Жорж Сименон
Мегрэ в школе
– Только и меня они не любят…
– Из-за того, о чем вы мне рассказали?
– И из-за этого, и из-за другого. Я не местный. Я родился в Париже, на улице Коленкур, в Восемнадцатом округе, а моя жена – с улицы Ламарк.
– Ваша жена живет с вами в Сент-Андре?
– Мы живем вместе с нашим сыном, которому недавно исполнилось тринадцать лет.
– Он ходит в вашу школу?
– Другой школы просто нет поблизости.
– Его приятели вменяют ему в вину, что он сын учителя?
Мегрэ и это было известно. В его памяти всплывали детские воспоминания. Сыновья фермеров злились на него, сына управляющего. Его отец предъявлял счета их отцам.
– Поверьте, я не даю ему поблажки. Я даже подозреваю, что он нарочно учится хуже, чем мог бы…
Постепенно мужчина успокаивался. Теперь его глаза смотрели не так испуганно. Он не был сумасшедшим, который выдумывает небылицы, чтобы привлечь к себе интерес.
– Леони Бирар выбрала меня как мальчика для битья.
– Не имея на то причин?
– Она утверждала, что я настраиваю детей против нее. Уверяю вас, месье комиссар, это неправда. Напротив, я всегда пытался убедить их, что им следует вести себя с ней как хорошо воспитанным детям. Она была очень толстой, можно сказать, огромной. Похоже, она носила парик. Кроме того, у нее на лице была растительность: настоящие усы и черные волоски на подбородке. Этого было вполне достаточно, чтобы мальчишки смеялись над ней. Вы меня понимаете? Каждый пустяк мог привести ее в ярость. Например, если она видела, как ребенок припадал лицом к стеклу и показывал ей язык, она вставала со своего кресла и начинала угрожающе размахивать своей палкой. Это забавляло ребятишек. Это было их любимым развлечением – привести мамашу Бирар в ярость…
Разве в его деревне не было подобной старухи? В его времена такой фурией была галантерейщица, мамаша Татен. С ее котом тоже постоянно приключались какие-нибудь беды.
– Возможно, я докучаю вам всеми этими подробностями, но они очень важны. Случались и более серьезные инциденты. Мальчишки разбивали стекла и бросали в ее окна мусор. Я уж не знаю, сколько раз она жаловалась жандармам. Лейтенант жандармерии пришел ко мне и потребовал назвать виновных.
– И вы назвали их?
– Я ответил, что в этом в той или иной степени замешаны все дети. Но если она прекратит изображать из себя страшилище, размахивая палкой, возможно, они успокоятся.
– Что произошло во вторник?
– После полудня, приблизительно в половине второго, полька Мария, мать пятерых детей, которая прибирается в чужих домах, как обычно, отправилась к мамаше Бирар. Окна были приоткрыты, и из здания школы я услышал крики – слова, которые она произносила на родном языке. Она всегда переходит на польский, когда волнуется… Мария, то есть Мария Смелкер, приехала в нашу деревню в шестнадцать лет и нанялась батрачкой на ферму. Она никогда не была замужем. Все ее дети от разных отцов. Говорят, что по крайней мере двух детей она родила от помощника мэра… Он тоже меня ненавидит, но это совсем другая история… О ней я расскажу вам чуть позже.
– Значит, во вторник около половины второго Мария позвала на помощь?
– Да. Я не покидал класса, потому что услышал, как в дом старухи бросились люди. Чуть позже я увидел небольшой автомобиль доктора.
– Вы не пошли туда?
– Нет. Теперь меня в этом упрекают, утверждают, что, раз уж я не тронулся с места, значит, заранее знал, что увижу.
– Полагаю, вы не могли покинуть класс?
– Мог бы. Иногда я ухожу из школы, чтобы подписать кое-какие бумаги в кабинете мэра. Я мог бы позвать жену.
– Она учительница?
– Она была учительницей.
– В деревне?
– Нет. Мы оба учительствовали в Курбевуа. Там мы прожили семь лет. Но когда я попросил перевести меня в деревню, она вышла в отставку.
– Почему вы уехали из Курбевуа?
– Это связано со здоровьем моей жены…
Эта тема явно не нравилась ему, и на вопрос он ответил уклончиво.
– Итак, вы не позвали жену, как это иногда случается вам делать, а сами остались с учениками…
– Да.
– Что произошло потом?
– Суматоха царила более часа. Обычно у нас в деревне спокойно. Шум доносится издалека. Но тут Маршандон, наш кузнец, перестал бить молотом. Люди переговаривались, стоя у изгородей своих палисадников. Да вы знаете, как это бывает, когда происходит подобное событие… Чтобы дети не отвлекались, я закрыл окна.
– Из окон школы можно видеть дом Леони Бирар?
– Да, из одного окна.
– Что вы увидели?
– Сначала я увидел полевого сторожа, что меня очень удивило, поскольку он давно не разговаривал с теткой своей жены. Потом Тео, помощника мэра. Он уже был изрядно пьян, как обычно после десяти часов утра. Я заметил также доктора и других соседей. Все они столпились в комнате и смотрели на пол. Позднее из Ла-Рошели приехал лейтенант жандармерии с двумя жандармами. Но я об этом узнал только тогда, когда он постучал в дверь класса. До этого он успел расспросить многих.
– Он обвинил вас в убийстве Леони Бирар?
Гастен с упреком посмотрел на комиссара, словно собирался сказать: «Вы прекрасно знаете, как все это происходит».
Вслух же он произнес глуховатым голосом:
– Я сразу заметил, что он на меня как-то странно смотрит. Первым делом он спросил меня: «Гастен, у вас есть карабин?» Я ответил, что нет. Но карабин есть у моего сына Жан-Поля. Это сложная история… Вы должны знать, как ведут себя дети. Вдруг однажды утром видишь, как кто-то пришел в класс с шариками. И на следующий день все мальчики играют в шарики, которыми доверху полны их карманы. Потом кто-то приходит с воздушным змеем, и в течение нескольких недель все запускают воздушные змеи…
Так вот. Кто-то, я уж не помню кто, пришел с карабином 22 калибра и принялся стрелять по воробьям. Через месяц я насчитал полдюжины подобных карабинов. Мой сын захотел, чтобы мы подарили ему карабин на Рождество. Я счел себя не вправе отказывать ему…
Даже карабин освежил воспоминания Мегрэ. Только у него была духовая винтовка, свинцовые пули которой лишь взъерошивали перья птиц.
– Я сказал лейтенанту, что, насколько мне известно, карабин должен находиться в комнате Жан-Поля. Он послал одного из жандармов проверить это. Конечно, мне надо было самому проконтролировать, где находится оружие. Но я об этом как-то не подумал. Случилось так, что карабин оказался не в комнате сына, а в сарае, где я храню тачку и инструменты.
– Леони Бирар убили из карабина 22 калибра?
– И это самое удивительное, но далеко не всё. Потом лейтенант спросил меня, не выходил ли я сегодня утром из класса, и я, на свое несчастье, ответил, что не выходил.
– А вы выходили?
– Минут на десять, сразу после перемены. Когда вам задают подобные вопросы, вы отвечаете не задумываясь. Перемена закончилась в десять часов. Может, чуть позже, в пять минут одиннадцатого. Пьебёф, фермер из Гро-Шен, пришел, чтобы я подписал бумагу, которая ему необходима для получения пенсии, ведь он инвалид войны. Обычно я храню печать в классе. Но тем утром у меня ее не было, и я повел фермера в свой кабинет в мэрии. Ученики вели себя спокойно. А поскольку моя жена плохо себя чувствует, я затем пересек двор и зашел домой, чтобы убедиться, что она ни в чем не нуждается.
– У вашей жены плохое здоровье?
– Нервы не в порядке. Словом, я отсутствовал десять или пятнадцать минут… Нет, скорее, десять, чем пятнадцать…
– Вы что-нибудь слышали?
– Помню, что кузнец Маршандон подковывал лошадь, поскольку я слышал удары молотом по наковальне, а в воздухе стоял запах раскаленного железа. Кузница находится рядом с церковью, почти напротив школы.
– Предполагают, что именно в этот момент была убита Леони Бирар?
– Да. Кто-то из палисадника или из окна выстрелил в нее, когда она находилась на кухне, выходящей на задний двор.
– И она умерла от пули 22 калибра?
– Вот это-то и удивительно. Пуля, выпущенная с определенного расстояния, не могла причинить ей большого вреда. Но она вошла ей в голову через левый глаз и застряла в черепной коробке.
– Вы хороший стрелок?
– Многие так утверждают, поскольку видели, как этой зимой я стрелял с сыном по мишени. Возможно, это было три-четыре раза. Но я стрелял из карабина только на ярмарках.
