Казимир Валишевский
Сын Екатерины Великой. (Павел I)
Отказавшись от свой первой оценки, Безбородко увидел в задуманном учреждении средство добыть для казначейства чистого барыша 35 миллионов рублей и оказал поддержку разным другим учреждениям, недостаточно обеспеченным. Одни учебные заведения, находившиеся в ведении императрицы, должны были получать из этой суммы ежегодно субсидии 400000 рублей, вследствие чего Мария Федоровна горячо ухватилась за этот проект. Некоторые из друзей императрицы напрасно указывали ей на его призрачность и опасность. «Бумага этого банка, – писал Николай Семену Воронцову, – еще более увеличит огромную массу… (ассигнаций), находящуюся во внутреннем обращении». Таково же было мнение его корреспондента, осуждавшего эту попытку еще и по другим причинам и несколько позже высказавшего по этому поводу следующее:
«Цель этого учреждения была вредна и безнравственна. Кому хотели помогать? Дворянству, разоренному роскошью и долгами, видевшему лишь случай влезть в долги еще больше… прельстившись бесчестной приманкой освободиться посредством новой, ничего не стоящей, бумаги от обязательств, принятых ранее в полноценной монете».
В то время, когда было написано это последнее письмо, в марте 1799 г., русский посол в Лондоне мог уже констатировать печальные последствия все-таки произведенного опыта.
«До основания этого банка, писал он, вексельный курс рубля были 31 и 30 пенсов, а потом он начал быстро падать, и дошел до того, что в лучшие месяцы равнялся 24 пенсам, и если бы этот банк не закрыли, он упал бы до 15 пенсов и ниже, подобно французским ассигнациям».
Банк был закрыт менее чем через год после его учреждения; но в последние месяцы царствования Павла война против Франции в союзе с Англией, или против Англии в союзе с Францией, вместе с другими дорого стоившими предприятиями внутренними или внешними, довели казначейство до такой нищеты, что преемник Васильева, Державин, не сумел найти другого выхода, кроме нового выпуска ассигнаций, предназначенных для операции еще более рискованной, чем та, мысль о которой подал Woot. Предстояло купить за бесценок все огромное количество товаров, затруднявших торговлю вследствие закрытия таможен, возродить таким образом внутреннюю торговлю и получить значительные барыши путем искусственного повышения цен. Проект был представлен Павлу на утверждение накануне его смерти, и в этот момент, по свидетельству одного современника, в кассе Казначейства было всего-навсего – 14000 рублей!
IX
Едва ли следует посвятить несколько слов обзору умственного движения этих четырех лет. В области литературы, науки и даже искусств, несмотря на любезное отношение сына Екатерины к г-же Виже-Лебрён, его царствование действительно походило на затмение, как это почувствовали некоторые из его подданных сразу после его вступления на престол. Полицейские и цензурные присутствия старались подавить каждое мало-мальски независимое проявление мысли. Всякая деятельность в этой области приносила, по мнению Павла, двойной вред, вызывая воспоминания о предшествующем царствовании и представление о связи с революционным направлением эпохи. Со времени получения власти государь не щадил даже Академии Наук. Скромные занятия, которым предавались ее члены, хотя и происходили под председательством княгини Дашковой, однако были вовсе не такого сорта, чтобы дать государю повод к беспокойству, но когда прежняя подруга Екатерины была уволена и заменена очень незначительным Бакуниным, Павел восстал против самого учреждения, прекратил отпуск денег на его содержание, отобрал от него дом на Фонтанке и даже приказал уничтожить аллегорические изображения, впрочем совершенно невинные, на жетонах академиков.
Хотя непоследовательность являлась, по-видимому, основным законом в его образе мыслей и действий, однако после учреждения школы для сирот военных, Института ордена Св. Екатерины и учебных заведений, продолжающих и доныне носить имя императрицы Марии, этот отъявленный обскурант создал еще и университет!
Это явилось, впрочем, следствием мер, принятых для изолирования страны в умственном отношении, подобно тому, как она оказалась изолированной к концу царствования в отношении экономическом. С 1798 г. приезд иностранцев в Россию был почти запрещен, и русские с величайшим трудом, могли переезжать границу. Паспорта выдавались лишь в виде редких исключений и в них отказывали решительно всем тем, кто испрашивал их для научных целей. Правда, в апреле 1798 г. было повелено указом послать некоторое число русских юношей в иностранные школы, но в июле другой указ предписывал всем русским, пребывавшим за границей для научных целей, в течение двух месяцев вернуться назад.
Обучавшаяся в немецких школах аристократическая молодежь прибалтийских губерний была очень оскорблена такого рода постановлением, и пожелал ли Павел вспомнить по этому поводу, что в его жилах течет немецкая кровь, или он последовал тому же влечению, которое привело его к восстановлению самоуправления в этой части его государства, но только в том же 1798 году он снизошел на просьбы, раздававшиеся с этой окраины. Указами от 19 апреля 1798 г. и 9 мая 1799 г. было постановлено основать в Дерпте (Юрьеве) «протестантский университет для дворян Курляндии, Эстляндиии Лифляндии». Это учебное заведение оказалось еще более немецким, чем протестантским. Опередив в самом непродолжительном времени в научном отношении своих соперников в Петербурге и Москве, оно создало очаг иностранной культуры и пропаганды. В общем, Россия здесь ничего не теряла, так как всякая культура являлась благодеянием; но в частности, в отношении созданной Павлом национальной обособленности, говоря языком политики, этот очаг, его свет и естественное родство с другими центрами немецкой культуры – и влияния – составляли несомненную опасность.
Павел не имел времени об этом подумать. В этот момент он уже был поглощен делами Европы, одновременно с главной заботой его жизни, которая не давала ему возможности уделить другим предметам более чем беглое и рассеянное внимание. «Военное дело нас занимает всецело, писал Роджерсон в сентябре 1797 г., и мы сравнительно вовсе не заботимся ни о положении Европы, ни о судьбе наших дочерей, правильность движения кавалерийского строя нас более занимает, чем положение Германии».
Для того чтобы быть хорошим главой правительства, Павел обладал недостатком мыслей и избытком увлечений, и то, на которое намекает Роджерсон, часто всецело овладевало государем.
Глава 8
Военная реформа
I
В Павле не было ничего военного, – не было даже физического мужества. Однако более всех других царствовавших в России государей он способствовал наложению на русские учреждения того сильного оттенка милитаризма, который они сохраняют до сих пор и который, как завет очень тяжелого прошлого, все менее и менее согласуется с измененными, к счастью, условиями настоящей жизни. В высшей медицинской школе, основанной сыном Екатерины и скоро обращенной в Военно-Медицинскую Академию, мирные профессора родовспомогательного искусства еще и теперь поднимаются на кафедру со шпагой на боку, и генералы, которые никогда не нюхали пороху, даже на маневрах, носят во всех гражданских учреждениях сапоги со шпорами и расшитые мундиры, как настоящие рубаки.
Из этого не следует, что Павел много способствовал развитию военной доблести своего народа. Он оказал скорее обратное влияние. Однако если он, в области гражданской службы, стремясь всюду ввести новый порядок вещей, не сделал ничего, кроме того, что ввел общий беспорядок, то в военном деле, несмотря на постоянные перемены, от которых он тоже не мог удержаться, его преобразовательная деятельность, как и подготовительная к ней работа, была совершенно другого рода. В исторической перспективе она получает даже направляющий смысл, от понимания всей важности которого были далеки как сам царственный работник, так и те из его современников, которых он посвятил в тайну своих намерений.
Павел не дорожил военным блеском предшествующего царствования. Помимо того, что он осуждал войну в принципе, будучи, как мы знаем, сторонником мира, он находил победы Екатерининского времени оскорбительными для здравого смысла. Эти успехи были одержаны, думал он, вопреки всяким правилам и справедливости, и ни материальное, ни нравственное состояние победоносных войск не могло служить им объяснением.
В армии Екатерины, к концу царствования императрицы, действительно, обнаруживались пороки, которых нельзя отрицать и которые обыкновенно появляются и развиваются в героические эпохи. Герои легко становятся развратителями. Пользуясь в подчиненных им областях почти диктаторской властью, главнокомандующие, вроде Потемкина, или даже Румянцева, склоняли своих подчиненных к проявлению такого же произвола. Полковники управляли своими полками, как поместьями, совершенно свободно пользуясь людьми и суммами, отпускавшимися на их содержание, – и часто для целей, не имевших ничего общего с назначением тех и других. В 1795 г. из 400 000 солдат, номинально числившихся на действительной службе, 50 000 находились вне строя: они оставались в личном распоряжении офицеров. Начальники, в сообществе с поставщиками и подчиненными, заставляя первых подписывать фальшивые счета и допуская вторых к участию в дележе полученных таким способом барышей, плохо кормили своих солдат, оставляли госпитали в ужасном состоянии и производили, сверх того, еще всякого рода вымогательства и насилия в отношении гражданского населения. В большинстве своем невежды, они совершенно не думали об обучении рекрут. Заботясь только о внешности, они довольствовались тем, чтобы были хорошо вычищены ножны, если даже в них и был вложен негодный, заржавевший клинок, и не беспокоились об отсутствии огнива, если только можно было «видеть свое отражение в ружейном стволе». Как и военное образование, обмундирование и снаряжение войск не подчинялись, впрочем, никакому точному уставу, находясь почти всецело в зависимости от фантазии высшего начальства.
Что же касается гвардии, то мы уже видели, в каком состоянии оставило ее царствование Екатерины. В ней не было больше ничего военного, кроме парадного мундира, надевавшегося очень редко. Офицеры этой «troupe dorée», как говорил Павел, надевали блестящие латы только для того, чтобы парадировать по Невскому проспекту, запрятав зимой от холода руки в муфту и ходя круглый год в сопровождении денщиков, носивших их сабли.
Характер роскоши и разврата, придаваемый лагерной жизни некоторыми генералами, и набор фаворитов даже из низших слоев армии привели, сверх того, к подорванию дисциплины.
Такое положение естественно оправдывало и неудовольствие Павла, и его проекты преобразований. Государь питал особенно сильную ненависть, с одной стороны, ко всему, созданному Потемкиным, а с другой – к привилегированным полкам, обычному питомнику фаворитов. «Как? Вы были адъютантом кривого?» – сказал он одному старому полковнику. «Что же вы сделали, чтобы не стать негодяем?» А отцу одного молодого дворянина, записанного сержантом в Преображенский полк, он сказал: «Остерегайтесь, сударь, посылать туда вашего ребенка, если вы не хотите, чтобы он развратился».
Во многих отношениях справедливое чувство реформатора заключало в себе, однако, крупную ошибку. Окружая одинаковым презрением всех боевых товарищей блестящего князя Таврического – а среди них был Суворов! – Павел считал, что их успехи не могут быть достаточно оправданы, потому что он не усматривал им причины. Он не признавал значения той Высшей силы, которая проявляется и развивается в исключительно одаренных натурах, когда ничто не стесняет свободы их индивидуальности. Со всеми недостатками своего характера и пробелами в образовании, даже как тактик и стратег, Потемкин получает еще и в наши дни похвалы самых опытных специалистов, и в качестве предводителя армии, влияя на людей своим необузданным, но сильным темпераментом, он умел, подобно самому Суворову, хотя и в несколько меньшей степени, возбуждать энергию в подчиненных.
Павел, с презрением и недоверием относившийся ко всему индивидуальному, поставил себе задачей совершенно исключить этот элемент, заменив его на всех ступенях военной иерархии доведенной до мелочей регламентацией. Это должно было послужить основой задуманной им реформы, но оказалось самой вредной ее стороной, тогда как другие проведенные ею меры были разумны и полезны. Задуманное таким образом преобразование создало механизм, искусно разработанный в потребностях и прочно построенный в своем целом, но отсутствие в нем руководящего начала дало себя скоро жестоко почувствовать.
II
Гвардии пришлось, как мы знаем, встретить первые строгости нового режима, предназначенного для всей армии. На другой же день после восшествия на престол Павла она подверглась полному преобразованию в отношении состава, организации частей и военной силы своих отдельных единиц. Смысл этих действий Павла остается непонятным. Раз существование привилегированной части армии, комплектовавшейся из аристократии, было в принципе сохранено, то факт введения в нее всего гатчинского сброда представляет явную бессмыслицу. Это было что-то вроде такого крайнего средства, как «ряд назначений в пэры», которое применяется иногда при парламентских кризисах в Англии. В данном случае результат не должен был оказаться удачным, – даже в отношении личной безопасности реформатора. Гатчинский элемент, вместе того, чтобы одержать верх над непокорной частью, куда его ввели; всецело поглотить ее своей дисциплинированной массой, наоборот, в ней совершенно растворился, усвоив себе привычки этой обособленной среды и послужив только к пробуждению в ней, путем реакции, стремлений к порицанию правительства, дремавших до тех пор при спокойных условиях существования, посвященного удовольствиям.
Новое распределение наличного состава в отдельных частях гвардии, численно увеличенных путем бесконечного создания новых полков и батальонов, не поддается никакой оценке. Оно действительно быстро дало место новым комбинациям, которые в свою очередь должны были подвергаться непрерывным изменениям. От начала до конца царствования вся армия терпела от этого непостоянства, единственным объяснением которого может служить только характер Павла. Казалось, государь все еще играл оловянными солдатиками, которыми так увлекался в детстве, и группировал их по прихоти своей фантазии, не сходя, однако, с некоторых главных путей, намеченных когда-то в Гатчине, под твердым руководством Петра Панина. В частности, только создание нового артиллерийского батальона, послужившего прочным основанием для всей гвардейской артиллерии, предпринятое под преобладавшим тогда влиянием Аракчеева и его методического ума, составляет исключение. Образование этого батальона, сформированного из знаменитой бомбардирской роты Преображенского полка, капитаном которой был Петр Великий, а также артиллерийских отрядов, состоявших при других полках, отвечало вполне определенному и последовательно проводимому решению.
Оно послужило началом для полной реорганизации этого рода войска, в смысле самостоятельного управления, а в марте 1800 года система эта была применена к артиллерии всех армейских корпусов. Совершенно отделенная в административном отношении от полков, артиллерия была передана в особое ведомство. Так как каждая рота в отношении личного состава и материальной части являлась теперь самостоятельной единицей, то и в тактическом отношении могла действовать совершенно независимо. Легче, таким образом, мобилизуясь и допуская, без изменения своей внутренней организации, сведение в большие массы, эти единицы обладали в то же время большей подвижностью и, по мнению компетентных судей, русская артиллерия имела значительной превосходство над большей частью своих европейских соперниц, и только ее материальная часть оставляла желать лучшего. Она оставалась, действительно, слепым подражанием прусского образца, значительно улучшенного во Франции Грибовалем.
Увы! военной истории этого царствования пришлось отметить еще другое изменение, в основании которого было совсем иное побуждение. Три эскадрона конной гвардии, лучшие по своему личному и конскому составу, были в один прекрасный день выделены, чтобы сформировать Кавалергардский полк под начальством Уварова. Остальные, разделенные на пять эскадронов, составили отдельный полк под командой великого князя Константина. Причины перемены? Неудавшееся общее ученье, желание офицера, пользовавшегося покровительством мачехи главной фаворитки, иметь под своим начальством полк и, ввиду пребывания великого князя Александра в должности генерал-инспектора пехоты, честолюбивое стремление его брата занять такой же пост в кавалерии, к чему, по его мнению, должно было открыть ему доступ командование несколькими эскадронами. И вот такими-то причинами руководствовался Павел в большинстве сделанных им подобных же нововведений.
Помимо специальных интересов корпуса, к которому государь отнесся так беспощадно, реформа гвардии коснулась и неприятно отозвалась на многих других интересах почти всех классов общества.
На параде 8 ноября 1796 г. Павел объявил в приказе, что все записанные в гвардию, номинально числившиеся в ее списках, но не находившиеся в строю, должны явиться в свои полки, под угрозой исключения. Число таких отсутствующих было значительно. Один Преображенский полк насчитывал несколько тысяч такого рода чинов, и эти фиктивные списки пополнялись даже не одними дворянами. При помощи денежных взносов купцы, мелкие чиновники, ремесленники и даже лица духовного звания проводили туда своих сыновей, имея в виду достигнуть таким способом более легкого движения, даже на гражданской службе. Дети еще не родившиеся, следовательно неизвестного пола, пользовались тем же снисхождением. Очень молодые люди, никогда не носившие оружия, получали таким образом чин поручика, имея за собой двадцать лет фиктивной службы, они отправлялись потом в один из армейских полков и, благодаря своему старшинству, становились там выше заслуженных офицеров. Другие служили при дворе в качестве пажей, камергеров и камер-юнкеров, или, получив бессрочный отпуск, просто жили в своих поместьях. Наконец, даже в строю, офицеры и солдаты обыкновенно были свободны от всяких обязанностей и даже ученья, потому что последнего не производилось вовсе.
Павел был тысячу раз прав в своем желании искоренить весь этот дорого стоящий и развращающий паразитизм. К несчастью, паразиты, лишенные своих преимуществ, или отосланные в казармы и на маневры, ему этого не простили.
III
Среди мероприятий, касавшихся всей армии, явилось, 29-го ноября 1796 г., обнародование трех новых уставов, из которых один касался пехоты, а два кавалерии. Ни один из известных военных и государственных деятелей предшествующего царствования не принял участия в составлении этих новых военных законов, которые, впрочем, были только извлечением из прусского устава и такой же инструкции. В своей русской редакции, текст, относившийся к пехотной службе, был уже, впрочем, издан несколько лет назад; предназначенный первоначально для гатчинских войск, он был в первый раз напечатан в 1792 г. под скромным названием «Опыт». Тогда над ним потрудились Кушелев, Аракчеев и сам Ростопчин. Это был действительно только набросок, указывавший на поспешную работу и неудачное подражание образцу, которое, в противоположность тому, чего хотели подражатели, не имел даже ничего общего с уставом Фридриха II.
Мнимый устав победителя при Росбахе был в действительности написан до него. Принужденный, с самого своего вступления на престол, вести постоянные войны, великий полководец не имел свободного времени изменить основы доставшейся ему в наследство военной организации. Он ограничился тем, что пропитал ее своим гением, сообщив войска находившимся под его начальством, больше ловкости и искусства маневрировании. Но эти маневры стояли в связи с тактикой, которая в те время являлась уже устарелой, и это не преминул отметить Суворов.
Он назвал новый устав «переводом рукописи, на три четверти изъеденной мышами и найденной в развалинах старого замка». Он заявил, что ему нечего учиться у прусского короля, так как он сам никогда сражения не проигрывал, и заметил, что французы не задумывались бить пруссаков, противопоставив им тактику, которая была не тактикой Фридриха, а тактикой Суворова! Он еще горячее возражал против одной из глав нового устава, – пятой в шестой части, – вставленной, впрочем, русскими подражателями и устанавливавшей инспекционную службу, которую должны были нести офицеры всех чинов, по назначению государя, и которая поэтому нарушала всякую военную иерархию.
О последней Павел действительно заботился очень мало, или хотел по крайней мере, чтобы она, как и все в его государстве, зависела от его произвола. Даже самые высшие чины, заслуженные на поле битвы, не внушали ему никакого уважения. После всех войн с Турцией, Швецией и Польшей, прославивших ее царствование, Екатерина оставила ему только двух фельдмаршалов. При полном мире Павел прибавил к их числу семь!
Еще и в других отношениях русские подражатели прусского образца существенно удалились от него. Они усилили некоторые меры взыскания и изменили смысл или дух значительного числа распоряжений, сделав их более жестокими. Так, например, – критика служебных приказов: немецкий текст запрещал ее подчиненным в отношении своего начальства «под угрозой крайнего негодования государя», в русской версии говорилось: «под угрозой пытки».
Все вместе взятое встретило не в одном победителе при Рымнике более или менее открыто высказанную враждебность, и следствием этого было то, что в течение четырехлетнего царствования вместе с Суворовым, Румянцевым и лучшими представителями генерального штаба, 7 фельдмаршалов, 333 генерала и 2261 офицер всех чинов подверглись увольнению. Уволенные большей частью вновь призывались на службу через год, или даже через более короткий срок; вернувшись, они, однако, не лучше прежнего мирились с новым положением вещей.
Когда эти наставления применялись, они делались еще более неприятны. По природе своего ума Павел понимал их так, что они заключают все военное искусство в одном незыблемом законе. Офицеры и солдаты должны были найти в них указание для всего, что им нужно было делать при всяких обстоятельствах. Государь желал в них видеть только автоматов, руководимых в их малейших движениях этими определенными указаниями, и требовал, чтобы они никогда, ни малейшим образом и ни в каком случае не уклонялись в сторону по собственной инициативе. При толковании принятых правил – умственным способностям людей и их начальников нечего было проявляться, а применение системы вело к упразднению всех штабов и канцелярий. Устав и воля государя, обеспечивавшая его исполнение: этого должно было быть достаточно. Павел, хотел непосредственно начальствовать над армией и лично входить во все малейшие подробности службы.
На военном поле, ценой усилий, имевших возможность получить лучшее применение, и возмутительных грубостей, эта система привела к результатам, которые любитель прусского капральства мог находить удовлетворительными. Об ее значении на поле сражения Павел узнал из собственного опыта в Голландии с Германом, в Швейцарии с Римским-Корсаковым и даже в Италии с Суворовым. Чтобы срывать лавры на берегах По, он должен был призвать того, кто презирал его уставы и кто одерживал победу за победой только благодаря тому, что не считался ни с какими распоряжениями и пользовался австрийскими штабами. Когда же победитель при Требии и Нови лишился этой помощи, он принужден был сознаться, что не в состоянии продолжать кампанию.
Великий полководец был, впрочем, во всех отношениях выдающейся личностью, и его гениальный индивидуализм, неистово восставший против нового порядка вещей, послужил, к сожалению, лишь к образованию двух различных полюсов в одинаково заблуждавшихся военных понятиях его соотечественников. Гении встречаются редко и, желая вдохновиться примером и традицией этого учителя, менее одаренные ученики, Скобелевы и Драгомировы наших дней, только исказили и то, и другое, безрассудно отрицая всякое правило и даже науку. В то же время, на противоположном полюсе, преемники Аракчеева и Штейнвера, принадлежавшие в своей совокупности к Гатчинской школе, сильнее поддались вредному влиянию ее обучения и пропагандировали ее заветы.
IV
За опубликованием новых уставов быстро последовало изменение одежды. В большинстве армейских полков Потемкин ввел форму простую, свободную и приспособленную к климату страны, которая приближалась к обычному костюму местного населения. В одном из своих писем к Екатерине фаворит в следующих выражениях жаловался по этому поводу на смешные наряды, якобы военного вида, от сложной роскоши которых еще не отказалось большинство европейских армий: «Завиваться, пудриться, заплетать косы – разве это дело солдат? У них нет камердинеров!»
Павел думал вместе с Цезарем, что блестящий мундир «придает бодрость» тому, кто его носит, или, попросту, ему хотелось иметь солдат, одетых так же, как солдаты Фридриха II. Кроме того, он ненавидел все, что ему напоминало «кривого». Он достиг желаемого, но опять какой ценой! По свидетельству Саблукова, напудренная прическа с буклями и косами заставляла людей его полка проводить над ней ночь, когда им на другой день нужно было явиться на ученье. Парикмахеры, по два на эскадрон, действительно, должны были употребить много времени, чтобы справиться со своей задачей, и операция, связанная с отвратительными подробностями, причиняла пациентам жестокую муку. Пропитывая волосы смешением муки и сала и смачивая их квасом, который они предварительно набирали в рот, артисты казармы сопровождали эти смазывания таким грубым втиранием и скручиванием, что, несмотря на свое крепкое сложение, молодой Тургенев при первом опыте чуть было ни лишился чувств. Эта «пудра», обращавшаяся после просушки в толстую кору, причиняла людям сильные головные боли, не давая им в то же время возможности заботиться об элементарной чистоте.
Не меньше стеснял их и самый мундир. Павел желал, чтобы они были в нем так затянуты, что едва могли бы дышать. В случае падения, они неспособны были сами подняться. Такие же узкие штиблеты жали им ноги, и самим немцам этот смешной наряд, уже вышедший в их государстве из употребления, казался странным. Адъютант князя Зубова и вдохновенный драматург, Алексей Копьев, развлекал Москву, показывая на улицах карикатуру новой полковой формы: длинную косу до икр, треуголку в три фуга шириной и перчатки с раструбами, в форме огромных воронок. Но за это он поплатился разжалованием.
Мешая хорошее с дурным, как это иногда с ним случалось, Павел решился, однако, прибавить очень полезную принадлежность к этому костюму, настолько же неудобному, сколько и смешному: меховые жилеты для зимнего сезона. Он распорядился также очень разумно, чтобы все предметы обмундирования выдавались отныне войскам натурой, а не денежными суммами, на совесть офицеров; эта мера была связана с планом общей реформы, к исполнению которой однако не было даже приступлено. Организация интендантства была из самых скверных, а для нужд военного времени ее собственно не существовало вовсе. Ничего не было придумано для улучшения этого положения вещей. Разумные попытки к уменьшению хотя бы в этом отношении вкоренившихся привычек к грабительству не привели ни к каким результатам, и запас в 8 миллионов рублей, составленный для возмещения обычного расхищения фондов в комиссариатах, тоже не остался цел.
Противореча, по своей привычке, самому себе, Павел, направив свое главное усилие на развитие военного могущества империи, хотел однако сделать в этой области большую экономию. Еще в 1798 г., накануне своего вступления в антифранцузскую коалицию, он решил произвести значительное сокращение наличного состава: одним взмахом пера он упразднил 45440 человек и 12268 лошадей. Преследуя те же цели, нисколько не отказываясь от роскоши в одежде большей части своих солдат, он собирался ввести самую строгую простоту в обмундирование гвардии. Запрещен был подбор разнообразных и богато расшитых мундиров, из которых самый скромный стоил 120 рублей; запрещено также статское платье, заменявшее, по последней моде, в светской жизни мундир. Запрещены фраки от хорошего портного, роскошно расшитые жилеты, шелковые чулки и бальные башмаки с золотыми пряжками. Запрещены также, под угрозой самого строгого взыскания, муфты. Прощайте, шубы, кареты, многочисленные слуги. За 22 рубля офицер прежней «troupe dorée» должен был одеться. Ему было запрещено снимать эту преобразованную форму и рекомендовано жить «скромно».
Любопытнее всего было то, что именно те, кого это касалось, должны были в это царствование разориться на портных. Фантазия государя действительно не замедлила сыграть и тут, как и везде, свою обычную роль. В 1798 г. Павел подписал договор о союзе с Англией, и тотчас же офицеры конной гвардии получили приказание надеть красные мундиры с синими отворотами, которые носила английская конная гвардия. Случайно приехавший в Петербург прежний портной принца Уэльского, Дональдсон, дал возможность Саблукову исполнить это распоряжение менее чем в сорок восемь часов; но не успели еще некоторые из его товарищей переодеться, как появилось новое распоряжение: Павел только что избран гроссмейстером Мальты, и поэтому ярко-красный цвет английских мундиров должен был уступить место на спине офицеров темно-пурпуровым мантиям, которые носили высшие представители ордена св. Иоанна Иерусалимского. Немного позже предпочтение было оказано малиновым корсажам княгини Гагариной, и за четыре года произошло девять перемен такого рода! В то же время Павел предписывал ношение военного мундира всем, даже простым писцам гражданских канцелярий, не заботясь о расходе, которым он таким образом отягощал скудный бюджет этих мирных чиновников.
Однако в Италии и Швейцарии, под командованием Суворова, старое прусское платье имело такую же судьбу, как и уставы того же происхождения. Во время тяжелых переходов каждый, кто мог, старался освободиться от той или другой части ненавистного обмундирования. Их заменяли чем могли, и Суворов этому не препятствовал. Ему было мало дела, говорил он, как одеты его солдаты, лишь бы они бегали, как зайцы, и дрались, как львы. Но, узнав об этом, Павел выразил сильное неудовлетворение. Он застонал, когда услышал, что в промежутке между двумя победами даже форменные штиблеты были брошены. А алебарды? Чтобы остаться верным прусскому образцу, он хотел восстановить алебардистов во всех пехотных корпусах, что на практике оставляло невооруженными сто человек в каждом полку. Увы! при переходе через Альпы алебарды были изрублены на дрова! Под впечатлением достигнутых успехов, государь заявил, однако, о своей готовности согласиться с изменениями, которые будут в этом отношении выяснены опытом. Но ему показали несколько храбрецов, возвращавшихся из бессмертного похода в амуниции, принятой во время войны, и тотчас же он пришел в ярость:
