Иван Карасёв
Любовь нужна всем
6
Телефон Павлика снова не отвечал. Врубила любимый «Наутилус»: «Я хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой, и я буду с тобой!» Павлик по-прежнему молчал – долго, однообразно и безысходно. Анжела давно была готова к выходу: бровки подведены, наведён марафет вокруг глаз, губы накрашены и при полном параде – польские джинсы и изначально дешёвенькая синяя курточка, которую Анжела сама облагородила, пришив белую бахрому. Анжела-то готова, но вот уже почти семь часов, отец просыпается. Слышно, как скрипит под ним кровать – зашевелился, сейчас встанет курить, мать вот-вот придёт, нагруженная сумками. Поэтому обычно гораздо раньше, чтобы не ругаться лишний раз с матерью, Анжела сбегала из дома. И в это время они уже были вместе, вдвоём: или в кино, или в парке, или в «Молодёжном», или у кого из ребят. Всегда, а тут от него ничего, и его дома нет. Куда он мог подеваться? Договаривались ведь как обычно! А вдруг что-то случилось? Да что могло случиться?
Могло, – резко рубанула она. «А вдруг он за той, рыжей глистой плоскогрудой, задумал ухлестнуть, как он её глазами ел в прошлый раз!» Анжела внезапно ощутила незнакомое ранее чувство. Кровь прилила к вискам, дыхание участилось, она опустила голову, уставившись в какую-то точку на паркетном полу, и долго-долго не отводила взгляд от неё. Тысячи мыслей пронеслись под тяжёлой шапкой её каштановых волос. «Она, точно она, ещё улыбалась в его сторону, а когда я возвращалась из сортира, они оба пялились друг на друга и улыбочки милые у обоих. Он, помнится, даже приподнял бокал в её сторону. Ух, я тебя, стерва рыжая!» Анжела инстинктивно сжала кулаки и почувствовала, что теряет рассудок: «Я тебе зенки-то выцарапаю, паскудница поганая! Да чего там зенки! Дай только встречу! А где? А там же!»
Поглощённая планами мести сопернице, едва не уследила за временем. Оно текло без остановки, а стоило бы смыться, пока мать не появилась. Куда валить прямо сейчас, этого она абсолютно не представляла, но уходить нужно срочно. Быстрыми, точными движениями поправила причёску (два рубля заплатила), ещё раз бросила взгляд в зеркало – подвела реденькие брови и, не попрощавшись с отцом, вылетела из дома. И тут же, на лифтовой площадке, столкнулась нос к носу с матерью: «Привет, мам, уборку сделала, папу накормила, в институт готовилась. Ой, щас лифт уедет. Пока!» Ошеломлённая таким кавалерийским наскоком мать даже рот раскрыть не успела, только из-за закрывшихся дверей до Илоны донеслось: «Ты когда дома будешь-то?» Притворилась, что не расслышала. У матери в двух руках авоськи, она на кнопку нажать не успела. И лифт погрохотал вниз.
Там, внизу, Анжела выскочила на площадку и, прежде чем выйти наружу, воспользовалась зеркальцем, опять поправила сбившийся в суете локон, выпрямила спину и с гордо поднятой головой прошествовала мимо бабсобранья – так называли коллектив неустанных смотрительниц подъезда. Чтобы видели, чтобы знали – Анжела всегда в форме, всегда на высоте. Вчера вечером, когда Анжелка вся расхристанная и здорово поддатая возвращалась домой, бабсобранье уже передало пост алкашам, а тем самим было всё равно. Нет, не всё равно, приглашали присоединиться. «Да пошли вы на …!» – процедила сквозь зубы Анжелка. Тех послать легко, а вот этих нельзя – они формируют общественное мнение подъезда, они же матери при случае донесут: «А Анжела ваша-то такая и сякая!» В этот раз на бабсобранье желаемый эффект произведён. Сзади до Анжелы донеслось шушуканье, что-то вроде: «как выглядит-то!»
Анжела, не оборачиваясь, двинулась по аллейке в сторону автобусной остановки и прямо перед ней, ну невесть откуда, выросла высокая, худощавая фигура – Павлик, совсем необычно для себя одетый: в чёрном пиджачке, с галстучком поверх белой сорочки и в идеально выглаженных брючках. Но это не всё: в руке он держал букет из трёх гвоздик и протягивал его Анжеле.
Она прямо оторопела от неожиданности:
– Это мне?
– Тебе, кому же ещё? – Его карие глаза лукаво прищурились. – Или тут ещё кто-то есть?
– Спасибо, – Анжеле хотелось броситься в объятия Павлика, расцеловать его, дать себя исцеловать. Но сзади, она знала, уверена на сто процентов, за ними пристально наблюдало бабсобранье.
– А чего так нарядился, как на сдачу диплома?
– Да я и рассчитывал вроде как диплом получить. Ты же рассказывала про бабсобранье, вот я и вознамерился им показать, какой у тебя приличный кавалер, чтобы потом информацию до нужных ушей донесли.
– Я едва с матерью не столкнулась. То есть могли вполне столкнуться. Зато у меня получилось. Представляешь, – Анжела хохотнула, – она из лифта, я – в лифт. Привет, пока.
– Нет, Татьяну Сергеевну мы оставим на потом, не всё сразу, пусть ей расскажут, пусть её заинтригуют.
– А я тебе названивала полдня, а ты не отвечаешь. Я уже Бог весть что стала воображать, – слегка обиженно пробормотала Анжела.
– У нас телефон вчера сломался. Мне было партийное задание – сидеть, из дома не выходить, мастера караулить. Надеялся, что придёт вовремя, но ни фига. Вот мать вернулась со смены, и я к тебе.
– Ну мог бы из автомата набрать! – Анжела ещё пыталась изображать обиду.
– Автомат на остановке тоже не работает, уже пару недель причём, зато цветочный киоск цветочки продаёт, – рассмеялся Павлик, – я к тётеньке за букетиком и вижу – такси, зелёный огонёк. «И вот я здесь, и я у ваших ног!»
– Что-то знакомое, – улыбнулась Анжела, а сама подумала: «Господи, какая же я дура! Какая рыжая! Он же меня одну любит!».
– Это из «Горе от ума» фразочка Чацкого.
– Точно, куда пойдём?
– А не всё ли равно? Впрочем, нет. Никита в «Молодёжном» должен уже веселиться с компанией, давай заглянем? Ты как после вчерашнего с подружкой своей?
– С утра было не очень, сейчас нормально.
– Значит, поехали! – Павлик на виду у бабсобранья приник к её губам.
Поцелуй был долгим, сладким, и Анжела слышала, как сзади вполголоса пошли пересуды. И пусть! Пусть болтают! Ей наплевать.
В «Молодёжном» уже было тесновато, столиков свободных нет, пришлось бы к кому-нибудь подсаживаться, кабы не Никита. Он увидал их издалека и замахал рукой. Впрочем, Павлика с его метр девяносто трудно не заметить. «Верста коломенская», – произносила Анжела, когда он приближал свои губы к её дрогнувшему рту, и закрывала глаза.
Никита был с приятелем, Анжела его видела в первый раз. Замухрышка какой-то: мелкий, с нечёсаными редкими волосами, глазки маленькие, щелистые, и сразу впился взглядом в новую девчонку, дыры как бы не протёр. Неприятный и внешне невзрачный парень, короче. Мишей зовут. Но Никита к нему прислушивался, к его словам: «Да ну! Правда? Ну ты даёшь! Мне такое вовек не провернуть!» Что «не провернуть» Анжела не разобрала, она особо и не пыталась, лишь щебетала о своём с Павликом, к тому же в кафе стоял шум и гам, к тому же самообслуживание, и она потянулась вслед за Павликом, вместе направились за коктейлями. Общество Никиты с замухрышкой её не заинтересовало.
Когда они возвращались к столу, Анжела ещё раз оценивающе рассмотрела Никиту. Всё же на подругу её претендовал, и сегодня наверняка опять об Илонке речь поведёт. В общем, да, заслуживает: не скуластый (Анжеле не нравились скуластые, она их называла про себя боксёрами) правильный овал лица, обрамлённый пышной шевелюрой чёрных волос, прямой некрупный нос, большие миндалевидные глаза, упрямый подбородок, широкие плечи и, самое главное, рослый, а то рядом с Илонкиным метром семьдесят восемью не каждый рядом смотрится. Вот тот, плюгавенький, ну совсем не покатит.
И понеслось! Мелкий оказался душой компании, травил анекдоты, байки разные, в общем, его не заткнуть. Никита и Павлик ржали, Анжеле тоже было весело. Павлик сгонял за вторым коктейлем, Анжеле стало ещё веселее. Немного портила настроение мысль о том, что вечером надо возвращаться домой: опять мать будет уничтожать Анжелу глазами, опять будет ругаться, опять заведёт речь про институт. Скорей бы Павлик квартирёшку хоть самую малую снял! С милым ведь и в шалаше рай. А то лови время, когда его предки на работе, и постоянно жди того момента, а ведь он рано или поздно наступит, когда кто-нибудь внезапно завернёт домой: с работы ли, с командировки ли, ещё откуда-нибудь.
Тут к ней передвинул свой стул Никита.
– Ну как тебе?
– Что как? – не совсем поняла Анжела и подняла руку с бокалом. – Ты про это?
– И про это тоже, а так вообще, здесь.
– Ну здорово, хотя раньше, говорят, когда сухой закон царствовал повсюду, и тут было скучновато.
– Ну да, сворачивают его потихоньку, государство бюджет пополняет, – Никита хихикнул как-то по-детски, – на одних танках далеко не уедешь.
– Ага, – рассмеялась Анжела и приложилась к трубочке, а Никита продолжил, внезапно заиграв желваками:
– Слушай, запал я на твою подружку, приведи её как-нибудь.
– Мечтай, она вчера в первый раз без родителей в кафе сидела. Она в МГИМО готовится, это тебе не хухры-мухры. Вот ты где учишься?
– Ну где первый, там и второй, – начал с конца Никита, – а где второй, там и третий, – и хитро подмигнул Анжеле, – а учусь, учусь я, ну как тебе сказать?
– Да так и скажи! – Анжеле спирт уже хорошо ударил в голову.
– На инженера-ракетостроителя, баллистические ракеты конструировать буду.
– Ого, круто, по американцам чтобы шарахнуть? – пошутила Анжела.
– Ну вообще-то, сама знаешь, сейчас у нас мир-дружба, а ракеты такие делают как раз для того, чтобы они не шарахали.
– Да-да, конечно.
– Так познакомишь с подружкой? – не унимался Никита.
– Где? – Анжела окинула взглядом шумное кафе. – Здесь?
– Ну зачем здесь, послезавтра у приятеля собирается хорошая компания. Родители у него в Сочи умотали, а хату ему оставили. У меня карт-бланш.
– Какой у тебя бланш? – не поняла Анжела. – Вроде фингалов нет на лице?
– Да не, – усмехнулся Никита, демонстрируя ряд ровных белых зубов, – это выражение такое: значит, делаю, что хочу в данном случае, приглашаю, кого хочу. Вот и вы с Пашей приходите. Ну в общем, подумай, повеселитесь, я тебе позвоню. – Никита поднялся и двинул к стойке.
Остаток вечера пролетел быстро, друзья расстались на пороге заведения. Павлик, конечно, проводил Анжелу. Целовались взасос, Анжела взмокрела во всех местах, но не хватало ещё, чтобы её около дома среди декоративных кустиков застукали! Нет, она отстранила любимого, чмокнула его в жадные губы и, пошатываясь, повернула к подъезду. Мать ещё не спала, окно кухни горело. Опять Анжелу ждала сцена.
7
С утра всё-таки болела голова, но парацетамол спас. И два дня прошли как в сказке. Илона читала, лёжа с закрытыми глазами, слушала битлов. Музыка сладостными аккордами разлеталась вокруг, заполоняла собой всё. Больше ничего. Даже родительской видеомагнитофон не включила ни разу. И всегда рядом выбирала себе местечко кошка. Надо гладить мягкую, пушистую и тёплую шерсть. Кайф! Немного мешала духота, стало по-настоящему жарко, но Илона не выключала большой японский вентилятор на ножке. Он спасал. И никто не дёргал, только Анжелка и мама звонили. Первая, чтобы осведомиться насчёт состояния после выпитого, а мама – как всегда. Она всё волновалась: как голова, как питаешься? Илона успокоила: на расстоянии ей хорошо удавалось успокаивать маму, жаль только, что такая возможность случалась крайне редко. И потом она уже научилась переводить тему разговора: «Как твои георгины?» Этого вопроса хватало, чтобы мама забывала обо всём остальном, тут начиналось и про лунки, и про навоз, и про боковые побеги, которые необходимо постоянно срезать. Илона слушала, поддакивала, и сама не замечая, как живому кивала, модному, со спрямлёнными формами, телефонному аппарату.
Потом бутерброд с копчёной колбасой из папиного закрытого магазина, кусочек сыра «Рокфор», купленного по случаю в соседнем гастрономе да с астраханским помидорчиком. Ранними помидорами папа затарил накануне отъезда. Вкуснячие, сладкие, жаль, что даже в холодильнике они долго не держатся: примерно на шестой день уже начинают портиться, поэтому сегодня на них особое внимание. Руфина, помурлыкав, тоже получила порцию обожаемой ей салаки. «Как бы ты, подруга моя, себе печень не испортила, – произнесла вслух Илона, наблюдая за радостно уплетающим жареную рыбу домашним чадом, – мама-то старается: разнообразит, как может, твою пищу, а я вот, лентяйка – нет, кинула салаки, и дело с хвостом!» Руфина словно услышала хозяйку, обернулась, облизнулась, мяукнула в знак благодарности и приступила к доеданию деликатеса.
А ещё с Илоной был «Милый друг». Она сама против силы разума, едва ли не как его многочисленные пассии влюблялась в этого обаятельного проходимца и сочувствовала именно ему, а не его жертвам. «Ну ведь он такой милый», – объясняла она Руфине, и та в ответ потягивала передние лапки, а потом, состроив умилённое личико, мяукала. «Вот видишь!»
Однако ближе к концу второго дня после коктейльного вечера, как его назвала для себя Илона, от мыслей о «милом друге» её оторвало знакомые переливы гудков. Опять Анжелка, и теперь не самочувствие Илоны её интересовало. Она зашла с неожиданной стороны:
– Слушай, тут ребята собираются у одного на хате, родаки где-то на югах, вернутся нескоро, вот он и отрывается.
Илона вздохнула, воспоминание о вчерашней головной боли было ещё свежо.
– Не так часто.
«Уже прогресс, – отметила Анжела, – не категорическое нет, а просто не так часто, сто̀ит ли упоминать о Никите? Пожалуй, не сто̀ит».
– Родители вернутся, вот тогда нечасто и будет, а пока пользуйся случаем. Ты просто коктейли не пей, это они по башке бьют, шампанское, вино, и утром встанешь как огурчик! Там музон, танцы, песни под гитару, говорят, хозяин поёт хорошо. Соглашайся, пока время есть, тебе вообще лафа, один предмет готовить, да и тот – английский.
– Ты с Павликом будешь? – Илона начала колебаться. Идти-не идти, идти-не идти – мысли как маятник старинных часов.
Анжела тоже почувствовала, что подруга даёт слабину.
– Ну а с кем же? Конечно, с Павликом. Слушай, я тут его вчера так приревновала, так приревновала: ну думала, уже всё, а у него, оказывается, просто…
– И Никита будет? – перебила подругу Илона.
«Ух ты, запомнила, а я-то тайные плану строю», – хихикнула про себя Анжела.
– Должен, – Анжела слегка изобразила удивление, – хочешь, позвоню ему, уточню.
– Нет-нет, не сто̀ит, это не имеет значения. Я ещё не знаю сама.
«Так я тебе и поверила, ну ты даёшь, он хоть из-за фотографии писает кипятком, а ты вообще только с моих слов, – уже на самом деле удивлялась Анжела, – ох уж эти отличницы, и вправду говорят: в тихом омуте черти водятся!»
– Так придёшь?
– Приду, скорее всего, приду, только скажи по сколько скидываться?
Анжелка в ответ заржала в трубку.
– В таких ситуациях за всё платят парни. Девушки приходят – это уже немало. Ну так придёшь?
– Угу, если не получится, то перезвоню.
– Правильно, молодец, давай, встречаемся в семь часов на «Кунцевской» в середине платформы.
Повесила трубку, желание повеселиться в компании огромно, но почему-то страшновато. А вдруг… Там всё может случиться. Илона подошла к зеркалу, стянула футболку и в который раз принялась рассматривать своё тело. Талия – хороша, покатые плечи в меру, бугорки грудей торчком и в меру. Пожалуй, даже лучше, чем у Анжелки, Руки потянулись к джинсам: хотелось полностью оценить себя, но внезапно, даже не закончив расстёгивать ремень, Илона остановилась. Напало какое-то оцепенение: «И вот так когда-нибудь придётся оголять себя перед чужим, совсем чужим человеком? Но это моё! Не его! И он войдёт в меня! Ф-ф-ф, страшно!» Илона так и стояла перед зеркалом, пока снова не затрезвонил телефон. Мама. Обычный, рутинный разговор. Но надо что-то придумать насчёт завтрашнего дня, что? А, всё просто, завтра день рождения одной одноклассницы. Она новенькая, ты её не знаешь, нет-нет, тихая такая, хорошая девочка, из хорошей семьи, папа – инженер, в метро работает, мама – учительница, и она сама по стопам мамы пойдёт, поступает в пединститут. Александра Евгеньевна благословила, но:
– Оставь мне её телефон, чтобы я была спокойна.
– Мам, ну ты что, – Илона умела изображать обиженную дочь, – мне не десять лет, или ты хочешь, чтобы над твоей дочкой все ржали как лошади?
– Фу, какие выражения! Ладно, хорошо, только смотри, к одиннадцати будь дома.
– Мама! Она живёт у кольцевой. Мне придётся уйти в десять, как ты это себе представляешь?
– Хорошо, тогда обещай мне, что это приличная вечеринка приличных девочек.
– Ну, конечно, мама, конечно!
Уф-ф. Общение с мамой даётся всё тяжелее. Илона положила трубку и застыла у телефонного столика. И сразу Руфина напомнила о себе, проголодалась. «Угу, моя хорошая, сейчас». Но после разговора с мамой необходимо встряхнуться. Да, покормить кошку, конечно, и выйти на воздух: жара уже спа̀ла, а в квартире ещё душно. А почему бы не искупаться? И точно, Москва-река рядом, мама далеко. Илона переоделась, сунула полотенце в холщовую авоську и, выскочив из дверей дома, вприпрыжку понеслась к речке.
Солнце садилось, его жёлтый диск уже почти свалился в заросший зеленью парк за излучиной Москвы-реки, и только самые верхние окна в ближайшей многоэтажке отливали золотым отражением лучей заходящего светила. Вместе с ним уходила и дневная духота, воздух стал свежее и казался чище. Несмотря на довольно поздний час, на пляже было полно народу. Покинули место дети и жаждущие обрести смуглый цвет кожи, зато прибавилось обычного праздного люда. Кто, наплевав, как и Илона, на заявленную вроде палочку, пришёл искупаться, кто отдыхал с волейбольным мячом, кто в кругу друзей с бутылочкой, а один полупьяный лейтенант в форменной рубашке с погонами, но без штанов приставал к девице в очень откровенном купальнике. Та принимала его приставания вполне спокойно, лишь купируя излишнюю вольность рук своего партнёра. Похоже, молодая супружеская пара просто выбралась подышать воздухом у реки, и подвыпивший офицер желал всем продемонстрировать завидные формы своей жены. А ведь действительно есть на что посмотреть: осиная талия логически завершалась красивыми, слегка сдавленными обрезками ткани грудями, из-под зауженного до неприличия низа раздельного купальника выпирали упругие ягодицы. «Спортсменка, наверное, – предположила Илона, – военные любят спортсменок». Только лицо, обычное, плоское, скуластенькое, азиатское и при этом с еврейскими глазами навыкате портило общую картину. «Ну на лицо он, наверное, не смотрит в такие минуты, там всё решает тело, – заключила Илона и тут же спохватилась, – какая ты умная! Всё-то ты знаешь!»
Она быстро сбросила с себя верхнюю одежду, заколола волосы в толстый пучок и с разбега сиганула в реку. Даже нагретая за день вода прошибла тело приятной прохладой. Десяток гребков вперёд, десяток назад, полежать, распластав руки и ноги, на воде. Она отнесёт в сторону, вернуться по ещё тёплому песку, снова проплыть десять-двадцать метров, снова «звёздочка». Здорово! Вода и бодрит, и расслабляет. На берегу вытащила заколку, тряхнула головой. Толстая шапка мокрых волос, переливающихся золотом на косых лучах солнца, окутала лицо. Илона сразу почувствовала на себе взгляды мужчин. Вот те двое мирно играли в карты, пока она рядом не нарисовалась со своим полотенцем, вон тот интеллигент с книжкой даже дряблый животик подобрал, разглядывая стройную длинноногую фигуру Илоны. Наверное, мужчин возбуждает, когда женщина вытирается. В этом, вероятно, что-то есть. То рука, то грудь, то нога исчезает за куском материи, и появляется снова, тоже своего рода стриптиз. И она нарочито долго, тщательно, стараясь высушить каждую капельку, тёрла своё белое, совершенно незагорелое тело: изгиб спины, покатые плечи, живот без единой капельки жира и особенно тщательно другой предмет своей гордости – ноги. Она выставляла поочерёдно вперёд согнутые в колене ножки и, наклонившись, сушила их вплоть до последнего пальчика.
Даже лейтенант на минуту отвлёкся от своей пассии и стал разглядывать Илону: её плечики, венчающие правильные, вздёрнутые к верху бугорки грудей, при всяком наклоне норовивших выскочить из своего скромного укрытия; ровный животик с зовущей ямкой пупка посередине, округлые, в меру развитые бёдра со стреловидным куском материи между ними. Глаза офицерика, казалось, упёрлись в эту точку. Илоне стало неудобно, она повернулась к непрошеному зрителю спиной и стала натягивать джинсы прямо на мокрый купальник. За спиной послышался недовольной голос лейтенантовой пассии. «А вот и пойду, – наконец твёрдо решила для себя Илона, – пойду! Посмотрим, что там за Никита!» В том, что Никита будет там, она не сомневалась.
