Ирина Вячеславовна Корсакова
Дневники склейщика чашек
8.
Выходные пролетели быстро и неожиданно весело. Погода наладилась, как по заказу. И, хотя вечер пятницы они вчетвером кружили по участку, как пчелки, готовя дом и прилегающие территории к приезду гостей, никто на удивление не устал, и они даже сбегали ближе к ночи на речку.
А в субботу с утра начали прибывать гости. Собралось человек пятнадцать. Соседи поглядывали через заборы, но ничего не говорили, а одна столетняя на вид бабулька принесла в подарок трёхлитровую банку солёных огурцов. Её тут же пригласили к общему столу и не прогадали. Через час она уже отплясывала лезгинку на пару с Инной Яковлевной. Ванька жалела в этот момент только об одном, что ни у кого не хватило ума записать это феерическое зрелище на телефон.
Позже, когда почти стемнело, и семейные коллеги уехали в город, остальные, сытые и притихшие, переместились на веранду.
– А сейчас, – объявила Людмила, – мы устроим чаепитие при свечах.
– Ой, мамочки мои! – взвизгнула Юлька, схватилась за голову и забегала вокруг стола, продолжая подвывать на ходу – Ой, мааааамочки!
– Юля, что случилось?
– Тебе плохо?
– Я свечи забыла! Я их на тумбочку положила, чтобы не забыть, и забыла. Вы меня теперь не простите, да?
– Простим, – вздохнула Людмила
– На радостях, – подхватила Ванька, – потому что мы все уже подумали, что тебя укусил бешеный тарантул.
– Без свечей, конечно, не совсем то настроение,– Людка задумалась, закусив кончик чайной ложечки – но мы это исправим.
– По соседям могу побегать – предложил Лёха, – сейчас мигом найду что-нибудь!
– Не надо по соседям, – улыбнулась Людмила, – я сейчас.
Она выскользнула в дверь, ведущую в дом, зажгла свет, который через окно осветил веранду, заодно погасив и без того темнеющее небо, и задёрнула тонкую сетчатую занавеску с вышитыми на ней цветами.
– Здорово! – сказал Лёха.
Все закивали. Получилось, действительно, необычно. Как будто кто-то накрыл веранду полупрозрачной серой паутиной. Цветы, те, которые покрупнее, совсем расплылись и стали похожи на неведомых фантастических тварей, жутковатых и загадочных, слегка пошевеливающих лепестками-щупальцами.
– Ой! – Снова взвизгнула Юлька, на сей раз уже радостно, – Анечка! У тебя на голове цветочек!
Ванька рефлекторно провела рукой по медным волосам, пытаясь стряхнуть подрагивающую тень.
Людмила с порога любовалась своим дизайнерским решением.
– Так даже лучше, – резюмировала она, – а теперь давайте поиграем.
– Давайте в Мафию, – с энтузиазмом предложил Лёха.
– В Мафию – это банально! Много раз уже играли! У меня есть предложение поинтереснее.
Ванька вопросительно подняла правую бровь.
Кругленькая и румяная, как масленичный блин Галочка, сидевшая в офисе за соседним с Ванькой столом, громко хрустнула крекером и пробурчала с набитым ртом.
– Давай, Милка, не томи!
– Я предлагаю, чтобы каждый из присутствующих рассказал историю из своей жизни. Либо самую смешную, либо самую романтичную. Только, непременно, правдивую.
Идея всем понравилась. Многие вспоминали курьёзные случаи из детства, забавные и милые одновременно. Рыжая, коротко-стриженная Дина похожая на глупого немца из советских военных фильмов, которую за глаза называли Дикой собакой Динго, долго распространялась о том, как богатый, красивый мужчина делал ей предложение руки и сердца. Имени его она назвать не могла, по причине его широкой известности, а предложение, разумеется, гордо отвергла. Лёха позабавил всех вариациями на классический сюжет: « Я из моря вышел, а плавки там остались». Людмила, явно подготовившаяся к игре, красиво и с уместной долей иронии рассказала, как они с одноклассником случайно отстали от школьной экскурсии в Семёново и, желая выбраться самостоятельно, заблудились среди полей и просёлочных дорого, как были застигнуты ливнем, который пережидали на полуразвалившейся автобусной остановке, прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Как случайно (само собой как-то получилось) поцеловались.
– И это, – завершила Людмила свой рассказ, – был первый поцелуй в моей жизни!
История была так хороша, что тронутые до глубины души слушатели даже зааплодировали.
– Твоя очередь Анечка!
– Да! Давай смешное что-нибудь, у тебя хорошо получается! – Юлька в предвкушении завертелась на стуле.
– А меня однажды лошадь поцеловала, – неожиданно для себя самой заявила Ванька.
За столом притихли, а Юлька даже высунула синий от черничного варенья язык.
– Лошадь?! Какая? Игрушечная?
– Не, – отмахнулась Ванька, – настоящая. Мне лет шестнадцать было, и я пошла поздним вечером одна на конюшню. Мне тогда конь один никак не давался. Имя странное – Портфель. Вороной, без единого пятнышка. Красавец редкостный, но и стервец тот ещё. Не признавал меня, не слушался, сбросить норовил. Вот, и пошла с полными карманами сахара, чтобы наедине с ним подружиться. Там темень непроглядная. Иду и шагов своих не слышу, и ног от страха не чувствую. Как с закрытыми глазами по болоту пробираюсь. А со всех сторон сопенья и похрапывания, и шорохи какие-то непривычные. Дошла до его стойла, через загородку заглядываю, а там пустота. Мрак сплошной. Вдруг, из этого мрака теплом повеяло прямо в лицо. А потом – раз! И Портфель этот своими губищами огромными, мягкими в лицо мне ткнулся и снова в темноту ушёл. Вот, так…
Все молчали, даже Галочка перестала хрустеть. Первым очнулся Лёха.
– А где ты в нашем городе ночью конюшню-то нашла?
– Не в нашем. Дед у меня на Кубани лошадей разводит. Гостила у него летом после школы. С тех пор не была.
– Анечка, какая чудесная история! – Юлька запрыгала вместе со стулом.
– Немного не завершенная, – заметила Людмила, – Вы с конем-то подружились после этого?
– Конечно! Правда, иногда, всё равно, спорили немного. Но это уже так…, по-дружески. Как с тобой.
9.
«Ко-ко-е всё зелёное, ко-ко-е всё красивое! Ко-ко-е солнце жёлтое! Ко-ко-е небо синее! Ко-ко, ко, ко!» – напевала Ванька песенку из старого мультфильма, несмотря на то, что зелени и красоты было уже практически не видно. Она помахивала ведёрком, полным спелой смородины и сетовала на скоротечность выходных дней и жизни в целом. «Завтра уже на работу, а я опять уборку в квартире не сделала!» – горевала она, – «Вот, как нагрянет завтра Марьиванна! Как достанется мне «на орехи»! Там же ужас ужасный!»
Она не стала включать верхний свет в комнате, а, пробравшись к столу, нажала на выключатель светильника.
– В полумраке не так заметно, что пол не метён, – пробормотала она, поставила ведёрко с ягодами на стол и, обернувшись, замерла в нелепой позе героя немого кино, выпучив глаза, открыв рот и вытянув вперёд руки, как бы пытаясь защититься от надвигающегося на неё злодея, сжимающего в скрюченных пальцах бутафорский кинжал. Удержаться на ногах в эти бесконечные первые секунды её помог только временный паралич. Когда он прошёл, девушка медленно опустилась на пол.
– Мне конец! – сообщила она золотистому длинногривому жеребёнку, смотревшему на неё со стены умными карими глазами.
Лошади. Рыжие лошади всех оттенков табуном неслись вдоль комнаты к им одним видимым просторам. Между ними мелькали человеческие фигуры с красноватой кожей и миндалевидными глазами, и ещё какие-то… не совсем человеческие. То ли греческие сатиры, то ли персонажи других, давно позабытых мифов. На заднем плане виднелись пальмы, и угадывалось море, как на картинах Гогена.
Ванька с низкого старта рванула вон из комнаты и вернулась, волоча ведро, полное воды и половую тряпку. Но снова замерла, не в силах отвести глаз от росписи, замечая всё новые и новые детали, открывавшиеся так внезапно, как будто не были написаны раньше, а проступали только сейчас, одна за другой, словно невидимый и неведомый художник продолжал творить свою картину на глазах у восхищённой публики.
– Художник, мать его! – прорычала Ванька, брякнув ведро на пол, так, что часть воды выплеснулась, а оставшееся заволновалось, заходило от края к краю, напоминая, что оно – часть великого океана.
Автор картины не оставил подписи, но сомнений по поводу личности живописца у Ваньки не возникло ни на секунду. Она размышляла сейчас только о том, что сделать в первую очередь. Наказать виновного, или уничтожить «шедевр» который грозил ей выселением из ставшей уже родной комнаты и последующими невзгодами, сопровождающими жизнь бомжа в мегаполисе.
Включив, наконец, верхний свет, она подошла вплотную к стене и, сперва аккуратно, потом сильнее и сильнее стала тереть кончиком мокрой тряпки длинный узловатый палец какого-то антропоморфного существа. Краска оказалась быстросохнущей, и ванькины усилия не произвели на существо никакого заметного впечатления. Оно продолжало смотреть с мечтательной улыбкой в сторону притаившегося за деревьями моря.
Ванька приготовилась заплакать, но передумала. То есть не передумала, а отложила это занятие до лучших времён. Сейчас у неё были дела поважнее.
По улицам она летела, почти не глядя по сторонам и не сбрасывая скорость на поворотах, а перед аркой затормозила так резко, что чуть было, не кувыркнулась через руль.
– Ага…, ни номера квартиры, ни номера телефона… Ладно! Придётся по старинке!
Ваньке вдруг захотелось, чтобы сейчас была среда. Прошлая среда. Она сердито встряхнула велик и потащила его по знакомым колдобинам во двор, слегка откашливаясь, подготавливая себя к проверенному веками способу дистанционной коммуникации.
Способ не пригодился. Герасим сидел под единственным фонарём на бортике песочницы, любуясь ровными, плотными дымными колечками и их еле видными тенями на синтетическом покрытии детской площадки. Он знал, что собирается сказать Ванька. И она знала, что он знает. И он знал, что она знала, что… И так до бесконечности, как в зеркальном коридоре. Поэтому оба молчали и смотрели друг на друга в надежде, что потенциальный собеседник начнёт первым. Начал Герасим:
– Только не кричи, пожалуйста, Анна Андреевна. Соседей разбудишь.
– О соседях заботишься? А обо мне ты позаботился?! Меня же из квартиры выставят. Куда я пойду? На вокзал?!
– Не драматизируй, никто тебя не выставит.
– А! Ну, тогда всё в порядке! На кофейной гуще гадал?
– Может и гадал.
– Издеваешься, да?!
Гера запрокинул голову вверх, так что дым изо рта пошёл вертикально, как из печной трубы в тихую погоду.
– Если звёзды мысленно соединить в созвездия, линиями, как на звёздных картах, то получатся выкройки!
Ванька набрала полные лёгкие воздуха, выпустила его с тихим присвистом и набрала ещё раз.
– Вот, что, философ домотканый. Может для тебя такие выходки – нормальное дело, но для меня – нет. Однозначно нет. Так что, – она ещё раз вдохнула, потому что запас, набранный в предыдущем вдохе, быстро иссяк, – видеть тебя больше не желаю! Понял? Никогда! И заказ свой отменяю. Если хочешь, деньги отдам. За беспокойство, так сказать.
– Засунь себе свои деньги, знаешь куда?!
– Знаю! В банкомат, чтобы залог потом за новую комнату внести.
– Опять ты без зонтика. Зря. Дождь будет.
Девушка непроизвольно посмотрела на небо. Оно было абсолютно чистым. Ни облачка, и звёзд тьма. И если мысленно соединить их в созвездия, линиями, как на звёздных картах, то получатся…, что же получится?
– Ты, реально, псих, – она медленно развернулась и побрела к арке.
– Эй! Ванька!
Ванька не обернулась, но немного замедлила шаг. Лопатки под старенькой «дачной» водолазкой изобразили восьмёрку, которая на языке девушек всего мира означает, что извиняться перед их хозяйкой придётся долго и подробно.
Герасим плюнул на ладонь и аккуратно потушил окурок.
– А про вокзал – это хорошая была мысль! Хорошая! Ты её подумай на досуге!
– Псих, – повторила девушка и снова ускорила шаг.
Перед дверью Ванька долго топталась и подпрыгивала, пытаясь стряхнуть на коврик хотя бы часть дождевой воды, которой насквозь пропиталась по дороге. Но потом оказалась от этой глупой мысли и вошла, оставляя за собой мокрый след, как выбравшаяся на берег русалка, внезапно получившая новенькие ноги.
В квартире горел свет. На пороге комнаты, которую она впопыхах забыла запереть стояла Мариванна в ярко-розовом дождевике. «Та-та-та- таам!» – заиграла в ванькиной голове известная тема из пятой симфонии Бетховена.
Хозяйка квартиры медленно развернула своё богатое тело на сто восемьдесят градусов и уставилась на Ваньку, с которой уже натекла небольшая лужица.
– Ааааанечка! – она картинно воздела руки к потолку, – это потрясающе! Какая же ты молодец! Я два года не могла собраться что-нибудь сделать с этими стенами, и ещё столько же не собралась бы! Это прекрасно! Вот так живёшь, живёшь, и не замечаешь, как талантливы люди рядом с тобой.
Мариванна редко произносила короткие монологи.
– И какой замысел фантастический! Когда же ты успела? Чудеса прямо! Ты не будешь возражать, если я своего Игорёшу приведу посмотреть? Ты не думай, что он не оценит. Он в этом разбирается. Он рассказывал, что в юности он сам хотел стать художником. Школу почти забросил, только и делал, что рисовал. Отец у него, слава Богу, был серьёзным человеком. Не дал сыну пропасть, устроил по знакомству учеником на станцию техобслуживания. У Игорёши теперь у самого таких станций две. Вот, что значит хороший старт в жизни! Так, можно привести, да? Что же это я раскудахталась, – Мария Ивановна начала стаскивать с себя дождевик, – Всё болтаю и болтаю, а ты же промокла вся. Тебя надо чаем горячим напоить немедленно. Марш мыть руки, и на кухню!
Лужица у ванькиных ног становилась всё больше.
– Ага! Иду.
И замаршировала в ванную. «Шлёп, шлёп…» Другие мысли у неё на сегодня закончились.
10.
Крупный кленовый лист слёту прилепился к нижнему углу оконного стекла.
– Привет! – улыбнулась Ванька, оторвавшись от экрана ноутбука.
Осень выдалась теплая, хотя и ветреная. Листва металась по городу красно-желтыми стаями, шуршала под ногами, дразнила обленившихся за лето дворовых котов и иногда вот, так заглядывала в окна, словно озорная деревенская ребятня.
Ванька потёрла уставшие глаза и ещё раз вяло обругала Иннушку, из-за которой пришлось взять домой срочную работу, вместо того, чтобы догуливать последний вечер законных выходных. Она любила осень, но не за «пышное природы увяданье», а за расцвет культурной жизни, особенно заметный после скудного на мероприятия лета. Они с Людмилой все выходные проводили на художественных и фотовыставках, премьерах фестивальных фильмов и андеграундных концертах малоизвестных, но амбициозных молодых групп. Вот, и сегодня они должны были слушать блюз (самую осеннюю, по авторитетному мнению Людмилы музыку) в их любимом клубе. Но…, человек предполагает, а главбух располагает.
Звонок взвизгнул так внезапно, что Ванька чуть было, не подавилась тыквенными семечками, которые грызла вместо ужина, без отрыва, так сказать, от производства. Она подошла к двери и прильнула к глазку.
– Кто там?
– Курьерская служба. Вам доставка
– Я не заказывала.
– Вы Оськина А. А.? – настойчиво гундосил голос за дверью.
– Да, но я не заказывала ничего.
– Вам посылка. Доставка оплачена уже.
Ванькино любопытство боролось с её же инстинктом самосохранения. На стороне инстинкта сражались мамины наставления и обрывки криминальных новостей канала НТВ. Любопытство подогревал молоденький курьер, топтавшийся за дверью.
– Это посылка, – повторил он, – не очень тяжелая.
– А от кого?
– Сейчас… От Турсунова Алишера Суннатуллоевича.
– От кого?! Я такого не знаю, молодой че… А! Алишера?
– Да, – оживился гундосый голос, – откройте, пожалуйста! Если вы не распишитесь, то мнеза работу не заплатят. А с вас денег не надо, всё оплачено.
Ванька ещё раз посмотрела в глазок. Парнишка выглядел вполне безобидно, но открывать дверь нежданному незнакомцу всё равно было страшновато.
– Ладно, – она повернула допотопный, как и сама дверь, замок.
Ничего страшного не произошло. Курьер с облегчением вздохнул и протянул Ваньке заклеенную скотчем картонную коробку, ручку и бланк.
Поблагодарив парня за услуги и за то, что не оказался маньяком, Ванька потащила коробку в комнату. Она была достаточно объёмной, хотя, как и обещал курьер, не особенно тяжелой. Борясь с собственным нетерпением, Ванька взяла маникюрные ножнички и аккуратно, по стыку, разрезала скотч. Развернула мятую упаковочную бумагу и вытащила содержимое. Между пальцев заструилась лёгкая шелковистая ткань. На оливковом поле пересекались под прямым углом разной ширины серебристо-серые и коралловые линии. Платье было маленьким, почти невесомым. Ванька бережно, как намокший от клея кусок обоев, взяла его за плечики и разложила на кровати. Стащила с себя домашние треники и футболку. Подумав пару секунд, подошла к шкафу и достала подходящий лифчик. Платье скользнуло вдоль тела и замерло, приятно холодя кожу. «Хм! Я же говорила – на сорок четвёртый что угодно сядет!»
Ванька подошла к коробке и выудила из неё широкий ремень из мягкой замши, такую же сумочку и короткий жакет с бледно-розовой подкладкой. Застегнула ремень на последнюю дырочку. Жакет надевать не стала, а зацепив пальцем за воротник, кокетливо перекинула через плечо. Прошлась взад-вперёд по комнате и чуть не упала, попытавшись сделать красивый «модельный» разворот.
– Ну, как? – спросила она, – хороша?!
Кареглазый жеребёнок промолчал, но, кажется, чуть-чуть улыбнулся.
Ванька снова наклонилась к коробке, в надежде обнаружить там письмо, или, хотя бы записку. Письма не было, было что-то ещё, завернутое в отдельный кусок бумаги.
– Кепка?!
Но тут же поняла, что больше всего для того недоразумения, которое она держала в руках подходит претенциозное и редко употребляемое слово «кеппи».
– Неееет! Уж, это слишком!
Она хотела бросить кеппи обратно в коробку, но не бросила, а вышла с ним в коридор, оставив дверь в комнату открытой, чтобы было посветлее. Подошла к единственному в доме большому зеркалу. Зачем-то подергала головной убор за края в разные стороны, как будто боясь, что он будет маловат, и одним точным движением нацепила его на голову.
Долго, приподняв одну бровь, рассматривала себя с ног до головы. Потом, неожиданно резко крутнулась на голой пятке, сунула два пальца в рот, как давным-давно учили мальчишки в родном дворе, громко пронзительно свистнула и залихватски подмигнула своему ошалевшему отражению.
Вспугнутый свистом жеребёнок вытянул шею, втянул раздувшимися ноздрями солоноватый воздух и тревожно запрядал ушами.
11.
«Самый капризный, непредсказуемый, взбалмошный из всех двенадцати месяцев, конечно, апрель. Его странные нелепые представления о весенней погоде греют души только таких же сумасбродов и неврастеников, как он сам».
– Ну, вот! Вся моя жизнь уместилась в шести коробках!
Ванька чувствовала себя немного неловко, от того, что разнокалиберные картонные коробки, надписанные маркером «Оськина А.» очевидно портили хорошо продуманный концептуальный интерьер квартиры студии, в которой жила Людмила. Но другого выхода не было. Взять с собой все вещи сразу было не реально, да, и некуда пока.
Людмила взирала на осквернение своих дизайнерских святынь со спокойствием старого аксакала. В её глазах явственно читался отрывок известной мантры: «…дай нам терпения смириться с тем, чего мы изменить не можем, …» Зато в Юлькиных покрасневших глазах стояли горькие слёзы недоумения и отчаяния.
– Как же так, Анечка?! Как же так внезапно?! И неизвестно куда!
– Да, всё известно! Что ты меня как на войну провожаешь? Тьфу, тьфу, тьфу! Не дай Бог! К родному деду еду. К дядькам, тётькам, братьям двоюродным. Там, между прочим, плюс двадцать один сейчас. Так что – завидуйте!
– Тепло, – немного успокоилась Юлька, – а что ты там делать будешь? Лошадок пасти?
– Ну, что ты несешь?! Никаких лошадок я пасти не буду, какой из меня пастух! Просто еду навестить. Давным-давно не была, а дедушка старенький уже. Понимаете?
– Понимаю, – вступила в разговор молчавшая до сих пор Людмила, – навестить престарелых родственников – это правильно. Я не понимаю другого. Зачем было увольняться с хорошей работы. У тебя, ты же сама говорила, дней десять не отгулянных висят. Взяла бы их и съездила.
– Ты же знаешь, – Ванька всегда немного сердилась, когда ей задавали вопросы, на которые она не знала ответов. Должны была бы знать, но не знала.
– Я же потом в лагерь еду воспитателем. Море, солнце, песочек и всё такое. Сто лет на юге не была.
– И этого тоже не понимаю.
Люда закинула ногу на ногу, взяла со стола хорошо отточенный карандаш и стала задумчиво крутить его между пальцами. Девушки молчали. Они знали, что их подруга готовится объяснить им что-то важное про жизнь, чего они, к её глубокому сожалению, до сих пор не усвоили.
– У тебя, – начала Людмила, тихонько стукнув карандашом по столешнице, – сейчас переходный этап. В этом возрасте многие пытаются, так сказать, перепроверить выбранное направление в жизни. Порой это приводит к тому, что люди резко меняют курс. Например, бросают работу, выходят замуж и рожают троих детей, или наоборот – выходят из декрета и начинают строить карьеру. Или открывают собственный бизнес. Я рада, что ты не стартапишь, но это было бы хотя бы объяснимо. А ты едешь в детский лагерь. Зачем? Я чего-то о тебе не знаю? Это была твоя давняя мечта – стать педагогом? И теперь ты решила её осуществить?
– Да, не. Никогда в пед не собиралась. Просто, когда в институте училась, вожатой часто ездила.
– И я ездила вожатой, когда училась. И что с того?
– И я, – встряла Юлька.
– Многие подрабатывали. Кто для денег, кто для души. Но теперь пора устраивать свою жизнь, а не отказываться от всего ради сомнительной перспективы присматривать за чужими детьми, не чувствуя к этому даже особого призвания. Кстати, это летом там тепло и хорошо, а зимой слякоть, серость и скука смертная.
– Да, Ванечка, зимой там неприятно очень.
– Я этого к счастью не увижу. У меня договор только до сентября. Назагораюсь, накупаюсь и адью!
Людмила положила карандаш на стол и слегка наклонилась к Ваньке.
– А дальше что, Аня?
– А дальше, – Ванька хлопнула себя по коленкам, и резко встала с мягкого табурета, украшенного пушистым енотовым хвостом, – дальше – как фишка ляжет! Всё! Панихиду по моей жизни предлагаю считать оконченной. То есть её официальную часть. Вечерком ещё ликерчика выпьем по этому поводу, если никто не возражает. А сейчас мне надо кое-что кое-кому занести.
Юлька с Людмилой молча смотрели, как их подруга перевязывает бельевым шнуром стопку потрёпанной бумаги.
Ванька стояла перед дверью парадной и ржала в голос. Прикрытую вязаной шапочкой макушку припекало весеннее солнышко, под ногами хлюпала сезонная ледяная каша, пальцы болели, натёртые верёвками. Она завертела головой, в поисках кого-нибудь живого и, по возможности, разумного. Из окна первого этажа на неё с нескрываемым любопытством смотрел коротко стриженый пацан в накидном плаще, который когда-то явно был кухонной занавеской. В руках мальчишка держал толстую книгу, раскрытую почти на середине. «Фокусы для начинающих магов», прочла Ванька на обложке. Она подмигнула начинающему магу и жестом попросила открыть окно. Мальчишка забрался на подоконник, повозившись немного, повернул ручку, открыл окно и застыл в проёме, скрестив руки на груди.
–Добрый день!
– Здрасьте! Вам кого надо?
– Меня тётя Аня зовут! Я к Герасиму Михайловичу. Знаешь такого?
– А то! Конечно, знаю! А меня Димка!
– А ты, Димка, номера его квартиры не помнишь случайно?
– А то! Пятидесятая. Легко же запомнить.
«Квартира № 50», как будто кто-то снова подмигнул Ваньке белёсым глазом.
– А только его нет.
– На работе?
– Совсем нет. Уехал ещё осенью.
– Да, ну! А я и не знала. Надолго?
– Дмитрий! С кем ты тут разговариваешь?
Виктория Юрьевна выглянула из-за Димкиного колена.
– А! Это Вы, барышня. К Герасиму Михайловичу?
– Да, но мне сказали уже, что он уехал.
– Уехал, – подтвердила Виктория Юрьевна, – Дмитрий, слезь немедленно с подоконника.
– Не сказал – когда вернётся?
– Он перед нами не отчитывается.
– А вы, – Ванька замолчала, неловко переминаясь с ноги на ногу, – а вы не могли бы передать ему это? Когда вернётся.
Димкина мама с сомнением посмотрела на перевязанную крест-накрест стопку бумаги.
– А что это? Семейный архив?
– Вроде того, – закивала Ванька, – он рад будет. Я, видите ли, тоже уезжаю и не знаю – на сколько. Я ему обещала.
– Я, честно говоря, понятия не имею, вернётся ли он вообще.
– А то! Ясное дело, что вернётся! – вмешался Димка, слезший, наконец, с подоконника, – мам, давай возьмём. Тебе жалко, что ли?
– Возьмите, пожалуйста, – подхватила Ванька, воодушевлённая внезапной поддержкой, – очень-очень буду вам благодарна. И Герасим Михайлович – тоже.
– Ладно,– сдалась Виктория Юрьевна – давайте ваше…, вашу…
– Вот, – Ванька вскинула стопку на плечо и подняла прямо к карнизу. Димка с мамой, перегнувшись, подхватили её и затащили в комнату.
– Большущее вам спасибо! И до свидания!
Она церемонно кивнула Виктории Юрьевне, улыбнулась Димке и пошла, размахивая освободившимися руками. Возле арки обернулась, бросила короткий недоверчивый взгляд на окно опустевшей квартиры номер пятьдесят и больше уже не оборачивалась.
Виктория Юрьевна, вздыхая, тащила посылку в прихожую, чтобы засунуть нежданно свалившийся подарочек на антресоли.
– Мам, а что там? А посмотреть можно?
– Нельзя.
– А почему?
– Там какие-то бумаги, возможно – семейная переписка. А чужие письма читать нехорошо.
– Ну, мааааам!
– Нет, я сказала! Принеси табуретку с кухни.
Обиженный Димка проигнорировал приказ, вернулся в свою комнату и демонстративно захлопнул дверь.
На полу лежал пожелтевший от времени лист нелинованной бумаги с оторванным уголком.
– А может и не письмо, – пробормотал начинающий маг, – может просто так что-то написано. Тогда и нехорошего ничего нет.
К великому димкиному разочарованию большую часть написанного прочитать было невозможно. Слова расплылись, видимо залитые когда-то водой, и прочесть их было не легче, чем древние иероглифы, которые Димка видел в музее. Но последний крохотный абзац чудом сохранился. Димка, подойдя к окну, прищурился и стал читать, шевеля губами от напряжения:
«Но если уж твоя собственная чашка разбилась на таки мелкие осколки, что никакими стараниями не сложишь и не склеишь, не ной ты, черт возьми! Склей соседскую, потом ещё одну, и ещё. Так и пойдёт. Тоже ничего себе занятие, не хуже других».
