфелька! Ему-то кроме еды, житейского комфорта, секса два-три раза в неделю, да развлечений различного уровня интеллектуальной деградации, ничего и не надо!
Потом он добавил, что абсолютно психически нормальный человек никогда не станет развязывать войну, или, скажем, убивать ближнего своего, но, с другой стороны, открывать ничего нового он тоже не станет: ни Америки, ни периодической системы химических элементов, ни теории относительности. Да писать он ничего не будет: ни тебе «Войны и мира», ни «Евгения Онегина», а даже если что-то и напишет, то сущую ерунду – какую-нибудь скучную статейку или дурацкий фельетон, да и то только потому, что сия писанина является для него способом финансового обеспечения его еды, житейского комфорта, регулярного секса и прочих развлечений различного уровня интеллектуальной деградации.
То ли дело так называемые психи… Это воистину движущая сила прогресса. Взять хотя бы тех же классиков русской литературы, психическое состояние которых, мягко говоря, оставляло желать лучшего.
Вот хотя бы тот же Пушкин. Будучи просто глыбой в плане творческом и интеллектуальном, являясь величайшим поэтом своей эпохи, а также праотцом современного литературного русского языка, он самым пренеприятнейшим образом страдал от комплекса неполноценности, вызванного его невысоким ростом, а также его своеобразной внешностью. И это заставляло его время от времени кидаться в крайности и совершать неразумные поступки, то предаваясь унынию, и выискивая поводы для ревности там, где их не могло и быть, то позволяя себе непозволительные колкости и выпады, что и в первом, и во втором случае обычно заканчивалось дуэлью. И тогда Александр Сергеевич, как правило, палил в воздух и ел черешни, и в конце концов, доигрался он в эти игры и получил смертельную пулю себе в кишки на Черной речке.
А взять Гоголя – он всю жизнь страдал от раздвоения личности и множества фобий, в том числе от страха умереть в одиночестве, из-за чего постоянно жил у различных своих друзей, чем вызвал слухи о своих «содомических» наклонностях. Николай Васильевич, в конце концов, решил изгнать своего «беса» – это была его последняя битва, и он довел себя до нервного истощения постом и ночными бдениями, и вот, случилось то, чего он боялся больше всего на свете – он впал в летаргию, и был похоронен заживо.
А Достоевский? Что творил Достоевский?! После жуткого лицедейства на Семеновском плацу он не сошел с ума, как бедный Григорьев. Он сошел с ума совершенно по-иному. Почитайте, почитайте его книги! Есть ли там хоть один нормальный, здравомыслящий персонаж? Так-то вот…
А еще был робкий до невозможности Тургенев.
И невыносимейший в общении Толстой. Помните его портрет? Ну как же, как же… Смотришь на него, и так и кажется, что сойдет сейчас он с этого портрета, как даст кулаком по столу и рявкнет:
– Чего это ты тут расселся, гнида!
Горький настолько безнадежно витал в облаках, что даже смерть родного сына его не тронула…
Да и двадцатый век добавил своих героев: были там и морфинисты, и жизнерадостные самоубийцы, и даже абсолютно неадекватный экземпляр, который пытался шантажировать целую страну.
Но, гении ж ведь, тут и не поспоришь…
Что касается меня, то гением, я себя, конечно, не считал, но и удовлетворения от жизни, характерного для всякого нормального среднего человека, я не получал. Я всегда плохо сходился с людьми, и призрак простого человеческого счастья, как таковой, мне был неведом.
Тогда, интересно, зачем же я живу? Что мне делать?
Я, конечно, мог бы написать книгу. Вот только о чем? Может быть о том, как я иду с сумкой полуподпольных узбекских шмоток по вещевому рынку, а вокруг снуют плохо одетые люди с неявными признаками отупения на лице?
Или что-то еще? Я, может быть, должен возлюбить ближнего? Интересно, кого это? Так, посмотрим, кто там у нас? Может быть этот слегка полный юноша? Юноша с бритой головой, одетый в кожаную куртку и спортивные штаны. Да-да, этот самый, который сейчас наклонился и примеряет к своим спортивным штанам лакированные черные туфли. И у которого задралась куртка, и из-под штанов видны синие солдатские трусы и бледная прыщавая жопа. Да, именно этот, который в других обстоятельствах, буде ему придется столкнуться со мной, несомненно будет тыкать в меня паяльником, бить по ногам тонким изящным прутиком под названием лом и щемить мне пальцы дверью своего подержанного импортного автохлама. Нелегкая задачка, скажу я вам…
А может, я должен заботится о сыне? Который вчера ко мне приехал? Да-да, и которого я до этого лет восемь не видел. И который уже выше меня, сильнее меня и опытнее меня. И который уже успел начать и благоприятно завалить два бизнеса, а сейчас планирует начать третий. К становлению и воспитанию которого я практически не приложил ни руки, ни мозгов, ни чего-то там еще, что следовало бы прикладывать. Как там эта штука называется-то? Ах да, душа…
И теперь, держа в обеих руках по баулу, я иду через вещевой рынок, чтобы попытаться какими-то суррогатными методами вернуть к жизни этот самый призрак простого человеческого счастья. Вы даже не представляете, насколько нужен современному человеку для этого тот самый бренный металл. В смысле, деньги.
Я подошел к павильону дяди Ибрагима. Насколько я помню, павильон этот появился на рынке одним из первых, и, даже теперь, когда он уже оброс другими такими же павильонами, все равно выделялся среди них тем, что был одним из самых больших и красивых. А его хозяин – дядя Ибрагим, сухопарый, с седеющими усами, в неизменной феске – был самым уважаемым из моих покупателей. Поговаривали, был он из какой-то исчезающей народности, объехал пол-Азии и едва не погиб в одной из постоянно бушующих там войн.
Обычно он сидел на скамеечке перед павильоном, где мог спокойно дымить кальяном, пить кофе или с грустной улыбкой что-то рассказывать кому-нибудь из своих покупателей на характерной для него термоядерной смеси русского, турецкого и фарси.
Вот и сейчас он встретил меня перед дверями своего павильона с двумя дымящимися чашками кофе на подносе.
– Здравствуй, Искандер-ага – пропел дядя Ибрагим.
Так он меня обычно называл при встрече – Искандер-ага.
– Здравствуй, дядя Ибрагим – ответил я ему и остановился рядом с ним.
Дядя Ибрагим засиял от удовольствия и протянул мне чашечку кофе. Я опустил баулы на землю, взял из рук чашку кофе, а сам присел на скамейку, следуя гостеприимному жесту дяди Ибрагима.
– Как поживаешь, Искандер-ага? – спросил он.
– Все хорошо, дядя Ибрагим – ответил я – вот принес тебе еще товар.
– Товар – это хорошо – сказал дядя Ибрагим, – людям нравится то, что я беру у тебя. Вот только…
Он замолчал. Только тихонько отхлебывал кофе из своей чашки.
Я повернулся к нему и спросил:
– Что случилось, дядя Ибрагим?
– Все хо-ро-шо… – по слогам ответил он – пока… А я вот решил продать этот… дукхан.
– Почему, дядя Ибрагим? Твой дукхан самый лучший на этом рынке.
Я был очень удивлен. Дела у дяди Ибрагима всегда шли очень хорошо.
– Знаешь, Искандер-ага, сейчас у меня все хорошо. Но, понимаешь… Не может все время быть хорошо. Когда-то будет плохо. – и он многозначительно посмотрел на меня – А я не хочу уходить тогда, когда плохо. Тогда получится, что я как будто сбежал. Я ведь здесь ябанджи. Это как это по-русски? Чужак…
Я промолчал. Честно говоря, я даже не знал, что ему на это ответить.
– Проблема в том, что я везде буду ябанджи… Куда бы я ни поехал. Как гипси… Слушай, покупай у меня этот дукхан – оживился он – я бы за пять тысяч зеленых долларов продал…
– И что же ты тогда делать будешь, дядя Ибрагим? – спросил я.
– Уеду. Буду путешествовать. – невозмутимо ответил мне дядя Ибрагим
– Где, дядя Ибрагим?
– Там, где люди улыбаются… Я хочу видеть счастливых людей.
– Тогда тебе придется заехать очень далеко. – сказал я.
– Я знаю… – ответил дядя Ибрагим
