Jacob Davidovsky
Ленин. 1917-04
Он спрыгнул с ящика, и, легко пробираясь в толпе, быстро скрылся. Пётр удручённо слез с ящика и поплёлся к выходу со двора. Солдаты смотрели на него кто-то сочувственно, а кто-то – злорадно.
Да уж, сел в лужу по полной. Хорошо, Лёха Кравцов не присутствовал – видать, усвистал куда-то по своим делам ещё до митинга.
– Привет, Петро. А что ж грустный такой?
Рядом присел тот самый пожилой сослуживец-большевик, который в своё время давал Петру совет не волноваться во время публичных выступлений. Звали его Арсением, а отчества и фамилии Пётр даже не знал. “Дядька Арсений”, да “дядька Арсений”, по другому пожилого солдата никто и не называл. Сейчас он сидел рядом, участливо гляда на грустного Петра. Судя по всему, причина плохого настроения была дядьке Арсению неизвестна.
– Да видишь, осрамился я на митинге сегодня в Волынском Полку. Говорил вначале хорошо, а потом один студентик-эсер со мной заспорил – и я переспорить не смог.
– И ты из-за этого расстроился? – Арсений удивился, – Думал, раз стал большевиком, так всегда всех одолевать будешь? Как бы не так. Ещё сто раз тебя переспорят … да ты столько же. Перед народом выступать – не фунт изюму, тут опыт нужен. А эсер твой, коли студент – человек, значит, учёный, в университетах обучался. А ты хотел его на раз одолеть? Размечтался!
– Да я ж все последние ленинские работы прочитал, подготовился – как мог. А он меня одним вопросом-то и срезал.
– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Арсений, – и что за вопросик был такой каверзный?
– Да не каверзный, нормальный. Даже странно, что ж я раньше сам не додумался. Хоть подготовился бы. Короче, если солдаты, как Ленин говорит, повернут штыки внутрь России, так они же с фронта уйдут?
– Вестимо дело, – подтвердил Арсений, – непременно уйдут. В столицы ли – Временное Правительство свергать или по родным деревням пахать-сеять – а уйдут точно.
– Ну так фронт-то голым останется! Немцы и пойдут земли забирать. И никто им не помешает. Они ж так всю Россию занять смогут! И те деревни, где мужики пахать-сеять начали, тоже. Всё зерно, скотину, птицу в свою Германию поотправляют. И как быть?
– А, вот, значит на чём тебя эсер-студентик срезал. Понятно, – Арсений подумал, потом решительно заговорил, – Я об этом думал уже. Во-первых, всё зерно и скотину в момент не отправишь. Их до станции надо доставить, вагоны с паровозами подготовить, да пути кой-где починить. Во-вторых, в каждую деревню, в каждый городок надо по гарнизону поставить. Да при отправке опять же из каждой деревни зерна да скотины охрану организовать. Россия большая, деревень много. Нет сейчас у немцев такой силы на фронте. А как из Германии подтянут, так тут будет в-третьих.
Солдаты-то, повернув штыки, Временное Правительство сковырнут. Большевики у власти окажутся. Так вот, они же сразу с немцами переговоры о мире начнут. Раз обещали. Английцы с французами им не указ, как Львову с Керенским. Начнут. А есть порядок такой, что как начинаются переговоры, война на фронте останавливается. Пока не договорятся. До мира или дальше воевать. Но, думаю, договорятся до мира. Большевики умные, они понимают, что не до войны сейчас.
– Так тот студент-то говорил, что немцы за мир могут и всю Малороссию потребовать. И ещё там чего-то. Что ж, отдать, что ли?
– А и отдать. На время. Большевикам у власти надо будет чуток укрепиться, на ноги встать. А там … . Может, в Германии революция тоже полыхнёт – и немцы земли возвратят сами.
– А если не полыхнёт? Или полыхнёт – а буржуи немецкие её раздавят? Что, Малороссия так под немцем и останется?
– Ну … коли не полыхнёт или раздавят – большевикам всё одно надо будет свою армию создавать. Граница-то останется, а там, значит, так буржуи и будут.
Только это уже станет не та армия, что была, куда мужиков под гребёнку гребли не спрашивая. Это будет армия другая, куда добровольно записываться будут. Потому что там и паёк будет добрый, и гнилой солониной солдата кормить не позволят. И обмундирование добротное будет, и оружие. Большевики-то, чай, красть интендантам не дадут. Вот такая армия Малороссию-то и заберёт назад … может, и до Берлина дойдёт. Понял, Петро?
– Понял я тебя, дядя Арсений, – Пётр слушал очень внимательно, – Сдаётся мне – правду ты говоришь. Слушай, хочу попросить тебя. Ты не зови меня больше Петро, ладно? Это я у себя на хуторе был Петро, а здесь, в Питере, как-то даже странно с таким имечком. Я ж Пётр по документам. Так и зови.
– Да мне как-то обоюдно – как называть. Был бы человек хороший. Пётр – так Пётр. Имечко в России знаменитое. Особенно здесь, в Питере.
Пётр снова повеселел. Ничего страшного не случилось, жизнь опять была прекрасна.
Вечер того же дня.
– Здравствуйте, Владимир Ильич. Разрешите, я войду?
Сталин стоял на пороге, опустив голову и избегая смотреть сидевшему за рабочим столом вождю в глаза. Несмотря на поздний час, Ленин продолжал работать. Что-то писал. Впрочем, Ленин умел продуктивно работать в любое время суток.
Он писал, опустив большую лобастую голову. Писал быстро, крупным разборчивым почерком, почти без помарок – как он умел. Горела настольная лампа под зелёным абажуром, оставляя верхнюю часть ленинского лица в тени, но Сталин всё равно ощутил, как взгляд вождя ощупал его ссутулившуюся фигуру.
– Здравствуюте, Иосиф Виссарионович. Чем обязан визиту в столь поздний час? Проходите, садитесь. Слушаю вас.
Сталин неловко прошёл через комнату, опустился на стул и только тогда осмелился поднять голову и взглянуть Ленину в лицо. Но тот даже не смотрел в его сторону, внимательно перечитывая только что написанное. Не поднимая головы, Владимир Ильич спросил:
– У меня мало времени, товарищ Сталин. Давайте сразу к делу. В чём причина вашего визита?
Тон вождя был донельзя сух и официален. Да, вот я уже для Старика и не Коба, – подумалось Сталину. Он поёрзал на стуле и, как будто прыгая в пропасть, бухнул:
– Я пришёл просить прощения, Владимир Ильич.
Ленин вскинул голову. Взгляд его вонзился прямо в сталинские зрачки. И Сталин, под тигриным взглядом которого у людей частенько слабели ноги в коленках, почувствовал, что сам цепенеет под этим ленинским взглядом, что эти маленькие, глубоко посаженные глаза-буравчики уже добрались до самых глубин его души и её, сталинскую душу, препарируют, и скрыть что-либо под этим взглядом невозможно. Он вдруг почувствовал себя, ни много, ни мало, кроликом под взглядом удава. Стремясь уйти от этого ощущения, Сталин быстро заговорил:
– Владимир Ильич, поверьте, я по-прежнему самый преданный ваш сторонник. Поймите, вас здесь не было, всё легло на нас с Каменевым, вот я и не решился на прямую конфронтацию с правительством. Боялся дискредитировать партию. К тому же Каменев, вы же знаете, он в марксизме – не мне чета. Я и пошёл за ним. А так только вас и ждал – сам боялся чего-нибудь предпринимать. Чтобы не наломать дров.
– В самом деле?, – тон Ленина был сух и саркастичен, – Помнится, при Тифлисском ограблении ты не боялся проявить инициативу. И прекрасно справился. Что же изменилось? Стареешь?
Ну, слава Богу, уже хотя бы не на “Вы”, – с облегчением подумалось Сталину, – поругает и простит. Повинную голову меч не сечёт.
– Так там же было ваше прямое указание – осуществить экс. Партии требовались деньги. На мне лежала только техническая сторона. А в таких делах да, я понимаю намного больше Каменева.
– А тут, значит не было моих указаний?, – тон Ленина стал чуть теплее, но до дружеского было ещё далеко, – Тебе что, не зачитывали телеграмм из Цюриха? Или ты внезапно оглох? А теперь, видать, почитал мои статьи в “Правде”, послушал разговоры на улицах и наконец после заседания ЦК что-то понял?
Сталин снова покаянно опустил голову. Честно говоря, так всё и было. Старик, как всегда, видит его насквозь.
Потолкавшись среди митингующих у особняка Кшесиньской, он понял, что, во-первых, обсуждают практически только ленинские статьи, а во-вторых, массы полностью их поддерживают. ЦК сильно рисковал остаться на задворках событий. Вместе с ним, Сталиным.
Так, надо полностью покаяться. От Старика ничего не скроешь. Как говорят “на семь аршин под землёй видит” – это про него. Он вздохнул и снова заговорил:
– Владимир Ильич, я должен ещё признаться. Не вините нынешних членов ЦК. Это мы с Каменевым виноваты. Они до нашего появления следовали всем вашим указаниям из Цюриха. Просто нам противиться не смогли. Каменев в поезде сумел меня убедить, я вам говорил. А Шляпников долго сопротивлялся … но не сумел до конца, – ещё тише проговорил Сталин, съёживаясь на стуле под внимательным ленинским взглядом.
– Ну допустим. А почему пришёл только сейчас? Почему пятого выступал против меня в ЦК? Почему тебе потребовалось, чтобы я выкинул тебя из редакции для того, чтобы прийти? Признаться, я ждал, что ты одумаешься сам и придёшь раньше. А сейчас не знаю, что с тобой и делать.
– Владимир Ильич, поймите, я же кавказец, да ещё и абрек. У нас для мужчины отказаться от того, что им было сказано – это почти “потеря лица”. Я стараюсь выдавить из себя кавказца, но пока получается не всегда.
– И архискверно! – Ленин сурово глядел на него, – Если ты – кавказец, то и езжай на свой Кавказ и там разбойничай … или что там ты ещё умеешь. А здесь мне нужен большевик!
– Владимир Ильич, умоляю, простите. Ви мене как атэц! Клянус, я буду самым верным и исполнительным вашим сторонником! Ви же знаете, кавказские мужчины слово дэржат!
Как всегда в такие моменты грузинский акцент стал чувствоваться гораздо больше, чем обычно. Возможно, это убедило Ленина.
Вождь уже не враждебно, но задумчиво смотрел на него.
– Что ж, про Шляпникова и Залуцкого я знал и раньше. Но молодец, что всё честно рассказал. Каменеву передай, что я на него не сержусь … он нужен. Теоретик, оратор, публицист – такими кадрами не разбрасываются. Но пусть запомнит!
Шляпников – молодчина … хотя мог бы проявить и больше воли к сопротивлению. Ну да ладно, я-то знаю, как ты умеешь надавить.
– Хорошо, – продолжал вождь, – Будем считать, что урок ты получил. Не дай тебе Бог его позабыть. А теперь слушай меня внимательно. Повторять не стану, и ни одно слово не должно выйти за пределы этого кабинета. Тебе ясно, Коба?
Сталин часто закивал. Горло у него перехватило, и он был не в силах выдавить из себя хотя бы слово. Слава Богу, он прощён, и для Ленина он снова Коба.
– Ты прав, – продолжал вождь, – теоретик марксизма ты аховый. Как оратор или публицист – ещё хуже. Я бы сказал, что в голове у тебя каша, но это было бы неправдой. В голове у тебя просто пустота.
Мастер эксов теперь, после революции, мне не нужен. Поэтому я вижу только одно для тебя. Ты станешь моим доверенным лицом.
У тебя раньше хватало воли и решимости проводить мои решения на местах. Это отныне и будет твоей главной задачей. Я стану ставить тебя на такие посты, давать такие поручения, которые могу доверить только своему человеку. Верному человеку. Доверенному лицу. Если ты ещё хотя бы раз меня разочаруешь, я перестану тебя считать таковым, и ты очень скоро это почувствуешь. Из партии не выгоню, заслуг у тебя достаточно, но на высокие посты тогда не рассчитывай, запомни.
