Луи Жаколио
Сердар
Часть седьмая
СМЕРТЬ УОТСОНА
ГЛАВА I
Встреча падиала – Показания предателя. – След найден. – Декрет о ликвидации общества «Духи вод». – Переодевание. – Старый пандаром.
Продолжая идти к своему дворцу, а древняя столица Декана всегда была резиденцией браматм, Арджуна, вспоминая ночную сцену во дворце, придумывал разные способы мести.
Он хорошо знал вековые обычаи таинственного Совета, чтобы не понять значение презрительных слов: «Вон отсюда, собака!», которые были не чем иным, как кратким приговором к смерти.
– Дней через восемь, быть может, – говорил он себе, – Утсара получит приказ заколоть меня кинжалом. Разве только поручат это сделать кому-нибудь другому. С сегодняшнего дня, во всяком случае, я должен смотреть на себя, как на человека, имеющего законное право принимать все меры для своей защиты.
Браматма и факир подходили уже к концу необитаемой части развалин и приближались к старой пагоде, когда, проходя через высокую рощу тамариндов, куда еле проникал дневной свет, Арджуна вдруг споткнулся о чье-то тело и едва не упал. Он наклонился, ожидая увидеть какого-нибудь нищего, спавшего под открытым небом, и внезапно вскрикнул от удивления.
– Дислад-Хамед, падиал!
– Не случилось ли с ним несчастья? – сказал Утсара, подходя ближе.
– Он не ранен, – отвечал Арджуна, осмотрев падиала. – Странно! Совсем не слышно стука сердца, а между тем он дышит… Нельзя оставлять его здесь без помощи.
Роскошное жилище браматмы находилось всего в нескольких шагах оттуда. Арджуна сделал знак факиру, который взвалил падиала себе на плечи, и оба направились к Джахара-Богху, или дворцу святых, как величалось жилище браматмы.
Вместо того чтобы пройти через главный вход, охраняемый постоянно дюжиной сиркаров, он обошел сад, открыл маленькую дверь и провел Утсару с его ношей в свои личные апартаменты.
Падиала положили на кровать, и, пока факир смачивал ему виски уксусом, Арджуна дал ему несколько капель превосходного сердечного лекарства, рецепт которого известен только брахманам. Прошло несколько минут, и несчастный очнулся от своего продолжительного обморока. Он открыл глаза и, узнав браматму, чуть снова не потерял сознание. Вид верховного вождя общества «Духов вод» подтвердил его уверенность, что его спасли только для того, чтобы подвергнуть ужасным пыткам.
– Пощадите! Пощадите! – воскликнул он, складывая руки. – Клянусь служить отныне с верностью собаки.
«О!.. – подумал Арджуна, – что за преступление он совершил, чтобы так молить о пощаде? Надо быть осторожным, чтобы все узнать… Он, видимо, уверен, что мне известно все».
Затем с необыкновенной проницательностью он продолжил свои логические размышления, и это приоткрыло ему часть истины.
«Не меня он просит о пощаде, а браматму, и, обещая верно служить, он в моем лице обращается к обществу «Духов вод». А обещание, которое он дает на будущее, показывает, что он не был верен в прошлом. Так как я никогда не пользовался услугами этого простого субедара, значит, он имел дело с Советом трех».
Радость осветила лицо Арджуны при мысли, что он, может быть, разгадает важную тайну трибунала. Но для этого ему надо сделать вид, что он все знает. Это заставит падиала признаться во всем, что, по мнению последнего, уже известно браматме.
Одно только смущало его: если Совет трех знал о виновности этого человека, то как он мог не только отпустить его на свободу, но еще и приказать браматме доверить ему важное поручение относительно Наны Сахиба? Он решил вести допрос с большой осторожностью.
– Видишь ли, – сказал он Дислад-Хамеду, с тревогой ждавшему ответа, – я бы пощадил тебя, но кто поручится мне, что ты снова не изменишь своему слову?
– Вы знаете, великий браматма, что это невозможно теперь… Общество предупреждено, и при малейшем проступке наказание будет ужасным.
– Но одного моего согласия мало, – продолжал Арджуна, – я могу действовать только с одобрения Совета трех. А я получил очень строгий приказ и не могу отменить его.
– Увы! Но что же вы делаете со мной? – воскликнул несчастный, который не мог понять, как очутился у браматмы, и подумал, что его арестовали при выходе из собрания. – Зачем надо было внушать мне надежду, чтобы потом лишить ее?
Арджуна молча покачал головой. Он чувствовал, что малейшее неосторожно сказанное слово может подсказать падиалу, что тайна его еще не раскрыта.
– Сжальтесь, владыка! Сжальтесь! Я презренный негодяй, я это знаю, но, когда я услышал, что обвинитель мой убит кинжалом правосудия, мог ли я не подумать, что Совет трех хочет простить меня… А свидание, назначенное мне сегодня вечером у Башни мертвых между одиннадцатью и двенадцатью часами?.. Неужели все это только хитрости?..
Арджуна едва не вскрикнул от радости. Он понял, какую выгоду можно извлечь из этого открытия.
Итак, предатель, имя которого ему хотел открыть англичанин, был Дислад-Хамед, и знаменитый трибунал, такой строгий и суровый, готовый убрать браматму за малейшую ошибку, этот трибунал не останавливается перед убийством, чтобы спасти изменника, из-за доносов которого англичане уничтожили более полутора тысяч друзей общества!..
«Так, мои руководители, – подумал Арджуна, – на этот раз я поймал вас… Вы забыли, что в случае измены устав «Духов вод» дает право браматме созвать четырех членов Совета семи и выдать им весь тайный трибунал… Но что я говорю? – остановил он сам себя. – И наивен же я! Как будто бы «Три» и «Четыре» не составляют одно в Совете семи… Нет, нет! Этих людей я должен передать общему суду джемедаров… И тогда увидим, имеет ли право Совет семи спасать от нашего правосудия поставщика английских виселиц!
Надо только действовать быстро и с величайшей осторожностью, ибо в его положении достаточно малейшего подозрения, чтобы он присоединился к своему предшественнику в Башне мертвых. Но прежде чем начать борьбу, надо узнать все планы своих врагов».
Падиал только и ждал, чтобы ему позволили говорить. На осторожные вопросы Арджуны он рассказал все, что знал, и между прочим то, как во время собрания неизвестный голос обещал спасти его и приказал под угрозой страшной кары явиться вечером к Башне мертвых.
Браматма сразу понял, что разгадка кроется в том, что «древнейшему из Трех» понадобилась очень большая услуга со стороны падиала, если он приказал Утами убить англичанина. В том, какую роль играл факир после своего ухода из зала, Арджуна не сомневался. По слуге он определил господина и увидел во всем руку председателя Совета трех и семи, самого жестокого своего врага.
Необходимо было прежде всего узнать результат предстоящего разговора между членом Совета и падиалом. Для этого он заставил ночного сторожа дать клятву, что он передаст ему все, что произойдет во время этого свидания.
Он потребовал не открывать ни единой душе того, что решено между ними, и пригрозил в противном случае привязать заживо около гнезда красных муравьев, превратив его смерть в пытку, растянутую на несколько дней.
Падиал, счастливый от того, что так дешево отделался, рассыпался перед браматмой в уверениях безграничной преданности. Дислад-Хамед так близко видел смерть, что решил воспользоваться первым благоприятным случаем и бежать в какую-нибудь отдаленную провинцию, где его никто не разыщет.
Он понимал, что, служа англичанам и «Духам вод», он при такой двойной игре рано или поздно кончит веревкой или кинжалом. В надежде на побег он давал все обещания и все клятвы, какие от него требовали. Когда он вышел из дворца браматмы, верховный вождь сказал Утсаре:
– Отправляйся за этим человеком и следи за ним. Мне надо знать все, что он делает. Тебе надо присутствовать сегодня вечером при разговоре падиала с «древнейшим из Трех». Встреча назначена среди развалин: постарайся спрятаться поближе к беседующим, чтобы слышать все, что они будут говорить.
– Повеление твое будет исполнено, господин, – просто сказал факир и поспешил вслед за ночным сторожем.
После ухода факира Арджуна прошел в свой кабинет, чтобы обдумать все случившееся. Совет семи и даже тайный трибунал никогда ничего не предпринимали, не посоветовавшись с ним. Положение изменилось всего несколько месяцев тому назад. Сложилась странная ситуация – несмотря на ежемесячные перевыборы, изменявшие состав Комитета трех и назначавшие нового президента, каждый словно наследовал ту же ненависть к нему и обращался с ним с тем же оскорбительным пренебрежением.
Устав, отстранявший верховного вождя от заседаний тайного совета, в действительности никогда не применялся, служил лишь для того, чтобы Совет мог заседать без браматмы, если последний будет заподозрен в измене. Эта исключительная мера никогда не касалась Арджуны.
Но в один прекрасный день «древнейший из Трех», воспользовавшись очередными выборами, уведомил его, что Совет семи решил по-прежнему строго соблюдать все пункты устава, а поэтому ему не только запрещается присутствовать на совещаниях «Трех» и «Семи», но, кроме того, он не имеет права сам принимать никаких решений, так как верховный Совет берет отныне всю ответственность на себя.
С этого времени Арджуна оказался в роли простого исполнителя приказов этих двух советов, члены которых не вступали с ним в прямые сношения и сообщали ему о своих решениях через находившихся в их распоряжении факиров.
Он думал сначала, что в Совете семи у него появился враг, который мало-помалу передал свою ненависть к нему другим членам Совета. Но Совет этот, выбиравшийся на три года, полностью сменился в предыдущий месяц, – он думал, по крайней мере, что закон соблюдается точно, – а между тем отношение новых членов к нему было точно таким же, как и раньше.
Более того, они еще усилили свое недоброжелательство, которое вылилось наконец в той сцене разрыва, свидетелями которой мы были. Смутные подозрения зародились в его душе, а снисходительность совета к падиалу только увеличила их.
Арджуна вспомнил, что в прошлом столетии все семь членов Совета, избираемые обычно на три года, сговорились, чтобы власть оставалась за ними в течение пятнадцати лет.
Каждые три года они составляли протокол новых выборов и оставались на прежних местах, но под новыми именами. Неосторожность открыла этот обман на одном из заседаний джемедаров, и все семеро были повешены.
Извлекли ли урок все джемедары после такого страшного наказания? Арджуна подозревал, что происходит то же самое и в настоящее время. И чем больше он присматривался ко всему, что делается в последние пять-шесть месяцев, тем больше убеждался в этом.
Если же это предположение было верно, то тайна, которой эти люди окружали себя, усиливая строгость устава и не разрешая браматме присутствовать на своих собраниях, объяснялась сама собой. Было совершенно ясно, что узурпаторы не могли чувствовать себя в безопасности, пока не поставят на место верховного вождя своего человека.
Среди этих размышлений у Арджуны то и дело возникал вопрос о падиале Дислад-Хамеде. Зачем надо было спасать предателя, заслуживающего смертную казнь, и убивать человека, принесшего доказательства его измены? Он чувствовал инстинктивно, что в этом, собственно, и кроется ключ всей тайны.
В то время как он ломал себе голову над этим, строя гипотезы за гипотезами, на эспланаде раздались звуки трубы. Правительство Индии не имело газет в провинции и потому сообщало таким способом жителям каждого города о распоряжениях вице-короля или приказах губернаторов.
Сэр Джон Лоренс приехал в Биджапур несколько часов назад, и Арджуна, уверенный, что воззвание будет иметь отношение к его приезду, вышел на веранду, тянувшуюся перед домом, напротив сквера.
Притаившись за соломенными жалюзи, он принялся с большим вниманием слушать и скоро понял всю важность этого объявляемого во всеуслышание постановления.
Вот содержание указа, прочитанного глашатаем:
«Всем жителям Бенгалии, Бихора, Бундельканда, Мей-вара, Пенджаба и Декана. Всем жителям по ту и по эту сторону Ганга, которые будут слушать здесь написанное, привет и пожелание благополучия!
Мы, Уильям Эдмунд Джон Лоренс, генерал-губернатор Индии, по воле нашей всемилостивейшей государыни Виктории, королевы Англии и Индии, и по данной ею нам власти
Решили и постановили следующее:
С согласия нашего верховного консультативного совета, ввиду постоянных смут, которые с незапамятных времен производит в этом государстве тайное общество «Духов вод», общество это считается распущенным в течение трех суток со дня обнародования сего.
По прошествии этого срока всякий, считающий себя еще членом общества, будет призван в военный суд и судим по всей строгости законов.
А чтобы никто не смог игнорировать указ, он будет оглашаться в течение трех дней, начиная с сегодняшнего дня».
Затем следовало чтение подписей вице-короля, а также чиновников министерства внутренних дел и полиции, обязанных следить за исполнением этого указа.
По окончании глашатай громко протрубил несколько раз в трубу и продолжал свой путь, чтобы повторить то же самое в других местах.
Индийцы, слушавшие чтение, медленно разошлись по домам, не выражая ни одобрения, ни осуждения и не делая никаких замечаний. Два полка артиллерии и полк шотландцев сопровождали вице-короля.
Военные силы должны были дать понять жителям Биджапура, что в Декане начинается время репрессий. Только сурово нахмуренные брови местных жителей показывали, как они ненавидят своих притеснителей. Но вместо того, чтобы заниматься бесполезными манифестациями, они с терпением, свойственным людям Востока, ждали дня, назначенного для будущего восстания.
– О!.. – воскликнул Арджуна после минутного размышления, – это важное сообщение требует быстрого решения. Долг повелевает мне забыть личные оскорбления и просить встречи с Советом семи, чтобы совместно обсудить, как лучше действовать в. таком случае.
И, не теряя ни минуты, он отправил гонца, назначенного для секретных поручений, и указал ему, как проникнуть во дворец Омра, чтобы его никто не заметил. Гонец скоро вернулся и принес ответ на пальмовом листе:
«Пусть браматма не беспокоится! Верховный Совет бодрствует и уведомит его, когда наступит время действовать».
Та же система! Его держат в стороне от всех дел общества, даже в таких обстоятельствах, когда он с минуты на минуту может поплатиться своей жизнью.
– Нет, это настоящая измена, – прошептал он, – тогда я буду действовать сам.
Вернувшись к себе, он открыл потайную дверь, скрытую за его кроватью, и вошел в комнату, наполненную местными одеждами – от простого костюма судьи до роскошного одеяния раджи.
Он быстро разделся, натер все тело соком индийского ореха, чтобы придать коже коричневый цвет, надел на голову парик из длинных волос, заплетенных шнурочками, и раскрасил лицо белыми и красными полосами.
Надев затем вместо одежды пояс, сделанный из трех полос хлопка, он взял бамбуковую палку с семью узлами, большие связки зерен сандала и бутылочную тыкву, – превратившись таким образом в «пандарома», то есть пилигрима, продающего разные мелкие вещи, смоченные в священных водах Ганга. Выйдя через потайную дверь, он побежал по улицам, громко крича:
– Шивай! Шивайя! Аппа! Аппа! Вот, вот слуга Шивы, сын Шивы!
Потрясая затем связками, он прибавлял гнусавым голосом:
– Кто хочет, кто хочет зерен сандала, омоченных в священных водах Ганга?
И толпа теснилась вокруг него. Одни покупали несколько зерен из связки, другие, более набожные, целовали следы ног пилигрима. Молодые матери приносили ему своих младенцев и просили благословить их.
А он шел все дальше и дальше к семиэтажному дворцу.
ГЛАВА II
Сэр Джон Лоренс во дворце Омра. – Джеймс Уотсон и Эдвард Кемпуэл – Рассказ начальника полиции. – Повешенный и воскресший Кшиная. – Договор.
Ночь снова опустила свой покров на древний город, взволнованный ненавистью, злобой и местью.
Сэр Джон Лоренс, проведший весь день в приемах, заявил после обеда, что чувствует себя уставшим. Он отослал всех своих секретарей, адъютантов и посетителей и под предлогом отдыха приказал никого к нему не пускать.
С ним остался один только Уотсон, начальник Полиции, и молодой офицер, говоривший на трех или четырех местных диалектах, Эдвард Кемпуэл. Молодой лейтенант был личным переводчиком губернатора и разбирал все дела сам без участия администрации и официальных переводчиков.
– Так как же, Уотсон, – спросил лорд, – какое действие произвел наш декрет на туземцев?
– Мне кажется, сэр, эта мера должна была прежде внушить им страх…
– Неужели вы сомневались, Уотсон?
– Мы никогда не можем знать настоящих чувств индийцев. Касты, предрассудки, религия так разделяют нас с ними, что они нам более чужды, чем какой бы то ни было народ в мире. Хитрые и лукавые, они способны многие годы хранить в тайне заговор и искусно скрывать свои чувства. Тем скорее нужно ждать взрыва, чем более спокойными они кажутся. По вашему приказу я проехал весь Декан и ужаснулся тишине, встреченной мною повсюду.
– Вы большой пессимист, Уотсон! Мы, напротив, убеждены, что нашего приезда в Биджапур и угрозы действия военного суда достаточно, чтобы внушить им спасительный страх. Наказав несколько безумных голов за преступный нейтралитет во время восстания на Севере, мы надолго установим спокойствие в этой стране.
– Да услышит вас Бог, сэр! Но вы знаете, что я всегда говорю с вами откровенно…
– Продолжайте, Уотсон! Мы потому и расположены так к вам.
– На месте вашей светлости я ограничился бы лишь энергичным преследованием Наны Сахиба. Он мусульманин, то есть принадлежит к роду, который не любят в Индии. Это происхождение вождя восстания помешало всему Декану, – а это более восьмидесяти миллионов человек, – присоединиться к повстанцам Бенгалии. Должен признаться, что только этому мы и обязаны своей победой. Продолжая травить Нану, который не всегда же будет ускользать от нас, ибо мы имеем сведения, что он не покидал Индии, было бы лучше отделить его сторонников от индийцев, поклонников Брахмы, и отнять таким образом у них всякий предлог к новому восстанию.
– У них нет ни вождей, ни оружия.
– Ошибаетесь, сэр! Они в изобилии найдут все это в нужную минуту, и, поверьте, на этот раз Север и Юг, Брахма и Пророк соединятся против нас. Довольствуясь эффектом, произведенным приездом военного суда и декретом об уничтожении общества «Духов вод», я оставил бы эти обе меры в виде угрозы, постоянно висящей над головами индийцев, не прибегая в данный момент ни к каким наказаниям. Но зато я сделал бы все возможное, чтобы захватить Нану. Поймав его, объявите полную амнистию. Затем не принуждайте его унижаться перед вами, чтобы не уронить его авторитет перед своими подданными. Сделайте визит всем четырем раджам Юга. Осчастливленные вашим милосердием, они не захотят больше бунтовать против вас, а, напротив, устроят в вашу честь царское пиршество, и мир водворится в Декане, а следовательно, и во всей Индии.
– Вы, может быть, и правы, но не таково мнение уполномоченного министерства внутренних дел.
– Вполне естественно.
– Что вы хотите сказать?
– Ваше превосходительство будет вторым вице-королем, отозванным за то, что ослушались его советов.
– Вы думаете, Уотсон?
– Разумеется!.. Нам он читает проповеди об энергичных репрессиях, а в тайных корреспонденциях своих в Лондон, которые он посылает поддерживающим его членам парламента и кабинета, восхваляет, напротив, благодеяния политики умиротворения.
– Откуда вы это знаете?
– Это относится к моим служебным обязанностям, сэр!
– А что, если он вас услышит? – сказал, улыбаясь, сэр Джон.
– Ваши уши, сэр, не его уши.
– Но какой ему интерес в этом? – спросил генерал-губернатор с видом полного равнодушия.
– Эх, сэр!.. В индо-британской империи есть только одна корона вице-короля.
– У вас злой язык, Уотсон, – отвечал сэр Лоренс, закуривая сигару. – Не желаете ли?
– Если позволит ваше превосходительство…
– А вы, мадемуазель Кемпуэл? – продолжал, смеясь, вице-король.
Когда сэр Джон бывал в хорошем настроении, он всегда так называл своего адъютанта, свежее и розовое лицо которого невольно вызывало эту шутку.
Эдвард покраснел при этом фамильярном обращении и отвечал в смущении:
– Я не позволяю себе курить при вашем превосходительстве.
– Полно, Кемпуэл, – продолжал ласково вице-король, – один раз не в счет, как говорят французы. – И он подал ему коробку с сигарами, а затем снова обратился к начальнику полиции.
– Я подумаю о том, что вы мне сказали, Уотсон!.. Я подумаю, будьте уверены… Но не буду больше посылать своих писем по почте, – прибавил он с лукавой улыбкой.
– О, сэр, – отвечал Уотсон с некоторым смущением.
– Выполняйте ваш долг, Уотсон… Выполняйте ваш долг. Мы с удовольствием просматриваем все сведения, которые вы присылаете нам утром…
– И которые известны только вам и мне, сэр!
– Кстати, Уотсон! Сегодня вечером, кажется, должен явиться знаменитый следопыт, который откроет убежище Наны Сахиба?
– Да, сэр, он передал мне, что готов служить вашему превосходительству.
– Неужели же вы думаете, что он преуспеет там, где погиб несчастный Кишная?
– Он очень удачлив, сэр! Вспомните последние его сообщения, полученные нами. Не позволь он так глупо повесить себя, завладев несколькими европейцами…
– В числе которых находился и я вместе с отцом и матерью, – прервал его молодой офицер.
– Ба!.. Я и не знал этого, – удивился вице-король.
– Он не знал, вероятно, какое положение в обществе занимают его пленники, – продолжал Уотсон, – а так как в награду за оказанные услуги мы разрешили ему праздновать тайно великую пуджу тхагов, то он решил, что лучше будет предложить богине Кали кровь людей более высокого происхождения, чем первых встречных бродяг, пойманных в лесу.
– Расскажите мне эту интересную историю, Уотсон. Сейчас всего девять часов, и у нас достаточно времени, чтобы поболтать за сигарой. Эти свободные часы досуга, когда я могу жить, как живут обыкновенные люди, и беседовать с друзьями, не обдумывая каждого слова, бывают так редко…
– Участь всех властителей, сэр!
– К счастью, я буду им всего пять лет…
– Но можно стать вице-королем на новый срок, ваша милость!
– Не хочу, Уотсон! Мое самолюбие пострадает, разумеется, если меня отзовут раньше срока, но, поверьте мне, мой друг, видеть вокруг себя эти пошлые лица, которые стараются проникнуть в ваши мысли, ваши намерения, чтобы сообразовать с ними свои собственные поступки, видеть людей, которые всегда готовы на самый низкий подхалимаж и с утра до вечера курят вам фимиам, а за вашей спиной строят козни, лгут, устраивают заговоры, – все это так грустно и дает вам такое жалкое представление о человечестве, что я решил по истечении пяти лет вернуться в свое родовое поместье в Шотландии и жить вдали от всех этих отвратительных мерзостей. А я еще властитель pro tempore![71] Какое же зрелище должна представлять наследственная власть?.. Ну так, ваш рассказ, Уотсон! Каким образом стали Кемпуэлы пленниками тхагов?
– Мне, как начальнику полиции, известно многое, сэр, а потому рассказ может быть долгим или коротким, смотря по вашему желанию.
– Пользуйтесь вашей сигарой как хронометром, Уотсон… Курите ее спокойно, не торопясь… Затем пойдут дела серьезные, и мы примем вашего следопыта.
– Ваша милость изволила слышать что-нибудь о Сердаре?
– Как будто… Француз, кажется?
– Да, француз, бывший офицер при посольстве в Лондоне, которого лишили в его отечестве чинов и орденов за то, что будто бы он похитил секретные бумаги из английского адмиралтейства… Кстати! Газеты сообщают о его реабилитации. Обвинение, выдвинутое против него, оказалось ложным, и он представил военному суду подлинное признание одного из воров.
– Ага! Их было несколько.
– Двое, сэр! Один из них сам себя обвинил в своей предсмертной исповеди. Ради его семьи, а также благодаря его запоздалому, но честному раскаянию, военный суд умолчал о его имени. Тем более что в настоящее время он уже дал отчет Верховному Судье.
– А второй?
– Второй, сэр, принадлежит, как я слышал, к самой высокой аристократической фамилии и заседает в Палате лордов. Он не был упомянут в признании, подписанном его сообщником, а француз, которого зовут, кажется, граф Фредерик Де-Монмор-де-Монморен…
– Верно, – прервал его Эдвард.
– Вы знаете его? – удивился сэр Джон.
– Это мой дядя, – отвечал молодой человек.
– Вот как! Ваш рассказ, по-видимому, обещает быть очень интересным, но я не вижу, какое отношение все это имеет к Кишнае, отъявленному негодяю и начальнику тхагов.
– Вы спросили меня, каким образом могли Кемпуэлы сделаться пленниками Кишнаи, поэтому я и начинаю с самого начала.
– Вы правы, не буду больше перебивать вас. Вам предстоит во время рассказа выкурить целую сигару, вот и стройте на этом ваше повествование.
– Француз был настолько великодушен, что не назвал второго виновника, и имя его останется, вероятно, неизвестным. В награду за все перенесенные им страдания граф Де-Монморен назначен своим правительством на пост губернатора Французской Индии.
– Мой коллега, следовательно… И это, вы говорите, бывший Сердар… и дядя Кемпуэла?.. Прекрасно! Однако я вновь перебиваю вас, но все это так странно…
– Возвращаюсь к Сердару. После произнесенного над ним приговора Фредерик Де-Монморен отправился в Индию, где в течение двадцати лет вел жизнь странствующего рыцаря и защитника угнетенных, забытый совершенно своей семьей. Сестра его тем временем вышла замуж за Лионеля Кемпуэла, отца присутствующего здесь молодого Эдварда. Когда разразилось восстание сипаев, Фредерик Де-Монморен, получивший благодаря своим подвигам прозвище Сердара, принял горячо к сердцу дело Наны Сахиба и своей ловкостью и мужеством едва не добился отделения от нас Индии. Тем временем молодой Эдвард, которому тогда было шестнадцать лет, и его сестра Мэри отправились в Индию, получив от лорда Ингрэхема рекомендательное письмо на имя Сердара, чтобы просить его спасти их отца, находившегося в Гаурдвар-Сикри, осажденном войсками Наны. Встреча молодых людей, не знавших, что у них есть дядя в Индии, и Сердара, не знавшего, что у него есть племянники в Европе, была в высшей степени драматична…
– Не шутите этим, сэр Уотсон! – грустно сказал ему Эдвард.
– Да и плакать незачем, мой молодой друг! Вы, впрочем, должны знать, как я люблю вас и совсем не собираюсь огорчать. Сердар спас Лионеля Кемпуэла, который был тогда майором и комендантом Гаурдвара. Во время этой войны Сердар отправился на остров Цейлон с той целью, вероятно, чтобы поднять там бунт, но был схвачен губернатором острова, сэром Уильямом Брауном, благодаря чертовской хитрости Кишнаи, бывшего у того на службе. Приговоренный к смерти вместе со своими товарищами, Сердар бежал с места самой казни. В следующую за этим ночь Уильям Браун был тяжело ранен Фредериком Де-Монмореном, который был настолько смел, что проник во дворец своего врага. С этого момента между ними начинается настоящее состязание, о котором слишком долго рассказывать. Губернатор Цейлона так рьяно принялся преследовать Сердара и назначил такую высокую цену за его поимку, что я всегда думал, – мы, полицейские, по натуре своей всегда несколько подозрительны, – что между этими двумя людьми существовали какие-то другие причины для ненависти, которые не могли быть только следствием борьбы в Индии. Весьма возможно, что сэр Уильям был старым сообщником в знаменитом деле о краже секретных планов, имя которого было скрыто Сердаром.
– О, сэр Уотсон! – воскликнул Эдвард Кемпуэл, – так обвинять неблагородно. Простите, милорд, – продолжал он, почтительно кланяясь вице-королю, – но дело идет о чести моей семьи. Губернатор Цейлона женат на сестре моего отца.
– Успокойтесь, Эдвард! – ласково сказал ему сэр Джон. – Уотсон, вы зашли слишком далеко.
– С вашего позволения, милорд, – продолжал молодой человек, – я попрошу сэра Уотсона взять назад свое несколько смелое обвинение.
– Ну же, Уотсон, не портите мне вечер.
– Если вам угодно, милорд, – холодно отвечал начальник полиции, – предположим, что я ничего не сказал…
– Это не значит взять свое слово назад, – заметил Эдвард.
– Я сокращаю свой рассказ, – продолжал Уотсон, как бы не замечая слов молодого адъютанта. – Падение Дели и окончание восстания, подавленного Гавелоком, не прекратило состязания противников. Им пришлось встретиться при совершенно других обстоятельствах. Нана Сахиб, спасенный Сердаром, скрылся в убежище, давно уже, по-видимому, приготовленном для него обществом «Духов вод», и с тех пор, как это известно вашей милости, он ускользает от всех наших поисков. Кишная, взявшийся доставить нам его, нашел, я уверен, его убежище. Но желание отомстить Сердару внушило ему глупую мысль захватить Кемпуэлов, которые ехали по Малабарскому берегу. Схваченный батальоном 4-го шотландского полка, явившегося на выручку своего полковника, Кишная вместе с товарищами был повешен. Вот и весь мой рассказ, милорд, а сигара моя еще не кончилась… Я не растянул своего повествования, как видите.
– Напротив, Уотсон, вы с некоторого времени чересчур спешили закончить его.
– Последние факты почти известны вашей милости… Вы же дали Кишнае поручение найти убежище Наны Сахиба.
– Это чрезвычайно ловкий и хитрый человек… Уверены вы в том, что он повешен?
– Настолько, по крайней мере, насколько можно верить официальному донесению.
– Я могу подтвердить, сэр, что негодяй не избежал участи остальных, хотя и был повешен последним. Я сам присутствовал при этом акте правосудия. Мы возвращались из Англии после отпуска моего отца и сопровождали мою мать, ехавшую на поиски брата, которого она не видела с самого детства.
– Почему же начальник тхагов не обратился к офицеру, командовавшему отрядом? Он мог показать ему мандат, написанный моей рукой, и это спасло бы его.
– Сколько мне помнится, он о чем-то очень долго разговаривал с капитаном шотландского полка, и тем не менее его повесили.
– Это крайне неприятное дело для меня, господа! Не хочу скрывать, я несколько раз уже докладывал королевскому правительству о неминуемой поимке Наны Сахиба, и теперь рискую быть отозванным обратно, если в течение месяца бывший вождь восстания не будет в моих руках.
– Мы потому терпим неудачу, милорд, что нет ни одного индийца, согласившегося бы открыть убежище, где скрывается Нана.
– Странно, Уотсон, очень странно! В Европе мы с несколькими фунтами стерлингов давно бы добились успеха.
– Не тот народ, милорд! Вспомните, что за два года до восстания все знали о заговоре, кроме нас, и что среди двухсот миллионов жителей не нашлось ни одного изменника, чтобы предупредить об этом. С тех пор, несмотря на все наши старания, мы смогли найти только двух человек, которые согласились служить нам и пойти против своего народа. Кишная согласился на это из религиозных соображений, чтобы мы не мешали тхагам совершать их кровавые мистерии. А Дислад-Хамеда, ночного сторожа Биджапура, я убедил, что он делает этим приятное Брахме, так как восстание задумано мусульманами.
