Ирина Вячеславовна Корсакова
Дневники склейщика чашек
4.
На тротуаре впереди никого не было, и велосипед сам собой побежал быстрее. Хорошо, что Ванька не осталась вчера на пятничном корпоративном «заседании», отговорившись плохим самочувствием. На самом деле чувствовала она себя прекрасно и вчера, и, особенно, сегодня, после одиннадцати часов сна и чашки кофе. Той же дорогой, что и месяц назад она подкатила к знакомой уже арке, свернула, лишь немного сбросив скорость, и тут же резко крутанула руль в сторону, почти положив велосипед на землю.
Под аркой, на фоне стен, бликующих от неизвестно какими путями проникающего света, двигалась в безмолвном шаманском танце маленькая фигурка, неловко припадающая на левую ногу. Снятый с неё ботинок танцовщица держала в руке вместо бубна, потряхивая им, как будто для того, чтобы заставить зазвенеть невидимые колокольчики на ободке. Один рукав мятой голубой рубашки был надорван. Жидкие волосики тихо шевелились на сквозняке.
Ванька прокралась вдоль противоположной стены, осторожно, как опоздавший на представление зритель, придерживая велик, чтобы не брякал, и рефлекторно подстраивая шаги в такт движениям неизвестной исполнительницы.
И, как и в прошлый раз, она уставилась на знакомую уже дверь с домофоном.
– Черт! Черт! Черт! Третий этаж, квартира налево блииииин!
– Барышня, Вы к кому?!
Голос «барышне» не понравился, как и явно начальственный тон, но помощь местного населения была, как нельзя более, кстати. Поэтому она, как могла любезно, улыбнулась сердитой даме, одетой в выходной день так, словно собиралась на работу в какую-нибудь уныло-государственную контору, но ответить не успела.
– Это ко мне, Виктория Юрьевна! – прогудело сверху и отдалось эхом от стен «колодца».
Ванька задрала голову, и, разумеется, не увидела ничего похожего на разверзшиеся небеса. Просто Гера высунулся из окна и приветливо кивал головой в голубой линялой панаме.
– Всё то, к Вам, Герасим Михайлович, барышни захаживают, – голос государственной дамы сделался на четыре чайные ложечки слаще.
– Значит – не прогадал я с профессией, Виктория Юрьевна! Эй ты! – последняя реплика была обращена уже к Ваньке, – сейчас открою; машину свою прихвати, тут лучше не оставлять.
Домофон отрывисто запиликал. Ванька, шипя, ойкая и цепляя колесами стены, дотащилась до третьего этажа. Вошла в приоткрытую дверь. Огромная, по нынешним меркам прихожая была превращена в подобие приемной. Часть здоровенного встроенного шкафа разобрана, а в нише разместились два низких креслица и журнальный столик. На другом столике, в углу, стоял графин, чистые стаканы на подносе и букетик цветов в крохотной вазочке. Одну стену целиком занимало зеркало в тяжелой с завитушками раме. Но гостья не успела толком рассмотреть все это великолепие, она пялилась на хозяина дома, стоявшего в проеме, ведущем в полутемный коридор. На нем, помимо старой панамки, были те же, что и в прошлый раз треники, а на футболке вместо злых птичек красовались два белых медвежонка и надпись «Greenpeace». В одной руке он держал дымящуюся беломорину, в другой – небольшой, на лоснящейся деревянной ручке топор.
– Хозяйствуете, Герасим Михайлович, или расстроил кто?
– Хозяйствую, Анна Андреевна. Веревки бельевые решил перетянуть.
– Топором? Ну, да, ну, да! Все так делают!
– Дюбеля, расшатались, пришлось по старинке деревяшек наколоть. Сейчас закончу. Ты посиди пока, а хочешь – проходи сразу в мастерскую.
Гера кивнул на прикрытую двустворчатую дверь. За ней оказалась просторная гостиная, временно исполняющая обязанности небольшого, но хорошо оснащенного швейного цеха. В центре длинный раскладной, бывший обеденный, с толстыми резными ножками стол. На густо исцарапанной столешнице лежала, раскинув руки, деревянная куколка длиной, примерно, со школьную тетрадку. Лысая, без одежды, но с тщательно вырезанным лицом и прорисованными глазами. Неловко подогнутая в колене нога и отсутствие вторичных половых признаков делало ее еще более голой.
– Это Пандора!
Гера вошел в комнату, вытирая ладони о штаны.
– Пандора? Это что-то греческое. Ты ее так зовешь?
– Все ее так зовут. Точнее – их. Куклы-модели родом из дремучего средневековья. На них шили целые коллекции модных платьев, шляпок, аксессуаров и прочих женских радостей.
– Прототипы " Burda moden", – понимающе кивнула гостья.
– Вроде того. Их даже в военные времена через границы и линии фронтов пропускали, чтобы дамы были в курсе последних, так сказать, трендов.
– Смотри, какая важная персона, а с виду и не скажешь…, с виду она неживая…
– Она и есть не живая. Она деревянная, если ты не догадалась.
– Представьте себе: догадалась! Я не в этом смысле, – девушка замолчала глядя в угол под вешалку, пытаясь сформулировать, – кажется, что она не всегда такая, понимаешь? Была живой, или может стать, или то и другое. Понимаешь?
– Понимаю, что в тебе погиб великий литератор, Анна Андреевна.
Анна Андреевна едва заметно сморщила лоб. Глаза снова стали насмешливыми и слегка колючими.
– Мы же договорились, что без отчеств обойдемся. Или я что-то не так запомнила?
– Да, так, так! Я, просто, не могу определиться: как тебя называть, Анька или Ванька.
– Ну, уж, определитесь. Тут я Вам не помощница, сама путаюсь. На кого больше похожа?
– У тебя нос длинный, как у Нефертити на чеканке, – улыбнулся Гера, – поэтому я буду звать тебя Клёпа!
Длинноносая копия египетской царевны застыла на несколько секунд, сделавшись похожа на изображение оригинала, только, с приоткрытым ртом.
– Э…, дядя Герасим, а ты не хочешь на досуге погуглить слово «логика»?
– Беда нынешнего поколения в том, что у вас полностью отсутствует ассоциативное мышление, – «дядя Герасим» ухмыльнулся,– Всё элементарно! Нефертити – египетская царевна, ты на неё похожа. Так бы и звал, но четыре слога – это слишком долго. К счастью, была там и другая фараоница – Клеопатра, тоже умница и красавица, но её уже можно сократить до Клёпы. Так что, в конечном итоге, я сделал тебе комплимент!
– Спасибо! Так мило с твоей стороны! Тебе не говорили, что ты шизик?
– Говорили. Я давно живу на свете, всякого наслушался. Мне даже говорили, что я красивый.
– Кто говорил?! – свежекрещеная царевна демонстративно приподняла брови, – мама?!
– Раздевайся, юмористка, время теряем!
– Что?!
– Раздевайся, мерки снимать буду, а не то, что ты подумала.
– Ничего я не подумала.
Ванька стала стаскивать с себя майку и, вдруг, поняла, что стесняется. Она сама удивилась внезапному приступу скромности, от которой никогда прежде не страдала, даже на приеме у гинеколога.
Гера положил сантиметровую ленту на стол.
– Пойду пока чайник поставлю.
Ванька кивнула с облегчением. " Надо же – заметил. Может я еще и покраснела?" – думала она, борясь со старенькой молнией на брюках. "Чего это я вдруг? Я же не Инна Яковлевна – "колобок на выданье". Она подошла к зеркалу, придирчиво оглядела свое тело, подтянутое и гибкое, успевшее загореть за несколько солнечных уикэндов на пляже.
– Вполне! – вынесла она справедливый вердикт, – вполне могу раздеться в приличном обществе! С чего меня вдруг стесняшка одолела?
Мерки Гера снял быстро и артистично, как фокусник, накинувший на ассистентку несколько сложных петель и сдернувший веревку одним легким взмахом руки. Он записал две колонки цифр на листке бумаги и смотал ленту аккуратным колечком.
– Вот, и все, а ты боялась! Пойдем чай пить. Да, штаны-то надень, Клепа!
– Ой!
Ванька потянулась за брошенными на стул штанами, взгляд её, опять, зацепился за деревянную фигурку.
– Она на бомжиху у вас во дворе похожа.
– А! С Наташкой познакомилась!
– Можно сказать и так. Я с ней познакомилась, а она со мной – навряд ли. Кажется, что она, тоже, не живая, хотя – могла бы.
Ванька взглянула на Геру. Тот молча смотрел на неё. Она пыталась угадать реакцию по выражению лица, но оно было непонятным: то ли серьезным, то ли насмешливым, как на переливном календарике. Это раздражало.
– Ну, дядя Герасим, что там у нас с чаем?
– С чаем у нас домашние печеньки, – улыбнулся хлебосольный хозяин, и первым вышел из комнаты, показывая дорогу.
Гостья неуверенно засеменила следом, как будто ощупывая босыми ступнями невидимый в темноте пол длинного узкого коридора.
– Только не говори, что сам пёк, а то я комплексовать начну.
– Соседка угостила. Та, которую ты сегодня видела.
– Уже легче!
– Располагайся, Клепа! Варенье будешь?
– Ага!
Ванька забралась с ногами на видавший виды кухонный диванчик и поняла, что жутко проголодалась.
– И еще что-нибудь буду, типа булочки, если не жалко!
– Булочки не жалко, – бормотал Гера, наблюдая, как французский багет делается все короче и короче, – жалко, что мерки придется по новой снимать.
5.
– Вы понимаете, Герасим Михайлович, у них же внеклассное чтение, задание на лето, а этот обормот уткнется в свои «стрелялки» с утра, и не оторвешь его. Даже на улицу идти не хочет. В футбол с другими мальчиками поиграл бы, все-таки – спорт и свежий воздух, так нет! Сидит и в кнопки тыкает, пока спать не загоню.
– Да, Виктория Юрьевна, у них сейчас у всех эти гаджеты.
– Вот-вот: гаджеты! От слова гадость! Я отобрала эти игрульки и заперла в секретер. Так вы не представляете, что вытворил этот террорист!
– У меня не «стрелялки», а «бродилки», – отреагировал «террорист» -Димка, – а если компьютеры – гадость, что же ты тогда жалуешься?кивнет и скажет
Коротко, почти под ноль стриженый Димка, сидевший на подоконнике по ту сторону ажурной решетки, действительно, смахивал на малолетнего преступника, хотя ничего криминального за ним пока не числилось.
– Что я жалуюсь?! – многострадальная мать демонстративно закатила глаза, – этот негодяй каким-то образом проник в мой рабочий компьютер и сменил там пароль! А мне методичку к августу сдавать! Ты слышишь, мучитель? Где пароль?!
– Здесь! – мучитель постучал себя пальцем по загорелой макушке, – это у тебя он был на бумажке под стопкой тетрадей, любой дурак бы нашел!
– Дмитрий, не смей ругаться! Балбес растет, – вздохнула она – мужской руки в доме нет, а сама скоро совсем справляться перестану.
– А че сразу про руки-то? Родной отец не бил бы, а если хахаля заведешь – вообще из дома уйду, точно тебе говорю.
Виктория Юрьевна открыла было рот, чтобы прочесть любимому сынуле очередную "педагогическую поэму" о ненормативной лексике, уважении к старшим и о чем-нибудь еще, что выучила много лет назад по написанным четким аккуратным почерком институтским конспектам, но передумала и выдохнула набранный в грудь воздух вхолостую, с легким астматическим присвистом. Посмотрела на соседа тоскливо, с ожиданием, так что тому захотелось развернуться и убежать. Не говоря ни слова, не объясняя причин ни ей, ни себе самому. Гера любил наблюдать за людьми со стороны, угадывать их взаимоотношения, но вмешиваться…, ох, как не любил вмешиваться. Становясь участником подобных сцен, он явственно ощущал, как приметываю его невидимым стежком, словно аппликацию на готовое изделие. Но соседи есть соседи, ничего не поделаешь.
Гера подошел вплотную к решетке, дотянулся до стоящей на обеденном столе вазочки со сладостями, выбрал сушку с маком.
– Зачем же сразу бить-то? – он макнул трофей в бокал с димкиным чаем, – руки и для другого можно приспособить.
– Юбочки что ли шить, – хихикнул Димка.
– Юбочки, братец ты мой, – Гера сунул размокшую сушку в рот, – это тебе еще не потянуть.
Он вытащил из той же вазочки крекер в виде рыбки, покрутил у Димки перед носом, легким движением правой руки смахнул его со своего кулака.
– В какой руке?
– В этой!
Гера разжал кулак правой руки. Она была пуста. Левой он потянулся к Димкиному уху и вытащил оттуда крекер.
– Ха! Я, вроде, понял! А еще раз можно?
– Можно, но если не угадаешь – скажешь матери пароль.
Компьютерный террорист на мгновение задумался.
– Что тут думать? Ты же все понял!
– Ну, вообще-то – да. Ок! Давайте!
– Насчет компа договорились?
– Ладно, договорились! Показывайте!
Гера со слегка скучающим лицом выполнил те же манипуляции, что и в первый раз. Мальчишка, пристально следивший за его руками, молча ткнул пальцем в левую. Не разжимая кулака, фокусник обвел его вокруг стриженой головы и показал пустую ладонь. Зритель, почувствовавший себя обманутым, закрутился на стуле, озирая пол позади себя.
– Так не честно! Вы его туда выкинули, когда рукой махнули! Так не честно!
– В бокал свой загляни!
Димка удивленно уставился на расползавшееся в остатках его чая печенье.
– Счастливо оставаться! Про пароль не забудь!
Он повернулся к матери пламенного борца за права геймеров, улыбнулся, слегка развел руками. Вот, мол, как мог, так помог.
– И вам до свидания, Виктория Юрьевна, дела у меня еще сегодня.
Она только молча кивнула ему вслед. На её лице было выражение, свойственное людям в ситуациях, когда они получили желаемое, но не тем путем, которым планировали. Этакая смесь радости и разочарования. Разочарования зачастую бывает больше. Гера только плечами пожал. Некогда ему было разбираться в душевных трепыханиях несчастных одиноких дамочек. По дороге на склад ему еще надо было зайти в арт-студию к молодым коллегам за чертежами и эскизами. Да, и вообще, сама виновата! Нашла, кого просить! Какой из он, к едрене фене, наставник, а, тем более, кандидат на роль отца?!
На улице он откупорил полулитровый пакет с кефиром и собирался поставить Наташке на подстилку, но та, вдруг, потянулась и взяла коробку у него из рук. Гере показалось, что она вот-вот кивнет и скажет спасибо, но вместо этого она быстро забормотала одну из своих любимых считалочек: «На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной; кто ты будешь такой? Говори поскорей, не задерживай добрых и честных людей!»
Ванька скакала по огромному залу оптового магазина-склада, как кузнечик, перепрыгивая с одного рулона на другой. Гера лениво озирался. Ассортимент был ему знаком, новых поступлений в ближайшее время не предвиделось, оставалось ждать, пока ткань сама найдет будущую хозяйку. Или не найдет, как повезет. Но хозяйка ждать, явно, не желала.
– Ой, смотрите – какие подсолнухи! Прямо – Ван Гог! Ой, нет! Лучше эту.
Она обернулась куском шелка, действительно, очень красивого бледно-лазурного цвета.
– Вариации на индийские темы! Слабо, дядя Герасим?! Не, я серьезно. Говорят, что сари делает красивой любую женщину!
– Ты же у нас не «любая»! – тоном многоопытного дамского угодника ответил Герасим.
– То есть, мне не поможет?
– То есть, продолжаем искать.
– А! Это называется: «МЫ ищем»? Прости, мне показалось, что ты дремлешь там без отрыва от производства. Ой! – снова пискнула девушка, – Этот!!!
Алый лоскут выпорхнул из поднятых вверх рук и плавно опустился на пол, заставив на мгновение вспыхнуть тоненькую фигурку. Гера слегка подался вперед.
– Согласен! Великолепно! Берем!
– Я пошутила!
– Я тоже! Не хочу, чтобы ты была похожа на мальчика-с-пальчик, завернувшегося в пионерский галстук! Вооон, там еще глянь.
Несколько минут в зале было тихо, только лампы гудели, да работник бормотал в унисон, делая записи огрызком карандаша. Потом из-за стеллажей высунулась лукавая мордаха, а за ней и вся Ванька целиком выпрыгнула на видное место, придерживая руками возле талии кусок материала.
– Опа! Я – японская школьница! Похожа, а? Анимешки в моде. Или, вот!
Она заколотила пятками по дощатому полу, подвывая протяжную, заунывную, видимо, только что сочиненную мелодию.
– Понял, да? Я – шотландец, «Храброе сердце»! На свадьбе устроим соревнование по метанию камней. Это же «шотландка», да?
– Нет, не «шотландка».
Но было похоже. На оливковом поле пересекались под прямым углом разной ширины серебристо-серые и коралловые линии.
Гера взял рулон под мышку и направился к кассе. Девушка засеменила следом, держа отмотанный кусок, как послушная фрейлина шлейф платья своей королевы.
– Алишер, запиши на меня 2 метра. Буду в четверг заказ забирать – рассчитаюсь сразу.
– Как скажешь, азиз.
Таджик средних лет, мелко закивал, отмеривая ткань.
Когда они вышли на крыльцо, в воздухе висел дождь.
– Слушай, Герасим Михайлович, – Ванька, как будто очнулась, окунувшись в мелкие невесомые капельки, – а что это ты за меня все решаешь? Придумал себе что-то и шуршишь в одиночку! Даже не спросил ни разу. Может мне материальчик не нравится?! Я же это…, клиент, который всегда прав.
– Ты, Клепа, клиент, который сам не знает, чего хочет. Это – раз! Ты еще ни копейки не заплатила, стало быть, и не клиент, пока. Это два! И оплату я тебе предлагаю, что называется «по факту». То есть, если понравится готовое платье – заплатишь и заберешь, а не понравится – сам буду носить. Идет?!
– Ага…, а я за это не должна мешать тебе творить?
– Да, уж, пожалуйста! Не хватало мне еще художественного руководства от девчонки, не знающей, как её зовут.
– Ну, и ладно. Я и не собиралась. Жалко, что тот кусок пропадет.
– Какой кусок?
– Тот материал, который я купила, когда первый раз приезжала.
– Ааа! Давай – я у тебя куплю его, и дело с концом.
– Ты же не видел даже. Может тебе не пригодится.
– Сейчас может не пригодиться, а потом – пристрою куда-нибудь. Я же завтра работать не брошу.
– Может – сейчас и заберешь? Мы от моего дома совсем не далеко. Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! – «клиентка» попыталась заглянуть ему в здоровый глаз, – чтобы мне потом не ездить, а я тебе чаю вкусного заварю, с бальзамом.
Гера посмотрел на часы и молча кивнул. Бухгалтер Анна Андреевна Оськина запрыгала впереди, показывая дорогу, то убегая вперед, то возвращаясь, как расшалившийся щенок. Это настроение постепенно передалось и её спутнику. Гера неожиданно взял её за плечо и спросил:
– Далеко нам?
– Нет, почти пришли.
– Тогда, есть еще время, пойдем!
– Куда?
Он потащил её в тупичок между домами и старыми гаражами, стены которых вдохновенно расписывали два подростка-граффитчика в одинаковых толстовках с капюшонами.
– Эй, парни! Красочками не поделитесь?
Граффитчики обернулись. Один из парней оказался четырнадцатилетней девочкой, другой, действительно, пареньком её возраста.
– Чё? – настороженно переспросил мальчишка.
– Дружище, одолжи баллончик на пару минут. Цвет любой. Давай самую неликвидную.
Девчушка ткнула своего друга в бок и зашептала:
– Дай, не жадничай! Видишь – он для девушки что-то хочет нарисовать!
Тот послушно протянул баллон.
Гера встряхнул его привычным движением, подмигнул подросткам и повернулся к Ваньке, стоявшей чуть в стороне.
– Смотри, клиент! И чтобы потом не говорила, что я тебе эскиз на подпись не представил!
От нескольких легких взмахов на стене возник и кокетливо изогнулся силуэт платья, прямого, почти не приталенного, напоминавшего картинку из модного журнала двадцатых годов двадцатого века.
– Вот!
– Это и есть эскиз на подпись?
– Да! А что-то не понятно?
Ванька, было, приготовилась сказать что-нибудь ехидное, но пригляделась и увидела, что, действительно, все понятно. И не так ужасно, как она боялась.
– Конечно, еще аксессуары, – деловито заметил модельер, возвращая баллончик хозяину.
– А! – обрадовалась Ванька, – вот, где будет подвох!
– Обязательно будет! А теперь, я хочу чая с бальзамом!
Они помахали ребятишкам на прощание и вернулись на тротуар.
В след им прозвучал отчетливый шепот:
– А она симпатичная!
– Зато, он урод! Видела бельмо, как у оборотня?!
– Ну, и что! Зато он веселый…, кажется…
Это было сказано тихо, но отразилось от разновысотных стен соседних домов, напоминавших детали «Лего», забытые на полу в детской, когда семья уже легла спать. Ванька опасливо посмотрела на Герасима. Слышал или нет? Он улыбнулся.
– А что? Все верно!
Гера тихонько толкнул Ваньку между лопаток, она послушно ускорила шаг.
6.
Скрип половиц в темноте казался особенно резким.
– Почему мы свет не включаем, – негромко спросил Гера, – режим экономии? Чай тоже будем в темноте пить?
– Не беспокойся, мимо рта не пронесешь! Там лампочка перегорела, а потолки – три с половиной метра, с табуретки не достать. Марьиванна как-то меняла, но я забыла спросить: как именно. Ничего! В комнате-то свет есть. И на кухне.
Ключ заерзал по стальной накладке, попал, наконец, в скважину и добыл из неё два резких щелчка. Третьим был щелчок выключателя.
Комната, в которой они очутились, мало напоминала убранную девичью светелку. То есть порядок тут был идеальный, но…, какой-то уж даже слишком. Можно было бы сказать: «казарменный», если бы не разномастная мебель, характерная для съемного жилья. Вся она, однако, была выстроена вдоль двух коротких стен, освободив место посередине для полинявшего паласа. На полированном письменном столе советского образца не было ни пылинки. Только лампа и стаканчик с ручками и отточенными карандашами. Компьютер стоял на специальном столике, вполне современном, как и трехстворчатый кремовый шкаф-купе с двумя зеркалами на створках. Немного оживляли интерьер желтые занавески с рисунком из разноцветных колец. Такие, обычно, вешают в детских садах и заводских столовых. Но стены…
– Слушай, Клепа, а почему…
– Ой, да ты не разувайся, я тут не прибиралась!
– Нет, уж, я лучше разуюсь.
– Прости, я перебила. Что «почему»?
– Почему ты обои не поклеишь? Сейчас есть недорогие и вполне приличные.
– Мариванна не велит. Она «под покраску» это сделала. На случай, если продавать будет. Я за два года тут к ней и так и сяк подкатывала. Бесполезно. Вот, и живу, как кабинете соцслужбы. Ты садись, я чайник вскипячу. Постели пока на стол.
Она достала из шкафа аккуратно сложенную голубенькую скатерть, сунула Герасиму в руки и выскочила из комнаты.
Вернулась с подносом, на котором стояли два больших чайных бокала, сахарница и эмалированная мисочка с винегретом.
– Больше к чаю ничего нет, – прокомментировала хозяйка этот необычный натюрморт, – милости просим.
Горячи чай с бальзамом был хорош. Даже педантизм интерьера слегка подтаял и закруглился. Размякшему гостю вдруг стало казаться, что где-то тикают часы. Он огляделся, но на стенах ничего похожего не висело.
– Нет, ну, а картины! Картинку какую-нибудь можно повесить, – не унимался он, – а потом снять?
– А дырка?
– Зашпаклевать!
– Да, ну, заморачиваться еще…, пыль с рамы стирать каждый день…
– Ты прямо, как моя жена.
– Ты женат!?
Ванька приоткрыла рот, не донеся до него ловко выловленный в миске кусок огурца.
– Я что, не похоже?
– Не-а! Вообще не похоже!
– Ну, правильно. Я про бывшую жену. Десять лет уже в разводе.
– Другого нашла? – Ванька попыталась изобразить приличествующее ситуации сочувствие, – или тебя на этом деле застукала?
Все-таки, природное ехидство было неистребимо.
– А, вот, и не угадала! Мы были молодые и честные…, сдуру. Она сказала, что ей надоело мотаться со мной без толку. Я предложил ей вернуться в институт, через год получить диплом, и мотаться с толком. Она меня послушалась: вернулась, закончила, да, тут и осталась.
– Так, она тут?!
– Да. Преподает в Технологии и дизайна.
– Тапочки-тряпочки? Так, вы – коллеги?
– Вроде того.
– А…, – Ванька явно не знала, как спросить, – у неё семья есть?
– Понятия не имею. Я же совсем недавно приехал.
– К ней?– тихо спросила девушка.
– Нет, Анна Андреевна, не к ней! Квартиру в наследство получил, и решил, что это отличный повод пожить дома. Не к ней. Разбитую чашку, как говориться, не склеишь.
Анна Андреевна покрутила пустой бокал.
– Ну, не знаааю…, – она чуть улыбнулась одним уголком губ, – на счет этого специалисты другого мнения.
– О, нет! К специалистам я не ходок! Как ты себе это представляешь? Появляюсь я ниоткуда через десять лет: «Дорогая, не сходить ли нам к семейному психологу?!»
– При чем тут психолог? Я тебе про чашки говорю.
– Ну, про чашки-то это, как говориться, образное выражение. На самом деле – речь об отношениях.
– Спасибо, объяснил! А я тебе безо всяких образов – про посуду.
– Я что-то уже не понимаю, о чем речь. То ли ты мне бальзаму от души плеснула, то ли…
Гера потер чайной ложечкой лоб.
Ванька смотрела на него пристально, как будто решая для себя какой-то важный вопрос.
– Я тебе сейчас что-то покажу. Только, чур, не ржать!
– Я что тебе конь? – почти по-настоящему обиделся Герасим.
– Не конь, конечно, но не серьезный какой-то…, для своего возраста.
– Из чего это вы сделали такое заключение, барышня?
– Из картинки на соседнем гараже. Взрослые дяди так себя не ведут.
Крыть было нечем, и Герасим благоразумно замолчал, наблюдая, как появляется на свет из верхнего ящика стола толстая «амбарная» книга. Он испытывал некоторую смесь любопытства и неловкости. Понятно было, что ему предстоит знакомство с личным, в меру тайным женским дневником. И придется слушать, что было бы еще полбеды или, даже, совсем не беда, потому, что ему было интересно, какие мысли живут в голове у этой девочки. Но придется же еще как-то реагировать. Гера не раз в своей жизни становился реципиентом чужих откровений и знал, что самый неловкий момент наступает, когда собеседник, излив душу, замолкает и смотрит на тебя, ожидая, а то и требуя участия, понимания, да, хоть какого-то проявления неравнодушия. А этого-то, зачастую нет и взять негде. Жена не зря говорила, что ждать от него сочувствия, всё равно, что разговаривать с пылесосом. Это была правда. И чувствовал себя Герасим в такие моменты, как человек, следивший через замочную скважину за сексуальной жизнью соседей по коммуналке, когда дверь неожиданно открывается и наблюдатель вваливается в чужую комнату с идиотской полуулыбкой и невнятными заготовками извинительных монологов.
Ванька нашла нужную страницу, поправила лампу и, строго посмотрев на притихшего гостя, начала читать, водя пальцем по строчкам, как старательная первоклашка.
«…, и как им объяснишь, что, сколько шов ни затирай, сколько ни ретушируй весь рисунок, всё равно – будет заметно. То же самое, что гримировать старую мымру под гимназистку. И не то, чтобы красота – это, непременно, новизна. Нет! Старушки бывают совершенно очаровательными, а гимназистки – стервозными крысами, но трещины…, трещины после каждого падения уродующие лицо, сердце, мозг…, это, наверно и есть признак необратимости времени».
В повисшей паузе Гере снова показалось, что где-то тикают часы.
– Дальше я не переписала, но тут все понятно, – сказала Ванька, доставая пожелтевший, с оторванным уголком лист бумаги, – так что, прямо с оригинала прочту.
«Вот, мне один офицер рассказывал, что японцы швы на посуде не только не скрывают, а еще золотой пудрой посыпают. Получается, как бы, узор. То есть, превращают недостаток в достоинство, и цена на такие изделия, разумеется, выше, чем на обычный новенький горшок. Мне, конечно, стало интересно, и Арончик, по моей просьбе, свел меня с другом-антикваром, увлекающимся востоком. Оказалось – действительно, существует в Японии такой древний вид искусства, и называется «кинцуги» или «кинтсуки» (на русском их тарабарщину не очень-то запишешь). Выдумали его древние мастера, чтобы угодить, как говорят, какому-то привередливому князьку. Но это не важно, а важен принцип. Щербину или, вовсе, дыру золотом закрывают, а вокруг еще цветы и краснопёрые рыбки.
Надо будет попробовать. Технически дело не хитрое. Может кому-то в радость будет.
Я стал замечать, что есть люди, которые и в жизни так могут. Только мало их, и живут они всегда где-».
Последнее предложение Ванька читала уже с трудом, под конец растерянно замолчала.
– Ну, вот, опять, – вздохнула она, – заснул, старый хрыч!
– Что?
– Да, почерк не понятный. То есть понятный, понятный, а потом – раз! Как будто он опьянел в зюзю на полуслове.
– Дай-ка!
Гера аккуратно, двумя руками, чтобы не повредить, взял рукопись. Лист оказался совсем не хрупким, как он предполагал, наоборот, был плотнее привычных А4-х и рассыпаться не собирался.
« …, и живут они где-то…»
– Видишь: дальне предлог из двух букв и слово короткое. Я бы написал: «Где-то не здесь».
– Ты – другое дело. Мне интересно, что он написал. А додумывать – не честно.
– Как скажешь. А кто это «Он»? Предок?
– Чей? Мой? Нет. С чего ты взял?
– Похоже на листок из семейного архива.
– Может и из семейного, но не из моего. Здесь в кладовке нашла.
Ванька выдвинула ящик стола, до отказа забитый исписанной бумагой, провела по ним ладонью, как будто щенка потрепала по загривку.
– И в других еще! Я переписываю, что можно понять. Где-то водой попорчено, а где-то вот, такие непонятные выкрутасы с почерком. Кажется, что другой человек писал, как в мультике про Простоквашино – дядя Федор письмо родителям пишет, а Шарик и Матроскин свое добавляют.
Гера слушал её и думал, что каждому, даже самому открытому и жизнерадостному человеку нужна «своя крепость», будь то дом, компьютерные игры, алкоголь или рассыпающиеся тетради, найденные в кладовке съемной квартиры.
– Как тебе про золотые швы? Красиво, да?
– Красиво. Но мне кажется, что жизнь скорее напоминает не готовую посуду, а шарф в процессе вязания. Последние пару рядов еще можно распустить и перевязать, а возвращаться на десять лет назад, вроде, уже и жалко.
– Интересное сравнение. А по-моему жизнь похожа на тетрис. Рядочки сложились и ушли вниз, надо складывать новые, а фигурки падают и падают, и не всегда успеваешь их удачно пристроить. Ну, а в переложении «на шарфики»: не обязательно распускать, можно взять нитку, которую когда-то оборвал, и начать новый рисунок. Шарфики – они длинные.
– Что-то мы с тобой совсем увязли в вязании, Анна Андреевна.
– Да, есть такое дело, – она откинула занавеску, чтобы взглянуть на часы, стоявшие на подоконнике.
– О! А я думаю: «Где-то тикает или мне кажется?»
– И тикает, и кажется, – Ванька улыбнулась краешком рта, – здесь сначала стало тикать, а потом я купила часы.
На улице Гера приостановился, вертя в руке сверток с купленной тканью. Чего-то не хватало. С досадой шлепнул себя свертком по ноге. «Чертежи!» Он оставил свои чертежи, но возвращаться не хотелось. Вечер был прекрасен и завершен. Продолжить его, было бы так же нелепо и не нужно, как добавить к талантливо снятому фильму пару лишних кадров из домашнего видео. Он махнул рукой и пошел, петляя в малознакомых дворах, пока не вышел на набережную. Вода в канале была светло-серая с зеленым отливом и казалась холодной. Гера поежился и с удовольствием вспомнил своеобразный уют ванькиной квартиры. Когда Ванька провожала его по темному коридору со скрипучими половицами, она вдруг остановилась так резко, что он, не успев притормозить, наскочил на неё и, похоже, отдавил ногу. Она не смутилась и как будто даже не заметила, а заговорила почему-то шепотом:
– Знаешь, что я бы нарисовала на стенах, если бы Мариванна разрешила?
– Что?
– Остров. Пальмы, туземцы, море. Как у Гогена. И лошади.
