Живиль Богун
Дети Зари. Книга пятая. Запасные
Вскоре вся процессия вышла на галерею, откуда открывался вид на задний двор. Это была зеленая площадка, по краям которой выстроились приспособления для развития силы и ловкости, щиты для стрельбы из лука и различные атлетические снаряды, тоже заимствованные у эллинов. Два десятка учеников, разделившись на три отряда, состязались в метании диска, беге и прыжках. Ребятами руководили молодые наставники скорее богатырской, чем жреческой наружности. До галереи доносился смех, крики, подбадривающие возгласы.
Больше не в силах сдерживаться, Танаквиль прильнула к перилам, с волнением вглядываясь в толпу мальчишек. Она сильно щурилась, поскольку была близорукой: еще в девичестве испортила зрение, часами читая книги из богатого собрания своего отца. Карихар с неменьшей заинтересованностью последовал примеру невестки. Глава школы встал так, чтобы мог видеть и происходящее внизу, и самих наблюдателей. Молчаливый Бранн и суровый охранник остались стоять у входа в галерею.
Олвид не стал показывать королеве, который из снующих по двору мальчишек – ее чудом выздоровевший сын. С такого расстояния все они выглядели одинаково: коротко острижены, босые и раздетые по пояс, в свободных холщовых штанах, не стесняющих движений. Однако стоило присмотреться, и разница вырисовывалась. Особенно выделялся темноволосый широкоплечий паренек, который во всех состязаниях был лучше остальных: бегал быстрее, прыгал выше, диск бросал дальше всех.
– Тодар! – выдохнула наконец Танаквиль, устремив взгляд в неизменного победителя. – Мой Тодар… – из глаз королевы хлынули слезы.
Друид с пониманием кивнул. Ни для кого не было тайной, что королева никогда не называла сына полным именем, которое оказалось не таким уж счастливым для отцовского рода. Поэтому имя «Тодарик» использовалось лишь в официальных случаях, а при дворе и даже в народе королевича звали Тодаром. Так и путаницы было меньше.
Карихар, с жадностью следивший за мальчишкой, тоже не выдержал:
– Дорого бы я дал, чтобы узнать, где находится волшебный родник, превративший вечно хворого хлюпика – три щепочки сложены, да сопельки вложены! – в такого боевого мальца!
– При всем моем уважении, князь, этого я вам не скажу: местоположение священного источника держится в строжайшем секрете, – отозвался Олвид, с довольным видом поглаживая седую бороду. Его замысел удался: родственники узнали мальчишку!
Тем временем ученики собрались на краю площадки и выстроились в несколько рядов, готовясь стрелять из луков по мишеням.
– Что ж, парень как две капли воды похож на моего брата в этом же возрасте, – продолжал Карихар, за витиеватыми речами скрывая своё разочарование. – Та же стать, то же стремление во всем быть первым… О, даже в этом он вылитый Тодарик! – торжествующе воскликнул князь, когда стрела, выпущенная королевичем, пролетела мимо мишени. – Братец всегда был чуточку косым и криворуким…
Однако вторая стрела Тодара попала в край щита, а третья и вовсе вонзилась почти в яблочко.
– Он быстро учится! – восхищенно прошептала королева, следя за каждым движением парнишки.
– Причем не только на площадке, – подтвердил друид. – Тодар отлично считает в уме, любит наблюдать за звездами, проявляет редкую способность к языкам. А также любознателен без меры: наставникам приходится отбирать у него свечи, чтобы не читал по ночам…
– Ну так есть в кого! – фыркнул Карихар: любовь королевы к чтению была всем известна.
Танаквиль аж зарделась от гордости за сына. Однако в глазах ее, устремленных на мальчика, по-прежнему таилась грусть.
И тут произошло невероятное: Тодар вдруг резко обернулся и внимательно поглядел через двор на людей, стоящих на верхней галерее. На открытом загорелом лице мелькнула улыбка – и сразу погасла. Мальчик коротко поклонился и снова повернулся к товарищам. Другие ребята вообще не обратили внимания на наблюдателей.
– Надо же, словно почувствовал! – пробормотал Карихар, от острого взгляда которого не укрылась мимолетная улыбка королевича.
«Почему «словно»? – поморщился друид. – Точно почувствовал, шельмец!»
А королева молча схватилась за сердце. Высохшие было слезы опять покатились по бледным щекам.
– Ты убедилась, что королевич в полном порядке, моя госпожа? – участливо обратился к ней Олвид.
– Да, – тихо проговорила Танаквиль и с видимым усилием отвернулась от площадки, где продолжали занятия ученики. – Мы возвращаемся во дворец.
Карихар нехотя кивнул. В этот раз королева первой направилась к выходу, да так стремительно, что стоявший в дверном проеме охранник едва успел отскочить в сторону. Высокие гости даже от предложенного Олвидом обеда отказались, отправились прямо к воротам обители. Друид, провожая королеву, на ходу обещал и дальше подробно докладывать, как продвигается учеба королевича.
Едва карета выехала за ворота, Карихар, сидевший напротив королевы, внезапно подал вознице знак остановиться.
– Эй ты! – окликнул он сурового начальника охраны. – Дай мне своего коня – невмоготу больше в этой духоте трястись!
Охранник послушно спешился и занял место князя в карете. Как только Карихар оседлал горячего каурого жеребца, кавалькада снова двинулась в путь.
– Гай, друг мой! – обратилась королева к охраннику, когда карета покатила по мощеной дороге и никто из слуг не мог их услышать. – Ты видел его?
– Да, моя госпожа, – с готовностью ответил воин. На лице его не осталось ни капли прежней суровости. – Теперь твое сердце спокойно?
Однако Танаквиль растерянно помотала головой.
– Нет, Гай. Оно болит…
Глава 4. Тени теней
Оказывается, быть тенью – это так удобно! Особенно тенью подруги-красавицы: пока внимание окружающих устремлено на нее, ты вольна делать что хочешь. Разумеется, в рамках сложившихся обстоятельств.
Впрочем, на обстоятельства тоже было грех жаловаться. Место, куда новоявленных Ирмхильду и Дару привезла мать Геновефа, выгодно отличалось от их прежнего пристанища, приюта милосердных сестер. По сути, это тоже был приют, только для избранных: здесь воспитывались девочки, наделенные какими-либо исключительными качествами, внешними или внутренними, явными или скрытыми. В общем, умницы да красавицы. А Школа Невест, как именовали Лазурную обитель в народе, делала своих учениц еще более умными и красивыми, то есть совершенными. Сюда привозили девочек со всех концов Соединенного Королевства и даже из других стран, поэтому необычный облик или чужеземный выговор здесь никого не смущали.
Последнее в особенности радовало Дару – не нужно было больше притворяться. В приюте милосердных сестер, куда ее доставили спасатели, пришлось изображать немую: она отлично понимала сестер, но не могла объясниться с ними. Речь, одежда, обычаи, быт, названия местностей – весь окружающий ее мир казался чужим, лишь иногда вспыхивали проблески чего-то знакомого. Даже с собой пришлось знакомиться заново! Похоже, ей действительно напрочь отшибло память. В отличие от подруги по несчастию…
Сначала той, конечно, пришлось хуже: бедняжка и вправду едва не скончалась от внутренних разрывов, и Даре пришлось потратить немало сил, чтобы срастить сосуды и остановить кровотечение. Как она это сделала, оставалось тайной для нее самой; целительский дар, по определению настоятельницы, мог быть у нее с рождения, а мог проявиться вследствие удара взрывной волны. Так или иначе, раненая девочка, похожая на сказочную фею – удивительно, Дара ничего не помнила о себе, но точно знала, как выглядят феи! – была единственной ниточкой, связывающей Дару с прошлым: как-то же они оказались в одном месте в одно и то же время. И Дара сделала все, чтобы не дать ей умереть.
Но как только красавица открыла свои огромные глаза, синие, как летнее небо, стало ясно, что с памятью у нее все в порядке. Дара будто видела, как засуетились, забегали мысли в белокурой головке. Раненая не помнила только одного: как оказалась в лечебнице; оно и понятно, ее ведь привезли без сознания. Остальное же помнила отлично – однако предпочла притвориться, что забыла. И даже согласилась на Ирмхильду, то еще имечко! Однако синеглазке, похоже, оно и вправду нравилось. Вопрос: зачем ей такие заморочки? Ответ: наверняка для чего-то нужны… Дара в чужие дела не лезла. Со своими бы разобраться!
Она усердно изучала новую реальность. По-прежнему не помня ничего о себе, постепенно знакомилась с миром вокруг себя. И даже вспомнила кое-что. Вот только большинство ее воспоминаний были путаные, частичные или вообще неправильные. Разобраться в мешанине фактов, названий, определений, которая после сотрясения образовалась в ее голове, было невозможно, поэтому Дара решила просто выучить все заново. Тем более, что учеба давалась ей без особых усилий. Она впитывала знания как губка. Язык начала осваивать еще в лечебнице, читать и писать научилась в дороге, пока добирались до Лазурной обители. Настоятельница сама занималась с Дарой, притом с не меньшим интересом, чем та училась – т она постоянно ловила на себе пытливый взгляд матери Геновефы.
А вот Ирме, как она называла подругу, когда они оставались вдвоем, науки давались с трудом. Вернее, красотка не давала себе труда их постигать.
– Зачем мне эта белиберда! – в очередной раз воскликнула она, картинно закатывая к потолку прекрасные синие глаза. – Разве королевы решают уравнения?
– Королевы решают все, моя драгоценная, – тоном настоятельницы отозвалась Дара со своей койки. Она давно сделала все задания на завтра, трижды объяснила подруге решение уравнений с двумя неизвестными и теперь развлекалась, наблюдая за представлением: в лицедействе Ирме не было равных. – А вдруг ты станешь женой какого-нибудь дикого неграмотного королька с Черного материка и тебе придется вести учет награбленному богатству?
– Еще чего! – фыркнула Ирма. – Мамуля не станет разбрасываться таким сокровищем, обязательно подыщет своему Сапфирчику достойную оправу! – она состроила надменное лицо и выпрямилась на трехногом табурете, словно на троне. – Я выйду за великого властителя!
– Тогда тем более мозги пригодятся, – заметила Дара.
– И это сущая правда! – Ирма захлопнула учебник и отодвинула тетрадь. – Бедные, бедные мои мозги! Надо их срочно проветрить, пока окончательно не ссохлись!
– А домашка?
– Спишу у кого-нибудь, – отмахнулась красотка, вставая и грациозно потягиваясь, – раз ты такая вредная!
– Я не вредная, я полезная.
С этим Ирма не стала спорить. Без помощи Дары ей бы век оставаться на первом уровне, с девчушками лет семи.
– Пойдем уже гулять, драгоценная моя! Мое будущее величество желает глоток свежего воздуха – что для красоты, кстати, куда полезнее, чем математика…
Дару не пришлось уговаривать. В комнатке, где их поселили, окно не открывалось по определению. На всех окнах школы стояли решетки – затейливо выкованные, выкрашенные в белый, но не слабее обычных тюремных: сокровища Школы Невест оберегались денно и нощно.
О том, что ее воспитанницы – истинное богатство мира и залог счастливого будущего человечества, мать Геновефа твердила неустанно. Да, Мамуля, как ее звали ученицы (разумеется, за глаза), была строга и требовательна, однако искренне дорожила каждой из девочек, а сестры-воспитательницы опекали их со всей любовью, на какую только были способны.
Воспитанницы Школы Невест даже соответствующие прозвища получали – по названиям драгоценных металлов и камней. Синеокую Ирмхильду, естественно, тотчас нарекли Сапфиром. К Даре же долго присматривались – или вообще не замечали – но в конце концов и для нее нашелся камень. «Что застыла, будто мраморная!» – прикрикнула на нее одна из старших воспитанниц, уже без пяти минут невеста, когда Дара не стала подавать ей плащ. Помыкать младшими здесь не считалось зазорным, будущие правительницы должны ведь были на ком-то отрабатывать умение повелевать. Вот старшие и гоняли учениц первых уровней: отнеси-принеси, воды подай, чернильницу наполни и так далее.
Только с новенькими этот номер не прошел.
Вначале Ирма, ослабевшая после ранения, сама требовала ухода, а выздоровев, продолжала вести себя как царевна, ничем не уступая старшим девицам. А неказистая подружка, с готовностью исполнявшая все ее прихоти, чужих приказов словно не слышала, оскорблений в свой адрес не замечала, на занятиях в основном молчала, все свободное время проводила в одиночестве либо с Ирмой. Сначала ее принимали за дурочку – а как же, если дурнушка, то обязательно дурочка! Даже сестры-воспитательницы недоумевали, зачем мать Геновефа привезла ее в Лазурную обитель, но обращаться с подобными расспросами к настоятельнице не решались, поскольку та не имела привычки пояснять свои действия подчиненным. Однако вскоре выяснилось, что у дурнушки отменные математические способности: она щелкала задачки, будто орешки, и решала уравнения даже учительнице неизвестными способами. Все немного поудивлялись, а потом привыкли. В конце концов девочки вообще перестали обращать на нее внимание, как не обращают внимания на статую, годами стоящую на том же месте. Дару это вполне устраивало: невидимке проще наблюдать за происходящим вокруг. Ирма, которая знала подругу с совсем другой стороны – остроумной, быстрой, уверенной в себе – в ее игру с однокашницами не вмешивалась: у нее своих дел хватало…
Пройдя по длинному коридору второго этажа, где находились спальни воспитанниц, подруги спустились на первый, с учебные комнатами, и через заднюю дверь вышли во внутренний двор, граничащий с садом. Был теплый погожий вечер, и девочек, желающих перед ужином подышать свежим воздухом, набралось десятка два – все, кто уже сделал домашние задания на завтра. Разбившись на две группы, они собирались играть в мяч: подвижные игры и занятия, развивающие тело, в школе приветствовались наравне с упражнениями для ума.
– Эй, Сапфирчик, иди к нам! – звонко крикнула златовласая Алейна, носившая соответствующее прозвище Золотце. Дару она, естественно, не заметила.
Ирма тотчас побежала к девочкам, на ходу закатывая рукава. Дара осталась стоять в стороне.
– Все, давайте начинать! – снова крикнула довольная Алейна. Заполучив в свою команду ловкую и юркую, как ласка, Ирмхильду, она уже не сомневалась в победе.
Дара какое-то время наблюдала за игрой. Две девочки старались попасть мячом в остальных, сгрудившихся в центре площадки, а те старательно уворачивались. Короткие, до колена, повседневные юбки не стесняли движений, в отличие от длинных белых платьев, которые воспитанницы школы надевали по торжественным случаям, таким как шествия к святилищу Триединой Госпожи, встречи важных гостей или школьные праздники. Девочки прыгали и бегали, уклоняясь от мяча, визжа и хохоча – с виду обычные девчонки, и не скажешь, что у каждой свой особенный дар, свое предназначение, своя тайна…
Но только Дара была тайной сама для себя! С одной стороны, это было даже забавно: интересно ведь жить, когда не знаешь, чего от себя ожидать. С другой, не давало покоя некое ощущение чужеродности, к которому примешивалось постоянное ноющее чувство пустоты – как будто у нее удалили часть души, и теперь внутри зияет дыра… Дара не сомневалась, что это чувство напрямую связано с потерей памяти: как только – если только – ей удастся хоть что-то вспомнить о себе прежней, она поймет, чего же лишилась.
Увы, память не спешила возвращаться. Иногда чудились знакомые имена, обрывки фраз, виды, запахи, но не более. Не помогали даже сны: проснувшись, Дара не могла вспомнить ничего конкретного, хотя точно знала, что сны были. Так что оставалось познавать себя через других (вроде кто-то когда-то уже предлагал такое, кажется, какой-то древний мудрец). Тем более, что других людей она читала как открытую книгу – их заботы, страхи, помыслы и мотивы. Кроме тех, кто были «закрытыми книгами», например, Ирма с ее притворной потерей памяти. Подруги отлично ладили и понимали друг друга без слов – до определенного барьера, дальше которого Ирма никого к себе не подпускала.
И все же синеглазка, при всей ее загадочности, была «своим» человеком, в отличие от остальных: Дара это почувствовала сразу, как только впервые увидела ее, тяжело раненную, у руин взорванного здания. Без нее пустота в душе была бы вообще невыносимой. Между ними существовала какая-то связь – невидимая, не поддающаяся определению, но совершенно четкая. А как иначе объяснить, почему две чужие, по сути, девочки настолько сблизились за считанные дни?
Мать Геновефа, однако, была убеждена, что связь между двумя ее новыми воспитанницами образовалась благодаря жизненной силе, которой Дара так щедро поделилась с умирающей Ирмхильдой. Поэтому и в школе не стала их разлучать, хотя тихая замухрышка была явно младше подруги-красавицы, года на два, а то и на три. Их поселили в одной комнате, определив Дару в третий уровень, тот же, что и Ирму. Расчет мудрой настоятельницы оправдался в первый же месяц: маленькая дурнушка догнала и перегнала своих однокашниц по многим предметам, еще и подругу подтягивала – та оказалась весьма ленивой и не склонной к учебе, хотя в остальном проявляла себя как сметливая и не по годам прозорливая девица. Дара же была уверенна, что чувство «родства душ» напрямую не связано с целительством, но мать-настоятельницу разубеждать не спешила. Ее вполне устраивала сочувственная благосклонность, которую глава школы выказывала к двум новеньким.
Размышляя обо этом, Дара обогнула шумный двор, по которому носились разгоряченные игрой девочки, и прошла дальше, в тенистый старый сад, направляясь к неприметной скамеечке под белой акацией. Однако излюбленное убежище оказалось занято: на скамейке, понурив голову, сидела незнакомая девочка с морковно-рыжими косичками. Услышав приближающиеся шаги, рыженькая подняла лицо, и Даре пришлось приложить немалые усилия, чтобы не выказать своего удивления: такого количества веснушек она еще не видела. Рыжая, да еще конопатая, словно покрытая ржавчиной… Нетрудно было представить, какое прозвище прилепят бедняжке высокомерные ученицы прославленной школы!
– Привет! – как можно теплее поздоровалась Дара, мигом сбросив отчужденность, которую неизменно напускала на себя на людях. – Ты новенькая?
Рыжая молча кивнула, глядя на Дару широко распахнутыми зеленоватыми глазами.
– Тогда давай знакомиться. Я Дара! – она присела рядом.
– Дара? – переспросила новенькая, отчего-то удивленно, будто ожидала услышать другое имя.
– Да… А что тут удивительного? – насторожилась Дара.
– Ничего, – энергично помотала головой девочка, отчего ее рыжие косички смешно закачались.
– Ну а тебя как зовут?
– Рубина, – снова потупилась рыжая.
Хорошо, что она смотрела под ноги – Дара не сумела-таки сдержать удивление. Видать, ее родители не отличались ни скромностью, ни здравомыслием, раз так удружили дочурке с именем! Нет бы наречь по-простому, соответственно внешности – какой-нибудь Скарлетт, Черри или Рози. Может, тогда девочке и жилось бы проще, без обидных кличек. В Школе Невест за прозвищем дело не станет, но Рубином ей точно не быть…
– И откуда ты, если не секрет? – Дара старалась разговорить новенькую, не обращая внимания на ее кажущуюся замкнутость: скорее всего, девчонке было просто страшно и одиноко в незнакомом месте.
– С Острова, – последовал короткий ответ.
Дара с пониманием кивнула. Соединенное Королевство занимало почти всю западную часть материка, в его состав входили также десятки островов Внешнего моря, в том числе огромный остров Албейн, населенный бриттами. Пикты, древнее кельтское племя, которое когда-то потеснили неуемные бритты, называли свою родину Преттан, а валлийцы, занимавшие один из полуостровов – Бреттан. Присоединив Албейн к своему королевству, материковые кельты часто называли его просто Островом.
– Приятно познакомиться, Рубина.
– Мне тоже, Дара.
И это были не пустые слова вежливости. Мягкая улыбка осветила конопатое личико, зеленоватые глаза заискрились, и Дара вдруг поняла: а ведь новенькая действительно бриллиант, только спрятанный внутри нетипичной, мягко говоря, оправы. А еще почувствовала, что ей в самом деле приятно общаться с этой девочкой. Даже просто находиться рядом – уже хорошо!
Да, Рубина тоже была «своя»: связь, мгновенно возникшая между ними, ощущалась так же отчетливо, как и в случае с Ирмой.
Дара хотела спросить у новенькой, как она попала в Школу Невест, но тут со стороны главного здания донеслось резкое дребезжание колокольчика.
– Это звонок к ужину, – вскочила она. – Пойдем быстрее, мать-настоятельница не любит, когда опаздывают.
Взявшись за руки, девочки побежали по садовой дорожке, затем через опустевший двор. В трапезную прошмыгнули последними, мимо недовольно насупившейся дежурной сестры. Не обращая внимания на пристальные взгляды, устремленные на них со всех сторон, Дара повела вконец оробевшую Рубину к третьему от входа столу – всего таких столов, темных от времени и частого мытья, было пять – и усадила на край длинной скамьи справа от себя. Ирма, сидевшая слева, удивленно изогнула тонкие брови, но сказать ничего не успела. Мать Геновефа встала со своего места во главе стола, за котором трапезничали сестры-воспитательницы – он был накрыт накрахмаленной белой скатертью и стоял на небольшом возвышении.
– Драгоценные мои, хочу представить вам новую ученицу нашей славной обители. Рубина прибыла к нам издалека, так что прошу принять ее с должным радушием и помочь побыстрее освоиться. Она будет учиться на третьем уровне… – Тут по залу пронеслась волна недоумения. – Да, вы не ослышались: на третьем! – чуть повысила голос настоятельница. – Я сама проверила знания Рубины и нашла их более чем достойными… Вижу, дорогая, ты уже успела с некоторыми познакомиться, – обратилась мать Геновефа к пунцовой от смущения новенькой, глянув в сторону Дары.
Момент был самый подходящий, и Дара не собиралась его упускать. Она быстро встала и поклонилась главе обители:
– Матушка, позволь Рубине поселиться вместе со мной и Ирмхильдой!
Собравшиеся уставились на нее, словно громом пораженные. Во-первых, многие только сейчас услышали, что у Мраморной все же есть голос, во-вторых, ученицы третьего, четвертого и пятого уровня жили в комнатах, рассчитанных на двоих, и очень дорожили этой привилегией, вспоминая переполненные общие спальни младших. Но Дара не отрывала уверенного взгляда от матери-настоятельницы.
– Хм, неожиданная просьба, – та тоже не скрывала удивления. – Ирмхильда, дорогая, ты тоже согласна потесниться?
Дара спиной чувствовала замешательство подруги. Однако Ирма, как всегда, не подвела.
– Разумеется, матушка, – ответила она, незаметно пихнув локтем Дару в бок. – Буду счастлива оказать новенькой должное радушие!
– Ну раз так, я разрешаю, – благодушно кивнула настоятельница: эти две девочки из Сингидуна до сих пор были для нее загадкой, и ей самой стало любопытно, что же получится, если к ним присоединится третья, тоже не самая обычная. – Сестра Гвендолин, вели поставить в их комнату еще одну кровать, – обратилась она к пожилой дородной сестре с деловито сдвинутыми широкими бровями. – На этом все. Давайте же сотворим благодарственную молитву Триединой богине – Деве, Матери и Праматери – и приступим к вечерней трапезе…
Ужин прошел на удивление шумно: воспитанницы возбужденно шушукались, поглядывая на троицу в конце третьего стола, однако мать-настоятельница, погруженная в свои мысли, этого словно не замечала. Ирма преспокойно уплетала молочную кашу, даже с удвоенным аппетитом, а вот новенькую Дара еле уговорила хоть немного поесть. Той, похоже, от волнения кусок в горло не лез: она проглотила пару ложек каши только из благодарности к новой подруге.
После ужина воспитанницы разошлись по своим спальням: два часа до отбоя были единственным временем, которое они могли провести на собственное усмотрение. Кто читал, кто писал письма родным, но большинство просто болтали о своем, о девичьем. Рубина отправилась на склад к сестре Гвендолин за постельным бельем, школьным платьем и письменными принадлежностями, и Дара с Ирмой ненадолго остались в комнате одни.
– Может, объяснишь мне наконец, что все это значит? – Ирма, сидя на своей постели, красноречиво указала на третью койку, втиснутую в единственное свободное пространство между платяным шкафом и конторкой.
– Вряд ли, – пожала плечами Дара. – Я просто чувствую, что мы должны держаться вместе: ты, я и Рубина.
– Ты и я – это понятно. Но она с какой стати?
– Она своя.
Столь туманного определения оказалось достаточно.
– Ну, раз своя… – Ирма потянулась, как кошка, встала и направилась к шкафу. – Надо же хоть одну полку для новенькой освободить!
Дара улыбнулась.
– Спасибо.
– Да ладно! – отмахнулась синеглазка. – Но помяни мое слово: мы еще намучаемся с этой рыжей…
– Вот только не надо ее обзывать!
– А я что, разве обзываю? Ты представляешь, каких прозвищ ей навешают здешние острые язычки?
– Я никому не позволю ее обижать, – тихо, но твердо сказала Дара.
Тут появилась Рубина со стопкой белья, вся пунцовая и запыхавшаяся, словно бежала изо всех ног. Прежде, чем дверь за ее спиной захлопнулась, Дара и Ирма услышали громкий смех в коридоре.
– Что случилось, Рубина? – вскочила Дара.
– Тебя кто-то обидел? Ты только скажи, мы разберемся! – вторила Ирма, уже забыв, что сама в школе без году неделя.
– Все хорошо, – прошелестела новенькая, не поднимая глаз. – Я привыкла…
– Ничего, скоро отвыкнешь! – Ирма подошла и взяла у нее тяжелую стопку белья. – Давай помогу.
А Дара уже разворачивала матрац и одеяло на третьей койке.
Приготовив постель для новенькой, они стали наперебой рассказывать ей про жизнь в обители, про занятия, про добрых и строгих воспитательниц и так далее. Осмелев, Рубина разговорилась, начала задавать вопросы, в том числе и о самих соседках по комнате: сколько им лет, каким образом попали в Школу Невест. Ирма вкратце поведала их историю – про взрыв, ранение, потерю памяти, приютскую больницу и великодушие матери Геновефы. И только затем Дара спросила, пристально глядя на новую подругу:
– А как ты попала к нам, если не секрет?
– Не секрет, – улыбнулась Рубина. – Меня устроила сюда моя бабушка. Она давно знакома с матерью-настоятельницей.
– А родители?
Улыбка исчезла с лица новенькой.
– Они ушли в мир иной. Меня растила бабушка…
Тут очень вовремя затренькал колокольчик дежурной сестры: отбой.
– Ладно, давайте отдыхать, – сказала Ирма. – Чую, завтра будет веселый денек…
Веселый или нет, но денек выдался тот еще! Помня о своих приключениях в первые дни пребывания в Лазурной обители, Ирма и Дара ни на миг не оставляли Рубину одну, усердно пытались заслонить ее от насмешливых слов и даже взглядов остальных учениц. Зато сестры, памятуя наказ настоятельницы, никак не выделяли новенькую, вели уроки в обычном порядке. Выяснилось, что Рубина и вправду не отстает ни по одному предмету. Тем не менее, она болезненно робела и краснела всякий раз, когда к ней обращались преподавательницы, вызывая этим смешки и перешептывания однокашниц.
Так продолжалось до последнего в тот день занятия, урока пения.
Воспитанниц Лазурной обители обучали разным изящным искусствам: ну как же, жены великих мужей должны многое уметь, и непременно лучше всех! К тому же прекрасные девы были неизменным украшением священных обрядов и народных празднеств, проходивших в Никее: они возглавляли шествия, танцевали и, конечно же, пели. Многие также играли на струнных инструментах либо на флейтах. Уроком пения, любимым всеми девочками без исключения, заканчивался всякий учебный день в школе. И проходил он в большом зале обители, так как был общим для всех пяти уровней.
Сестра Арвен, сухонькая старушка с одухотворенным лицом и копной серебристых волос, терпеливо ждала, пока ученицы рассядутся по местам – каждый уровень занимал отдельную длинную скамью, вмещавшую по десять-пятнадцать девочек. Она уже собиралась начать занятие, когда в зал вошла сама настоятельница в сопровождении своей заместительницы, сестры Гвендолин.
– Начинай урок, сестра Арвен, – сказала мать Геновефа, присаживаясь на край лавочки у самой стены. – Мы просто посидим, послушаем…
Почтительно поклонившись начальнице, миниатюрная сестра Арвен привычно забралась на возвышение, чтобы видеть всех учениц.
– Итак, драгоценные мои, – нараспев проговорила она, невольно подражая манере главы школы, – я вчера раздала вам слова песни, которую следует разучить к Модранихту. Ночь Матерей священна для всех людей, но в первую очередь для женщин. Мы получаем силу от трех ипостасей Великой Богини, каждая в своем возрасте: мудрость Праматери, всепрощение Матери, очарование Девы. И любовь, основу женской сути – от всех троих! Поэтому наша новая песня, конечно же, о любви. «Ориоль» – это старинная окситанская баллада о верности любящего сердца. Достаньте, пожалуйста, листочки со словами… – тут сестра Арвен заметила новую ученицу. – Ах, деточка, у тебя же нет листочка! Я сейчас посмотрю, у меня где-то был еще один…
– Не беспокойся, сестра, я знаю эту балладу наизусть, – отозвалась Рубина, неожиданно громко и отчетливо, привстав со своего места между Ирмой и Дарой.
– Вот как? – большие, по-детски восторженные глаза старой Арвен округлились еще больше. – И где же ты могла ее слышать, деточка?
– Ее часто пела моя… бабушка.
По рядам пронесся смешок. Но сестра Арвен энергично замахала на девочек.
– Тише, тише! Ничего смешного я тут не вижу! Баллада о прекрасной Ориоль действительно очень древняя, и существует несколько вариантов ее исполнения… – Старушка снова повернулась к Рубине. – Интересно, как ее поют на Острове? Ты же оттуда, деточка, с Албейна?
– Да.
– А можешь пропеть для нас хотя бы один куплет?
Дара и Ирма напряженно переглянулись, испугавшись, как бы их робкая подруга не сгорела от смущения. Однако та и не думала смущаться.
– Я спою всю, – прозвучал уверенный ответ. – Только можно мне лютню, пожалуйста?
Старушка учительница, удивленная не меньше учениц, которые теперь дружно пялились на новенькую, жестом пригласила Рубину занять место на возвышении и вручила ей лютню, на которой сама обычно аккомпанировала девочкам. Едва взяв в руки инструмент, робкая, пугливая островитянка мгновенно преобразилась: плечи расправились, на открытом лице появилась нежная улыбка. А в следующий миг она запела…
Позже, обсуждая с другими воспитательницами случившееся на уроке, старушка Арвен клялась, что никогда в жизни не слышала голоса чудеснее, а суровая сестра Гвендолин со слезами призналась, что словно в раю побывала, слушая малышку Рубину. История о верной любви прекрасной Ориоль сама по себе мало отличалась от сотен подобных баллад: девушка ждала любимого, пропавшего в море, ждала так долго, что в итоге превратилась в скалу-маяк – чтобы никто больше не погиб, разбившись о коварные рифы… Однако нежность и чистота голоса, исполнявшего эту старинную песню, проняла всех: плакали девочки, плакали воспитательницы, плакала сама настоятельница. Когда же чарующая мелодия затихла, в зале еще долго стояла тишина. Растроганная учительница просто не могла больше вести урок. Наконец мать Геновефа встала и объявила, что на сегодня, пожалуй, достаточно.
