Ирина Вячеславовна Корсакова
Дневники склейщика чашек
Гера подумал, что c бежевыми туфлями-лодочками и бриджами из тонкой синей джинсы, майка not pink не сочетается. Тут идеально подошел бы китайский розовый, но тогда пришлось бы красить волосы на пару тонов темнее, а так…, может лососевый попробовать…
– Кой черт понес меня за маслом в самое пекло?! Сходил бы вечером, не горело! Нееет, поперся, как дурак, – шипел он, аккуратно раздвигая плечом мужиков, оживившихся в предчувствии игры.
– Привет, Анна Андреевна! Не по мою ли душу вы сюда пожаловали?
Девушка вздрогнула, но узнала сразу.
– Нее, Герасим, – улыбнулась она, – Михайлович, по своим делам.
– Понятно! Ну, раз, такая встреча, может кофейку, или чаю, или еще чего-нибудь? Я, как говорится, угощаю!
– Эй, дядя, – забеспокоился хозяин аттракциона, ты, может, сыграть желаешь? Так дама в очереди первая.
– Да! – поддержал его «брат-близнец», неизвестно откуда возникший, одетый, явно, на том же вещевом складе, что и катала, – не мешай людям отдыхать, отец.
– Вот, почему говорят, что масло вредно для здоровья, – вздохнул Гера и наклонил голову, прижав подбородок к груди.
Тезка великой поэтессы уплетала пирог с капустой и вины за произошедшее, явно, не ощущала. На её живом остроносом лице врожденное ехидство боролось с хорошими манерами. Ехидство победило и заняло территорию, растянув рот до самых ушей.
– Красота! А завтра будете еще ярче и привлекательнее!
Гера потрогал языком распухшую губу.
– Да не лижите Вы её, только хуже сделаете. Приложите лучше к брови холодненькое.
– Да, ладно, – отмахнулся Гера, – истинную красоту ничем не испортишь. И ближайшее «холодненькое» сейчас на Шпицбергене.
Он чувствовал, как начинает заплывать подбитый глаз. Пошевелил пальцами правой руки и достал из кармана папиросы.
– Здесь не курят.
– Я понял. Это – машинально.
– Съешьте пирожок. Еда тоже успокаивает.
Кондитерская, в которую они зашли, была почти пуста, несмотря на броскую вывеску и приятный, выполненный в бело-голубых тонах интерьер. Причиной тому были, вероятно, заоблачные цены и отсутствие зала для курящих. Герасим, выросший в советское время, тоже не понимал, как можно купить ребенку булочку с корицей по цене комплексного обеда. Но, с другой стороны, не приглашать же было девушку в полуподвальную разливуху, какие она видела, вероятно, только в старом, постперестроечном кино.
– Я с капустой не люблю. Трава с булкой.
Его визави уставилась на внутренности пирожка. Смотрела она минуты полторы, как будто пытаясь переосмыслить свое незрелое отношение к пирогам, еде вообще и процессу питания в целом. Руки у неё были маленькие, с тонкими пальцами. Не женские, а скорее детские. Этакие любопытные «цапалки».
– Возьмите сосиску в тесте, – очнулась она, – здесь сосиски вкусные.
– Да, ну…, – Гера улыбнулся правой стороной рта, – я анекдот по этому поводу вспомнил: « Мальчик спрашивает маму: «Мам, а мороженное полезнее, чем сосиска?» А она ему: «Сыночка, сейчас даже покурить полезнее, чем сосиска!»
Девушка смеялась долго и с удовольствием. Смех у неё был не громкий, но очень заразительный. Исчезла напускная «взрослость» и настороженность, из-за которой он, тогда, у подъезда, принял её за испуганную курьершу.
– Ясно! – резюмировала она, – Хотите здоровеньким помереть!
– Почему бы нет?! Всё лучше, чем гастроэнтерологии загибаться.
– Ха! С таким темпераментом, Герасим Михайлович, Вам светит, скорее травматология.
– Какой к чертям собачьим темперамент?! – справедливо возмутился Гера, – Я за маслом шел, никого не трогал, и меня не трогали. И тебя бы я не заметил, если бы ты не сунулась, как дура, в эту идиотскую игру!
– Простите, Вы сказали: «дура»? Или мне послышалось?
– А как еще сказать? Показали же все это по телику и на Ютюбе тысячу раз для особо одаренных! Он бы из тебя все деньги вытряс, бестолочь!
– Между прочим, Герасим Михайлович, я не собиралась деньги ставить!
– Да, что ты говоришь?! Никто не собирается, а потом ставят, как миленькие. Они же профессионалы. На таких любопытных девочек все и рассчитано.
– У меня и нет их с собой, денег-то!
– Не важно! Какие-то есть! Вот, их бы и вытащили! Ты бы оглянуться не успела, как без штанов осталась бы. Хотя…, – Гера, взял секундную паузу, – такие шаровары, все равно, сейчас никто не носит!
– Ну, знаете!
Задетая за живое обладательница джинсовых бриджей по-жеребячьи мотнула головой, так, что тягучие капли молочно-шоколадного коктейля сорвались с конца полосатой трубочки и разлетелись по сторонам.
– Ой!
– Вот, тебе и «ой», – Гера уныло смотрел на свою грудь, – извините, пожалуйста, – пропищал он тоненьким голоском, – что я, такая растяпа, испортила Вам рубашку, которую Вы, наверно, всю ночь стирали, все утро гладили.
Он закашлялся. Его спутница молча протянула ему бумажную салфетку.
– Никогда не извиняешься, да?
Салфетка, разумеется, не спасла, только усугубила.
– Раскаиваться в ошибке, значит добавлять к уже совершенной еще одну.
– Надо же! Бухгалтерша, цитирующая Ницше!
– Не более удивительно, чем швея, избивающая молодых бизнесменов.
Гера перевернул салфетку другой стороной и вытер пот со лба и шеи.
– Вот, что, Анна Андреевна, раз уж вопросы этики в рамках проэкзистенциальной философии мы уже обсудили, давай вернемся к теме твоего заказа. Мне еще в магазин идти, и дома дел по горло.
Девушка приподняла брови.
– Ну, ты с тканью приходила. Что хотела заказать?
– А! Да! – она отодвинула тарелку и водрузила на её место острые локотки, – понимаете, Герасим Михайлович…
– Слушай, – досадливо перебил её Гера, – давай без официоза. Попроще и на «ты».
– «Дядя Герасим» подойдет? – мгновенно отреагировала его спутница, пряча насмешливую улыбку за коктейльным зонтиком.
Гера подумал, что девочка переключается с темы на тему, с настроения на настроение удивительно быстро, одним щелчком, как телевизор от пульта. Сам он всегда завидовал счастливчикам, которые умеют, просто, отодвинуть ненужное и жить настоящим моментом, не таща в него из прошлого. Из прошлого дня, из прошлого года, из прошлого десятилетия.
– Подойдет, – улыбнулся он в ответ, – на первое время, а там, глядишь: что-нибудь вылезет. Меня, понимаешь, все по-разному зовут, у кого как на язык придет.
– Наша Инна Яковлевна зовет Вас…, ой…, тебя «Гееерочка».
– Потому ты так удивилась в прошлый раз, когда меня увидела? Ждала напедикюренного мальчика в лосинах?
– Что-то вроде того!
– Извини, что не оправдал. Ну-с, Анна Андреевна…
– Нет уж! Меня, тогда, тоже без отчества, плиз.
– Тётя Аня?
– Очень смешно! Все ребята хохочут!
– Ладно, понял. Не доросла ты еще до тети. Анька и есть.
– Вообще-то…, – девушка от чего-то смутилась и прислонила пустой бокал с остатками льда к щеке, как будто это ей только что поставили «фонарь», – я не Анька. То есть не Анна по паспорту.
– О! Псевдоним, что ли? Творческий, в честь любимой поэтессы?
Может, ты стихи сочиняешь?
– Да, ну, какие стихи! По паспорту я Ванька.
– То есть как? Иоанна что ли? Толком можешь сказать?!
– Я толком и говорю. Папаша мой в советские времена побывал в Чехословакии, и там, не знаю по какой причине, вдохновился чешским женским именем «Ванька». И когда родилась дочка…, сам понимаешь…, а мама не возражала. В школе меня с этим имечком все достали, и в институте я просто представилась Аней. Никто из одногруппников и не знал, что у меня в документах записано, а вот, на работе просочилось.
– Да, уж, – согласился Гера, – в отдел кадров надо глухонемых набирать.
– Во-во! С другой стороны – ничего страшного. Взрослые не дразнятся. Кроме Лехи-админа, но ему простительно.
– Интересно, – Гера с удивлением отметил, что незнакомый админ Леха ему уже не симпатичен, – чем же он заслужил такую благосклонность?
– Да…, – Аня-Ваня махнула рукой, в которой держала всё ту же злосчастную трубочку, – он в подругу мою влюблен, вот, и ведет себя, как дебил.
– Ясно. Я в твою подругу, хвала Аллаху не влюблен, так что – дразниться, как ты выражаешься, не буду. Давай с тобой договоримся на следующую субботу, часа на три. Тогда и расскажешь, что ты хотела, а сейчас мне пора уже.
– Считай – договорились! Может мне журналы привезти? Я пока не очень понимаю, что мне надо.
– И, слава Богу! А журналов у меня полно, но если что-то особенно глянется – тащи, конечно!
Гера достал из заднего кармана новенький бумажник.
– Убери, – хмыкнула его спутница, – я расплачусь, должна же я как-то отблагодарить своего спасителя.
– Кто-то говорил, что денег с собой нет, – прищурил Гера здоровый глаз.
– Что ж, – вздохнула Аня-Ваня, – придется немодные штаны с себя снимать. В залог оставлю, может, примут.
Она протянула подошедшему официанту пластиковую карту.
Гера только вздохнул.
– Да…, совсем я старый…
– Ты не старый, – утешила его девушка, – но странный, это факт.
«Откуда, – подумал Гера – в таком щуплом тельце такое мягкое мецо?»
3.
Ванька скакала по улице вприпрыжку, не смотря на жару и толкотню, пока не вспомнила, что взрослые серьезные женщины так себя не ведут, и пошла помедленнее, легко лавируя между неповоротливыми из-за субботних авосек домохозяйками. Ванька любила лето, от жары, в отличие от многих горожан, не страдала, и слегка поежилась, когда вбежала в торговую галерею. Там исправно, на полную мощность пахал кондиционер. Она махнула рукой девчонкам, сидевшим за столиком кофейни на втором этаже, и запрыгала вверх по мраморным ступенькам.
– Вааанечка! Как ты чудесно выглядишь!
– Привет! А мне как раз сегодня сообщили, что такие, цитирую: «шаровары», уже никто не носит!
– Чушь какая! – возмутилась Юлька, – кто это тебе сказал? Это от зависти!
– Да? Может быть, но, скорее, это, был профессиональный цинизм. Я с портным-Герочкой разговаривала.
– Ой!!! Ты же говорила, что не будешь у него шить, потому что ножницами его зарежешь!
– Удержалась, как видишь! Да, и ножниц при себе не было, случайно встретились. Шла через площадь, хотела в обувные позаглядывать, получилось так, что час в кафе с ним просидели.
– Ой!!! В кафе! Ванечка, признайся: он симпатичный?
– Да, иди ты!
– Ой!!! Значит, он тебе нравится!
– Юлька, ты о чем-нибудь другом думаешь?
– Я так, понимаю, – вмешалась Людмила в их содержательную беседу, – что ты образумилась и решила сделать себе приличный гардероб к празднику.
– Нууу…, гардероб, не гардероб…, ну, да, собираюсь.
– Вот, умничка! Я всегда говорила, что случайностей не бывает.
Люда легонько шлепнула подругу по руке, которой та потянулась к её бокалу.
– Закажи себе что-нибудь.
– Не хочу. Я уже поела-попила.
– Тогда не трогай мой латте, пожалуйста.
В ответ Ванька высунула язык и скорчила ужасную рожу. Юлька захохотала, Людмила закатила глаза к потолку.
– У меня для вас новость, которую нужно обсудить.
– Да, уж, Людочка, говори скорее, а то мы пока Анечку дожидались, я, прямо, извелась вся.
– Ох, уж "дожидались"!
Людмила помолчала еще несколько секунд и начала:
– Так, вот…
Ванька, свесившись через перила, смотрела на посетителей галереи, прогуливающихся по первому этажу вдоль модных бутиков. Сверху они выглядели как рыбки в аквариуме – одни висели почти неподвижно, изредка шевеля плавниками, другие сновали между декоративными ракушками и фигурками будто бы занятые важными делами.
– Ты не слушаешь?
– Конечно, слушаю!
– Ты даже не смотришь на нас.
– Не смотрю, но слушаю. Я смотрю глазами, а слушаю ушами. А еще хожу ногами и думаю головой. Вот, такая я зануда.
– И что же ты думаешь, по поводу, якобы, услышанного.
– Ой, девочки, – вмешалась Юлька, – шашлыки, природа – это же чудесно. Я сто лет за городом не была и шашлыков не ела. Соглашайся, Людочка, что тут гадать!
– То, например, что пикник вдвоем – это свидание. Тем более – за городом, тем более – с ночевкой. Мне не хотелось бы попасть в двусмысленное положение.
– Какая уж тут двусмысленность, – хмыкнула Ванька, – вот тебе выход: бери с собой Юльку!
– Я, к сожалению, давно не школьница, чтобы брать на встречу с мальчиком подругу.
– Да?! А в чем проблема? Ты хочешь общаться, но не готова к интиму. Так? Так! Юля хочет природы и мяса. Леха хочет тебя видеть. В моем варианте – все счастливы!
– Думаю, что Алексей предпочел бы встретиться со мной наедине.
– Конечно, предпочел бы, – Ванька, чуть не сбила рукой креманку с мороженым, – но, дабы иметь счастье лицезреть тебя целый вечер, согласиться даже на компанию буйно помешанных крокодилов!
– Тогда, мы можем и тебя прихватить, – съязвила Юлька, опасливо придерживая подтаявший десерт.
Ихтиоморфные фигурки внизу завораживали.
– Крокодилы – это лишнее, – резюмировала после долгой паузы Людмила, – а вообще…
Когда Ванька возвращалась домой, на часах был однозначный «Вечер», но ошалевшее от собственного энтузиазма солнце никак не хотело уходить и путалось между домами, как будто дожигало, из принципа, нормативные киловатты. Она, не без труда, отбрыкалась от приглашения продолжить вечер в «каком-нибудь клубе». Будучи, вполне компанейской, дружелюбной девочкой, любящей шумные сборища, дискотеки, позднее – безбашенные студенческие вечеринки в общаге, она иногда, вдруг, резко уставала от всей этой возни. Не столько от друзей, к которым была искренне привязана, сколько от необходимости непременно получать удовольствие от происходящего. Тогда она сбегала, порой в самом разгаре праздника, просто, чтобы помолчать и погрустить в свое удовольствие, не рискуя наткнуться на чей-нибудь сочувственный взгляд, а то и назойливые расспросы. А сейчас, вдобавок к этому, она соскучилась по своему дневнику. То есть, не по своему. Сама она никаких записей не вела. Частью от лени, частью от того, что считала повседневную жизнь бухгалтера крупного производства унылой, однообразной и способной уместиться в одном абзаце со всеми подробностями, как собственная антиреклама. Неизвестного происхождения записи, занимавшие её вечера, свободные от домашних хлопот и встреч с приятелями, достались ей, если можно так выразиться, по наследству. От кого? Этого она не знала.
С жильем Ваньке повезло. Сначала она расстроилась, когда узнала, что сказочная дешевизна сдаваемой комнаты обусловлена тем, что жить придется в одной квартире с хозяйкой, церемонной дамой пенсионного возраста с неизменными крупными серебряными серьгами в ушах и с именем учительницы из анекдотов и мультиков – Мария Ивановна. Такие люди зачастую ждут от квартиросъемщиков не только и не столько прибавки к пенсии, сколько способности выслушивать на кухне истории из их долгой жизни. Как раз этого Ванька и боялась. Но опасения чудесным образом не оправдались. Марья Ивановна, неожиданно для всех, на седьмом (как проболтались соседи) десятке, буквально за неделю устроила свою личную жизнь и переехала к любимому, оставив в полное распоряжение своей жилицы двухкомнатную квартиру. Конечно, одна комната была заперта, конечно, в кухне подтекала батарея, в окна сифонило из всех щелей, полы рассохлись, а плита не отмывалась. Но все это были сущие пустяки, по сравнению с возможностью впервые пожить одной.
Сразу после отъезда новобрачной, Ванька, исследуя без боя доставшиеся ей территории, наткнулась на неизвестного происхождения архив. На тот момент он представлял собой несколько потрепанных тетрадей и стопки бумаги, перевязанные нитками. Вытащив одну, наугад, поняла, что многое попорчено водой. Видимо, квартиру когда-то заливало, а старую макулатуру, понятно, никто спасать не торопился. Надеясь в глубине отказывавшейся взрослеть души, что обнаружила бортовые журналы затонувших испанских галеонов с золотом инков или, на худой конец, самые откровенные, неопубликованные письма Маяковского к Лиле Брик, достала несколько листочков из середины. Мелким, но простым и четким, без завитушек, почерком было написано:
« А возвращаться домой после спектакля лучше одному, чтобы дать возможность персонажам доиграть в твоей голове то, что они не могли показать всему переполненному залу. Да, и билет может валяться на трюмо сколько угодно».
Дальше была пропущена строка, и следующий абзац не имел никакого видимого отношения к предыдущему:
«Разбитую чашку не склеишь? Не правда, проще простого. Иначе – я остался бы без работы. Шов будет почти незаметным и прочным, гораздо прочнее остального. Я заметил, что хозяева частенько любят починенные вещи больше новых. То, что казалось потерянным дороже, то, во что вложен труд – крепче»
«В яблоке из папье-маше много слоев. Мы не знаем, что пришлось склеить, чтобы получилось то, что мы видим перед собой. Про себя мы, наоборот, прекрасно помним, что склеивалось, но плохо понимаем – что же получилось в результате»
– Ишь, ты, – улыбнулась девушка, – вот, значит, как выглядели блоги до изобретения интернета.
Осторожно, чтобы не развалить, перетащила бумаги в комнату. По дороге споткнулась о взгорбленную половицу, «ценный груз» удержала над головой, как алкаш бутылку.
– Ах, ты ж, склейщик…, мать твою…!!!
Так в её «девичьей светелке» появились дневники Склейщика чашек. «Дневники» – потому, что других аналогов она придумать не смогла. Правда, числа проставлены не были. Автор писал, когда вздумается, что придет в голову, не заботясь о связности и единстве стиля. Четкий почерк превращался порой в неразборчивые каракули, записи о доходах-расходах сменялись личными наблюдениями, философскими опусами, а, иногда – вообще, ни на что не похожими отрывками. Один из них, расшифровку которого она начала пару недель назад, а потом забросила, и ждал её сегодня на рабочем столе.
Как настоящая исследовательница, она не торопилась. Заварила чай со смородиновым листом, переоделась в домашние шорты и клетчатую рубашку, достала две ручки и большую «амбарную» книгу, которую, специально для этого притащила с работы, и пробежала глазами уже переписанное. Сначала шла короткая запись:
«Устал объяснять любимым соседям, что я не занимаюсь обувью! Какими словами им объяснить, что я не «взгляну на каблучок» и не «подклею малому ботиночки». Иногда думаю, что проще научиться, чем отбрехаться»
И сразу, без «пробелов» длинный кусок несвязанного с предыдущими записями текста:
«Когда-то я, просто, танцевал вместе со всеми в пещере возле костра. Я был и непрерывно наслаждался этим бытием, кружась в общем хороводе, распадавшемся только для того, чтобы обновиться в сию секунду совершившемся ритме.
Наш космос был прекрасен, его изменчивость служила залогом его постоянства, мы двигались вокруг горячих всполохов, а клочкастые тени повторяли наши движения. И, вот, однажды, они перестали это делать. Не помню, кто первый заметил, что рисунок танца на стене, не совсем совпадает с нашим, но вскоре это стало очевидно для всех. Послушные некогда тени бесновались в дикой пляске, хаотично, как летучие мыши, потревоженные во время сна. Мы пытались не обращать внимания на ошалевшие пятна, но это было не просто. Неожиданное соседство смущало и пугало своей необъяснимостью. Мы были растеряны, и вздохнули с облегчением, когда они, наконец, исчезли. Их просто не стало, а мы постепенно вернулись к танцам, прекрасным в своем совершенстве.
Но одна тень осталась. До сих пор не понимаю – почему она выбрала меня, возможно, раньше она была, именно, моей тенью. Я, тоже, чувствовал странное влечение. Так тянутся друг к другу запахи мяты и чабреца, чтобы слиться в едином восхитительном аромате. Моих друзей не радовала эта связь. Тогда тень стала приходить утром, в самое темное время, когда костер уже погашен, её никто не мог видеть, но я знал, что она здесь и с ужасом понимал, что она зовет меня с собой. Туда, куда ушли её взбунтовавшиеся собратья, в мир, которого никто из нас не мог даже вообразить. Да, и существовал ли он, вообще? Неудивительно, что однажды я последовал за невидимым шепотом, не отдавая себе отчета о возможных последствиях самого безумного поступка в моей жизни.
Я физически ощутил, как с треском рвется связь между мной и единственно возможной реальностью, и незнакомое нечто, мешающее дышать и двигаться, навсегда застревает между лопаток. Когда же я, все-таки осмелился сделать первый, осторожный вдох, в меня проник тихий, но настойчивый запах, навсегда увязавшийся в моем сознании с непоправимой потерей. Теперь я знаю, что так пахнут старые кирпичные стены»
Тут Ванька остановилась в прошлый раз. Следующий абзац был вполне разборчив, и она быстро переписала его в тетрадь:
"Наши беглецы обзавелись собственными тенями. Их жизнь настолько странна, что вернувшись домой, я не смогу рассказать о ней, а если и смогу – мне, навряд ли кто-то поверит. Я не стал одним из них, но иногда я в них играю. Мне не холодно, но я представляю, что ощущаю холод. Тогда я беру в руки чашку с горячим чаем и подсаживаюсь к батарее…, или к другой тени, и представляю, что почувствовал тепло. Я очень много знаю о чувствах от кошек. Всегда любил кошек. Даже в те времена, когда они с ленивым высокомерием взирали на наши танцы, врывались в хоровод, гонясь за чем-то, видимым только зелеными кошачьими глазами, распугивали наши, тогда еще послушные тени, не отбрасывая собственных, как будто не заслоняли огня своими удивительными телами. Здесь мы с ними почти друзья (насколько кошка, вообще, может быть другом)"
Дальше разбирать стало труднее. Строчки ползли вниз, буквы путались, как нитки у неумелой вязальщицы, в конце концов, превращаясь в бессмысленное сплетение петелек и крючков. Так мог писать человек, внезапно и быстро начавший пьянеть и засыпать. Удивляло только то, что в таком виде он умудрился написать еще шесть с половиной страниц. Листки, надежно хранившие свою тайну, насмешливо шелестели в руках пригорюнившейся шифровальщицы. Но, вдруг, в конце четвертой страницы знаки снова сложились в несколько строчек связного текста:
"Проснешься, бывало, мертвее индейского бога,
Старого трудоголика в змеиной коже с блеском.
Собственная валяется с вечера у порога.
Влезть бы обратно, новая-то за ночь не отросла.
Свет из-за шторы дергает лицевой нерв, как леску.
Кобенюсь этаким хитрющим лещем-недотрогой.
Опасность! С кофе начинаются понедельники».
– Ого!
Ванька облизнулась от удовольствия. Это была, действительно ценная находка: первые стихотворные строчки, которые она смогла прочесть.
– Да, ты поэт, дедуля! Жаль, что ты так не вовремя «засыпаешь» или…, черт тебя знает: что с тобой происходит! Тааак…, это пропало, это – тоже, а тут уже можно.
« Иногда я думаю, что наши тени были бы счастливее, повторяя наши движения.
Им нас не хватает. Я знаю это потому, что они пытаются заставить танцевать мир вокруг себя. Хороводы знаков, осколки цветов и обрывки линий…
Теперь я понимаю, что наши тени ушли за смыслом. Я и сам променял гармонию на понимание. Хотят ли они вернуться? Хочу ли вернуться я? Существует ли, вообще, то место, куда можно вернуться?
Кстати, ту тень, которая заманила меня в этот рожденный сомнениями, полный энергии и беспомощности мир, я не встречал больше никогда».
– Это все что ли? Сказочке конец! А самого интересного я так и не узнаю?!
Остаток страницы занимал карандашный набросок пересекающихся линий, плоскостей и стереометрических фигур. Следующая начиналась так:
«Молочница сегодня дочку вместо себя прислала. Ох, и деваха! Груди из кофточки так и прут! Такую потискать вечерком – одно удовольствие!»
– Надо же, какой шустрила, – пробормотала невольная исповедница, возвращаясь назад, к рисунку.
Кубы, шары и пирамиды, рассеченные плоскостями и проколотые прямыми, вторгались на территории друг друга, закручиваясь в единую, уходящую в глубь листа спираль.
В кухне резко заработал холодильник, доисторический «Минск», доставшийся от Марии Ивановны, по уровню звука могущий дать фору небольшой стереосистеме. Девушка вздрогнула и легонько коснулась пальцем планшета. На экране высветилась сегодняшняя дата и время: 03ч.56м. Она с удовольствием потянулась, радуясь, что завтра воскресение. И еще она подумала, что надо бы купить часы. Настенные, чтобы тикали.
