Иван Карасёв
Любовь нужна всем

8

Анжела привела её в большую двухкомнатную квартиру. Дом сталинской постройки, поэтому не обычная башня-квадрат, как у них, а огромное строение с колоннами, гербами и орнаментами из звёздочек с серпами да колосьями. И сама квартира по площади не намного меньше, чем родительская: комнаты просторные, кухня, как полноценная гостиная, и прихожая на десять человек одновременно с диванчиком и торшером. «Наверное, здесь ночуют засидевшиеся допоздна гости», – подумала Илона.

Хозяин представился Серёгой, он был под стать апартаментам – плечистый, ширококостный парень с cильными, мускулистыми ручищами. Ну прям Илья Муромец наших дней. Он сгрёб Илону в свои объятия как старинную знакомую и чмокнул в щёчку. Илона и дёрнуться не успела:

– А, золотая медалистка, глазастая какая! Ну прямо Мэрилин Монро. Парней штабелями ещё не укладываешь? – пробасил он, почти не разжимая большой, по размеру всего остального, рот. Вот только глазки выпадали из общей картины, негабаритные оказались, татары явно прошлись по предкам. А богатырь, не дожидаясь ответа, продолжил. – Павлуша рассказывал про тебя, значит теперь на дипломата учиться будешь! Александра Коллонтай наших дней!

Илоне сразу стало неловко, откуда этот совсем незнакомый человек столько о ней знает? Она инстинктивно поднесла ладони к лицу и, словно пытаясь прикрыться, взглянула на Павлика, который их перехватил у выхода из метро и довёл до нужного адреса. Но тот даже бровью не повёл: мол, всё в ажуре. Впрочем, и самого Павлика она встретила всего-то второй раз. Так что обижаться не на кого, разве что на Анжелку. Но та потащила её за рукав и отвела в сторонку:

– Не нервничай, тут так принято, он меня тоже заборостроителем назвал, Павлик растрепал. Серёге просто, наверное, нравится собирать информацию. Ну, не про всех, конечно, но про тех, кто к нему приходит. Вот и про Павликовы дела он в курсе, хотя сам работяга. Зарабатывает, кстати, неплохо.

– Я и смотрю, что на гнилую интеллигенцию он не тянет, – улыбнулась Илона, – как заграбастал своими ручищами, аж кости хрустнули.

– Ага, он краснодеревщик, причём очень хороший, высококлассный специалист, с детства к деревяшкам тянулся, сейчас работает в каком-то НИИ. Говорят, его ценят.

– Неужели и родители тоже из работяг? – поинтересовалась Илона.

– Не, работяги в таких домах не живут. Ты что? Родители в том же НИИ какие-то важные должности занимают, хотели сына в институт пропихнуть, а он заартачился: не пошёл, отслужил армию и занимается своими деревяшками.

– Девчонки, хорош вам шушукаться, давайте по шампусику! – подмигнул своими красивыми светло-карими глазами Павлик. Он уже держал два бокала в руках.

Девчонки не стали возражать, а хозяин тем временем взял в руки гитару и затянул «Кони привередливые». «Ишь ты, и поёт неплохо: выходит не хуже, чем у самого Высоцкого». Илона не очень любила советских бардов, но здесь, в компании, согласилась: лучше слушать хрипловатое Серёгино пение, чем подражать битлам на московско-английском. Второе явно получилось бы хуже.

Тем временем Анжелку куда-то утащил Павлик, а на Илону медленно, не сводя с неё глаз, надвигался рослый, атлетического сложения, брюнет с тёмными, почти чёрными глазами. «Никита», – догадалась она. Примерно таким она его и представляла, правда, парня немного портили оттопыренные уши, которые он умело прятал в складках волос, но в остальном лицо безукоризненное: высокий лоб с густыми, но не сросшимися бровями, правильный нос, ярко-алые губы казались не слишком тонкими, но и не излишне вздутыми. Треугольный подбородок с ямочкой, такие в книжках называются волевыми, и всё же главное – глаза. Яркие, сияющие и сверлящие Илону насквозь. И одет с иголочки. Фирменные джинсы и такого же материала рубашка – новьё. Ни дать-ни взять – голливудский киногерой. И этот парень втрескался в неё по фотографии?

– А ты Илона! – выпалил он, и, не давая времени на ответ, затарабанил. – Я по фотокарточке узнал тебя. У Анжелы видел. Ты танцуешь?

К этому времени Серёга отложил гитару и включил магнитофон. Из него лилась мягкая, спокойная мелодия и такой же нежный, влекущий в незримые дали голос пел, нет, скорее проговаривал какие-то чётко различимые, но всё равно непонятные слова на французском. Что-то знакомое. Илона силилась вспомнить и никак не могла.

– Да, почему нет, – пробормотала она, и её руки сами собой легли на широкие плечи Никиты.

– Кто это поёт? Что-то знакомое.

– Это Джо Дассен, – пояснил Никита, охватывая все больше талию Илоны, – его уже стали забывать, он умер семь лет назад довольно молодым. Отказало сердце во время отдыха на тёплых островах.

– А мне больше нравятся «Битлз». Правда, у них нет таких умиротворяющих мотивов.

– А мне «Депеш мод», – почему-то ожидаемо для Илоны признался Никита, – битлов я любил в детстве, от них ещё родители тащились, я и наслушался тогда, а потом надоело.

Левой рукой Никита прижимала Илону к себе, а правая опустилась ниже уровня её талии. Ей стало несколько не по себе, вот уже пару раз она «чиркнула» грудями полурасстёгнутую джинсовую рубашку Никиты. Вот его рука совсем сползла. Илона чуть не ахнула: «Хорошо, догадалась в джинсах прийти, а ведь собиралась надеть ту юбку, что привезла из Парижа!» Она прошептала тихо: «Не надо!» и, чуть отстранившись, исправила положение. Но свои руки снова водрузила ему на плечи и не отводила взгляд. А он буквально пожирал её глазами.

Танец закончился. Илона специально отодвинулась в сторону, чтобы отдышаться, она запыхалась, как будто пробежала стометровку на физкультуре. На самом деле, последнюю минуту она едва дышала, утонув в обволакивающей глубине глаз партнёра: они почти как миндаль по форме. Она не обратила внимания на Анжелку, которая отозвала в сторонку Никиту и отчитывала его: «Ты куда сразу полез? Я же тебе говорила, она девочка! Вишь, как смутилась, – покосилась она в направлении Илоны, – раскраснелась да отдышаться не может. Дай человеку попривыкнуть. Она и в такой компашке первый раз, и нецелованная ещё даже, ну, или почти!» Для Илоны эта сцена осталась незамеченной, она опрокинула залпом второй бокал шампанского, который поднёс ей какой-то плюгавенький, мелкорослый типчик с неприятным, колющим взглядом и нечёсаными редкими волосами, плохо обрамляющими слишком длинное лицо. Маломерок не отстал сразу, он воспользовался случаем, чтобы травануть парочку смешных анекдотов. Илоне полагалось засмеяться, но у неё получилось лишь выдавить из себя кривую улыбку. Плюгавенький обернулся, просёк, куда направлялись взор и мысли Илоны, оскалился, обнажив ряд некрасивых зубов, похлопал её по плечу: мол, дерзай, и отошёл.

А потом снова появился Никита. Между тем, он прошёлся в медленном танце с новой партнёршей, с силой прижимая её к себе. Та не сопротивлялась. Такой парень, как Никита, не мог не иметь успех у девчонок, и некоторое время они зависли в настоящих объятиях прямо перед Илоной. И ей казалось, что Никита вот-вот расплющит монументальный, не чета Илониному, бюст партнёрши о собственный торс. Вдруг Илону почему-то пригласил Павлик, она не могла ему отказать и потеряла из виду Никиту с обладательницей мощных грудей. Павлик совсем не тёрся об Илону, он явно выполнял просьбу или приказание Анжелы («Развлеки подругу!») Сама Анжела в этот момент о чём-то болтала с хозяином квартиры, а тот опять держал в руках гитару. И снова Высоцкий: «Протопи ты мне баньку, хозяюшка…». Песня длинная, и Илону, успевшую уже осушить третий бокал, но не шампанского, оно кончилось, а какой-то белой грузинской кислятины, Илону прошибла слеза. Она сама себе удивлялась: никогда с ней такого не случалось. Чтоб от Высоцкого, да мокрота на глазах? Кто бы сказал – не поверила! Даже желание закусить кислое вино пропало.

И тут вновь нарисовался Никита. Уверенным движением он подлил Илоне этого мерзкого пойла с труднопроизносимым нерусским названием. Такое же кислое, невкусное, но теперь оно пилось само, без усилий. Никита завёл разговор о шмотках. Начал обсуждать, кто во что одет, и даже сколько это сто̀ит. Илоне вначале было не по себе, но через несколько минут ей тоже стало любопытно, и она не смогла не признать правоты Никиты во многом: например, как дёшево одевается её подруга, и как стильно, оказывается, всё подобрано у нечёсаного: и джинсы (Levi’s), и модная рубашка навыпуск с кнопками (тоже фирменная), и даже его нечёсанность приходилась совсем ко двору. «Ну правда, когда у тебя всё равно мало волос, чего их прилизывать? Только проплешины открывать», – согласилась мысленно Илона.

Тем временем снова заиграла медленная музыка, и, словно как само собой разумеющееся, Илона пошла с Никитой. То есть она не пошла, Никита притянул её за талию, и они присоединились к другим парам. Но танец не увлёк их. Нет. Они только стояли, лишь изредка изображая движение, и смотрели друг другу в глаза. Рука Никита опустилась значительно ниже положенного. Они ещё потоптались на месте, и вдруг Никита с силой рванул Илону на себя. Теперь между ними совсем исчезли барьеры, только одежда мешала их телам соединиться. Илона ощутила тепло мужской плоти, из горла рвались слова, но вместо них вылетало нечленораздельное «а-а», она положила голову на его плечо и закрыла глаза. Прильнула к его разгорячённому телу, её висок ощущал пробившуюся после утреннего бритья щетину, а бровей потом коснулось что-то мягкое и влажное. Она не открыла глаза, но сразу догадалась, что это его губы. Наконец, когда осмелилась посмотреть на него, она ничего не увидела. Было темно вокруг, лишь позже она поняла, что они уже не в комнате, а в прихожей, одни, совсем одни, и он её целует, целует по-взрослому, в губы, и ей это очень нравится. Она ответила.

Они целовались долго, Илона почувствовала, что там, в заветном месте, всё стало влажным, засвербило, и ей вдруг ужасно захотелось ЭТОГО, и она, конечно, совершенно не стала бы сопротивляться, если бы Никита взял её на руки и уложил на тот самый короткий диванчик, что стоял тут же рядом. Вряд ли на нём спали, – коротковат. На него, наверное, садились, чтобы разуться и обуться. И вот тут, на этом диванчике для переобувания, в тёмной прихожей, под тихо льющуюся из соседней комнаты музыку и громкие голоса людей, из которых почти никого она ещё два часа назад не знала, тут она уже готова на всё.

Но внезапно в просвете двери выросла чья-то тень и обратилась к ним игривым голосом Анжелки: «Эй вы там, Ромео и Джульетта, присоединяйтесь ко всем, там сейчас произойдёт поедание торта. У Мишани, оказывается, день рождения вчера был!» И всё оборвалось, внутри всё опустилось, и сама Илона тоже – она стала обеими ногами на твёрдый пол. Ноги оказались босые, без туфелек спортивного фасона, которые она тут же бросилась искать по всей прихожей.

Больше в тот вечер ничего не случилось. Илона намеренно сторонилась Никиту, она с ужасом представляла себе, что могло произойти там, в прихожей, куда в любой момент мог войти кто-нибудь из гостей или сам хозяин квартиры. И как бы это всё выглядело? Стоило подумать об этом, как её передёргивало от отвращения, и она даже не глядела в сторону Никиты. Лишь когда все расходились, чтобы успеть к метро, он, улучив момент, наклонился и шепнул ей на ушко: «Я тебе завтра позвоню».

9

Он позвонил, но Илона не подняла трубку. Она дочитала «Милого друга». Дочитала с трудом, Илона вдруг охладела к герою Мопассана. Он почему-то ей стал противен. Бабник, карьерист, мерзавец. Что она в нём раньше находила? Почему он ей был симпатичен? На эти вопросы Илона не могла найти ответ. Ей показалось, что подсознательно она теперь ставила себя на место женщин Жоржа Дюруа. Почему? Прихожая Серёги тому виной? То, что там произошло? Или она стала самой себе противна, потому что в какой-то момент была готова на всё? Пьяная женщина, нет, отуманенная алкоголем непорочная девушка отдаётся прямо в людской? Но не отдалась же! И не в людской! Не отдалась, потому что помешали, а не в людской, потому что таковой не имелось в советских квартирах, даже в огромных, монументальных сталинской постройки домах.

И Илона игнорировала звонки. Она сама, предварительно размотав белый телефонный шнур, чтоб доставал до дивана в гостиной, где, поджав ноги на покрывале, она удобно устроилась, обстоятельно поведала маме выдуманную историю про вчерашний вечер с девчонками, о несуществующих занятиях, подтвердила правильность своего питания. «Гречки почти не осталось, мам!» В общем, успокоила в очередной раз мать: всё в порядке с ребёнком, брошенном на произвол судьбы в большом городе, где масса соблазнов. Заодно долго и терпеливо выслушивала все мамины истории: и про георгины, и про одну непорядочную соседку: «Представь себе – муж в ЦК работает, а его жена устраивает пьяные оргии со всякими сомнительными личностями! И доигралась: кто-то написал «телегу», и у мужа теперь бо-ольшие проблемы на работе!» И всё время, пока Илона, лёжа на диване, выслушивала события дачной жизни, у неё под боком тихо мурлыкала Руфина. Накануне она обиделась на Илону за длительное отсутствие. К тому же Илона закрутилась перед выходом: то покрасит губы в ярко-красный цвет, то сдаст назад: сотрёт помаду и нанесёт бледно-розовую (красная – очень вызывающе!). То же самое с бровями и ресницами. Вечная дилемма женщины – как поступить: красить или не красить? Особенно, если и брови, и ресницы у тебя и так имеются, вполне нормального вида и размера. Но ведь сто̀ит нанести марафет. Илона уже взрослая, придёт ненакрашеная – скажут, девочка ещё. И какие духи с маминой полочки взять? Так, в этой моральной и физической свистопляске она забыла положить Руфине еду, и та страдала от голода аж до часу ночи. Но на утро Илона была прощена, и человечье-кошачье общежитие опять напоминало идиллию.

До приезда родителей оставалось ещё целых два дня. Два дня свободы. Мопассана она променяла на Жорж Санд. Она же Амандина Аврора Дюпен. Ну кто ещё в состоянии лучше написать о женщине, чем женщина! С «Консуэло» Илона провела полночи, и лишь когда где-то вдалеке забрезжил рассвет, её глаза сомкнулись, книга выпала из рук, а испуганная Руфина, едва не получившая тяжёлым томом по лбу, резво отскочила и удивлённо уставилась на хозяйку. Та спала. Спокойно и тихо. Ей снились сны, и почему-то в них всегда присутствовал один высокий широкоплечий парень. Она только догадывалась, что это Никита, но рассмотреть его никак не могла, она даже во сне щурилась от бившего прямо в лицо солнца. Потом проснувшись, прятала глаза под одеялом, но там быстро становилось душно и жарко, и результат всё тот же – не уснуть, а так хотелось спать! На самом деле, вечером она не завесила шторы и с полшестого утра в комнату пробивались по-летнему яркие солнечные лучи. Они проникали через окно, отражались от светлых обоев и неизменно били в глаза.

Наконец, Илоне удалось устроиться на другом боку, и она уснула снова. Её разбудил в двенадцать очередной телефонный звонок. Она потянулась, улыбнулась ехидно: «Звони, звони, а я не подойду!» Но через час, когда она уже приняла душ и позавтракала, раздался другой звонок, в дверь. Он привёл Илону в состоянии некоторого недоумения. Кто бы это мог быть? У родителей ключи, Анжелка обычно не приходила, не предупредив. Не она ли названивала всё время? А Илона думала, что Никита. Почему так думала? Её бы устроило, если б это оказался он? «Мне этого хочется?» – переспросила себя Илона. Она бесшумно открыла внутреннюю дверь и посмотрела в глазок. Он. С улыбочкой на лице, довольный собой, самоуверенный, руки за спиной. Не Игорь из восьмого класса, другой. Взрослый и мысли иные в голове. И жизнь уже другая, взрослая.

«Готов к штурму, хотя для него я уже отдалась и повесила белый флаг. Открывать или нет? Открыть? Нет? Нет? – застучало в голове. – Открою, и всё: не уйдёт!» Но совсем не пускать Никиту в квартиру тоже нехорошо. Илона понимала, что это неправильно, им бы хоть объясниться, ведь ещё позавчера целовалась взасос, а сегодня вот так, даже на порог не пускает. Но пустишь, и что дальше? «Пусть зайдёт, – решила вдруг, – прогнать всегда успею». И рука сама потянулась к замку.

Никита, как и в тот раз, оделся безукоризненно – только с более спортивным уклоном: небесно-голубого цвета джинсы, чистейшие, без капли уличной грязи, белые кроссовки и такая же белая рубашка на кнопках, один в один как у нечёсаного Мишани в тот вечер. «Они ими что, меняются что ли?» – предположила Илона, разглядывая улыбающегося Никиту. Правда, белая рубашка под копной чёрных волос смотрелась гораздо лучше, чем на Мишане с его реденькой шевелюрой.

– Заходи, – Илона распахнула дверь шире и посторонилась, давая пройти.

Никита, не выключая улыбку, сделал два шага вперёд, повернулся лицом к Илоне и вдруг протянул ей букет алых роз. Это было неожиданно, стремительно и жутко приятно, просто сказочно.

– Это мне? – зачем-то спросила Илона. Ничего другого ей в голову не пришло, а сказать хоть пару слов желательно. – Мне? – повторила она.

– Тебе, а кому же ещё? Или я ошибся адресом? Илона Иванова здесь живёт? – Никита всё так же широко улыбался, при этом ямочка на подбородке куда-то исчезала, словно растворялась в улыбке.

– Спа-асибо! – Илона растягивала слово благодарности, придавая ему больше значения. – А, разузнал, где я живу. Анжелка, конечно, – пробормотала она, разглядывая полураскрытые, как губы, жаждущие поцелуя, бутоны роз.

Илоне ещё никогда не дарили цветы, на восьмое марта – не в счёт, да на день рожденья в этом году папа презентовал ей прекрасный букет. Но то были дежурные цветы, потому что так положено, всем одноклассницам мальчики скидывались на подарки к женскому празднику, и цветочки – это самый простой вариант – гвоздѝки продавались в любом цветочном магазине. А тут розы просто так, потому что он пришёл к ней, потому что они целовались у Серёги в прихожей, или потому, что он в неё влюбился? Неужели влюбился? А она? Целоваться было здорово. Все эти мысли промелькнули в сознании Илоны за какую-то секунду. Она приняла букет и хотела его чмокнуть в щёчку. Но в щёчку не получилось. Никита умело повернулся и поймал её губы своими губами. Поцелуй был долгим и смачным. Как прекрасно ощущать, что никто не может помешать, никто не ворвётся сюда. Никто? Не мешало бы хотя б закрыть дверь, она так и ёрзала на сквозняке, туда-сюда, и грозила громко хлопнуть на весь подъезд.

– Подожди, – Илона с трудом отстранилась, замкнула дверь и посмотрела в глаза Никите.

– Разувайся, но, – она помолчала, подыскивая нужное слово, – я не хочу бо̀льшего. Ты понимаешь?

– Понимаю, – после некоторой паузы согласился Никита, развязывая шнурки кроссовок. Потом он выпрямился и тоже, поймав её взгляд, повторил, – понимаю.

Они пили чай, слушали битлов, гладили Руфину. Никита тоже, оказывается, любил кошек, но всегда родители были против. И целовались, долго, безотрывно и упоённо, Никита давал волю рукам, они успели побывать повсюду, но Илона в последний момент отводила их. «Ты обещал». Он соглашался, и они снова целовались, и снова правая рука Никиты бессовестно орудовала в её белье. Наконец Илона встала, нашла брошенный на пол бюстгалтер. Надела его и, глядя Никите в глаза, покачала головой и произнесла укоризненно:

– Ну ты ведь обещал.

– Обещал, а что я могу сделать с собой? Ты такая красивая, ты такая…

– Тсс, – Илона поднесла указательный палец к губам Никиты, – хватит. Приходи завтра, сегодня и так уже было слишком много. Но, – она начала фразу и не закончила.

– Что «но»?

– Ничего, – Илона вздохнула, – приходи завтра.

Он не преминул воспользоваться приглашением, на этот раз с тортом появился. Вкусным, «Киевским». Но Илона даже облизнуться не успела. Он аккуратно поставил торт на банкетку и заключил Илону в свои объятия, из которых уже не выпускал. Его губы жадно впились в её лицо, он целовал Илону повсюду, И она не могла и не желала сопротивляться. Она сама уже всё решила для себя: «Или сегодня, или никогда! Жребий брошен!» И она стала отвечать, она тоже целовала его, она тоже дала волю рукам и потом не могла припомнить, как сорвала с него рубашку, прильнула к голому торсу. Он в ответ ловко расстегнул её лифчик с необычной застёжкой спереди между грудей. «Умеет», – только и успела подумать она, а его длинные красивые пальцы уже теребили её соски…

Невероятно, ещё вчера ей было страшно, а сегодня она жаждала ЭТОГО, она даже торопила. Ей не терпелось, она изнемогала, но он медленно, но верно доводил её до белого каления. Правда, в решающий момент стало больно, однако это быстро прошло, а он был неутомим, и вот, наконец, он её отпустил. Илона упала в изнеможении на кровать. Она не знала, как они там оказались. Всё завертелось-закрутилось у входной двери, а потом… Что потом, она уже не могла объяснить, только запомнила, как в один момент пискнула некстати подвернувшаяся Руфина. И больше ничего. Сейчас она ничего не помнила и не хотела вспоминать. Она дала себя ему, она испытала страсть, оргазм, но теперь она ощущала какую-то пустоту. Или утрату. Как разгадать загадку собственной души?

Илона накинула халатик и приготовила чай. Достала самые красивые чашечки из гэдээровского сервиза «Мадонна». Мама их брала только по большим праздникам. А торт оказался под стать изысканной посуде, вкусный, сладкий, как то, что она сейчас испытала. И перед тем, как уйти, Никита взял её ещё раз. Она уже не пылала желанием, слишком много потратилось сил, но и сопротивляться тоже не могла. Она лежала и чувствовала себя доской.

– Завтра во сколько прийти? – спросил он, прощаясь.

– Ни во сколько, – завтра возвращаются родители.

– Тогда я позвоню послезавтра.

– Нет, лучше оставь свой телефон. Я буду под контролем, к тому же послезавтра надо подавать документы.

– Хорошо, – он накарябал на оторванном листочке календаря свой номер и протянул его Илоне, – буду ждать.

– Жди, – прошептала Илона, захлопнула дверь и, опираясь об неё спиной, бессильно сползла на пол. До завтрашнего утра надо выстирать и высушить утюгом простыню, незаметно зашить порванные трусики, разобраться с тортом. Столько ей одной не съесть. И, самое главное, сочинить правдоподобную историю появления цветов в квартире. А сил не оставалось. Их хватало только на битлов. Илона врубила магнитофон:

Аll you need is love,

All you need is love.

All you need is love, love.

Love is all you need.

«Всё, что тебе нужно – это любовь, – пробормотала Илона, – да, любовь нужна всем. Так это и есть любовь?» – вопрошала она себя.