Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Кто изваял тебя из темноты ночной,
Какой туземный Фауст, исчадие саванны?
Ты пахнешь мускусом и табаком Гаваны,
Полуночи дитя, мой идол роковой.
Шарль Бодлер.
Два жарких тела сплелись на кровати в едином объятии. Прохладные простыни из натурального шелка приятно прикасались к разгоряченной коже. В комнате от тепла запотели окна. В помещении было очень жарко. Плюс – горящий камин. Наконец, устав от любви и до предела насытившись друг другом, любовники разжали объятья, разметались посреди скомканных простыней. Жаркое исступление страсти придавало телам терпкий привкус, и обоим почему-то казалось, что они парят (отдельно от своих тел) под потолком. Длинные волосы девушки свешивались с кровати вниз, падали на пол. Улыбаясь, мужчина намотал длинные пряди на руку, затем подтянул руку к себе… Девушка поморщилась:
– Больно же! Что ты делаешь?…
– Правда твои волосы смотрятся так красиво на моей руке?
Она засмеялась. Смеясь вслед за ней, мужчина принялся наматывать на другую руку новую прядь.
– Твои волосы – роскошь. Они снятся мне во сне.
– А я думала, что снюсь тебе вся! – девушка, кокетничая, приблизилась к нему.
– Нет. Только твои волосы. Это же настоящее сокровище! Ты должна их хранить.
– Глупости! Что может статься с моими волосами? К тому же, это мои деньги. Пока.
– Давай не будем об этом!
– Я знаю, тебе неприятно, но что же поделаешь… К тому же контракт временно и…
Мужчина решительно привлек ее к себе, закрывая ей рот поцелуем, накрывая ее тело своим телом. В комнате окна запотели еще жарче. Громкие стоны любовников заглушали треск сгорающих в камине дров.
В длинном коридоре института было невероятно холодно с ночи. Четко звучали стучащие по полу каблуки, и казалось – звук утрированно отражается под потолком. В морозном воздухе все отражено, а в коридорах точно была минусовая температура. Со злорадством она подумала: логично, если на занятия не явится сегодня никто. Сжимая пачку контрольных под мышкой, она ускорила шаг. Безлюдные коридоры утреннего института навевали тоску.
Она специально пришла пораньше, чтобы в покое и тишине проверить контрольные, но не рассчитала свои душевные силы… Пустые аудитории и длинные коридоры выглядели так, что ей вдруг захотелось бежать. Чувство было таким сильным, что она остановилась, с тревогой прислушиваясь к себе. Она никогда не считала себя невротичной. К тому же, будучи образованным, здравомыслящим человеком, она привыкла все основывать на логике, на холодных понятных фактах (только с этим жизнь получала смысл!). Даже в самые тяжелые жизненные минуты она никогда не позволяла себе погрузиться в хаос, тщательно анализируя любые варианты решений, выбирая самое полезное, оправданное из них.
Но мысль убежать не поддавалась никакому анализу, никакой логике. Словно черный, всегда пугающий ее хаос, оно затопило с головой. Ощущение было таким острым, таким сильным, что отказались слушаться ноги. А сердце колотилось так, словно она действительно проваливалась в черную дыру. Рука машинально потянулась к сумке, чтобы схватить мобильный телефон и куда-то звонить, но она тут же резко оборвала себя – что за глупости! Куда звонить? Зачем? И чем сейчас поможет ей телефон? Пустота аудиторий и коридоров всегда действовали на нее успокаивающе, помогали сосредоточиться, тихонько поработать в тишине. В эти спокойные и размеренные утренние часы ауру окружающего ее покоя не пробивали ни шаги, ни громкие голоса, ни постоянно звучащие вопросы, ни надсадливый писк чужих мобильников (их было так много, что иногда ей казалось – этими чертовыми мобильникам просто усеяны все стены и полы!). Она приходила в институт, как к себе домой. Только по утрам, в спокойной обстановке могла заниматься научной работой, готовиться к лекциям, делать наброски для будущей статьи. Так было всегда. Она уже привыкла к нерушимости этого целительного ощущения покоя.
Так было до этого утра. И вот теперь…… Она снова попыталась себя одернуть – наверное, возрастное. После 45-ти может возникнуть любой психоз. Нет. Ничего не получилось. Ощущение паники стало еще более сильным, оно буквально вцепилось ей в горло, заставляя сделать дикий, не разумный шаг назад. Теперь она почувствовала, что все ее тело начинает дрожать. Дрожать мелкой, противной дрожью, той самой, омерзительней которой просто нет! даже зубы выбивали крупную дрожь!
«Отпуск», – твердо приказала себе, – «только отпуск – это единственное приведет меня в норму. Немедленный отпуск – со следующей недели. Нет, лучше завтра».
Она снова пошла вперед, надеясь, что мысль об отпуске принесет хотя бы временное улучшение, но этого не произошло. Во-первых, отпуск в середине января выглядел как-то странно… Во-вторых, ее заведующий кафедрой уже знал, что она идет в отпуск в августе. В-третьих, первые контрольные, начало к подготовке курсовых, три начатые статьи и методичка с расчетами, которую обещала сдать еще на прошлой неделе. Нет. надо брать себя в руки – как-то иначе. Как-то…
Дверь аудитории, к которой она подошла, вдруг стала медленно отворяться – с тихим надсадным скрипом. Медленно скрипя, сантиметр за сантиметром… Едва не завопив от неожиданности, она отлетела к стене. Дверь дошла до определенного предела (раскрывшись больше, чем наполовину) и медленно остановилась. Она застыла на месте, не спуская с нее глаз. Когда прошло несколько очень долгих секунд и она поняла, что дверь раскрылась от порыва сквозняка, из груди ее вырвался опустошительный вздох. Очевидно, уборщица уже побывала в этой аудитории и оставила открытым окно. О том, что уборщица действительно побывала в институтском корпусе, свидетельствовали чуть влажные полы, сдвинутые чуть в сторону скамейки от парт и кое-где открытые форточки. Уборщицы заканчивали работу раньше, чем появлялась она. Но иногда она сталкивалась с ними, поднявшись особенно рано. Некоторые из уборщиц откровенно выражали ей свое недовольство, и она стала рассчитывать время, чтобы не сталкиваться ни с кем из них. Иногда это получалось, иногда – нет. Постепенно она приучилась не обращать на это внимание.
Разумное объяснение немного успокоило. Она уже решила продолжить путь к кафедре, когда вдруг на внутренней поверхности белой двери увидела странные черные пятна. Они заинтересовали ее тем, что лепились к двери и словно стекали вниз какой-то беспорядочной гроздью. Она наклонилась, слегла ковырнула ногтем. Воск. Черный воск. Очевидно, это восковой нагар, накапавший с какой-то свечи. Но почему – черной? И почему эти пятна не соскребла уборщица, ведь они так явно бросались в глаза? Заинтересованная, она наклонилась еще ниже. Так и есть: воск, который (судя по всему) оплыл с очень длинной и черной свечи. Странное впечатление от этой находки усугубило панику настолько, что ей вдруг стало трудно дышать. Рука автоматически рванулась к горлу, оттянуть ворот свитера… С громким звоном тоненькая золотая цепочка, разорвавшись мгновенно от прикосновения ее руки, упала вниз. Это был ее нательный крестик. Золотой крестик, который носила всегда. Опечаленная, она подняла его с порога (куда крестик упал) и вдруг застыла…
Маленький золотой крестик раскололся, и только две разрозненные полоски желтого металла остались в ее руках. Позже именно этим странным обстоятельством она объяснила свое намерение войти в аудиторию. Конечно, объяснение было бессмысленным, алогичным, нелепым, но что же делать, если звучало оно именно так… Сжав в руке обломки креста, она переступила порог в огромную аудиторию. Решительно и бесповоротно вступила вперед.
Потом раздался крик. Оглушительный крик неистовой силы, десятикратно увеличенный под потолком. В этом крике было столько отчаянного, первобытного ужаса, столько паники и откровенного кошмара, что он мог бы, как молния, пригвоздить любого к земле.
Вахтерша прибежал именно на этот, такой страшный, первый крик. Он нашел ее лежащей в аудитории на полу… обеими руками она раздирала лицо, пытаясь заткнуть глаза и рот, и все продолжала кричать, а волосы были белы, как снег.
В узком переулке возле служебного входа ругались трое мужчин. Вернее, ругался один из них, низенький, пожилой, а двое помоложе (и повыше ростом) слушали его с непроницаемыми, каменными лицами.
– А я вам говорю, что это невозможно! – петушился пожилой, – вы хоть представляете сумму ущерба? Представители крупного бизнеса съедутся на этот семинар, арендованы помещения, лаборатории… Весь преподавательский состав тщательно готовился к презентации… А, это невозможно! Невозможно, говорю я вам! Должны же вы хоть что-то понимать! Ваше же начальство ничего оплачивать не будет, правда? В конце концов, я требую немедленно прекратить это безобразие и…
– Да что с ним говорить, с остолопом! – резко перебил один из молодых, обращаясь ко второму, полностью игнорируя словесные выпады пожилого, – запечатать – и дело с концом! Будь моя воля, я бы всех их тут разогнал, бездельников! Наплодили экономических институтов, а толку от них, как от козла молока!
– Да как вы смеете! – лицо пожилого пошло красными пятнами, – я профессор, заслуженный член…..
– Да хоть десять раз профессор, а дурак! – хохотнул молодой.
– Я буду жаловаться вашему начальству! Это произвол! – вдруг завизжал пожилой, на что третий мужчина (тот, к кому обращался молодой, по виду, явно его напарник), вступил твердо и решительно:
– Слушай, ты, заслуженный член, помещение действительно придется опечатать.
– Как вы смеете! Ко мне люди съедутся! Со всех крупных городов России! – пожилой замахал руками, как ветряная мельница – так, что распахнулись даже полы его длинного черного пальто.
– И что, это нужно показывать всем людям? Завести их в ту аудиторию? Думаю, после этого зрелища в вашем институте не будет уже ни одного семинара!
После этих слов пожилой как-то сник:
– Да, конечно… Я как-то не подумал….
– Думаю, после зрелища в той аудитории они навсегда забудут о любой экономической теории! Вот, преподавательницу вашу даже в психушку увезли. А вы говорите тут – бизнес-структуры! Так что аудиторию надо опечатывать, вместе со всем крылом. Ничего, переместите семинар в какой-то другой корпус. Вон, у вас по всей Москве их три…
– Но этот в центре… – робко попытался пожилой.
– Так, всё. Пререкаться больше не будем. Крыло флигеля закрыто – и точка. Пока идет следствие. Имеем право! Допустить туда ваших уборщиц с тряпками да растворителями – убить всю следственную работу! Вы же умный человек, сами все понимаете! Это следы для следствия, уничтожать их нельзя. И точка, тема закрыта. Чем стоять здесь и на нас орать, лучше бы срочно занялись переобустройством этого своего семинара!
Нехорошо посмотрев на них, профессор с отчаянием взмахнул руками, и поспешил прочь. Один из молодых (первый, который хамил), смачно плюнул на снег:
– Придурок!
Неторопливо переговариваясь, они пошли к черному фургончику с выразительной надписью «судмедэкспертиза».
– Пакость какая… стрелять их надо, гадов, чтоб руки не распускали! – первый, очевидно, привык не стесняться в выражениях и ко всему подходил очень эмоционально. Второй ничего не ответил. Он был полностью погружен в свои мысли. Но первый так просто сдаваться не хотел.
– А волосы чьи?
Второй хмыкнул. Первый словно бы устыдился.
– Да ладно… Понял, конечно. Ее, ее, чьи ж еще… Шампунь? Да?
– Точно. Он самый.
– С ума сойти! Каждый день ведь смотрю…
– По мне – так все они на одно лицо, вешалки дохлые. А теперь – глаза б мои все это не видели!
– Это уж точно.
Они подошли к черному фургончику и остановились, оглядывая корпус института (величественный, очень красивый особняк):
– А красивый домик! – первый присвистнул, – видать, деньги у них водятся! Отреставрировали, что ли?
– Точно! Пару лет назад.
– Понятно теперь, почему этот козел так упорствовал. Такое зрелище само по себе на миллионы баксов тянет! А тут придется тащить своих дойных коров на Юго-Запад, к черту на рога… Да еще в какое-то арендованное НИИ…
– Не НИИ арендованное. Они у НИИ помещение арендуют.
– Понятно. А что они там изучают, в этом институте?
– Экономическую теорию. Управление персоналом. Развитие бизнес-структур и тому подобное. Это сейчас модно. Да и не учат они, а деньги зарабатывают. В таких вузах нормальные люди не учатся, только те, кому денег девать некуда. Уроды, одним словом.
– Понятно, – снова согласился первый, – как думаешь, тетка эта очухается?
– Преподавательница? Уже очухалась! Вкололи ей чего-то, вот и пришла в норму.
– Страшное ведь дело – увидеть такое… Не всякий выдержит.
– Слушай, пока не уехали, есть у меня кое-что. Один кадр дал. Вот, смотри, – и второй положил на ладонь первому глянцевую визитную карточку с позолоченным вензелем.
– Ничего ж себе! – присвистнул первый, тщательно разглядывая карточку на свет, – шампунь?!
– Он самый! Точно.
Переглянувшись, оба решительно застучали в дверцу черного фургона.
Звонок трезвонил пронзительно и долго. Ответом ему была полная тишина. Казалось, за бронированной дверью нет ни малейшего признака жизни. Только вакуум, полный космос, мертвая вселенная…… Полноватая девушка в дешевой одежде, купленной на базаре, поставила на пол потертую матерчатую сумку. Плечи ее сжались. Девушка была очень красива, но явно не догадывалась о своей красоте. Высокая и крепкая, хорошо сложенная, с длинными прямыми волосами сочного каштанового цвета и яркими зелеными глазами, она была похожа на полевой цветок, распустившийся где-то вдалеке, в лесу, на благодатной, не знающей людей земле. Дешевая одежда не портила девушку. Конечно, ей совсем не шла старушечья длинная юбка из синей шерсти (явно перешитая из маминых обносков) и китайская синтетическая кофточка ядовитого сиреневого цвета (дешевая китайская тряпка, такой пронзительный ширпотреб, мимо которого с огромным презрением прошли бы 9 из 10 столичных жителей). Ее свежее, чистое лицо не знало косметики, а ногти маникюра (возможно, именно поэтому девушка была особенно хороша). На красивых ногах просто безупречной формы были стоптанные черные туфли (тоже китайские) на низких каблуках.
Девушка позвонила в звонок в очередной раз, и, услышав в ответ тишину, горько вздохнула. Потом села на свою огромную сумку. Таких сумок в Москве никто уже не носил. Сумка была еще советской и такой отчаянно провинциальной, что при взгляде на нее мгновенно вспоминались пятилетки за четыре года и БАМ. А клетчатая расцветка могла буквально сразить наповал. К тому же, сумка была старой.
Девушка села на нее, поджав ноги, и грустно уставилась на дверь. Позвонить она не могла, потому, что мобильника у нее не было. Дверь соседней квартиры приоткрылась, и из узкой щели выглянула толстая тетка в бигуди на рыжих волосах. С жирной, дебелой шеи тетки свешивалась массивная золотая цепь.
– Опять к шалаве этой! – почему-то с видимым удовольствием прокомментировала тетка, – покоя от нее ни днем, ни ночью, а еще артистка! Весь дом жалуется! В прокуратуру на нее писать будем! В прокуратуру!
Девушка промолчала. Тетка в глаза бросилась ее клетчатая сумка.
– Ты че, в прислугу к ней наниматься, че ли?
– Нет, почему же… – девушка вздрогнула, как будто ее ударили.
– А я подумала, что в прислугу! У нее меняются домработницы каждые два дня! Да и понятно – кто ж такую жизнь выдержит? Шалава, одним словом – шалава! А ты чего тут сидишь? – вдруг насторожилась тетка.
– Дверь никто не открывает…. – грустно сказала девушка.
– А она дома! – злорадно ухмыльнулась тетка, – дрыхнет, наверное! Они как в пять утра вчера вернулись, так еще не выходили! А прислуга ихняя сбежала еще два дня назад!
Девушка безразлично кивнула. В глубине соседней квартиры зазвонил телефон, и тетка быстро захлопнула дверь. Внизу тоже хлопали дверьми. Дом жил своей привычной жизнью. Дешевенькие пластиковые часики девушки показывали ровно три часа дня.
Решительно поднявшись, девушка снова позвонила в дверь. Это было явным жестом отчаяния – девушке некуда было больше идти. Несмотря на всю огромность Москвы, идти ей было абсолютно некуда, и оставалось только сидеть на лестничной клетке, да трезвонить в проклятую дверь.
Но в этот раз ей повезло. Дверь вдруг дрогнула и раскрылась. На мраморную плитку пола упала полоска электрического света.
– Ну? – буркнула женщина, открывая дверь. Она была в черном пеньюаре, наброшенном прямо на нижнее белье, но, казалось, она совершенно не стесняется своего внешнего вида. Возможно, при других обстоятельствах женщина могла бы сойти за красивую, но только не теперь. Это была изящная женщина среднего роста, черноволосая, с модной короткой стрижкой, которая очень ей шла, несмотря на то, что волосы были всклокочены. От женщины пахло потом и дорогими духами, а по распухшему лицу был размазан грим. Неряшливые пятна жирной помады вокруг рта, стекающие потоки туши, размазанные румяна придавали ей просто отталкивающий вид. Глаза ее щурились от света, а выражение лица было невероятно злым.
– Ну? Чего тебе? – зло буркнула женщина.
Глаза девушки распахнулись просто до невероятных размеров, она страшно растерялась. Не дождавшись ответа, женщина сделала шаг вперед и впилась в лицо гостьи тяжелым взглядом. Вскоре взгляд ее принял осмысленное выражение:
– О Господи… Чего ты приперлась?
– Ты что, меня не узнаешь? – решилась девушка.
– Узнаю, конечно! Какого ты сюда приперлась?! Да еще в такую рань?!
– Но мама сказала… – девушке очень хотелось плакать, но она сдерживала себя изо всех сил.
– Знаю, знаю! – женщина посторонилась, пропуская ее в квартиру, – мама всегда слишком много говорит! Иди, иди, раз пришла…
Дверь захлопнулась. Девушка оказалась в квартире. Женщина провела ее в гостиную, обставленную просто роскошно. Особенно поражал воображение шикарный, декорированный мрамором камин. Девушка никогда не видела такой роскоши, и теперь она неуверенно жалась на пороге, не зная, как себя вести.
– Ну заходи, дурочка! Чего жмешься в дверях! – женщина с размаху плюхнулась на необъятных размеров диван, – шмотки-то брось! Сумка что, мамина?
– Мамина, – тихо сказала девушка.
– Понятно. Могла бы о своем приезде хоть предупредить! У меня очень много дел, разных… Ни минутки свободной. Ты совсем не кстати! Как снег на голову! У меня столько проблем, тебя еще не хватало! Что, телефоном пользоваться не умеешь? Не могла позвонить?:
– Я предупреждала. Телеграмму прислала. Думала, ты меня на вокзале встретишь…
– Делать мне больше нечего! Что ты прислала?!
– Телеграмму…
– Понятно. Я такое не читаю. Времени нет. Валяется, наверное, где-то в ящике. Ладно. Приехала – так приехала. А, кстати, зачем? Какого черта ты сюда приперлась?
– Поступать в институт.
– Чего?! – вдруг откинувшись на спинку дивана, женщина оглушительно расхохоталась, да так громко, что задребезжали даже хрустальные подвески люстры – на самом верху.
В этот момент в одной из дверей, выходящих в гостиную, появился мужчина. Это был мужчина средних лет, представительный и очень солидный, с густой черной растительностью на лице. Роскошные усы и длинная борода придавали ему прямо средневековый вид. Мужчина был в бархатном халате бордового цвета, а лицо было таким же распухшим, как у женщины. Углубившись в гостиную на несколько шагов, он бросил на женщину злобный взгляд из-под нахмуренных бровей:
– Ты заткнешься сегодня или нет?
Она соскочила с дивана так, будто ее подбросили пружиной:
– Вот, познакомься. Это Нина. Моя родная сестра.
И, повернувшись к девушке, бросила через плечо:
– Мой муж, Валерий Евгеньевич.
Мужчина преобразился. Лицо его стало невероятно любезным и расплылось в слащавой улыбке, он весь сжался, подбирая расхлябанную фигуру прямо на глазах. Осанка его вдруг стала гордой, волосы – роскошными, манеры – очень уверенными. Он с жаром поцеловал девушке руку, долго заглядывал в глаза:
– Ах, моя дорогая, как я счастлив! Будьте как дома! Я так вам рад. Так рад!
Женщина нахмурилась. Лицо ее стало совсем зверским и она вытолкала его буквально взашей:
– Ну, все. Иди-иди. Нам надо поговорить с сестрой.
Мужчина ушел, через плечо строя девушке глазки. И по ее растерянному лицу было видно: радушный прием не успокоил ее, а наоборот, напугал…
– Жить здесь ты не будешь, – зло бросила женщина, – отвезу тебя в другую квартиру. У меня есть. Так зачем, говоришь, ты приехала?
– Мама сказала, поступать в институт.
– Мама сказала! А кто мне – зачем?
– Марина… но как же…
Женщина резко дернулась, как будто ее ударили:
– Я не Марина! И если хочешь остаться в Москве, не смей так меня называть!
– Как же тебя называть? Сценическим именем?
– Кусаться вздумала? – женщина с размаху подскочила к ней, – так вот запомни: зубки свои ты мне здесь показывать не будешь! Иначе я в два счета тебя отсюда вышвырну! Ты хорошо меня поняла?
– Кажется, хорошо. Но я не хотела тебя обидеть. Просто хотела спросить, как тебя теперь называть…
– Ри. Меня зовут РИ. И ты зови меня так тоже. Только так, и никак иначе. Ри.
Женщина с размаху подскочила к огромному панорамному окну и уставилась с таким видом, как будто увидела в нем привидение. В комнате повисло напряженное молчание. Наконец она отошла от окна.
– В какой хоть институт?
– Я не знаю. Мама сказала – ты подскажешь…
– И, разумеется, заплачу, да? Скажи лучше, во что ты вырядилась? Я что, посылала вам мало денег? Неужели ты не могла купить что-то приличное?
– Мы откладывали деньги на учебу. Мама сказала, что мы должны собирать.
– Тьфу, дуры две… Ладно. Собранные деньги с собой?
– Ага.
– Завтра поедем по магазинам. Потратишь их на приличную одежду.
– А как же институт?
– Я, разумеется, заплачу.
– Правда? Ой, спасибо, Мариночка! То есть Ри…..
– Да, Ри. Я тебе помогу. Выберу что-нибудь приличное, не беспокойся. Ладно. Устроиться я тебе помогу.
Лицо девушки расцвело. Даже лицо женщины стало менее мрачным:
– Неужели ты уже закончила школу?!
– Ага. Год назад.
– И что ты делала год?
– Да так, дома как-то перебивалась…
– Как время летит, Господи! Дай-ка я погляжу на тебя! Да ты изменилась совсем! Красавица стала, настоящая красавица! – обнимая девушку за плечи, женщина подвела ее к окну, – только вот зачем ты приехала-то сюда?
– Как же… Ведь здесь – ты!
– Да. Конечно… конечно… – женщина опустила руки и мгновенно отошла от сестры, – хочешь коньяку?
– Нет. Я не пью.
– Будешь!
Тихонько звякнул хрусталь. Женщина быстро протянула ей бокал.
– Пей!
– Ри, да я не хочу…
– Пей, я сказала!
Девушка проглотила темную жидкость и закашлялась так, что на глазах ее выступили слезы. Женщина снисходительно похлопала ее по плечу:
– Значит, так. Сиди здесь и жди. Сейчас я приму ванну, быстро приведу себя в порядок и отвезу тебя на другую квартиру – туда, где ты будешь жить. Я сказала – сиди!
Женщина толкнула ее на диван и быстро, порывисто выскочила из комнаты. Девушка осталась одна, тоскливыми глазами уставясь на дверь. Для тоски у нее была веская и очень ощутимая причина. И причиной ее была совсем не такая встреча с сестрой. Дело в том, что девушка не ела ничего с самого утра – с того самого момента, как вышла на перрон одного из московских вокзалов. Она умирала от голода, а сестра не предложила ей поесть. Ей это и в голову не пришло… От коньяка стало противно тошнить. Есть хотелось мучительно, просто страшно – хотя бы одну крошку хлеба! Хоть сухую корку… Все, что угодно. Но попросить она не могла. Чтобы отвлечься, принялась рассматривать роскошную гостиную. Она никогда таких даже не видела… Было начало июня. Ее первый день в Москве.