Ирина Вячеславовна Корсакова
Дневники склейщика чашек
– У Гогена разве были лошади?
– Не важно. У меня бы были. Мне рыжие очень нравятся. Жаль, что нельзя.
– Жаль.
– А почему мы шепчемся, нет же никого?
– Не знаю.
Они оба захихикали, как школьники, застуканные внезапно вернувшимися родителями за занятием домашним «спиритизмом».
«Лошади, лошади! Рыжие лошади!» – напевал Гера, глядя на неторопливый серо-зеленый поток. Уже во второй раз он подумал, что его новая знакомая сама похожа на рыжего жеребенка.
«Подобное тянется к подобному».
7.
– Среда – самый дурацкий день, – уныло протянула Юлька, – самый беспросветный, вчера вторник, завтра четверг. Удавиться хочется.
– Перестань ныть, а то я твое желание волшебным образом исполню, – пригрозила Ванька, – из-за тебя тут торчим, между прочим. Зачем надо было ставить в известность всю бухгалтерию во главе с Инной?
–А что? Веселее будет, вот увидишь!
– Вот, уж, веселье, так веселье! Те же физиономии, что по будням, еще лишних два дня наблюдать. К тому же, пикник, который у нас изначально намечался, автоматически превращается во внеочередной корпоратив под присмотром начальства, а мы с вами – из безответственных гостей в ответственных за стол и развлекательную программу.
– Девочки, не ссорьтесь! – Людмила подняла глаза на подруг, отвлекшись на минуту от экранчика калькулятора, – ты, Юленька, действительно, слишком пессимистична и много лишнего говоришь, а ты Анечка, слишком остро на это реагируешь. Как, впрочем, и на всё остальное.
– Ой, а программу тоже надо?– оживилась Юлька,– У меня есть человек, который этим с удовольствием займётся.
– Еще чего?! Не хватало нам еще идиотского тимбилдинга!
Людмила прервала их насыщенную дискуссию, положив в центр стола лист бумаги, на котором были написаны два трехзначных числа.
Подружки молча ждали разъяснений.
–Эту сумму, – Людмила указала на число побольше, – должен внести каждый, если будем закупать всё, включая спиртное. А это – только на еду. Напитки предложим всем приносить с собой.
– Давайте уж всё сразу, – вздохнула Юлька, – покидаем Лёше в багажник, и никаких проблем.
– Давайте только еду, а спиртное пусть каждый принесет в соответствии со своими вкусами.
– Точно! – одобрила Ванька, – со вкусами и аппетитами, чтобы не было претензий, что мало. Тем более что, с иннушкиного дозволения, девчонки могут приезжать с бойфрендами. Тут уж мы точно не подгадаем – в кого сколько влезет. Во, Леха попал! Пригласил девушку на свидание, а получил вечеринку со всеми её коллегами, их кавалерами и руководством.
– Да, – согласилась Людмила, – не очень хорошо получилось, но, как говориться: «Хочешь рассмешить бога – расскажи ему о своих планах».
Людмила умела приводить цитаты. Они были всегда уместны, точны и неоспоримы.
– Сейчас я сделаю рассылку, чтобы завтра все уже принесли деньги, и…
– И домой! – подхватила Юлька.
– Нет, сперва надо еще зайти в магазин и купить какой-нибудь диск с фильмом. На случай плохой погоды. Если, вдруг, пойдет дождь, мы сможем все вместе посмотреть кино, поговорить…
– Деееевочки, – пропела Ванька подозрительно сладеньким голоском, – может, вы без меня купите, а? Вы же, все равно, лучше знаете – что выбрать. А я только под ногами буду путаться.
Подруги молчали. Чтобы окончательно победить их сомнения, она добавила, неожиданно, для самой себя:
– Мне на примерку сегодня!
На улице было пакостно. В старом промышленном районе, среди полинявших «сталинок», хорошо себя чувствовал только промозглый осенний ветер, совершенно не смущавшийся такими формальностями, как календарь, показывавший середину лета.
Ни о какой примерке на сегодня они не договаривались. Вообще не оговаривали конкретный день. Гера сказал: «Забегай как-нибудь на следующей недельке». «Следующая неделька» благополучно закончилась два дня назад, и зайти давно было пора, а тут такой случай. И дело сделать, и от похода в магазин отвертеться.
Выбравшись из душного метро, Ванька с удовольствием вдохнула воздух, двадцать минут назад казавшийся мокрым и противным. Постояла несколько секунд, запрокинув голову, глядя на крыши плотно стоящих домов. В центре города даже погода воспринималась иначе, нежели на окраине. Ровное хмурое небо создавало идеальный фон для неповторимых абрисов городского горизонта. Она вспомнила неоконченный отрывок из дневников, который переписала вчера вечером.
«Сегодня в мастерских работали с греческой керамикой конца пятого века до новой эры. Наши «лирики» восторженно закатывали глазки: «Ах, какая красота, какое совершенство, какое понимание сущности!» А мне стало досадно. Я, когда смотрю на канонические произведения, начинаю немножко злиться. Действительно, всё давно понято, прочувствованно и выражено идеально. Каждое новое поколение ищет лишь новые формы. Вот, и получается – всё то, что мы высокопарно именуем творческим поиском, на самом деле – попытка пересказать своими словами то, что уже сказано. Бесконечные переводы первоисточника. Прямые или "по смыслу", подстрочники или стихи, бездарные или талантливые. Не имеет значения, потому что мы никогда не прочтем оригинал».
Следующая страничка, видимо, пропала, потому что дальше начинались какие-то расчеты типа: получил-потратил. В связи с этими расчетами Ванька вполне могла понять агрессивный пессимизм своего неизвестного адресанта. В преддверии годового баланса любой бухгалтер впадает в психогенную депрессию. Но сейчас, глядя на лепные и вытесанные в граните "переводы", она подумала, что смысл излагать своими словами, все-таки есть. Сложно сформулировать – какой именно, но непременно есть.
– Есть, есть, есть, – подпевала она любимым "квинам", едва слышным из сдвинутых набекрень наушников – надо поесть!
Жареные пирожки с картошкой пахли как в детстве, а пережевывание резинового теста настраивало на философский лад. Какие, однако, разные мысли соседствуют в одних и тех же головах. Не тематически (это естественно). По значимости несовместимые. Например: попытка осознания (пусть мимолетная и поверхностная) изначальной красоты сущего и радость от того, что удалось избежать скучного шопинга. Не противоречащие, но разноформатные, что ли. Как будто на молодежно-придурковатом канале после вечернего скетч-шоу, вдруг, идет передача о творчестве Николая Бердяева. Но это значит, что мы все, в философском плане, «универсалы». Нет узколобых и широко мыслящих. И тот мужичек в засаленной ветровке с банкой пива в руке, и те девочки-подростки, что возле ларька с лимонадами-шоколадами рефлекторно подергиваются под отечественную попсу, могли бы сейчас с удовольствием слушать Дебюсси в исполнении Нобуюки Цудзии или писать статьи о Street art или…, да, что угодно. Система приспособлена, просто, драйверов каких-то не хватает.
Дойдя в своих антропологических размышлениях до «драйверов», Ванька еще раз посочувствовала Лёхе-админу. Пол секунды полюбовалась своим отражением в витрине. Недавно стриженая чёлка топорщилась вихром возле пробора. Это не добавляло солидности, зато чёлка не лезла в глаза.
Ей удалось срезать угол дворами и выйти к нужной подворотне, которую, на сей раз, загораживала стая голубей, копошащихся на асфальте плотной толпой, как пассажиры метро в час пик. В центре стаи стоял бомж, огромный мужик в зимней куртке, из которой торчали куски серого синтепона. Он отламывал от буханки куски, крошил и бросал птицам. Под мышкой он держал еще две целые.
– Блин! – подумала Ванька, – я, кажется, уже скучаю по той танцующей тётке в школьной рубашечке.
Пиршество было в самом разгаре, расходиться никто не собирался, и ей пришлось протискиваться, игнорируя недовольное курлыканье голубей и осуждающий взгляд их благотворителя.
– Не без черта в этой подворотне, – бурчала он, – каждый раз с приключениями, как Иванушка за молодильными яблочками.
Подойдя к двери, Ванька посмотрела на кнопочки домофона с недоумением, но без злобы. Что поделаешь, если голова дырявая. Ни номера квартиры, ни телефона Геры она до сих пор не знала, но расстраиваться третий раз по одному и тому же поводу сочла непростительным расточительством душевных сил, и задрала голову, чтобы, просто, окликнуть хозяина, как в детстве, до изобретения мобильников.
Из окна гериной кухни торчала гладкая лысина, радовавшая глаз всеми оттенками розового. Откуда-то сзади вылезла рука, казалось, не имевшая к лысине никакого отношения, и нацепила на нее круглые профессорские очки в тонкой золотой оправе.
– Здравствуйте, прелестное дитя! Жаль, что вы не к нам! Но, несмотря на это, я готов служить вам в меру слабых стариковских сил. Например, открыть для вас эту дверь. Желаете?
Лысина едва заметно картавила.
– Желаю, – кивнуло дитя, – тем более что я к вам.
Очки съехали на пару сантиметров вниз.
– Это было бы так хорошо, что дальше некуда. Боюсь, милая девочка – вы приняли меня за другого, и он, несомненно, счастливее меня.
Лысина оказалась склонна к меланхолии.
– Я к Герасиму Михайловичу, вообще-то, но вы же сейчас у него, значит – к вам.
– Значит, мне повезло по случаю, и это прекрасно. Подождите одно мгновение, прекрасное дитя.
Лысина исчезла, и, через пару секунд, запиликал замок на входной двери, приглашая в уже знакомую парадную.
В квартире пахло чем-то горелым.
– Яков Семенович – представился обладатель профессорских очков, галантно принимая ванькину ветровку, – можно просто «Дядя Яша»
– Анна Андреевна, – Ванька сделала маленький дурашливый книксен, – можно просто «Аня».
Дверь на кухню приоткрылась.
– Кто там?
– К тебе, Герочка, многоуважаемая Анна Андреевна пожаловали!
– А! Ванька, привет! Давай, сюда! Тут женской руки не хватает!
Запах гари сделался сильнее.
Войдя на кухню, девушка поняла, что никакие руки тут уже не помогут.
– Что это было? – спросила она, кивнув на дымящийся противень.
– Английский пирог с почками, яблоками и розмарином по-оксфордски.
Гера посмотрел на Ваньку с патологически серьезным лицом.
– Ай, ай, ай! – причитал незадачливый шеф-повар,– что же мы будем кушать. Еще и девушка к нам присоединилась. Ай, как нехорошо! Чем угощать будем?!
– Не огорчайся, Алишер!
Гера сочувственно ткнул друга кулаком в бок и полез в морозилку. – Сейчас пельмешек сварим, вот и ужин. А гостья наша нежданная, вообще, ест все, что гвоздями не прибито.
Алишер с сомнением поглядели на тоненькие ванькины ножки.
– Не сомневайтесь, сам видел!
Ванька, желая в свою очередь поддержать расстроенного кулинара, закивала.
– Ем, ем! Я непривередливая! А у вас зато, наверно, плов хорошо получается и всякое такое…, восточное.
– Плов мой менеджер по закупкам очень хорошо готовит! – оживился Алишер, – он вырос в Узбекистане. Его дедушка учил, а того тоже дедушка. Такой плов, что даже поговорить некогда, пока кушаешь.
Алишер показательно облизнулся.
– А такой пирог папина подруга готовила по воскресениям. Тоже очень вкусно, я от нее научился, только у Муратика плита не очень. Не обижайся, дорогой, плохая у тебя плита.
– Неча на зеркало пенять, коли рожа крива. Плита ему не нравится, – ворчал Герасим, заливая водой обгорелый противень, – чему вас только учили в вашем Оксфорде?!
– Древней истории, дорогой!
– Вы историк?! – удивилась Ванька.
Ей тут же стало неловко за своё удивление, но выпускник Оксфорда, похоже, не обиделся.
– А после выпуска? Работали где-нибудь на раскопках, да?
– Работал в Северной Африке. Это было очень давно. Я был молодой и глупый.
– А потом?
– А потом поумнел. Вернулся на Родину, приехал в Россию. Мыл посуду в ресторане. Ай, сколько посуды я перемыл! Потом возил на рынок орехи и курагу… Хорошее было время… Теперь у меня свой маленький бизнес.
– Не прибедняйся уж, буржуй несчастный! – Гера поставил на огонь здоровенную кастрюлю с водой, – У Алишера восемь магазинов-складов в разных городах!
– Твоими молитвами, азиз, твоими молитвами! – заулыбался буржуй.
– Кстати, о посуде! Противень твой. Автора, как говорится на сцену!
– Никаких проблем, дорогой. Руки помнят, руки делают.
Алишер повернулся к Ваньке и от его глубоких карих глаз разбежались симпатичные лучики.
– Вы не смотрите, что наш Муратик такой суровый. Это снаружи. Внутри он нежен, как спелый персик!
– Персик! – Ванька прыснула от неожиданного сравнения.
– Сам ты – персик! – огрызнулся Герасим, – противень иди отскребай.
– Иду, дорогой, иду! Не нужно сердиться!
– Пеееерсик! – не унималась девушка, притопывая под столом ногами.
– Хватит копытом бить! Пойдём, пока пельмени варятся, прикину на тебя!
– Что прикинешь?
– Твоё будущее сногсшибательное платье, что же ещё. Давай, пошевеливайся!
– Если так разговаривать с очаровательными девушками, можно, таки, навсегда остаться холостяком, – прокартавил им вслед молчавший до сих пор Яков Семёнович.
Герасим включил свет.
– Заказов много. Завал совсем, – пояснил он невероятный бардак, царивший в мастерской.
Ванька покосилась на груду школьной формы. Что-то было сшито полностью, каким-то пиджачкам не хватало рукава или ворота, юбкам – пояса или кокетки.
– Мне снова раздеваться? – замялась Ванька.
– Нет, зачем же! Если собираешься носить платье поверх джинсов и свитера, то оставайся так.
– Понятно.
– Понятно, так раздевайся быстрее. Я голодный как собака.
– И нежный, как персик!
– А булавку в задницу?
– Не надо!
– Вот, и договорились!
Тонкий трикотажный свитерок никак не хотел стаскиваться, но, наконец, сдался и был отправлен на стул в смятом виде в наказание за упрямство.
– Что с тобой?!
Ванька вздрогнула и машинально прикрыла грудь руками.
– Что?!
– Это я тебя спрашиваю! Никак не могу понять…, ты постриглась что ли?
– Ну, да. Позавчера после работы. Красивая? – она дурашливо повертелась, демонстрируя новую стрижку.
– Красивая, красивая! А за волосы не переживай, отрастут, не зубы.
Ванька обиженно фыркнула и нахохлилась, как замёрзший воробей.
– Персик, персик, я тебя съем!
– Не сутулься и руки опусти.
Герасим набросил на худенькие плечи несколько лоскутов уже знакомой оливковой ткани, скрепил булавками и отступил на пару шагов.
– Вот, примерно так! Посмотри, вон зеркало! Ну, как тебе?
– Не знаю…, – она косилась на своё отражение как в детстве на новых подружек, с которыми знакомилась на детской площадке по наущению родителей. Что-то любопытное, но чужое.
– Как-то не понятно…
– Что непонятного-то? Всё сидит! Точно говорят, что дураку пол работы не показывают.
– Да не, – Ванька отчаянно пыталась сформулировать, – сидеть-то сидит, но оно какое-то не моё. Я обычно другое ношу, а в этом я… Даже не знаю, как сказать.
– Женственная, – подсказал Герасим, – так это не самая большая беда, которая могла с тобой случиться. Самая большая – это те, не понятно с кого снятые портки, в которых ты была тогда на рынке.
– Ничего ты не понимаешь в моде! Этот стиль называется унисекс.
– Этот «стиль» не имеет к сексу никакого отношения, поверь мне.
– Тебе, конечно виднее! Человеку в синих джинсах и красно-зелёной клетчатой рубашке женщины, наверно, проходу не дают.
Герасим начал молча стаскивать с Ваньки щетинящуюся булавками ткань. Девушка снова посмотрела на школьную форму.
– Что косишь, как на пожар? Так, вот, выглядят нынче девочки-школьницы.
– А девочки-то где?
– Не понял…
– Ну, форма здесь, а школьницы, которые в ней были, где? Ещё рукава оторваны…
– Ну, и фантазия у тебя, Анна Андреевна! Не было в ней пока никого, и рукавов не было.
– Это ты знаешь. А на тех, кто не знает, это навевает мрачные мысли.
– На меня тоже навевает. Начинаю думать, что никогда не покончу с этим чертовым заказом.
– Покончишь когда-нибудь, – Ванька легкомысленно махнула рукой, потом, вдруг, как-то резко посерьёзнела, замерла, глядя куда-то в угол, – А потом что?
– Когда «потом»?
– Когда покончишь.
– Получу деньги, куплю рубашку в тон джинсам, – попытался отшутиться Герасим.
– Нет, я серьёзно. Ты насовсем вернулся или как?
Герасим взлохматил свои, и без того похожие на размётанный стог сена волосы.
– А это, Анна Андреевна, как говорится, «как фишка ляжет».
– Понятно…
– А раз понятно, то пойдём пельмени лопать!
Ванька послушно направилась к двери.
– Клёпа!
– А?
– Штаны надень! А то, Семёныча удар хватит.
На столе, помимо супницы с дымящимися ароматными пельменями красовалась запотевшая бутылка водки.
– Вы, Анечка, простите стариков за склонность к нездоровому образу жизни, – прокомментировал Яков Семёнович этот натюрморт, – а для Вас, прелестное дитя, Алишер может заварить свой фирменный чай.
– Охсфоохсхий! – промычал Гера, пытаясь прожевать горяченный пельмень.
– Сметанки добавь, азиз. Обожжешься.
– Похно!
– Самое время!
Алишер заботливо приправил герину порцию густой жирной сметаной.
– А почему это мне чаю! – запоздало возмутилась Ванька.
Она возмутилась бы раньше, но была занята размазыванием крепко замороженного куска масла по своим пельменям.
– Я уже вполне совершеннолетняя.
– Если бы я не понимал женских намёков, то до сих пор остался бы неженатым, – Яков Семёнович любезно улыбнулся, демонстрируя два прекрасных золотых зуба, – но я, к несчастью, понимаю.
Он поставил на стол четвёртую стопку из синеватого стекла и наполнил её до краёв.
– Ну, – хозяин дома чуть привстал с массивного табурета, – Вздрогнули!
Наступление темноты ознаменовалось откупориванием второй бутылки с живительной влагой.
– А потом, – продолжал слегка размякший Яков Семёнович, – я устроился на работу.
– О! Мой папа тоже после школы на завод учеником пошёл. Пока в армию не призвали.
– Я трудоустроился не так, чтобы прямо на завод. Не питаю, видите ли, похвальной склонности к производству материальных ценностей. Но сами ценности весьма уважаю. Кроме того, обладаю некоторым художественным чутьём. Уж, простите старику неуместное хвастовство. Потому первое моё рабочее место было за прилавком антикварного магазина.
– Ой! Антиквар! Как здорово! Никогда не видела живого антиквара. А можно я вас потрогаю? Вдруг вы не настоящий?!
– Только безумец отказался бы выполнить вашу просьбу, милое дитя!
Яков Семёнович любезно выдвинул плечо навстречу маленькому пальчику.
– Ты бы закусывала, Клёпа! – проворчал Герасим, – а то, тащи тебя потом домой!
– Ещё чего! – возмутилась тёзка великой царицы, – я трезвая, просто весёлая. К тому же, может ты не слышал, но человечество давно изобрело такси. Продолжайте, пожалуйста, Яков Семёнович, ужасно интересно. Надо же! Антиквар!
– Это в прошлом, как и моя пышная шевелюра. Я был хорошим мальчиком из приличной семьи, и дела мои шли превосходно. Я только стал старшим продавцом, а все местные любители старины называли наш магазинчик «лавка дяди Яши», хотя, прямо скажем: какой я в те времена был дядя, одно недоразумение. И, вот тогда я и познакомился с нашим уважаемым Герасимом Михайловичем.
– Дайте угадаю! Уважаемый Герасим Михайлович пытался стащить у вас с полочки граммофон, вы его поймали, но пожалели?
– Что вы, что вы, – замахал руками бывший антиквар, – Герасим Михайлович исключительно интеллигентный человек. Он ценил старинные вещи, их, так сказать дух и ауру. Потому-то я его и заметил. Представьте: заходит довольно молодой мужчина, бродит, рассматривает, но никогда ничего не покупает. Так любители живописи прогуливаются по картинным галереям.
– Так голодный студент пялится на витрины колбасной лавки, – перебил Герасим вдохновенный монолог друга, – были бы деньги, может и приобрёл бы пару вещиц.
– Тем не менее, – не унимался воодушевлённый вниманием и напитками рассказчик, – это подвигло меня через некоторое время заговорить с необычным посетителем и спросить, что, мол, приводит его в наш скромный магазинчик. И знаете, что ответил мне этот человек?
Яков Семёнович протянул руку через стол и выдержал эффектную паузу.
– Поиски вдохновения!
– О! Дядя Герасим, ты наверно искал свежие идеи для пошива наволочек? Это так мило!
Гера страдальчески закатил глаза.
– Вы, Анечка, недооцениваете нашего гостеприимного хозяина. Он в то далёкое счастливое время служил в театре Оперы и балета.
Ванька недоверчиво оглядела присутствующих, не разыгрывают ли. Но Яков Семёнович был серьёзен, как мастер ритуальных услуг, Алишер улыбался и кивал, а сам герой повествования только развёл руками и дурашливо склонил лохматую голову. Мол, было дело, каюсь.
– Не верю! – вынесла Ванька свой вердикт, – Не могу представить этого человека в оперном театре. Даже рядом с театром представить не могу. Даже через дорогу. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
– Тем не менее, уважаемая, это так, – Алишер улыбнулся ещё шире, – наш Муратик полон сюрпризов.
Девушка снова обвела пристальным взглядом своих сотрапезников и собутыльников и, вдруг, начала хохотать. Хохотала всё громче и громче, тыча вилкой в сторону Герасима. Она явно пыталась что-то сказать, но изо рта вырывались только стоны и попискивания.
– Что с вами, уважаемая? Вам нехорошо? Попейте водички, это поможет.
– Да, хорошо ей, хорошо, – махнул рукой Герасим, – наша уважаемая Анна Андреевна, видимо, представила меня в балетной пачке. Угадал?
Ванька кивнула, ещё продолжая икать и всхлипывать.
– Успокойся, Клёпа! Я был художником по костюмам.
– Ху…, художником?
– Ещё каким! – подтвердил Яков Семёнович, – весь город приходил посмотреть на костюмы больше, чем на послушать Верди!
– Ну, уж…
– Не ну, уж, а так и было, Герочка. Так и было. Я видел это вот этими собственными глазами, тогда ещё не нуждавшимися в очках. Потому что, именно по предложению и в сопровождении моего нового друга впервые побывал на представлении.
– Вы до этого никогда не слушали оперу?
– Видите ли, милое дитя, у нас была очень большая дружная семья, и я искренне не понимал – зачем мне ходить в театр, когда каждую субботу для нас бесплатно поют дядя Боря со своей супругой и четверо их детей. Дай им Бог здоровья, и жить до ста двадцати лет. Но когда я вошёл в зрительный зал, я понял – к чему все эти годы стремилась моя душа. А потом, Герасим Михайлович провёл меня за кулисы, и в этот момент жизнь моя перевернулась с головы на ноги. На следующий же день я уволился из магазина по собственному желанию и пришёл к директору театра умолять, чтобы меня допустили в это волшебное место. И чтобы вы думали?
Яков Семёнович выдержал паузу больше предыдущей.
– Меня, таки, взяли!
– Так сразу? – удивилась Ванька, – у вас, наверное, большой талант. Вы тенор или баритон?
– Что вы, что вы! – снова замахал руками Яков Семёнович, – медведь, увы, наступил мне на ухо и не остановился, чтобы извиниться. О танцах я даже не решаюсь говорить, потому что это так стыдно, что прямо, не к столу. Мне доверили, можно сказать, фундамент этого храма. Вы, наверное, слышали, что театр начинается с вешалки? Вот!
– Вы гардеробщик?
– Вы, прямо, как сквозь воду глядите, уважаемая Анна Андреевна!
– То есть, – Ванька пыталась осознать эту информацию, – вы ушли с должности старшего продавца в антикварном магазине, чтобы стать гардеробщиком?
– Совершенно верно, совершенно верно! И с тех пор я непрерывно счастлив, на радость моим покойным папе и маме.
– Ну, дела…
Ванька задумчиво хрустнула огурчиком и посмотрела на Герасима.
– Неужели, ты, и правда, такой выдающийся модельер?
За него ответил Алишер:
– Не сомневайтесь, уважаемая. Муратик у нас настоящий гений.
– Никак не могу поверить, что шью себе платье от кутюр.
– А вы проверьте сами, – солнечная улыбка Алишера стала немного лукавой, – у Муратика целая коллекция костюмов сохранилась.
– А что же ты молчал-то? – подпрыгнув на попе, девушка так резко повернулась к Герасиму всем корпусом, что чуть не слетела с диванчика, – скромник, тоже мне!
– Не вертись так, Клёпа. Ты мне в мебели дыру протрёшь. Не скромник, а занятой человек. В коробках всё, разобрать не успел. Собирался на днях, начал даже, но вот, что-то руки не доходят.
– Лентяй! А где коробки?
– Не угомонишься, да?
– Не-а!
– Муратик, не отказывай девушке. Как говорят на родине моего деда: «Кто спорит с женщиной – сокращает своё долголетие».
– Ладно, – вздохнул Герасим, – не будем сокращать долголетие. Вон, там, в комнате – он кивнул на запертую дверь рядом с кухней, – есть пара коробок. Можешь посмотреть.
Ванька сорвалась с места, как будто услышала выстрел стартового пистолета.
– Стой! Телефон возьми с собой.
– Зачем? Боишься, что я там заблужусь?
– Кто знает, – промурлыкал Алишер, – кто знает!
– Боюсь, что ты ничего не увидишь без света, которого там нет. А в телефоне у тебя фонарик.
Тяжелая деревянная дверь открылась без скрипа и, так же тихо закрылась за ванькиной спиной. Зеленоватый луч заметался из угла в угол, выхватывая из темноты фрагменты обстановки: письменный стол, кровать, пару стульев и коробки. Обычные картонные коробки, которые подбирают на задворках магазинов, чтобы сложить вещи для переезда. Ими было завалено всё. Большинство были заклеены скотчем, но некоторые уже раскрыты. Ванька направила свет на ближайшую к ней. Там лежали куклы. Такие как та, что она видела во время первой своей примерки, только одетые.
– Пандоры, – прошептала Ванька, осторожно вытащила одну из середины и усадила на край стола.
Кукла была наряжена в костюм тореадора. Короткая куртка с галунами, широкий пояс и шапочка, чудом державшаяся на кукольной головке.
– Привет! – улыбнулась девушка и потащила на свет вторую.
Это оказался, явно, соотечественник в косоворотке и заправленных в смолянисто-чёрные сапоги штанах.
В следующей коробке жались друг к дружке чопорные дамы в длинных юбках и строгих однотонных блузах. Из другой торчали головы в высоких колпаках с вуалями. Из-за этих колпаков их и пришлось, наверно, упаковать «стоя».
В свете фонарика, как на экране старого проектора, возникали персонажи, узнаваемые и не очень. Чёрные и белые лебеди соседствовали с мальчишкой в пионерском галстуке, Дон Кихот с мужчинами в сюртуках и цилиндрах, Снегурочка – с чёрным котом, играющем на балалайке.
Ванька медленно двигалась по узкому проходу. Некоторых кукол брала в руки, и они, как будто просыпаясь, вздрагивали, взбалтывали подвижными конечностями и снова замирали, обвиснув, безучастные и немые. Было в них что-то жутковатое и, в тоже время притягательное, как в страшной сказке. «Уснувшие души», – вспомнила она фразу из расшифрованного накануне отрывка дневника.
– Как же там было?
«Есть такие места, ничем на первый взгляд не примечательные, в которых, непонятным для меня образом, ощущается зыбкость сущего. Словно материя и время истончаются и, ещё не рвутся, но уже колышутся, как занавесы, прикрывающие открытые окна, сквозь которые готова прорваться другая реальность. И воздух там странно вздыхает, будто уснувшие души перед пробуждением».
– Уснувшие души…, – повторила она и двинулась дальше.
Несколько кукол, выпавшие из опрокинутой коробки лежали на диване. На них были стилизованные полицейские мундиры. Ванька хихикнула, представив нынешних полицейских в трикотажных колготках. Одна из фигурок свалилась на пол. Ванька наклонилась, подняла её и осветила фонариком. На ней ничего не было, кроме голубой рубашки, застёгнутой на все пуговицы.
Веселье на кухне было в самом разгаре. Алишер, под аккомпанемент импровизированных перкуссий, пел что-то из «Битлз». У него оказался не сильный, но приятный тенорок, так что Ванька от души поаплодировала вместе со всеми.
– Ну, как, Клёпа? Налюбовалась?
– Ага! Ты Карабас Барабас какой-то!
– Что вы, многоуважаемая наша Анна Андреевна! – лысина гостя из розовой давно превратилась в ярко-малиновую, – наш Герасим Михайлович скорее похож на папу Карло!
– Папа Карло – тоже ничего! Будешь на папу Карло отзываться?
– Вот что, Буратина ты наша, не пора ли тебе домой?
– А ты всегда гостей так выгоняешь? – попробовала возмутиться Ванька, но, взглянув на часы, поняла, что действительно засиделась.
– Не всех! Только самых маленьких. Пойдём, провожу.
– Да, не надо, я сама.
– Как можно, дорогая, чтобы трое джентльменов отпустили даму поздним вечером одну?!
– Можно, можно! Тем более что идти даме только через дворик до улицы. Там даму будет ждать специально поданный кабриолет.
– Стой! – Гера стукнул себя по лбу.
То есть хотел стукнуть по лбу, но слегка промахнулся, попал в бровь и теперь слегка морщился от досады.
– Я же чертежи так и не забрал! Ты на выходных дома появляешься? Очень надо. Я заеду, когда скажешь.
– Вообще-то появляюсь, но не в эти. Мы в пятницу вечером прямо с работы на дачу уезжаем. Обратно – в воскресение вечером.
– Эх! Невезуха какая! Что я ребятам скажу?
– Скажешь, что балбес.
– Спасибо, посочувствовала.
– Ладно, – сжалилась Ванька, – спасу тебя на этот раз. Я ключи запасные оставляю под подоконником справа. То окно, что на пролёт ниже квартиры. Там небольшая выемка, но я ещё пластилином на всякий случай приклеиваю. Найдёшь?
– Найду, конечно, – обрадовался Герасим, – спасительница моя!
– О! Эсемеска пришла. Кабриолет подан! На этом, господа, позвольте откланяться! Была рада знакомству.
Алишер и Яков Семёнович многословно заверили, что они рады гораздо больше, просили не забывать и заходить ещё, но, в конце концов, Ваньке удалось вырваться на свободу.
На улице противно моросило. Голубиный благодетель по-прежнему был в арке, но уже никого не кормил, а просто сидел на каком-то не то коврике, не то старом полушубке, поджав ноги, как Алёнушка на картине Васнецова. Ванька завертела головой в поисках машины. Такси подмигивало красными фарами метрах в тридцати справа по переулку. Она накинула капюшон и тут услышала за спиной ровный, хорошо поставленный голос: «Подайте, дабы помянуть усопшую рабу божию Наталью!»
Дома было тепло и как-то по-особенному тихо. Ванька решила посидеть немножко с дневниками. Время было уже позднее, и завтра на работу, но атмосфера нынешнего вечера как-то располагала, и она вытащила несколько листков.
«Чёртов гололёд! Так и грохнулся со всей дури на спину. Хорошо, что ничего не сломал. Но голова закружилась и дыхание сбилось. В юности такое случалось от любви, а теперь – вон как.
А небо-то чистое-чистое. Звёзд тьма! Если мысленно соединить их в созвездия, линиями, как на звёздных картах, то получатся осколки. Осколки чего-то огромного, что когда-то разбилось, и до сих пор некому ни собрать, ни склеить».
Дальше читать было трудно, не то от воды, не то от усталости.
«Скорее бы пятница!» – пробормотала Ванька вечную молитву всех офисных работников и отправилась умываться.
