Ирина Мухаметова
Достоевский – детектив
– Я подумаю.
И Соня, шатаясь, вышла из комнат Рогожина. Да на что он намекает? Или на кого? Она схватилась за сердце, и тут увидела, что на лестнице стоит и смотрит на нее Версилов. Он поманил ее за собой, а она выдохнула и медленно поднялась в его комнаты. Он же быстро закрыл за ними дверь.
– Уехала?
– Кто?
– Дуня.
– Да.
– А куда?
– Да что вы все об одном и том же! Сами ее и спросите.
– А я вот вас спрашиваю.
– Не надо меня спрашивать, я вам не отвечу.
– А на то, где Дуня с Дмитрием познакомилась, ответите?
– Нет.
– И не надо, я и так знаю, что она на каторгу к вашему брату приезжала, там с Дмитрием и встретилась. Притом смерть Дмитрия Дуне очень выгодна. Потому что тут такие варианты могут быть – и Парфен, и Мышкин, а Дмитрий-то с его страстью мог все испортить! Разве не так?
– Это вы зачем мне говорите?
– А мне помощь ваша нужна.
– Помощь? И вам тоже помощь требуется, Андрей Петрович?
– А кому еще?
– Никому. Это я так к слову сказала.
– Ну-ну… Понимаю. Но я не об этом. Мне узнать кое-что надо, Софья Семеновна.
– Что же?
– Вот вы во всех комнатах на втором этаже бываете, скажите, они такие же, как мои?
– Это еще вам зачем? Что за вопросы странные вы задаете?
– Ответьте!
– Все клад, значит, продолжаете искать? Вот говорили вам, не будите лихо. И Аркадий вас отговаривал, и князь.
– А вы откуда знаете?
– Слышала! Они вас не шепотом предупреждали, а я по коридорам туда-сюда часто хожу.
– Не ваше дело!
– Как скажете!
– Так вы мне поможете? Мне размеры всех комнат надо сравнить с моими. Я же туда зайти не могу.
– Не буду я этого делать!
– А если я заплачу?
– Нет, все равно не буду.
– Не будете?
– Нет.
– А ту цветочную розетку, как на дверях, вы больше нигде не видели?
– Нет. С ума вы уж сходите со своим кладом!
– Не ваше дело! Скажите, а Рогожин Дуне нравится?
– Что? Сами у нее и спросите.
– Опять? Я вас спрашиваю. Что вы об этом думаете? Может у них что-нибудь выйти?
– У кого?
– Да вы глупой-то не прикидывайтесь, Софья Семеновна! У Парфена и Авдотьи Романовны что? Честно только ответьте! Ну? Молчите? Понятно. Значит, хочет и может он купить нашу Дуню. А деньги для этого когда Рогожину привезут?
– Какие еще деньги? И откуда мне знать-то?
– Опять правду не говорите, значит, скоро. Вот бы кому лучше бюст этот чертов на голову упал! Рогожину, а не Дмитрию.
– Да как вы такое говорить смеете?
– Дунька за Дмитрия и так бы не пошла, а за Рогожина может. Ладно, идите, мне подумать надо.
Соня закрыла за собой дверь, и почему-то отправилась в Дунины комнаты. Ей сейчас совсем не хотелось кого-то видеть, даже мужа, но через какое-то время она, уже вполне успокоившаяся, спустилась на первый этаж.
А вечером, когда в дом пришел Алексей Карамазов, все опять собрались в гостиной, Соня подала чай и ушла к себе. Все было, как обычно, мужчины дождались прихода Авдотьи Романовны, и, хотя все в окна видели, что она к дому подошла, но на лестнице ее шагов так и не было слышно. Сначала все делали вид, что не обращают на это внимания, но потом князь Мышкин просто открыл дверь, чтобы было видно лестницу.
– Да где же она, в конце концов?
Все на него зашикали, осторожно прикрыли дверь и стали ждать. Наконец, Дуня быстрым шагом прошла по коридору, и все облегченно вздохнули. Потом они немного еще посидели и стали расходиться по своим комнатам, а Алеша пошел к себе в гостиницу.
Но утром всех опять разбудил крик. Кричала женщина. Первым в коридор выглянул Версилов.
– Что это?
За ним открылась дверь Авдотьи Романовны, и появилась она в халате, кое-как запахнув его.
– Что там? Что-то с Родей?
Дуня побежала вниз по ступенькам. Версилов пошел за ней.
В этот момент в коридор выглянул Иван Карамазов, и вид у него был какой-то взлохмаченный. Он на миг скрылся в комнатах, а потом вышел уже в домашней куртке с приглаженными волосами и тоже поспешил вниз. Там все стояли около комнаты Рогожина, но внутрь никто не входил.
Парфен лежал на кровати и как бы спал, но по его лицу всем было видно, что сон его вечен. На столе стояла чашка с наполовину выпитым чаем, а рядом с ней лежал какой-то белый маленький смятый листок.
Соня начала плакать, и Дуня успокаивала ее шепотом. Версилов же сказал, что надо позвать полицию и ничего не трогать. Иван резко ему ответил.
– Никто и не собирался.
– Вот и хорошо!
– Да что же это такое?
Все обернулись. Позади всех стоял Раскольников с топором.
– Второй покойничек уже в доме.
Сказать на это было нечего, поэтому никто не проронил ни слова.
– А я вот вышел дрова поколоть, а то зябко стало в комнатах, хоть и лето еще, а тут такое… Эх, Парфен, Парфен… Я же ему вчера вечером дрова приносил.
– Дрова?
– Зачем?
– Он сказал, что холодно, хотел камин растопить.
Все посмотрели туда.
– Сжег он там что-то…
– Бумаги, похоже, какие-то… Да неужто деньги? Вот часть обгоревшей купюры… И вот еще…
Дуня с Соней переглянулись. По лестнице, наконец, спустился князь Мышкин.
– Сжег? О чем вы? Что тут случилось?
– Рогожин мертв.
– Что? Парфен?
Лев Николаевич рванулся к двери, но тоже застыл на пороге.
– Зачем же ты так, Парфен? Зачем? На кого ты меня одного оставил…
Версилов дотронулся до плеча князя.
– Полицию бы позвать.
– Я схожу.
Это произнес Раскольников. Он уже был без топора и натягивал свой сюртук.
– Что вы так на меня все смотрите? Думаете, что я имею к этому какое-то отношение и теперь убежать хочу? Так некуда мне бежать.
– Нет, Родион, нет.
Это сказала Дуня и обвела всех взглядом.
– Никто я, надеюсь, так не думает.
– Тогда я пойду.
Раскольников надел шапку и в дверях столкнулся с Алексеем Карамазовым.
– Что здесь опять у вас? Иван? С ним что-то случилось?
– Тут я! Живой!
Иван подошел к брату.
– А что тогда? Или кто?
– Рогожин.
– Парфен?
– Да.
– Брат, но почему он? Почему, брат? Да как же так? Пустите меня.
Алеша подошел к открытой двери и неожиданно от волнения схватился за косяк.
– Сам он, что ли?
– Не ясно.
– Крови-то не видно.
– Кто его вчера вечером последним видел?
Соня показала на себя рукой.
– Я, я…
– Вы о чем-нибудь с ним говорили?
– Про Дмитрия Федоровича говорили, про смерть его, про Авдотью Романовну… Про ту женщину…
– Про какую?
– Настасью Филипповну.
– Понятно. Еще про что?
– Он говорил, что любит Дуню.
– Еще о чем?
– Больше ни о чем. Да, он чай попросил ему принести.
– Ты принесла?
– Да.
– А он что делал в этот момент?
– На кровати лежал и в потолок смотрел. Да, еще он сказал, что или Авдотья Романовна за него замуж пойдет, или никому не достанется.
Князь ахнул!
– Да не уж-то он опять хотел… Настасьи Филипповны ему разве мало было?
– Чего хотел?
– Купить, купить ее хотел!
Неожиданно сверху спустился Аркадий. Оказывается, он вчера опять ночевал в доме, а пришел, когда все уже сидели вечером в гостиной. Увидев, что отца в комнатах нет, он, ожидая его, задремал на диване и только сейчас проснулся.
– Что случилось?
– Парфена убили.
– Рогожина? Из-за денег?
– Из-за каких денег, Аркадий? И почему ты так думаешь?
– Так он вчера пакет принес. Толстый такой! Я к отцу пришел, и он откуда-то тоже, мы с ним в дверях и встретились. Он еще со мной пошутил, сказал, что все теперь уже не в его власти. Я же почему-то решил, что в свертке книги из церковной лавки.
– Ты кому-нибудь об этом сказал?
– О чем? О пакете? Да, сказал. Отцу, когда тот пришел, вспомнил об этом и сказал. Я ведь у него спать остался, дождь сильный шел, и я решил, что в такую погоду к матушке возвращаться не стоит. А сейчас я думаю, что это были деньги для… Ну, как в том случае с Настасьей Филипповной…
– С Настасьей Филипповной?
Версилов начал как бы оправдываться.
– Да, сын что-то проговорил сквозь сон, но я на его слова, вы уж мне поверьте, и внимания не обратил. Так где же сейчас этот пакет? Где он?
– Неужто все спалил?
– Книги сжег? Или там все-таки были деньги? Много денег?
– И сколько ж их тогда там было?
– Неизвестно.
– Так что же он деньги сжег, а потом и …
– Что?
– Яду выпил?
– Непонятно.
– Так, может, он побоялся, что с Дуней так же будет, как с Настасьей Филипповной?
– Как так же?
– Понял, что убьет он ее в конце концов. Как свою вещь убьет. Мол, я тебя купил и все! Что хочу, то с тобой и сделаю. А потом его опять на каторгу отправят.
Соня ахнула и зажала рот рукой. Алеша обернулся к Соне.
– А вы, вы деньги в комнате видели?
– Деньги? Нет!
– Сверток такой большой с чем-то?
– Говорю же нет.
– Значит, он его убрал куда-то, что ли?
– Так под подушку и мог убрать! А потом вот достал и сжег.
– И яд затем принял!
– Ничего не понятно.
– Софья Семеновна, ваш разговор с Парфеном кто-нибудь мог слышать в доме?
– Да откуда же мне знать? Поздно было, все спали.
– А Дуня, Дуня уже пришла?
– Конечно. Я как раз от нее и спускалась к себе.
– А что-нибудь сейчас изменилось в комнате после того, как вы отсюда ушли?
– Вроде нет. Чашка только наполовину пустая. Значит, чай он все-таки пил. Забрать, что ли?
– Не надо.
– А вот это что за бумажка? Именно в ней и был яд?
Это уже сказал Алексей Карамазов.
– Яд? Похоже…
– Значит, все-таки он сам с собой это сделал?
– Пока неизвестно.
Но тут пришло сразу много людей, их привел Родион Раскольников. И в бумажке действительно оказались следы мышьяка. Выяснилось, что он был у Сони, и она его держала для мышей, и Парфен на днях спрашивал, не травит ли она их в доме, а то все ему все какие-то звуки по ночам слышатся, скребут где-то.
Это подтвердил и Версилов.
– Не ему одному такое кажется.
Скоро уход Парфена Семеновича был признан самоубийством, и тело Рогожина увезли в родной дом, потому что так велел сделать его родной брат, а через день его уже и похоронили.
Никто ничего в доме не говорил, но все прекрасно понимали, что оба ушедших человека, Дмитрий Карамазов и Парфен Рогожин, были страстно влюблены в Авдотью Романовну. И, судя по всему, именно она принесла им обоим несчастье, как в свое время Аркадию Свидригайлову и Дмитрию Вразумихину. Ну, или все-таки над ними всеми так жестоко подшутила судьба…
Словом, от всех произошедших событий, у Дуни началось тяжелое нервное расстройство, и она слегла в постель. Брат Родя и его жена Соня, опасаясь худшего, ни на минуту от нее не отходили. Князь Мышкин приглашал к Авдотье Романовне лучших врачей, но все они говорили только одно – ждать, потому что излечить ее могло только время.
Версилов же с сыном и братья Карамазовы каждый день справлялись о Дунином здоровье, но никаких изменений пока не было, поэтому все в доме приуныли. Да и природа как бы уже начала оплакивать ее, потому что зарядили бесконечные дожди.
Но постепенно Дуня пошла на поправку, конечно, не сразу, но пошла и опять стала куда-то уезжать, то есть все вернулось на круги своя, и все домашние значительно повеселели. Конечно, первое время никто не хотел даже вспоминать о двух странных уходах Дмитрия и Парфена, но время шло, а понимание того, что же здесь в доме случилось, так и не приходило.
Алеша хотя и приходил часто к брату, долго теперь у него не засиживался, а целые дни посвящал прогулкам по городу. И без конца думал…
Что же это? Мертвы два человека, вернувшиеся с каторги. И в обоих случаях говорят, что это самоубийство. Но как это можно объяснить? Может, там в Сибири с ними что-то случилось? Или между ними и еще кем-то? А на каторге у нас кто еще был? Родион Раскольников… Случайно это или нет? Может, он все-таки что-то знает, надо будет его спросить. А что брата и Рогожина еще могло связывать? Какая-то тайна? Деньги? Или Дуня? Ведь оба они были в нее влюблены. И если именно она явилась причиной их ухода, то, скорее всего, будут еще жертвы. Ведь здесь в доме все о ней только и мечтают! И кто тогда следующий? У Алеши неожиданно сжалось сердце. Брат Иван? Ему ведь тоже Авдотья Романовна нравится. Нет, надо поскорей найти всему этому объяснение!
А если целью убийства был Парфен? Тогда как Дмитрий погиб все-таки случайно из-за этого чертова бюста? Могла ведь идея убить Рогожина появиться именно вследствие этого? Потому что тогда все могли подумать, что есть какая-то связь, и это отвлекло бы от настоящей причины гибели Парфена, а ее-то, связи этой, и нет совсем. И целью был только Рогожин и его деньги! Да, конечно, пепел в печке и обожженные куски денежных бумажек как бы говорят о том, что он сам сжег весь сверток, ну, а вдруг… Алексей от волнения даже закрыл глаза… Нет, нет, не надо об этому думать!
Лучше сосредоточиться на том, мог ли кто-то из присутствующих убить Рогожина? Вполне. Но как? Насыпать ему в чашку яд и сказать пей чай, Парфен? Вряд ли!
Или насильно влить ему чай в горло? Но Парфен сильный мужчина, и просто так это ни у кого не получилось бы, значит… Значит, Рогожин выпил чай с отравой сам и добровольно. Но из чьих рук он мог его принять? Правильно! Только из Дуниных! Или из чьих-то еще? Да и деньги могли до конца и не сгореть, и они теперь вполне могут находиться у нее, у Авдотьи Романовны. Или нет? За каждым скрипом ее двери следят. И Ваня, и Версилов, и князь! Но вдруг она забрала их, когда ночью в дом вернулась? Такое ведь тоже может быть.
Быстро зашла к Парфену, тот в этот момент спал, увидела сверток, яд вполне мог быть при ней, кинула его в чай, большую часть денег забрала, а остальные бросила в горящую печку. Раз и дело сделано! Но мог ли Парфен так крепко спать, что ничего не услышал? Мог! Он же весь день был на нервах, а тут уже время за полночь. Значит, мог уснуть? Вполне. И заняло бы это у Авдотьи Романовны всего несколько мгновений! И никто этого из подслушивающих не заметил бы!
Другое дело, если бы Парфен не спал и сам отдал ей деньги, но тогда разве он глупец ее тотчас же отпускать? Ну, уж нет! Он потребует плату и не чай сядет в этот момент пить! Нет, ничего не указывает на то, что Дуня приходила в тот день к Рогожину за деньгами. В комнате нет никакого беспорядка. Никакого! Он принес деньги, кинул их в печку и чай этот подозрительный сам выпил. Да и почему подозрительный? Мог ведь он чай выпить по другой причине? Например, чтобы не заснуть, а не чтобы травиться…
Также за то, что Дуня никакого отношения не имеет к уходу Парфена, выступает то, что все три верхних жильца всегда прислушаются к ее шагам по лестнице, а они говорят, что ничего странного не слышали. Не могла же она все это проделать в тишине – и деньги забрать, и заставить его выпить яд? Не могла! А Версилов, Иван и Мышкин никак не могут ее прикрывать и себя не выдать, потому что все они прекрасно знают, что их трое подсматривающих и за ней следящих. Да и зачем им это? Или она все-таки забрала деньги, когда он был уже мертв? А что… На это много времени не надо…
Какая-то невозможная головоломка! Алексею даже стало нечем дышать. Он остановился, и огляделся вокруг в поисках скамейки. Вот она. Алеша на нее уселся. Так, и что? Только то, что Дуня никакого отношения к произошедшему не имеет. Или все-таки имеет?
Ладно, кто еще. Ну, опять-таки это может быть кто-то из тех же трех жильцов второго этажа. Хотя, конечно, легко представить, что после возвращения Дуни домой, кто-то из них – князь Мышкин, Версилов или брат Иван спускается вниз и что? Ничего! Потому что его выход из двери обязательно услышал бы кто-то из соседей по этажу. Значит, не они! Или все-таки кто-то из них, потому что после того, как Дуня проходит в свои комнаты, они все укладываются спать, но у кого-то все-таки остается шанс незаметно спуститься на первый этаж, а потом так же к себе вернуться? Загадка! Хотя и Андрей Петрович, и Ванька такие деньжищи не захотели бы упустить, это Лев Николаевич об этом не думает, потому что и так богат.
А кто еще может быть? Аркадий? Он сказал, что видел, как Рогожин пришел со каким-то пакетом, потому что столкнулся с ним в дверях. И что? Он мог его отравить? Вряд ли. Потому что ему в этом случае нет никакого смысла говорить о свертке. Ведь это тогда уж откровенная глупость! Тогда кто?
Раскольников? Он, конечно, тоже мог. Но опять-таки как? Чай Парфену принесла Соня, и муж мог, конечно, туда что-то положить, но как он заставил его этот напиток выпить?
Соня? Конечно, ей проще всех было что-то подсыпать в чай, но зачем? Дуня ее попросила? Нет, о таком даже думать грешно.
Неожиданно к нему на скамейку подсел Аркадий.
– Алексей Федорович! Задумались? Вы даже вздрогнули.
– Нет, ничего.
– Здравствуйте! Что же это? Вы что-нибудь понимаете?
– Ты о чем?
– О брате вашем и Рогожине. Вот разве вы, услышав о таких событиях, произошедших где-то в другом доме, не удивились бы?
– Не знаю. У нас вот отца убили, а потом через совсем короткое время сводный брат удавился. И что? Ничего…
– Да-да, я об этом слышал…
– В жизни все бывает, Аркаша.
– Отец, когда мыс ним остаемся вдвоем, только о привидениях в доме и твердит… И о кладе… И я уже понемногу начинаю в это верить…
– Аркадий! Вы серьезно?
– Да. А разве вы об этом совсем не думаете?
– Честно сказать? Думаю, хоть и нехорошо это…
– Вот видите! Все тут перепуталось! Дом, клад, Дуня, ой, Авдотья Романовна…
– В этом ты прав, все перепуталось и одно другое за собой ведет!
– Значит, я прав?
– Не знаю! Хотя в этом действительно надо разобраться!
– Да-да!
– Но обещайте мне, что если вы хоть что-то узнаете, что если кто-то скажет вам что-то важное, вы мне об этом скажете!
– Конечно, обещаю… Один ум хорошо, а два лучше.
На этом Аркадий и Алеша разошлись, а Алексей Федорович решил переговорить еще с одним человеком. И совсем скоро он встретил Дуню на выходе из дома, когда она шла к ожидавшей ее на улице карете, и сразу к ней подошел.
– Авдотья Романовна! Постойте! Мне надо вам что-то сказать.
– Что же?
– Давайте немного пройдемся!
– Пройдемся? Что с вами, Алексей Федорович? Вы больны?
– Я? Нет… Хотя не знаю.
– Так, о чем вы хотели со мной поговорить? Я очень спешу.
– Дуня! Поговорите со мной!
– О чем?
Алеша перегородил Дуне дорогу.
– Эти две смерти…
Дуня усмехнулась, обошла Алешу и пошла дальше. Алеша поспешил за ней.
– Подождите!
– Что вы хотите знать? Как я к ним отношусь?
– Да.
– Был человек и нет человека. Был еще один человек и его тоже нет. Как-то так!
Неожиданно Авдотья Романовна остановилась и начала хохотать.
– Почему вы смеетесь?
– Смешно очень! Они оба обещали дать мне много денег, а теперь нет ни того, ни другого. Никого… И денег у меня тоже нет!
– Дуня!
– Что? Знаете, а не выйти ли мне замуж за князя Мышкина?
– Нет, нет!
– Почему? Жить-то как-то надо?
– Авдотья Романовна!
– Да что это с вами? Не влюбились ли и вы меня?
– Нет, я не о том.
– Не влюбились? Нет, вы сегодня меня только смешите. Спасибо! Но мне пора.
– Дуня! Я ваш друг.
– Друг? Не понимаю. Это опять какая-то шутка? У меня среди мужчин друзей еще не было!
– Нет, я ваш самый настоящий друг. Но дело не в этом!
– А в чем?
– Авдотья Романовна!
– Что?
– Дуня! Доверьтесь мне!
– Довериться? В чем?
– Вы знаете в чем, Дунечка! Я вижу, как вам тяжело.
– Да, это так! Понимаете, я хочу много денег! Хочу! Вот такая я! Но я не хочу никакой власти над собой! И мужа никакого тоже не хочу! Понимаете?
– Конечно, понимаю.
– Но разве я не права? Или как?
– Я думаю, что такова ваша судьба.
– Вы, в самом деле, так считаете?
– Авдотья Романовна! Дуня! Верьте мне, я ваш друг! И вы, по-моему, заслуживаете счастья!
– Да? Спасибо! Спасибо, Алексей Федорович!
И Дуня пошла к карете, которая все это время ехала за ними по улице и, наконец, остановилась. Алеша подбежал к ней, открыл дверь и протянул руку Авдотье Романовне, чтобы ее подсадить, но как только она протянула свою, он прижался губами к ее ладошке и угодил как раз туда, где виднелась тонкая полоска кожи.
Дуня опять засмеялась, поднялась в карету и удалилась прочь. Алеша же так и остался стоять, и долго еще стоял, как будто не понимая, что же сейчас было. Потом он медленно вернулся в дом, но к брату не пошел, а сел в гостиной и погрузился в свои мысли.
Версилов же, хотя и не видел этой сцены, тоже не находил себе места у себя в комнатах.
Может, мне все-таки переехать жить к Аркашкиной матери? Хоть на время! Ведь чую я, что все живущие тут так и не успокоились после двух этих смертей. Нет, не могу! Клад этот жить мне не дает! Я и сейчас уверен, что он существует. Чувствую! И эти два ухода прямо тютелька в тютельку связаны с тем, что дом требует жертв! Без них клад не найти! Аркашка читал мне в старых газетах, что тут не одно привидение в разные годы видели, а три! Старика, девушку и ребенка! Поэтому не жать ли тут третьего покойничка? Так что это я… Но три! Три! Роковое число!
Нет, надо еще раз фонтан осмотреть, хотя уж сколько раз я это делал. Воды там нет, и никто не помнит, когда она в нем была.
Впрочем, камень этот чудной в центре каменной чаши лежит, а на ней маленькая такая табличка металлическая со стертыми буковками. Думал я, что за ней клад, и даже попробовал на днях ее сбоку поковырять и что? Не поддается! Намертво она к камню приделана. Не разбивать же мне его!
А по схеме на дверях, то есть по полукругу этому с лепестками, все-таки получается, что клад там, где лепестки сходятся. А как узнать где, если комнаты я измерить не могу? Где эти линии, которые стенками образованы, пересекаются.
Ведь если провести элементарные подсчеты, то получается, что место клада за забором, а этого быть не может. Не на дороге же, где извозчики ездят, мне копать? Там булыжники одни. Хотя и в фонтане ничего быть не может, потому что он слишком близко к дому расположен. Нет, что-то я точно не понимаю, но что? Надо думать, думать и думать! Хотя где взять на это силы?
Аркадий же, придя в очередной раз в дом, пошел не к отцу, а к Ивану Карамазову. Тот долго не открывал дверь, но потом его лицо все-таки появилось в дверной щели.
– Что вам?
– Иван Федорович! Я хотел серьезно поговорить с вами о нашей рукописи.
– О рукописи? Что ж, заходите!
Карамазов отворил дверь, и Аркадий, пройдя к нему, сел на диванчик.
– Вы считаете, что она все еще не закончена?
– Да, Аркадий, считаю, что так. Я все думаю над одной темой, когда один родственник не хочет на другого своего родственника походить, а потом все-таки становится на него похожим.
– Это вы о чем, Иван Федорович?
– О чем? Да все о том же! Вы вот никогда не думали, что похожи на Андрея Петровича?
– Я?
– Да.
– Нет, что вы… Мы разные!
– Думаете? А вот вы убить сможете?
– Я? Нет.
– Так ваш папаша тоже не смог, хотя и пытался…
– Это вы про Катерину Николаевну Акмакову говорите?
– Про кого же еще. Про нее. конечно. Случайно или нет, неизвестно, хотя он точно мог ее застрелить, но вот не вышло у него.
