Иван Александрович Мордвинкин
За горы, за горизонты
Бросив сумку охраннику, Саня вошёл в храм.
Во всю шла всенощная, и с клироса, нависающего над входом, он слышал голос Оксаны.
– Горе Тя на Престоле и доле во гробе… – читала она тропарь.
Храм был забит народом, как никогда, и Саня остановился на входе, огляделся поверх голов, выбирая путь промеж людей к иконе Александра Невского. Потом, стараясь никого не толкнуть, он кое как протиснулся, добрался до любимого места и вгляделся в лик твёрдого и непобедимого человека, с которого срисовывал себя. Теперь ему казалось, что Александр Невский прибыл сюда вместе с ним, на ходу остановив поезд и «москвичонок», идущий в ровень туда, куда надо. Вообще, он мог, конечно.
Но, главное-то не это! Главное то, что, может быть, он помог понять что-то и найти Путь. И ему, своему земному тёзке Александру Фёдорову из Родионовки, ни к чему не имеющему духовного разумения и твердолобому грешнику, помог узреть сердцем, что жизнь гораздо больше хотений, устремлённых в никуда, в пустую даль. И что любить своих близких надо во что бы то ни стало, и скорей нужно молитвой и ровным терпением одолевать тупики, чем прошибать их лбом упрямства.
От этих мыслей, ходящих по кругу всю его обратную дорогу, Сане стало как-то печально и стыдно. Потому что это он, собственными руками решил обрубить данное Богом семейное счастье и уехать вон. А ведь надо было к Богу возносить свою боль, а не загонять её в кулаки.
– Сшел еси в нижняя земли, – слышался с клироса Оксанин голос.
Будто заворожённый им, Саня протеснился к иконе, зажёг свечу от лампады, установил на подсвечник и стал ждать, пока освободится место перед иконой, чтобы поклониться своему святому до земли.
–От Тебе бо не скрыся состав мой, иже во Адаме, и погребён, – читала Оксана, но потом вдруг затихла на мгновение, замерла, но тут же продолжила, хотя голос её задрожал. – истлевша мя… обновляеши… – продолжила она хрипло, а потом не выдержала и всхлипнула, будто взывая к Богу из глубин ада. – Человеколюбче!
Всё это было заметно ему, знающему её чтение и пение и ловящего любые полутона в её голосе. Прихожане вряд ли заметили перемену.
По крайней мере на клирос обернулись только некоторые, постоянные, которые тоже знали её голос.
Обернулся и Саня.
Оксана, вся в слезах, смотрела сверху на него – увидела и узнала его со спины и потому разревелась. Он встретился с ней глазами, и она с мольбой покачала головой, будто прося его не делать что-то, утёрла ладонями скорбное лицо, залитое слезами, и исчезла в темноте клиросной ниши. Видно, спешила к нему вниз по ступенькам.
Молитву за неё продолжила тёща.
В голове его понеслись мысли, и приготовленная и обдуманная заранее покаянная речь, в которой он собирался ей все объяснить, красиво примириться с Оксюткой, рассыпалась на отдельные слова – сейчас она летит к нему. Он в растерянности посмотрел на икону святого Александра и услышал откуда-то снизу:
– Папа!
У его ног на коленях стоял Лёшик перед иконой Александра и плакал. Вот кто молился о них всё это время! Вот какой святой старец.
– Папа! Не делай этого! – он от слёз не в силах сказать что-то ещё, вцепился в отцовскую ногу, обнял её, и, не страшась любопытных человеческих ушей залопотал сиплой от громкого шёпота скороговоркой: – Тогда как получается? Я что ли зря родился? Я напрасно родился, я вас развожу, вы устали. Тогда зачем я? Куда мне деться? Я сделал вас несчастными!
– Ты что? – Саня вначале наклонился к нему, чтобы лучше расслышать его слова, а потом и вовсе сполз на колени. Там, посреди человеческих ног, он обнял самого главного человека в своей жизни, свой маяк света и сам прослезился, прижимая к себе белокурого сынишку с карими глазами. – Я вернулся, я навсегда вернулся. У нас получится, у нас всё получится. Я так тебя люблю, я горжусь тобой и тем, что ты есть.
– Я верю, – ответил Лёха дрожащим голосом. И тут на них со спины, сверху налетела и как-то налегла дрожащая Оксютка, Саня узнал её по запаху. Она тоже бросилась на колени, и люди, видя, что происходит что-то важное, расступились, давая им воздуху.
– Мы будем вместе, – бормотал Лёшик. – Я так долго молился. Я так молился. И это чудо… оно случилось. Оно случилось! Фуф! Как же я устал!
Не скоро они успокоились. Сочувствующие старушки, которые, конечно, знали, что происходит, притащили им скамейку, они тут же под иконою уселись на неё втроём, и сидели молча, слушая службу.
Наконец, придя в себя, они поднялись, чтобы до поры разойтись по своим привычным местам. Оксана, не умея оторваться от Сашеньки, всё же пошла обратно, на клирос. Но руку, которой только что держала мужа, уже не разжимала. Чтобы с ним не расставаться как можно дольше.
– Вот кто молился! А я чувствовал! – прошептал Саня на ухо Лёшику.
– Да! – улыбнулся тот как-то уверенно и возвышенно, будто ведал тайной всего мироздания. – Будет и ещё, я верю. Только ты не удивляйся.
– Что? – спросил Саня, но сынишка уже отвернулся к алтарю, служба шла полным ходом.
К полуночи что-то снова оборвалось на клиросе, Лидия Владимировна сбилась с пения, хрипло дрогнув голосом, Оксана перехватила пения на себя.
Прихожане снова обернулись назад, на хоры, и, невольно проследиди за ошарашенным взглядом своего регента, потом повернулись обратно к алтаю. Все, кроме Сани с Лёшиком, потому что в толпе, посреди храма стоял… тесть. Почти добела седой, в красивом белом плаще и праздничном чёрном костюме с торжественной бабочкой и пышным букетом алых роз, он крестился и кланялся на раскрытые царские врата, как бы беря Божье благословение на важное дело.
Потом, обернувшись и найдя глазами свою жену, он пошёл назад, на выход. Но не вышел, а поднялся по ступенькам на балкон клироса.
Здесь он деликатно обнял Лидию и пробубнел неровным от волнения голосом:
– Прости за… – он с трудом произносил эти слова. – За это время.
Вручил ей цветы в правую руку, а, взяв левую, надел на неё красивые женские часики.
– Там написано, «Спасибо за подаренное время!».
Тёща отступила на шаг, обернулась на тётушек на клиросе, смущаясь тем, что они все видят, но потом, ткнулась ему головой в грудь. Кто-то забрал у неё цветы, кто-то погладил по спине, но она, видимо, провалилась сквозь реальность. Бывает такое чувство у людей, особенно тогда, когда жизнь входит в резкий поворот. Слава Богу, на этот раз хороший поворот.
– Христос воскресе! – воскликнул батюшка из алтаря, и прихожане радостно прогудели в ответ своё «Воистину!» С этого возгласа Пасха считается начатой, ибо воскресение случилось.
Долго потом шла служба, во многих сердцах отзываясь чем-то новым, неведомым, хотя и не впервые испытанным, но каждый раз будто заново. Таково пасхальное чудо.
***
«Алоксал» вышел в море в конце июня с командой из трёх человек, спаянных любовью воедино. А в августе он уже бил своим упрямым килем волну вдоль побережья Мариуполя. В то путешествие Лёха не ушёл, уступил своё место бабушке с дедушкой. Они рвались в какое-то начало, к чему-то потерянному, но важному. А Лёха делал вид, что не понимает, о чём они.
Но, он, конечно, понимал. И даже ждал, потому что верил.
Что можно начать после пятидесяти? Всё, что угодно. Например, можно, наконец, начать жить в полноту морского ветра, с радостью и надеждой глядя на Бога и устремляясь за годы, за горы, за горизонты. Но вместе, а не порознь.
