Жорж Сименон
Мегрэ в школе
– С восьми часов утра сидит. Он пришел раньше меня. И настаивает на том, чтобы встретиться лично с вами.
Множество людей, особенно сумасшедших и полубезумных, хотели говорить только с директором или Мегрэ, имя которого часто упоминалось в газетах. Они отказывались иметь дело с инспекторами. Некоторые могли прождать целый день и возвратиться на следующее утро. Они с надеждой вставали каждый раз, когда комиссар проходил мимо, а затем покорно садились и снова ждали.
– Пусть войдет.
Комиссар расположился за столом, набил трубку и знаком пригласил вошедшего мужчину сесть напротив. Держа визитную карточку в руке, он спросил:
– Жозеф Гастен. Это вы?
Увидев мужчину вблизи, комиссар понял, что тот, вероятно, не спал всю ночь, поскольку у него были покрасневшие веки, серый цвет лица и чересчур блестевшие глаза. Мужчина скрестил руки, как и в зале ожидания. Пальцы его захрустели.
Вместо ответа он прошептал, тревожно и вместе с тем смиренно взглянув на комиссара:
– Вы уже знаете?
– Что я должен знать?
Казалось, мужчина удивился, смутился и, возможно, лишился последних иллюзий.
– Я полагал, что здесь уже обо всем известно. Я уехал из Сент-Андре вчера вечером. К нам приезжал репортер. Я сел на поезд, отправлявшийся в восемь часов, и сразу же примчался сюда.
– Почему?
Посетитель явно был интеллектуалом. Но казался до того растерянным, что не знал, с чего начать свой рассказ. Мегрэ подавлял его своим видом. Комиссар догадывался, что мужчине хорошо известна его репутация и он, как и многие другие, видит в нем Бога-Отца.
До этой аудиенции учителю все казалось достаточно простым. Теперь же перед ним сидел живой человек, который маленькими затяжками курил трубку и почти равнодушно смотрел на него своими большими глазами.
Соответствовал ли Мегрэ тому образу, который создал себе мужчина? Не начал ли он жалеть, что приехал сюда?
– Они, должно быть, говорят, что я сбежал, – нервно сказал мужчина, горько улыбаясь. – Но если бы я был виновен, в чем они убеждены, если бы вознамерился бежать, разве я был бы сейчас здесь?
– Мне трудно ответить на ваш вопрос, поскольку я ничего не знаю, – пробормотал Мегрэ. – В чем вас обвиняют?
– В том, что я убил Леони Бирар.
– Кто вас обвиняет?
– Вся деревня, более или менее открыто. Лейтенант жандармерии не осмелился меня арестовать. Он честно сказал, что ему не хватает доказательств, но попросил меня не уезжать далеко…
– Тем не менее вы уехали.
– Да.
– Почему?
Посетитель был слишком взвинчен, чтобы спокойно сидеть. Он резко встал, пробормотав:
– Вы позволите?
Мужчина не знал, куда себя деть, как держаться.
– Иногда я спрашиваю себя: что со мной?
Достав из кармана носовой платок сомнительной чистоты, он вытер им лоб. Вероятно, носовой платок пах поездом, да и по́том тоже.
– Вы завтракали?
– Нет. Я хотел как можно быстрее попасть сюда. Я не хотел, чтобы до этого меня арестовали. Вы понимаете меня?
Но как Мегрэ мог его понять?
– Объясните толком, почему вы решили приехать ко мне.
– Потому что я верю вам. Я знаю, что вы, если захотите, установите правду.
– Когда эта дама… Как ее зовут?..
– Леони Бирар. Это бывшая служащая нашей почты.
– Когда она умерла?
– Ее убили во вторник утром. Позавчера. Чуть позже десяти часов.
– И вас обвинили в преступлении?
– Вы ведь родились в деревне, я читал об этом в одном иллюстрированном журнале… И провели там бо́льшую часть вашей юности. Значит, вы знаете, как обстоят дела в небольшом поселке. В Сент-Андре насчитывается лишь 320 жителей…
– Одну минуточку. Преступление, о котором вы говорите, было совершено в Шаранте?
– Да. Километрах в пятнадцати к северо-западу от Ла-Рошели, недалеко от мыса Эгийон. Вы знаете это место?
– Немного. Но все дело в том, что я служу в криминальной полиции Парижа, и моя юрисдикция не распространяется на Шаранту.
– Я думал об этом.
– В таком случае…
Мужчина надел свой лучший костюм, который помялся в дороге. Воротник рубашки был потертым. Он стоял посреди кабинета, опустив голову, разглядывая ковер.
– Разумеется… – вздохнул он.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я ошибся. Теперь уж я и не знаю. Мне это казалось таким естественным.
– Что именно?
– Приехать сюда, чтобы вы взяли меня под свое покровительство.
– Под свое покровительство? – повторил удивленный Мегрэ.
Гастен стоял перед комиссаром с видом человека, который спрашивает себя: «Что происходит? Где я нахожусь?»
– Там, если меня даже не арестуют, они сыграют со мной злую шутку.
– Они вас не любят.
– Нет, не любят.
– Почему?
– Во-первых, потому что я учитель и еще секретарь мэрии.
– Ничего не понимаю.
– Вы давно уехали из деревни. У них есть деньги. Они либо фермеры, либо разводят устриц и мидий. Вы знаете, что такое садки?
– Плантации устриц и мидий, устроенные вдоль берега?
– Да. Мы живем в краю мидий и устриц. У всех есть хотя бы небольшой участок. Это очень прибыльное дело. Они богаты. Почти у всех есть машина или грузовичок. И знаете, сколько из них платят подоходный налог?
– Полагаю, немногие.
– Никто! В нашей деревне платят налоги только доктор и я. Разумеется, меня они считают бездельником… Они воображают, будто это они меня содержат. Когда я возмущаюсь, что дети пропускают уроки, они отвечают, чтобы я не вмешивался не в свои дела. Когда я потребовал, чтобы ученики здоровались со мной на улице, они заявили, что я вообразил себя префектом…
– Расскажите мне о деле Леони Бирар.
– Вы действительно этого хотите?
Взгляд мужчины, в котором возродилась надежда, вновь обрел твердость. Гастен решил сесть и заставил себя говорить не спеша. Однако от сильных эмоций его голос дрожал.
– Прежде всего вам необходимо знать расположение деревни. Это трудно объяснить… Как и почти везде, школа находится позади мэрии. Там я и живу, по другую сторону двора. У меня есть небольшой огород. Позавчера, во вторник, примерно в такое же время, стоял настоящий весенний день. Был квадратурный прилив…
– Это важно?
– При квадратурных приливах, то есть при приливах со слабой амплитудой, никто не собирает мидий и устриц. Понимаете?
– Да.
– За школьным двором простираются сады, куда выходят задние фасады нескольких домов, в том числе задний фасад дома Леони Бирар.
– Сколько лет было этой женщине?
– Шестьдесят шесть. Как секретарь мэрии я знаю возраст всех жителей деревни.
– Конечно, конечно.
– Восемь лет назад она вышла на пенсию по болезни. Она перестала выходить из дома, передвигается, опираясь на палочку. Она злая женщина.
– И в чем это проявляется?
– Она ненавидит весь мир.
– Почему?
– Не знаю… Она никогда не была замужем. У нее есть племянница, которая очень долго жила с ней, а потом вышла замуж за Жюльена, жестянщика, который в то же время занимает должность полевого сторожа…
В другой день подобные истории, возможно, навеяли бы на Мегрэ скуку. Но в то утро, когда солнце ярким светом через окно заливало комнату и приносило с собой весеннее тепло, когда трубка приобрела какой-то новый вкус, комиссар слушал посетителя с улыбкой на губах. Звучавшие слова напоминали ему другую деревню, где тоже разыгрывались драмы, в которых принимали участие работница почты, школьный учитель и полевой сторож.
– Женщины больше не виделись, поскольку Леони не хотела, чтобы племянница выходила замуж. Она не хочет видеть и доктора Бреселя, поскольку обвиняет его в том, что тот пытался ее отравить своими лекарствами…
– Он действительно пытался ее отравить?
– Разумеется нет! Я просто хочу, чтобы вы поняли, какая это женщина… Вернее, была… Когда она работала начальницей почтового отделения, она прослушивала все телефонные разговоры, читала почтовые открытки. Таким образом, она знала секреты всех и каждого. Ей было нетрудно настраивать людей друг против друга. Большинство ссор между родными или соседями происходили именно по ее вине.
– Итак, ее не любили.
– Конечно нет.
– В таком случае…
Казалось, Мегрэ говорил, что все становится простым, что с того момента, когда женщина, которую все ненавидели, умерла, каждый должен был бы радоваться.
