Иван Бездомный
Падшая
Глава 4. Все не так.
Утром выпили кофе и холодно разошлись.
Вечером Олег не выдержал и позвонил.
Приехал.
Светятся глаза, качается потолок и таят от прикосновений.
В полночь в меру пьяная и снова «нет».
Утром, пряча глаза выпили кофе, и разошлись чужими.
И так день за днем.
И никакого продвижения.
Свела с ума бесповоротно и ночи превратились в мучения. Где были фантазии, сны, а где реальность Олег различал лишь после второй чашки кофе.
Через неделю он не выдержал:
– Не понимаю, что происходит. Нам же не семнадцать лет. Зачем сказала, что блядуешь помаленьку? Где работаешь, если не секрет?
– А как мне дураков от умных фильтровать? Ты знаешь, сколько ко мне каждый день мужиков клеится? От подростков до пенсионеров. А работа моя связана с финансовым сектором.
– Банковская сфера?
– Угадал, – смеется. – Мы, банкирам, министрам и прочим ВИП аудит делаем, проверяем, что у них в самом укромном месте спрятано и сколько. Работа у меня редкая – раз-два в месяц, давай оставим ее в стороне и без вопросов – врать не буду, а рассказать не могу. Ты – настоящий, жить будем здесь, а дальше решим.
Этой ночью она ласкала его с безумной нежностью, он называл ее Восьмиклассницей, а она, отвернувшись к стенке, вдруг, плакала.
Олег побоялся спросить о причинах.
Так и жили.
Маришка выезжала в служебные командировки. Раз в месяц прихожая набивалась игрушками: они упаковывали все в ящики, отвозили на Киевский вокзал проводникам, а те, уже в Одессе, отдавали в детдома.
Утром он заваривал кофе, она садилась за свои циферки, считала, записывала, а в обед готовила фантастические блюда – жил в ней талант кулинара запредельного уровня.
В один тоскливый, промерзлый вечер, школьница, нежно поглаживая его по голове, вдруг спрашивает:
– Олежка, голова у тебя неправильная, из кусков слепленная. Авария или война?
– Афган, Чечня, – буркнул БабУшка. – Часть своей черепушки там оставил, вместо нее пластину титановую привез. Оставим это. Я что думаю – надо заняться чем, не могу же я, здоровый кабан, у тебя на шее сидеть. Почему бы нам не проводить корпоративы для тех, кто любит хорошо покушать? Готовишь ты как Б. и мне занятие.
Она задумалась, и вдруг расцвела.
– Я бы тогда и с работой своей могла завязать, да?
– Если пойдет и работа не нравится, почему нет?
– Не нравится? – посерела лицом Мария. – Ничегошеньки ты обо мне не знаешь, добрый человек. Думаешь – дурочка наивная, жизни не нюхала и не видит ничего? Да дня не проходит, чтобы я не прокляла тот день, когда… – она прервалась на полуслове, закусила губу и отвернулась. Успокоившись, по-детски шмыгнула носом. – На себя посмотри, слепой заметит – щуришься постоянно, на тени за спиной оборачиваешься, на любой шорох пригибаешься и по ночам кричишь. Голова как у Железного Дровосека, стукни по ней – она звенит, правое плечо все время трешь, значит разбито, кулаки – набитые. Явно не бухгалтером работал, а стрелял и в спецоперациях участвовал. Какой с тебя организатор корпоративов? Ты думаешь, я тебя так спросила? Да я давно уже все поняла, – она тяжело опустилась на стул. – Есть у меня мечта… Уеду я отсюда и своих вытащу. Не могу здесь жить… Я, жизнь эту фальшивую и показушную, всю через себя пропустила и сил моих на год максимум осталось. Я тебя увезу, и жизнь новую подарю. Давай, родной? Устрою тебе медовый месяц в Париже или в Нью-Йорке? – и светится надеждой.
– Зачем мне медовый месяц? Да еще и у этих идарасов? – удивился БабУшка, а у самого горло перехватило, кишки в комок сжались. «Ребенок еще, а о взрослом мужике, как мама заботится», – теперь уже он отвернулся пряча глаза.
– Как зачем? – настаивает одесситка, – чтоб дошло до тебя, что мы – навсегда, и кошмары позабылись.
– Я только дышать в полную грудь начал, здесь надо устраиваться, денег поднять, а там видно будет.
– Ты прав. Оставим пока. Что ты говорил о корпоративах?
Лист бумаги.
Ручка.
Цифры, имена, телефоны.
Звонки.
Бесконечные обсуждения.
Глава 5. Перелом.
Вечер.
За окном темень.
Редкие сигналы машин.
Олег метался из кухни в гостиную, к окну и обратно, несколько раз обегал дом и возвращался.
Никого.
Еще часы эти, проклятые. Специально растягивают время, или нарочно сломались?
– Да что же ты на телефон не отвечаешь, зараза! Утром должна была приехать, за целый день ни одного звонка! Случилось что? – он открыл бар и дрожащей рукой налил себе полный стакан виски и вышел во двор оглядываясь.
Через час плавятся нервы.
– Хоть бы сказала куда, в какой банк, где, контакты… У меня ж ничего нет! И ни подружек, никого, кроме мамы в Одессе. Хоть к ментам беги, да они, сволочи, и пальцем не пошевелят. Скажут: «Гуляет ваша благоверная, ждите», – кипятился он.
Полночь.
Пьяный Олег сидит за столом, плотно сжав голову руками, и, раскачиваясь на стуле, бормочет:
– Ночь на дворе, случиться может все. Кому звонить, куда???
Сокращаются года.
Бесконечные часы отрезали жирный кусок жизни.
Наконец, сквозь пьяную дрему ему послышался щелчок проворачиваемого замка.
Маришка вернулась.
Вздохнул с облегчением – жива!
– Сейчас, я кое-кому устрою праздник, – пробормотал он.
А в комнату никто не входит.
Олег поднялся, и, шатаясь, зашел в коридор.
– Тебе что??? Позвонить трудно было и предупредить что задер…, – прорычал он и оборвался на полуслове.
Маришка – на полу, лицо в коленки, скулит.
Беда.
В груди молотом ударило, ноги подкосились, осел на пол, в горле ком.
Скрутил себя в узел и к ней – что, как?
Голову поднимает, а там синячище на пол-лица, и белок в крови. Платье разорвано.
Он ее в охапку – она кричит дико, царапается, вырывается.
БабУшка – сам не свой, орет:
– Кто, где, лица, имена запомнила?
– Ореховские, – выдавила. – Петрика люди… В офис вызвали, как приличные, а сами… Лиц и имен не помню – ударили сильно, как послала.
Ореховские и Ореховские, люди известные.
Он поднял Марию на руки, и в ванну: компресс, коньяк насильно, руки целует, по волосам гладит, слезы прячет, план думает.
Под утро она уснула.
Олег долил остатки конька, залпом выпил, вытянул руки, волнение успокаивая и судьбу свою определяя.
– Вот и все. Убегал я от прошлого, на новую жизнь надеялся. А оно вон как повернулось. Судьба, видимо. Уходил я от смертушки и в Чечне, и в Афгане, да не ушел – догнала.
Залез под кровать, вытащил видавшую виды спортивную сумку, достал гранаты и потертую записную книжку.
Имена, телефоны. Звонки.
– Петрик человек опасный и хитрый. Люди, ищущие в нем недостатки, случайно, один за одним мрут по расписанию. А сам выкрутится из любой ситуации. У него со Смертью договор. Ты мне не звонил, симку уничтожь. Будь осторожен, очень, – предупредил его полузабытый голос из прошлого.
Дрожащие руки.
Записка.
«Завтрак на столе. Меня не жди. Любил, и всегда буду. Поправляйся».
БабУшка снял с полки фото со смеющейся, счастливой Маришкой еще не подозревающей о том, что жизнь ее, вскоре, переломится на «до», и «после». Положил во внутренний карман, к сердцу поближе, и отправился по наводке.
«Если бы она имена назвала, или описала их, на куски порезал бы иродов, да по окрестностям разбросал. Но на вычисление, да слежку нервов не хватит, проблему решать сверху надобно».
Проехал к офису, осмотрел подходы и подъезды, камеры и охрану. Машинки запаркованные: Крузаки – охраны, Мерин и Бимер – старших, видимо.
– Отлично, и голову ломать не надо.
Заехал на заправку, залил десятилитровую канистру и сунул ее в хозяйственную сумку.
Свою Короллу оставил за квартал. Под дворник положил записку. «Позвоните по указанному телефону после 14-00 и получите 100дол. Я задерживаюсь на работе, а супруге нужна машина. Спасибки»
Скрутил платок в плотный жгут, натянул худи, и не спеша, будто прогуливаясь…
Приостановился у Крузака, оглянулся по сторонам, бензинчик на колесо возле бензобака и жгут пропитать не забыл.
Лил обильно, наверняка, но половину оставил.
Сердце ломится в грудную клетку.
– Пока тихо.
Отошел на пару шагов, отвернулся к стене будто прикуривая…
Зажигалка.
Кинул горящий жгут под колесо и быстрым шагом направился по улице. В одной руке сумка, в другой – телефон.
Черный, густой дым заволок улицу.
Хорошо, видимо, вспыхнуло.
Перешел дорогу и встал поблизости, дожидаясь пока выбегут охранники.
– И помидоры подорожали и хамон. Сыр уже купил, а колбасы хорошей не было! – он громко говорил в телефон, пока за спиной ревело пламя.
Суета сует. Бегают кругами ошалевшие секьюрити с квадратными глазами и неработающими огнетушителями. Пусть бегают. Говорят, полезно.
Дверь в офисы открыта.
Не переставая кричать в трубку, поджигатель вошел в здание и побежал на второй этаж, отыскивая нужный кабинет.
– Вот она, – он остановился перед массивной дверью из резного дуба. – Все как кэп сказал. Звоним.
Молотило сердце. Конец близок.
Олег нажал кнопку звонка трижды, после чего требовательно постучал.
Дверь глухо распахнулась, в проеме амбал с кобурой.
– Тебе чего? – удивился он.
– У вас пожар, вот там, – показал БабУшка на улицу, и левой, резко, ударил его в горло.
От жесткого, как обухом топора удара, охранник рухнул.
Афганец вытащил у него Глок, проверил затвор и, не говоря ни слова, навел его на хозяина кабинета. Зашел внутрь и опрокинул сумку.
Из открытой канистры потекла зловонная жидкость.
Лужа растекалась по полу, воздух в офисе наполнился парами бензина.
Хозяин наблюдал за ним тяжелым, остановившимся взглядом.
Олег подошел, сел напротив, достал гранату, вытащил чеку, придерживая ее пальцем, чтобы раньше времени не рванула, и положил на стол.
Все это время твердо держал ствол на цели.
Его качало.
Наступившую тишину прервал кашель секьюрити.
Сидя в луже бензина, он схватился за горло и только сейчас осознал происходящее.
– Пошел, – указал ему гость на выход.
Охранник взглянул на хозяина, тот согласно кивнул, и кашляющий амбал вывалился из кабинета.
А Петрик – шкаф, а не человек и взгляд убийцы.
В глаза друг другу смотрят, молчат, секунды считают и ситуацию прокачивают.
Поняли, что здесь навсегда и останутся.
По стенам роскошного кабинета размазанными и огоньком закопченные.
В кабинете запахло жареным.
– Теперь ты знаешь, чем твоя смерть пахнет, – прервал молчание Олег.
– А ты, где свою встретишь, – спокойно ответил Петрик. – От кого бы ты ни был, я дам тебе втрое больше, и жизнь сохраню, а слово свое я держу, – предложил он.
– С чего ты взял, что я на выход надеюсь? На первоклашку я, вроде, не похож, – горько ухмыльнулся Олег.
В коридоре раздался шум: подоспевшая охрана столпилась у дверей готовая к штурму.
– Не стрелять! – осадил их хозяин. – У него граната без чеки, испортит весь ремонт.. Не входить, пока не позову. Двери не закрывать, воняет. Оставьте нас, пацаны, вам жить еще, и без самодеятельности! – рыкнул он.
Приказы главного не обсуждаются, охранники переглянулись, и на выход.
Да и что важнее жизни быть может?
– Леонидыч, мы между этажами будем, – заглянул на миг амбал.
Петрик согласно кивнул:
– Сигарету не предлагаю – вредно здоровью. Раз не палил сразу, говори, зачем пришел, вопросы какие? Давай кабинет поменяем, воняет здесь, обещаю, пока не выясню все, никто тебя пальцем не тронет, а подорвать меня всегда успеешь.
Олег посмотрел ему в глаза и понял, что тот не врет.
На вдруг ослабших ногах прошли в соседний офис.
БабУшка протянул фото Маришки и начал разговор.
Авторитет слушал, крутил фото в крепких руках и мрачнел.
– На дочку мою похожа. Я хочу этим героям пару слов сказать, ты не против? – он поднял трубку и рявкнул в телефон.
Через полчаса явились вчерашние быки.
– Сюда встать, по стеночке! – прогавкал Петрик.
– Узнаете? – он медленно провел снимок перед глазами братков. – Что, на школьниц потянуло? Блядей мало??? – и с жуткой силой ударил первого. Второй отшатнулся, но Петрик достал его длинным крюком и тот мешком упал на пол, еще в полете потеряв сознание.
– Это племяша моего баба, уроды, – рычал он, продолжая вбивать страшные удары в неподвижные тела.
Трещали кости.
Олег вставил чеку и спрятал гранату.
Братва переглянулась.
– Леонидыч, убьешь! – кинулся охранник и оттащил старшего.
– По делам воздаю! – рычал авторитет. – Ладно, хватит об них руки пачкать, скотов на помойку, чтобы ноги их здесь больше не было! Поляну накройте, говорить будем, – он неожиданно успокоился и брезгливо осмотрел свои лапы.
До вечера сидели, коньяк цедили – как заново родились, о разном толковали: не подружились, но конфликт сняли.
Меня Петрик с командой познакомил, после ужина обильного и разговоров по-душам, к себе звал, хотя мог, после рукопожатий, только подмигнуть, и не стало бы БабУшки, – Олег пошевелил поленом и в южное небо взлетела стая оранжевых искр. Он вздохнул, молча налил полстана и протянул другу. Не говоря ни слова друзья выпили.
БабУшка нервно мял сигарету в руках.
– Теплилась у него еще душа под броней деяний страшных: “Кажется, все прошел в этой жизни: и покушений множества женщин – множество, деньги, власть, уход друзей и близких, сам по тонкому льду каждый день хожу, но детишек насиловать… Не потерплю. У девочки твоей в глазах все написано – ребенок чистый. Мои ей извинения. От сердца, говорю, не просто так. Они ей как лысому расческа, но передай: отморозков наказали; больше они никого не тронут, здоровьем расплатились, а я, с этого момента, ее должник. Говоришь – готовит как Бог? Поможем с бизнесом. Крузак на этих придурков повесим, их косяк. Пацанам молвишь: ты – племяш мой; по малолетке разругались до смерти, за бабу свою разбираться пришел, с гранатой, да. Иначе не поймут, пример плохой ”.
В команде его оказались бойцы из Афгана и Чечни, однополчане, даже, нашлись… В нормальной жизни оказались лишние, а тут, их принимали и понимали. Так, братва и устраивались. По краю ходили, жизнь и смерть познали, главное уяснили, и таких, безбашенных, понимали от и до.
Простая логика.
Жизнь коротка.
И каждую победу ты должен выгрызть.
Иначе, выгрызут тебя.
Перед расставанием, Петрик зама своего в кабинет вызвал, ткнул пальцем в афганца и повторил:
– Племяш мой. Возьми все контакты и свои оставь. Любая помощь. 24/7. Повтори: Любая 24/7.
– Любая 24/7, – послушно повторил зам.
Так и расстались.
Глава 6. Поворот.
Восьмиклассница отходила долго: училась дышать, смотрела в пол, месяц почти не ела, выла в подушку по ночам и из квартиры никуда.
Пока…
В квартире на Тверской не раздался звонок, и знакомый голос зама не попросил помощи с днем рождения: «Что б все было как у людей. Красиво и вкусно».
Маришка собирала себя по кусочкам, час за часом. Глаза потухшие, все через силу. БабУшка читал мысли, лелеял как новорожденную и возрождал желание жить.
Через “не хочу, не могу и все комом” кое-как отработали
Прошло удачно.
Еще одно приглашение.
Корпоратив.
Свадьба чиновника.
Поминки бойца.
У Маришки заказов в очередь. И оплата весьма приличная и отношение.
Ореховские назвали ее «Маленькая королева», и с уважением обращались, а это дорогого стоит. Люди, по краю ходящие, за пустое уважать не будут, за душу и дело лишь.
Они – видят.
Петрик постоянно в разъездах – сегодня тут, завтра – там. И никто не знает где именно. Не зря его Ленькой Хитрым за спиной называли – любую опасность заранее шкурой чувствовал! Из любой ситуации выкручивался и Смерть его обходила. Говорят, он тогда канал поставки кокаина через Россию в Европу налаживал.
Однажды, вернувшись из командировки точно к своему дню рождения, после Маришкиных столов царских, говорит:
– Красиво все сделано, с душой! Постарались от сердца. Любишь и можешь ты, Мариш, людей своим талантом радовать! Рекомендую вас друзьям и партнерам нашим, все у вас теперь по-другому станет.
Слово сдержал.
С того дня Олег носился с покупками и двумя телефонами – один всегда занят, второй для ВИП.
Мария крутилась на кухне, обучала персонал, работу прошлую забросила, пошло дело! Замечать где кончается старый день и начинается новый, стало некогда.
Глава 7. Омут прошлого.
Прошел месяц.
Пролетел второй.
В один из редких выходных, лежа в постели после всего, что обычно происходит в свободные дни, Маришка гладя по голове Олега, вдруг вспомнила.
– Дровосек, Дровосек, ты обещал рассказать мне про свою железную голову.
– Да не хочу я туда лезть, зачем оно мне?
– Нет, расскажи, – настаивала Восьмиклассница. – Я ведь совсем не знаю что и как. Обещал ведь, – настаивала она.
– Обещал, обещал… Обещал, да. Но мое прошлое… оно такое – ты заглядываешь туда одним глазком, а оно норовит проглотить тебя целиком. Теперь уже не усну. Что делал? Пытался остаться в живых. Меня в Афган под конец войны отправили. Все засекречено, строже НЛО. Никто ничего не знает. Летом плюс 45. Пекло адское. Зимой – холод до костей продирающий. Воду кипятили с верблюжьей колючкой, получалась кисленькая, и относительно безопасная. Если кипятить возможности не было, бросали в нее хлорные таблетки – гадость редкая и воняет отравой. Воды и боеприпасов в обрез, и вся провинция, и каждый гад жаждет твоей смерти, – начал БабУшка и тяжело опустился на стул.
– Нас в предгорье перевели, караваны контролировать и вход с Северных ворот в Мазари-Шериф закрывать. Зима настала, надеялись, мерзнуть не будем, да где уж там – бессонница и постоянный, пронизывающий до костей стылый воздух отбирал все силы.
Славная жизнь, без цели, без смысла.
Стираться надо сразу, лучше в бензине, чтобы живность не заводилась. Молодые загнивали через пару недель – ноги зеленые, Боткина цепляли, лихорадку, срачка без остановки и прочие удовольствия.
Забота о солдате прописаны в других мирах, не в нашем. У нас жили хронический холод, голод, вши и недосып.
В дислокации – ни еды, ни воды по двое суток. Все на выживание. С каждого утра еще вчера уставшие, и не дай Б, позволить себе роскошь заболеть, хоть и имели мы эликсир от всех болезней! Держали его как тайну Кащея, в плотно закрытой медкастрюльке. На самом дне, под плотной ваткой, скрывались две пачки анальгина – одна от химической и радиоактивной атаки, вторая – от поноса, желтухи и всего остального.
Так и выживали.
А у муджахедов – антималярия, заменители крови высокоэффективные, морфин, спальники с подогревом, антидизентерия и другая фантастика.
Мы, когда духов клали, в первую очередь аптечку выдергивали. От этого твоя жизнь зависела.
Нам – воды шесть бочек на двадцать человек на три месяца, на все про все. И пить и мыться, и стираться, и готовить. Рации – гири, даже когда работают – нихрена не разберешь, доисторическое гавно, жрачка – помои.
Каменный век.
Через месяц после прибытия, в голове патриотизм чуть проветрился – понятно стало, что мы для штабистов – мясо. Дурное и готовое ради громких лозунгов погибнуть, желательно геройски.
Генералы у нас такое заботливые, что я по сей день удивляюсь, как армия еще не вымерла от их хлопот.
Я экзамены в институт на гражданке провалил, но в роте меня, за выдающееся образование, старшиной сделали.
Каждый месяц груженые ИЛы завозили из далекого севера свеженьких. Чистеньких, наивных пацанов, с широко открытыми глазами. Еще не понимающих, что здесь, их ногами и кишками будут удобрять чужую землю. И домой вернутся далеко не все, а те счастливчики, кто вернется, никогда не будут прежними.
Для чего?
Хорошо бы спросить кремлежителей, может они знают? Но члены московские были далеко, имели свои, никому не известные планы и плевать им было на простых парней из глубинки. Чужие дети – не свои, и некому было извиняться перед матерями, терявшими сыновей.
А пока, вопреки желаниям генералов и рьяных журналюг дерущих глотку за Родину, нужно посереть, покрыться пылью и грязью, закопаться поглубже и не высовываться. Стать невидимым, может тогда и повезет еще раз увидеть девчонку-девчоночку и свою маму. И успеть вымолить у них прощения за внимание, которое не оказал, и за недолюбовь.
Потому как никому ты нахрен не нужен кроме них.
Этому пацанов и учил. Как выжить.
А лежать героем бессмысленно оскалив выбитые зубы в стороне от своего тела, не очень-то и хотелось.
– Я не умру. У меня большие планы, – повторял я себе каждое утро и советовал им.
Спрятаться.
Раствориться.
Исчезнуть.
Будто и нет тебя. Ведь вся жизнь была впереди.
У тех, кто уцелеет.
Как только молодняк прилетает и сходит с борта, сразу видишь – кто есть что. Какой пацан воевать будет друзей своих прикрывая, кто струсит, кто станет сукой, а какой особистам начнет стучать, и с кем что случится. Странная штука – жителей московии встречал за все время два-три раза. Они в другой стране живут и призыву не подлежат? Возмущало.
Друзья. Друзья были. Такие… на всю жизнь. Я тогда впервые Хирурга встретил.
Невысокий крепыш с широченной, открытой улыбкой. Будто на дачу приехал, а не на войну, где из-за каждого куста тебя убить хотят. Отчаянно в бой хотел. Не успев сойти с трапа.
Но что-то вилось вокруг него. Будто серая дымка.
Я тогда еще подумал – мертвяк, а жизнерадостный.
Вечером он свой первый бой и получил.
Дембеля, своего обкуренного кореша свалили на кровать новенького, а дед – зеленый, как крокодил Гена, только что ластами не стучит. Вот-вот облюет все предгорье и окрестности.
Крепышу устои армии не понравилась, видимо:
– Секунду, товарищи бойцы за светлое будущее, – восстал он против славных традиций. – Меня Злобин зовут. Хирург я, не законченный, правда. Это моя койка, и блевать на нее неинтересно. У казармы задняя стена для этого имеется, гальюн, опять же. На ней такие картины можно рисовать, вы попробуйте!
Дембеля возмутились, уважению к старшим и любви к Отечеству учить его принялись. Вкладывали на совесть: в мозг, в печень, по почкам, по всему до чего руки-ноги дотянутся. Все по-честному, как положено – четверо п*здят одного. Табуретку рядом поставили – дойдет и до нее очередь, она уж точно достанет до глубины души.
Неплохое кино.
Только пошло не по сценарию.
Удары, уклоны и в ответ молниеносные плюхи, хруст сломанных челюстей и ребер.
Стук – от приземления затылка с тяжелыми последствиями.
