Катерина Достоевская
Волчий клык
Ей все еще предстояло перевязать плечо как следует. Из-за боли Анжа оттягивала этот момент. Дотронувшись до раны с покрасневшими краями, она вздрогнула всем телом и стиснула снег здоровой рукой. Как она продолжит путь? Может, вернуться домой? Она никогда не встречала во время охоты похожей горной реки и не представляла, где находится, как найти дорогу назад. Позади был глухой каменный свод, отгораживающий ее от холодного ветра, а впереди – плотный лес, череда елей и сосен, похожих друг на друга, в какую сторону ни посмотри.
Анжа тряхнула головой, прогоняя слабость и страх. Сейчас нужно было разобраться с поврежденным плечом – промыть и перевязать. Этим она и займется.
Внезапный шорох заставил ее резко обернуться, и кровь, переставшая было течь, снова хлынула из раны. Странный силуэт среди деревьев привлек ее внимание. Схватив охотничий нож, Анжа вскочила на ноги.
– Кышь! Прочь!
– Не страшись, – прошелестел хриплый голос.
Анжа нахмурилась, всматриваясь в темень густых кустов. Заметила пару желтых глаз, которые тут же потухли, слившись с мраком. Свет костра скользнул по серой меховой накидке вышедшего из леса мужчины. На его поясе при шаге дрожали несколько склянок, на груди виднелось ожерелье из пожелтевших птичьих черепушек, задевающих длинными клювами его черные одежды. Его волосы, сплетенные в прилегающую к голове косу, отливали серебряным блеском, как и пушистая шкура на плечах. Он остановился подле костра, изучая раскосыми глазами Анжу. Та держала нож на уровне лица, поджав раненую руку. Кровь продолжала, – уже тонкой струйкой, – течь из разорванного плеча.
– Ты шаман?
Он мотнул головой, улыбаясь.
– Иногда я говорю с природой и ее сынами так же, как сейчас с тобой.
Сделав еще шаг, он замер, когда Анжа вскочила на ноги с выставленным в его сторону ножом.
– Не приближайся! Как я пойму, что ты не нападешь?!
Незнакомец усмехнулся, опускаясь прямо на припорошенную снегом землю, и сел, скрестив ноги.
– Я бы давно напал, если бы хотел.
Ссутулившись, оперся на колено и подставил ладони огню.
– Видел, как ты раззадорила ту громадину. Невероятная сила духа, где-то на границе полного безрассудства. Ты ведь понимала, что не победишь. Почему ты выстрелила?
– Я не трусиха! – выпалила Анжа, не вполне осознавая происходящее. Голова кружилась.
Он медленно кивнул, выдерживая паузу, улыбаясь еще шире – едва ли не скалясь.
– Мне это по душе.
Она выждала еще несколько секунд, не сводя с него настороженного взгляда. Нахмурившись, Анжа наконец опустилась на колени и принялась перетягивать соскользнувшую перевязь. Рана на плече пульсировала и была слишком большой, слишком глубокой. Такой, что у Анжи, видавшей и похуже, начало плыть в глазах. Потеря крови и усталость после битвы давали о себе знать.
– Позволь помочь, – ласково произнес гость в серых шкурах. – У меня есть лекарство. Я отопью сам, прежде чем дам тебе, – он склонил голову, наблюдая, как она щурится и шипит от боли. Край перевязи выскользнул из дрожащих, окровавленных пальцев. Наконец, она подняла на него глаза.
– Помоги, – кивнула нехотя, задрав голову повыше. – И без обмана!
Сев рядом, он аккуратно отлепил от ее кожи пропитавшиеся кровью лоскуты. Вблизи его глаза уже не казались желтыми, – обычные, карие, как у большинства людей. Мужчина подцепил с пояса одну из склянок. Открыл, отпил, сглотнул и показал Анже длинный, позеленевший у корня язык. Потом он вылил остаток прямо на ее рану. Багрово-черные капли, смешиваясь с кровью, потекли по локтю и срывались наземь. Анжа зажмурилась и завыла, зубами вцепилась в другой рукав; плотный аромат трав разом перебил, будто обрубил все остальные запахи.
– Терпи. Боль скоро уйдет.
В глазах потемнело.
***
Анже не по душе были домашние дела, зато в охоте она стала незаменимым помощником отцу. Вместе они выделывали шкуры с тех самых пор, как Анжа была немногим старше Лю. Мать снисходительно относилась к увлечению Анжи охотой; каждая женщина в племени умела как пасти оленей, так и стрелять, да устраивать ловушки близ леса для мелкого зверья. Анжа внимательно и бережно относилась к своему первому взрослому луку, который сделала сама, и еще внимательнее – к охотничьему ножу, что достался ей от отца. Широкое у основания и узкое на конце лезвие приходилось периодически затачивать, что она делала с особым усердием, то и дело пробуя его пальцем, – царапины подолгу не заживали, превращаясь в тонкие бледные шрамы. Мать ругала ее за израненные руки, говорила, что той даже плетение корзин не доверишь, – исколет все ладони в кровь, да и закончит на этом.
Только в холодные ночи, незадолго до сезона северных сияний, отец не брал Анжу в леса. В это время все чаще до деревни доносились волчьи протяжные песни; так и прозвали это время года – волчьими ночами. Шаман как-то сказал ей, что это взывают к ним давно погибшие предки, но отец на это всегда усмехался. Большинство костей, шкур и волчьих клыков, украшавших хижину шамана, приносил именно он.
***
Жар охватил ее, обдавая ознобом, но вскоре отступил, оставив только слабость. Анжа помнила, как легла на землю, кутаясь в свою шубу в попытке согреться. Открыв глаза, она увидела подбородок гостя – ее голова покоилась у него на коленях. Говорить совсем не хотелось, но она все-таки спросила – и слегка удивилась тишине своего голоса:
