Жаскыран Мархатович Исин
Признание в любви спустя полвека. Лирическая повесть из девяти новелл
Вдруг он услышал сначала тихий хохоток, потом открытый громкий хохот девочки, и увидел ее пальчик, презрительно тыкающий на своего ухажера. «Охранник» бережно отряхнул ухажера от снега, по-дружески, как бы извиняясь, похлопал его по плечу и молча скрылся.
Он бежал от стыда за свое идиотское шутовство, за унижение, которому подвергся сам и подверг своего одноклассника, от гадкого, визгливого и презрительного смеха вроде бы хорошей девочки. С тех пор, упоминания о провожаниях для него ассоциировались с жеребцом, летящим в галопе и вдруг замершим, как вкопанный, перед барьером, и в страхе, косящим на него лиловый глаз. А он, как наездник, с ужасом натягивает, со всей мочи стремена, чтобы не вылететь из седла. Долго еще его скакун не мог преодолеть тот барьер…
Любопытство – это, предтеча, это попытка перешагнуть в неведомое, в поисках любви. Таких попыток нужно сделать много, но не рассыпаться по мелочам. Как говорят, увидеть лес за деревами и не потеряться в трех соснах. Не поддаваться праздному и грязному выискиванию деталей и мелочей, чтобы потом не сожалеть, как в басне у И.А. Крылова – «Слона-то я и не приметил».
Глава V
Полеты во сне и наяву
Он летал во сне и всегда падал,
когда приземлялся с дивана
(Автор неизвестен)
И вот с таким жизненным и эмоциональным багажом, с такими ссадинами и трещинками, ушибами и царапинами в юном сердце, с мечтательной душой, стремящейся к свету и добру, но уже с опаской и осторожностью, выглядывающей из-за плетня детских обид, утрат и слез, – его настигла любовь.
Она уже вела его в мир иллюзий и разочарований. Стоило ему поднять глаза и от фигуры, сидящей перед ним, девочки, начинал исходить свет, похожий на луч проектора в темном кинозале. Под эти светом в его голове, как на экране, возникали образы, картины и события, о которых он мечтал в своих фантазиях. Конечно, это были невинные грезы первой любви, вернее ее ожидания. Воображение уносило его далеко-далеко, туда, где он был смел, благороден, красноречив, остроумен, свободно вел себя в женском обществе, а главное, она была рядом, и ОН мог легко развеселить ее, разговаривать с ней о каких – то пустяках.
Он представлял себя средневековым рыцарем, побеждающим соперника на турнире за сердце принцессы и получающим из ее рук платочек, как знак благосклонности к нему. Но школьная рутина как-то не располагала к рыцарским турнирам, как, впрочем, и не наблюдались явные, «идущие на Вы», претенденты на расположение девочки (скорее всего было немало таких же тайных воздыхателей, как и он). Так что покорить ее сердце рыцарской доблестью и войти туда как победитель ему не было суждено:
И разливалась в нем такая горесть -
Невольно изречёшь: o tempore, o mores!
Кстати, эти «фильмы» почему-то были черно-белые, правда со звуком. ОНА говорила грудным, ровным голосом, с немного низким, для девушки, но глубоким и сочным тембром. Сейчас такой женский тембр назвали бы сексуальным, но мальчишки того времени не знали таких слов. (неожиданный парафраз крылатых слов героя Михаила Козакова – «Я старый солдат и не знаю слов любви!»). Была в ее голосе и еще одна милая особенность. Она мягко картавила, самую малость. И от того ее речь текла как ручеек, перекатывающийся по камушкам. Получался такой перекатывающийся тембр, звучало как музыкальный ритм.
Но во всех этих фантазиях было одно табу– ОН никогда не смотрел ЕЙ прямо в глаза. Это был страх, что ОНА увидит в его глазах безвольное покорное существо, готовое на все за малую толику ее внимания или за случайно оброненное ею доброе слово. Это был неосознанный, но жесткий запрет.
А теперь попробуем понять, в чем же была причина? Почему он не только в жизни, но и в своих фантазиях не смел близко к ней подойти, боясь встретиться взглядами? Почему же из всех одноклассниц он выбрал именно эту девочку, чтобы испытать только-только взошедшие в его душе ростки нового взгляда на мир девчонок, которые вдруг, в какой-то миг, превращались в белых лебедей, взлетающих в небеса, призывно помахивая крыльями? Когда же для него открылась эта чудесная тайна жизни и как он стал счастливой жертвой стрелы Амура?
В жаркий августовский день 1965 года, после каникул, ученики 8 «Б» класса собрались во дворе школы с какой-то целью (что-то вроде встречи с классным руководителем перед 1 сентября). Все возбуждены, делятся друг с другом впечатлениями о прошедших каникулах. Девчата разбились стайками и щебечут о чем-то своем. Пацаны расселись на лавки вокруг огромной клумбы и хвастаются друг перед другом, кто где был, что видел, что привез…
Тот мальчишка был далеко не последним из «заводил» класса и сидел в их компании, где делились новостями, громко хохотали, не гнушались вставить крепкое словцо, вспоминая всякие смешные случаи из школьной жизни. Зашел разговор про клички, стали выяснять у кого их больше всего. Оказалось – у того мальчишки. Тут все стали выкрикивать их, потешаясь, некоторые, войдя в раж, принялись дразнить.
Мальчишка обиделся, не на шутку разъярился, отловил самых горластых, надавал им щелбанов и отпустил с миром. Тяжелым взглядом окинул всю компанию, как бы, спрашивая – «Ну, кто еще хочет повеселиться?». Наступила пауза и вдруг, кто-то не выдержал напряжения и нервно хихикнул. Все переключились на него и разрядились общим гоготом. Мальчишка развернулся, чтобы, не прощаясь, покинуть это «почетное собрание».
Услышав шумиху, «кировские» девчата (активисты женской части класса) стали возмущаться и самая отважная из них (та самая девушка) дала резкую отповедь всем «заводилам», Она говорила, что обзываться и дразнить- это не по-мужски, что друзья так не поступают, что-то про девиз трех мушкетеров «Один за всех, и все за одного!» , и в конце, назвав мальчишку полным именем, добавила – «Он лучше всех вас!» Все пацаны замерли на свой лавочке с открытыми ртами. Заступница, бросив на них презрительный взгляд, демонстративно увела всю «кировскую» компанию подальше от опозоренных пацанов. Это был бойкот.
А что мальчишка? Он оказался в двусмысленном положении и был в смятении. С одной стороны, он был опозорен, также как и все «заводилы», но его позор усугублялся тем, что за него заступилась девчонка, что в глазах остальных он оказался в роли беспомощной, жалкой жертвы. Он потерял лицо! Эта мысль терзала его самолюбие… Он винил и проклинал себя.
С другой стороны – самая красивая девчонка, защищала его и считала, что он лучше всех!!! Он, конечно, как и все пацаны, был восхищен поступком девушки. Его сердце было поражено справедливостью и отвагой дерзкой «отличницы».
До сего дня он относился к ней просто как к «отличнице», а теперь все изменилось. Она стала его кумиром. Он знал, что ради нее пойдет на все. Он захотел дружить с ней, стать ей близким человеком. Но чувствовал, что в этой дружбе он потеряет себя, потому что его самолюбие растворится в ней. И тогда ей не нужен будет такой друг. Он не хотел признаваться себе в том, что у него духу маловато стоять с ней над пропастью на одной доске или взлететь так же высоко как она.
А ведь, известно, что, превращая человека в идола, мы не можем увидеть его сложный внутренний мир. Ожидания мешают любви, она становится условной. Безусловную любовь рождает только любопытство – как желание узнавать, открывать для себя новые грани мира и других людей. Живой интерес к мыслям, чувствам, поступкам, желаниям, системе ценностей человека – это проявление любви. Но его любопытство растаяло в мире собственных фантазий.
Он полюбил, но боялся оказаться недостойным ее. Вот почему он устроился хвостиком за ней на задней парте. От собственного малодушия он был обречен на потаенную любовь. Он уже был во власти трепетных чувств, которые не мог выразить словами, но ясно слышал музыку, которая рождалась где-то глубоко внутри него, растекалась в крови, проникала во все клетки и приводила его в неописуемый восторг.
Стоило увидеть ее силуэт еще издали, и он уже слышал внутри себя какие-то колебания, будто тихие всплески волн от прикосновения с берегом. Когда он мог узнать ее по походке, звуки начинали приобретать ритм, выстраиваться в мелодию. Как только черты ее лица становились различимыми, музыка обретала жизнь, мелодии сменяли друг друга, превращались в законченные произведения, то в медленный вальс, то в бурное фламенко, то в страстное танго, то в веселый чардаш. Такой музыкальный калейдоскоп объяснялся сменой ее настроения, которое он угадывал по ее поведению, а главное – по выражению ее лица, наблюдая это со стороны и стараясь не привлекать к себе внимания.
Ему казалось, что на всем белом свете нет ни одной девушки с такими благородными чертами лица. Его любимым ракурсом человеческих лиц был профиль. И только ее образ он стремился запечатлевать в анфас.
Ее лицо источало какой-то необыкновенный чистый свет, оно было несколько скуластым и поэтому ее щеки немного оттенялись, что и придавало лицу четкий и благородный рельеф. И все же благородство ее лица происходило больше от ее высокого лба и от плавных линий, идущих от скул к чуть выдающемуся четкому подбородку; от того, как высоко она его держала, благодаря безупречной постановке головы на точенной шее.
Линию носа можно было бы назвать классической, если бы он не был чуть-чуть вздернут. Этот милый намек на курносость придавал мягкость и даже озорство ее образу.
Линия рта и ее губы – это просто песня!!! Губы -вишневого цвета, будто прорисованные рукой художника, не нуждались ни в каких дополнительных ухищрениях по их приукрашиванию. Они были классической формы, чуть-чуть приоткрыты и от того становились более объемными и сочными. Они просто источали чувственность и манили как ароматный, упругий красный плод, который хочется надкусить, чтобы испить его сладость. Но когда они плотно смыкались – лицо делалось решительным, в нем стойкость характера, хотя губы ее все равно сохраняли детскую прочитывалась припухлость.
А улыбка на ее лице? Это праздник сердца! Это полеты наяву! Это красочный карнавал в душе! Эти радостные мгновения сопровождались инструментальными или оркестровыми пьесами, а то и вокализами, звуки которых просто распирали его грудь.
Это была улыбка кинозвезды. Ее улыбки нельзя описать, не сказав о ее великолепных крупных зубах. Они образовывали плотные и ровные белые ряды. Белизна их была идеальной, а эмаль по нижней кромке верхнего зубного ряда была почти прозрачной и отдавала синевой. Когда она широко улыбалась или смеялась, уголки рта поднимались вверх, почти полностью открывая ровную дугу плотного, рельефного ряда красивых зубов, а на щеке появлялась очаровательная ямочка.
Ах эта восхитительная милая ямочка на левой щечке!!! Она приводила мальчишку в транс, все вокруг для него становилось голубым и зеленым, любовь к жизни подхлестывала все его чувства. Ему хотелось самому запеть, как Трубадур, да только из горла, наружу, норовил вырваться радостный разорванный вой молодого волка.Он хранил в своем воображении все ее улыбки, он сортировал их – какая улыбка что означала (ухмылку, усмешку, радость, вежливое приветствие, грусть, готовность к смеху, сдерживаемый смех, иронию, застенчивость).
Но самые глубокие эмоции юноши порождались ее взглядом. Тут был высший накал чувственности и драматизма – от музыкальной элегии до органной и симфонической музыки. Случалось, что его душевные струны не могли выдержать такой трансформации и все заканчивалось безобразной какофонией звуков.
Говорят, глаза – это зеркало души. Мальчишка познал эту истину сполна. У нее были волшебные глаза, не глаза, а глубокие океаны. Изящные миндалины карих арамейских глаз с массивными складками верхних век, обрамленные пушистыми, загнутыми ресницами и окрыленные четкими дугами широких бровей, переносили его куда-то на Восток, к ногам принцессы Турандот.
Влажный блеск ее глаз ослеплял: когда она смеялась они будто искрились; когда она гневалась, в них сверкали молнии; когда она была спокойна, от них исходил мягкий свет; когда она задумывалась о чем-то своем, их затуманивала какая-то тонкая поволока. При этом менялись цвета радужки глаз: когда она была взволнована или охвачена негативными эмоциями, глаза ее были в темной гамме, от насыщенных тонов карего до серого цвета; когда она была в приподнятом настроении или в умиротворении, глаза ее светлели до нежно чайного цвета с еле заметным зеленоватым оттенком.
Но, всегда, в ее глазах оставался некий налет грусти, как будто вековой осадок печали. Сегодня он нашел бы этой особенности ее глаз более точное толкование в итальянском языке – «bella tristezza» (ближе всего по-русски– светлая печаль)
Казалось, по глазам можно читать ее мысли, настолько они были выразительными. Только надо было выдержать – не отвести глаз. Не всякому было дано такое. Потому что ее взгляд легко проникал в тебя и казалось, что ты у нее как на ладони. Даже если тебя это не пугало, и ты прямо смотрел ей в глаза, то ты окунался в океанскую пучину и оставался там во власти волн, без руля и без ветрил.
Юноша думал, что так она испытывает тебя и узнает, чего же ты стоишь на самом деле. В этом было что-то мистическое. Жуткий страх сковывал его веки, и он не мог прямо взглянуть ей в глаза!!! Мальчиком он что-то читал о мистике Кабалы, мало что понял и ассоциировал это слово с русской кабалой.
И лишь однажды он открыто устремил свой взгляд навстречу ее вопрошающему взору. В их 8 классе была такая игра: кто-нибудь писал на доске заглавные буквы слов из названия любимого кинофильма. Остальные должны были отгадать, что это за фильм. Отгадавший, в свою очередь, загадывал свой фильм.
Как-то он написал на доске три буквы – М Д Л, уверенный, что никто не угадает названия фильма «Мне 20 лет». Хотя это был самый знаковый фильм времен «оттепели» о духовном раскрепощении молодежи, сделанный Шпаликовым и Хуциевым с каким-то особым лирическим подтекстом.
Но ответ последовал незамедлительно. Это был ее голос. От неожиданности юноша потерял дар речи, поднял на нее глаза и увидел в ее взгляде немой двусмысленный возглас: «Ну что же ты, признайся?!». Он молча кивнул и ощутил, будто сейчас они только вдвоем, и он сможет ей сказать самые нежные слова признания.
Ему казалось, они стояли, взявшись за руки, готовые взлететь, набрали воздуха перед прыжком и… Но он, будто прикованный, не мог оторваться от земли, а она, разжав пальцы, освободилась и медленно улетала ввысь. Ее зовущий взгляд потух, она пошла к доске, чтобы стереть его разгаданную тайну.
