Ирина Критская
Да воздастся каждому по делам его. Часть 3. Ангелина
Глава 7. Прощание
И что? Так все бездарно и пошло закончилось? Сейчас, когда аромат степного воздуха, смешавшийся к вечеру с запахом мяты и дыма цыганского костерка, так остро напомнил прошлое, Геле вдруг показалось, что она – все еще та, смешная, рыжая девчонка в конопушках, и все еще можно вернуть – радость, чистоту, беззаботность и предчувствие любви. И можно просто подойти сейчас к Лачо и сказать: " Здравствуй…».
Геля рассеянно следила за дочкой, которая, вереща от восторга, засовывала руку чуть не по локоть в глотку добрейшему старенькому Полкану. Вовка тянул девочку за руку от собаки назад, упираясь грязными пятками в утоптанную до блеска землю двора. Но Полкан видал и не такое, пасть держал открытой и руку ребенка даже не прикусил. Геля же осторожно, исподтишка смотрела на Лачо, таясь от пронзительных Райкиных чёрных глаз. Та, бросив шаль прямо на землю у костра села, расправил свои необъятные юбки и творила чудеса с картами. Карты летали сами собой, сбивались в кучки, потом раскладывались мудреными крестами и снова падали, дорожками разбегаясь по углам.
– Чего скажу, алмазная. Ты вот стены строишь, вон они везде – и каменные, непроглядные, и тонкие, вроде бумажные. Стараешься – и получается, скоро замуруешь себя полностью. А зря все. Зря. Вот!
Райка жестом фокусника выкинула на шаль короля бубен.
– Вот он. Весь кровью истек, душа его болит, мается, к тебе рвется. А ты, как собака цепная и лаешь, и кусаешь.
– Кто это, Рай? Это он?
Геля чуть кивнула головой в сторону Лачо, которого уже почти не видно было в по-осеннему быстро сгустившихся сумерках.
– Дура. Его судьба черная, ты не лезь в нее, не буди лихо. Он болеет тобой, но болезнь его злая, недобрая, не любовная. Смертельная она, подальше держись. А вот твоя – она светлая, даже карты, как звезды сияют. Сама глянь.
Райка показала дорожку из карт красной масти, которая пролегла длинной чередой из угла в угол цыганской шали. И вела она от короля к даме, вела прямо, как лестница, никуда не сворачивая. И по бокам дорожки что-то вроде светилось, переливалось еле заметно. Геля потерла глаза, потрясла головой, присмотрелась. Показалось… Привстала, аккуратно взяла короля в руки.
– И не дури! Давай, манатки собирай, девку за шкирбан и в Москву езжай. Ищи его, все ноги отбей, а найди. Судьба это твоя, золотая, а от судьбы бежать – мало что глупо, опасно! Давай чашку, налью чай.
Геля с Райкой тихонько прихлебывали ароматный чаек, а на шали, скрутившись в два маленьких комочка, дремали Ирка с Вовкой. Лачо к ним так и не подошел… Только Геля кожей чувствовала его взгляд – обжигающий и больной.
***
В окно кто-то стучал – резко, настойчиво, сильно. Геля с трудом оторвала голову от подушки, по стеклу барабанил дождь и завывал такой ветер, что заглушал все остальные звуки. Поправив сползающую подушку на Иркиной кроватке, она отодвинула занавеску и увидела бледное лицо матери. Распахнула окно, ветер сшиб вазу с подоконника, рама хлопнула, задела за зеркало на неустойчивой подставке, зеркало упало и вдребезги разбилось. Заревела Ирка. Геля взяла ее на руки, прижал к себе.
– Что случилось, мам? Что ты с улицы-то? С ума сошла?
– Баба Пелагея! Ты изнутри закрылась, мы достучаться не могли. Борька у Лачо коня взял, в больницу поскакали. Может успеют врача на машине оттуда довезти, плохо совсем.
Анну всю трясло, она еле выговаривала неловкими губами слова, распущенные волосы слиплись от дождя, ночная рубашка облепила ее мокрой тряпкой. Геля положила засопевшую снова дочку, схватила одеяло и одним прыжком сиганула за окно, укутала мать.
– Пошли в дом. Быстрее. Что с бабушкой?
– Кровью рвало, сейчас лежит, стонет. Помрет ведь, Гель.
Анна зарыдала трудно, горько, тихо. Геля никогда не видела слезы матери и ее будто резанули ножом. В комнате у бабки с дедом горели все лампы. Дед стоял на коленях перед иконой, вернее он почти упал, без сил. Баба Пелагея, бледная, как беленая стена лежала на кровати, одетая в лучшее черное платье. Она смотрела в потолок и шевелила губами. На диване сидела тетка Татьяна с полотенцем в руках. Анна бросилась в ноги матери и завыла, заскулила, как раненный щенок.
– Прекрати!
Тетка Татьяна встала, взяла Анну за плечи и заставила подняться.
– Жива она, что ты воешь, как по покойнику. Все обойдётся, в ней сил, как в лошади, не болела никогда. Держи себя в руках, сейчас врача привезут.
В темном дворе мелькали тени. Сбежались соседи, бабу Пелагею уложили на носилки, Геля вскочила в кабину. Когда машина выворачивала из переулка, все казалось ей страшным сном.
***
В палате было светло и тихо. Бабушка мирно дремала, розовые щеки и длинный нос на белоснежной подушке казались нежными, беззащитными и очень молодыми. Геля сидела на стуле и клевала носом, она не спала уже дня три, но наотрез отказывалась уходить. Кровотечение остановили быстро, оно было небольшим и не очень опасным, но вот язву, невесть откуда взявшуюся в бабушкином здоровом желудке, надо было лечить. Правда Пелагея сегодня собралась «до дому», урезонить её не смог даже главврач, суровый, бородатый дядька, похожий на штангиста, узелок уже был собран и дожидался у кровати.
Влетел Борька.
– Слушай! Мать моя. Вы чего тут рожать-то взялись, вам платят что ли? Галька девку родила, мать сегодня туда к им звонила. Говорят хорошая, толстушка, Ленкой назвали. Теперь у Ирки твоей сеструха есть, давай магарыч ставь, чего расселася?
– Яяяя?
Геля очнулась, страшное ушло, в палату вроде заглянуло солнышко. Проснулась бабка.
– Оооой. Да что ж дилать-то? Да ж внучечка еще одна рОдна. Та бегить надо быстрише, чего стали, як бараны?
– Куда бегить – то, бабка? Она ж там, у него, в горах. Аксакалы им в помощь.
Борька ржал, как молодой конь. Геля хохотала тоже.
…
Стол накрыли под старой вишней, большой, на полдвора, вокруг поставили лавки, накрыли их покрывалами. Провожать Гелю с Анной пришло столько народу, что еле расселись вокруг. Пелагея была еще слабовата, но напекла блинов, таких, как умела она одна, кружевных, тоненьких, румяных. Куриный холодец, огурцы, еще пока малосольные, но хрусткие, смачные, с налипшими крупинками укропных семян, молодая картошка с растаявшим маслом, сметана. Тетка Татьяна напекла пирогов с капустой, здоровенных, как лапти, но нежнейших, таящих во рту. Угощение было простым, но таким вкусным, что у гостей текли слюнки, особенно после запотевшего граненого стаканчика с чистейшим самогоном, на который горазда была бабка. Часа через два запели. Так пели только здесь, мешая украинские и русские слова, громко, но очень мелодично и душевно.
Геля сидела, приобняв Ирку, она сама не знала, чего больше ей хотелось… Уехать… Остаться… Там, в Москве, был ее мир, но здесь оставалось детство. И, наверное, настоящая и единственная любовь тоже оставалась здесь… Никто не знает…
***
Кто- то потрогал ее за коленку. Геля наклонилась почти под стол, поймала маленькую чумазую ручонку.
– Тебе чего, Вовка?
Мальчик показал пальчиком на ворота. За воротами, спрятавшись в длинной предвечерней тени старой березы стояла Чергэн. Укутанная до самых глаз в цветастую, драную шаль, так что не видно было лица, она то ли сгорбилась, то ли стала меньше ростом. У Гели екнуло сердце, но она подошла.
– Чего тебе?
– Уезжаешь, солнечная?
– Да. Утром поезд.
– Навсегда, скажи?
– Не знаю. Может.
– А мне жить как? Сына убили, мужа околдовали? Меня убей теперь, ты ведь можешь, ведьма.
– Зачем ты так? Разве во мне дело, Чергэн? В себе причину ищи, ты его отняла у меня, украла…
– Да. Ворованный конь – он часто порченый. Вот дите твоё не Рома моего, только это хорошо. А то бы беда была.
– Дура ты, хоть и цыганка. Иди, вон мужик у тебя живой, здоровый. Будешь так жить и его потеряешь.
– Умер он уже, золотая. Умер.
Чергэн резко отвернулась и быстро пошла по улице, почти побежала. Через секунду ее фигурка растаяла в сумерках угасающего дня.
– Тьфу! Совсем одурела…
Солнечным, уже почти осенним утром, на перроне было даже прохладно, Анна замотала Ирку в свою кофту и стояла с ней в здании вокзала, спрятавшись от ветра. Геля сторожила чемоданы, поезд должен был вот-вот подойти, и она последний раз смотрела с холма вниз, на деревню. Кто-то тронул ее за плечо. В этот момент что-то случилось в мире, и горячая волна окатила Гелю с ног до головы, обожгла кожу и варом окатила щеки. Она медленно обернулась.
Сзади, смущенно улыбаясь, но жадно всматриваясь в ее черты, стоял Володя…
Глава 8. Дома
Павелецкий вокзал встретил их пронизывающим ветром и дождем. Пока всё выгружали, считали бесчисленные сумки и сумочки, ведра и бачки с вареньем и соленьями, корзинки с яйцами и другим добром, которым их нагрузили в деревне, Геля промерзла до костей. Анна тоже стучала зубами, она прижалась спиной к колонне и держала спящую Ирку, до ушей закутанную в теплое Володино пальто. Володя бегал уже минут двадцать в поисках носильщика, а потом еще надо было бы поймать такси. Но, наконец, все это закончилось, и в комнате, уложив Ирку, они долго, молча сидели за столом, просто глядя друг другу в глаза. Потом, очнувшись от много значительного покашливания Анны, встали и вышли на кухню.
– Анна Ивановна. Будем знакомы.
Мать кокетливо протянула руку парню, вроде как они не тряслись долгих восемнадцать часов в тесном плацкарте.
– Володя.
Он смущенно улыбался, но у всех было такое чувство, что просто все стало на свои места, и все наконец встретились после долгой разлуки…
***
– Геля, я родить не могу, мужики чего-то все не те. Мне уж тридцатник, знаешь?
Верка стояла, опустив голову и в её позе – непривычно опущенных плечах, сгорбленной спине была какая-то тоскливая беда, обездоленность, одиночество, пустота. Геле жалко стало её до комка в горле, до слез. Ей стало стыдно за ту противную мысль, вдруг промелькнувшую в голове помимо ее воли – что-то вроде «Детей любить надо, коль хочешь, чтобы их Бог давал». Она погладила Верку по голове, как маленькую.
– У врача была?
– Да была… Я ж не замужем. Кто всерьез заниматься мной будет, какие дети. Неполная семья получится. Там запрет какой-то, не знаю…
– На что запрет, дурында? Ты ж родить хочешь, на это разрешения не требуется.
– Не Гель. У меня там чего-то по-женски. Да и брат Даун, не знаешь, наверное…
– И что? Это ничего не значит, у тебя может все нормально быть.
– А может и не быть, ага? Пийсят-пийсят. И чего? Я одна буду дебила воспитывать? Не. Я здорового хочу.
– Дауны не дебилы, пора бы знать, среди детей живешь, это работа твоя – дети. А свой, он любой родной. Рано тебе, Верк, детей иметь. Повзрослей сначала.
– Та лааадно. Воспитательница. Сама небось не дебилку ростишь, так откуда тебе знать. Он вон, Васька, братик мой хренова, здоровый уже дурак. Пятнадцать уж, а руку из штанов не вынимает, мать стирать замучилась. А вилку да ложку держать не научился. Жрет из миски ртом, как свинья. Мне чего, оно надо?
Верка подошла ближе, притянула Гелю к себе, зашептала горячо, прямо в ухо
– Слушай. У нас тут девочку вчера привезли, не в твою смену, малышку, три года. Еленкой зовут. Такая чудесная, крошечная, ласковая. То ли армяночка, то ли цыганочка, не поймёшь. Мне бы взять ее, в приемные. А? У нее нет никого, мать с отцом пили, их убили в деревне, дом сожгли. У нас ведь вроде привилегии есть, у сотрудников… Только вот семья у меня не полная, мужа нет. Гель! Помоги!
– Жениться на тебе, что ли?
– Я без шуток. Пойди к директрисе, она тебя уважает, помогите документы собрать. Пусть словечко замолвит. Ну, или Вовка, в крайнем случае… Твой.
– Что Вовка? Не поняла!
– Ну этот… фиктивный брак…
Геля настолько обалдела, что не нашлась, что сказать. Она молча покрутила пальцем у виска, повернулась и ушла.
***
– Ангелина Ивановна, зайдите пожалуйста ко мне. Директор сегодня была, как-то особенно сурова, маленький глазки смотрели через толстые стекла очень сильных очков серьезно и даже зло.
– Вы в курсе, что Вера Михайловна подала комплект документов на удочерение ребенка из нашего интерната. Она письменно заверяет комиссию о том, что вы согласны написать её характеристику и дать рекомендации. Мало того. она уверяет, что тоже самое согласна сделать и я.
Геля видела, что Алевтина раздражена, но врать не стала.
– Я в курсе.
– А вы в курсе, что Вера Михайловна достаточно несерьезна в быту, принимает компании и у нее неблагополучная семья?
– Я ничего не знаю о несерьезности, Алевтина Михайловна. Мало того, я считаю, что человек, день и ночь занимающийся отказными детьми, отдающий им практически все, что имеет, не может называться несерьезным. Да и про ее быт я ничего не могу сказать, плохого не знаю. А что вы имеете в виду под не благополучностью семьи?
– Ну, к примеру у нее брат болен психическим заболеванием.
– Люди – дауны, это особый мир. Я не называла бы это так однозначно. И при чем тут это?
– Мы разве можем отдать ребенка такой неблагонадежной женщине? Подвергнуть его опасности – несерьезная мать, психически больной брат, пусть сводный. Вы были у нее дома?
– Я схожу. Можно мне уйти, у меня урок.
– Ступайте.
Алевтина царственным жестом указала на дверь. Геля медленно пошла, у самого выхода обернулась.
– Скажите, чтобы вы выбрали для своего ребенка в случае собственной скоропостижной смерти? Жизнь дома, пусть даже с не очень серьезной мамашей и больным братиком или жизнь в интернате для брошенных детей? Только честно.
Алевтина побагровела и заорала, брызгая слюной
– Как ты смеешь, дрянь?
– Вот-вот, – Гелю трудно было испугать, и она уже закусила удила, – думаю вы знаете ответ. И всегда используйте метод подстановки. Он не обманывает. Выходя из кабинета, Геля с силой долбанула дверью, так что посыпалась штукатурка.
***
– С…, б… Тебе бы, корове, ночку подежурить в спальне и послушать, как они маму зовут. Гадина.
В спальне малышей было почти темно, свет ночника, стоящего на столе воспитателя и так был неярким, да еще кто-то прикрыл его книгой, поставленной на ребро. Геля долго привыкала к темноте после ярких ламп коридора, и наконец, когда картинка проявилась увидела, что у дальней кроватки на стуле кто-то сидит. Она подошла поближе и замерла. Несгибаемая Верка, хохотушка, пошлячка и циник, дремала около крошечный курносой девчушки, свернувшейся клубочком под простыней. Этот гренадер в юбке держал ее за ножку, просунув руку сквозь прутья спинки.
Девочка заворочалась, захныкала. Верка проснулась резко, вроде ее стукнули, запела тоненьким голоском что-то успокаивающее. И тут увидела Гелю.
– Плачет всю ночь, тссс, – она прижала палец к губам, —били ее, синяки на попке, удавила бы гадов.
– Приходи завтра к нам, поговорим про фиктивный.
Геля сама не верила, что сказала это.
***
Подходя к двери квартиры, вставив ключ, Геля вдруг услышала непривычные гикающие звуки. Тихонько провернув ключ в замке, она зашла в прихожую и устало поставила сумки. Судя по всему, ее никто не ждал, а гиканье набирало радостную силу и к нему добавился тоненький восторженный визг. Дверь в их комнату была приоткрыта и она, крадучись, заглянула. На диване, красный, распаренный, как после бани Вовка, подкидывал чуть не до потолка румяную счастливую Ирку.
– Гик, гик, гик. А ну давай, выше скачи.
Кудряшки у Ирки взлетали, она визжала, как поросенок, и при очередном приземлении пытала обнять Володю за шею и быстро чмокнуть розовым рыльцем. А тот, нежно подхватывая её, летящую, совершенно самозабвенно вопил —
– Гик, гик, гик.
***
Чуть приподнявшись на локте, Володя всматривался в Гелино лицо, в свете луны оно казалось мраморным, как у статуи. Полные нежные плечи были открыты, и он поправил одеяло. Геля проснулась.
– Что, Вов?
– Мы с тобой не договорили тогда. Я виноват.
– Ничего не изменилось, мой хороший. Все так же.
– Это – ДА, Гельчонок?
– Конечно – да…
***
– Гель, на свадьбу Александр хочет приехать, он вообще вернуться решил. Вы как с Володей, не против?
Анна сдала, в последнее время. Даже не сдала, изменилась. Больше не было шикарной черноволосой красавицы, эта женщина, с небольшим пучком седоватых волос, полным животиком и приземистыми ногами даже ростом казалась меньше. И нельзя было сказать, что она постарела. Просто маленькая, уютная, кругленькая женщинка без возраста с хитрыми глазками вдруг возникла на месте той Анны. И все приняли это превращение, как должное. И Геля поняла, что у нее есть второй ребенок – мама.
– Не против. Но если он за старое возьмется, я его удавлю. Как жабу.
Володя с осуждением посмотрел на Гелю и промолчал. Он вообще был очень аккуратен в высказываниях, особенно когда дело касалось родителей и особенно, когда рядом крутилась Ирка. А Ирка от него не отходила. Сидела на коленях, когда он работал и водила пальчиком по красивым серебристым самолетикам. Торчала в ванной, когда он брился, весело вопя, когда Володя делал вид, что хочет мазнуть ее помазком. И часами гуляла по городу, доверчиво сунув лапку в его большую руку, и потом, устав, ехала у него на шее, прижавшись пузиком к затылку. Как случилось так, что они стали не разлей вода, Геля так и не поняла.
– Вов, я платье заказала, в загс, недорого.
– Глупая. Первое же платье свадебное, чего жадничать.
– Я не хочу слишком. Просто платье. И давай поскромнее, а?
– Давай…
Глава 9. Фиктивный брак
Геля ходила по столовой, останавливаясь около самых маленьких и вытирала им мордашки. Многие дети плохо умели управляться с ложкой, пытались выловить кусочки из супа руками, ломали и крошили хлеб. Сегодня она снова вышвырнула с дежурства очередную няньку. Поймала она её на том, что та лупила изо всех сил по губам Андрюшу, небольшого, полного, не очень опрятного ребенка. Андрюшу нашли морозным вечером в парке, зимой, дремлющего на лавочке, где его оставила мать, В записке, пришпиленной к заиндевевшему воротничку было написано толстым карандашом «Берити, кто хотити».
Андрюша заметно отставал в развитии от других детей и никак не мог научиться выполнять даже простые действия. У него вечно переворачивалась ложка по пути ко рту, куски еды падали на колени. От того, что губы все время были мокрыми от подтекающей слюны, мальчик часто вытирал его нижним краем рубашки или рукавом. Няньки ненавидели ребёнка со страшной силой. Особенно в последнее время, когда в интернат устроились молодые дев-чонки, подрабатывающие перед вторыми и третьими попытками попасть в институт. Нервные они какие-то были, вечно раздраженные. Геля гоняла их, как жучек, но сделать ничего не могла, дефицит нянек был вечным, и Алевтина девок не увольняла.
Удивившись странной тишине в столовой, она заглянула через окно поварской. Нянька держала за шею Андрюшу, откинув назад его голову, и чем-то плоским быстро и резко била, точно попадая по мокрому рту, почти без промаха. Мальчик дергал головой, слезы катились градом, но не произносил ни звука. Жизнь уже научила малыша, что лучше молчать, если хочешь выжить. Остальные дети вытянули шейки, смотрели и тоже молчали.
– И что ты творишь, дрянь…
Геля за шкирку притащила няньку – мелкую, злую, черную, как муха девку, в преподавательскую.
– Ты знаешь, б…., что мальчик уже замерз почти, когда его нашли, Ты, дебилка, понимаешь, что ребенку три года? Три! Ты вон своего, сопливого, научила к трем годам аккуратно суп есть? Научи, а потом над чужими изгаляйся.
– Да пошла ты. Эта срань слюнявая сегодня вторую рубаху изгадила. Я что, нанялась тебе тут рубахи менять каждому дерьму? Я его вообще прибью, чтоб зря воздух не портил. Все равно в психушке кончит.
Второй раз в жизни Геля вдруг почувствовала, что пол уходит из-под ног, и все происходит в каком-то другом измерении. Когда она пришла в себя, то увидела, что прижала няньку к стене, локтем уперлась ей в грудь, а тыльной стороной другой руки прижала горло.
– Удавлю. Еще раз замечу – удавлю! Просто, как жабу. Прямо тут! Сама удавлю, мерзость ты! Сука!
Нянька выпучила глаза и сипела, пытаясь что-то сказать. Геля вдруг почувствовала, что кто-то, мощным толчком отбросил её от девки, она отлетела, как пушинка к противоположной стене и окончательно пришла в себя.
– Ты обалдела что – ли?
Сзади стояла здоровенная Верка и крутила пальцем у виска.
– Алевтина и так, зверем смотрит. А ты, из-за этой гадюки вылетишь, еще характеристику дадут хреновую. И куда? В дворники? Без детей свихнешься сразу.
Они постояли и подышали, успокаиваясь. Нянька обрела голос и завизжала, тонко и противно:
– Я жалобу напишу. Я сегодня к директору. Я на вас в суд…
Верка повернула мощный торс и приподняла небольшую табуретку за ножку, легко, вроде та была игрушечной.
– Добавить? Я те не Ангелина, мозги не соберешь свои куриные.
Нянька ящерицей проскользнула в дверь, высунула голову и уже из коридора пропищала:
– Узнаете у меня, гадины жирные!
– Тьфу, б…! Профура! Гель, пошли курнем. А потом, что покажу…
***
В прохладной полутьме столовой свет падал на столы от чуть приглушенных настенных ламп. Уже остались только посудомойки и уборщицы, все почти убрали, и лишь крошки и пятна на светлых клеенках напоминали о только что кончившимся шумном ужине. Женщины сновали туда-сюда, унося последнюю посуду на подносах.
– Пошли туда, только не вылазь особо, не спугни. Дура Алевтина ругает их за это.
Верка протащила Гелю за руку до двери в посудомоечную. Они осторожно заглянули. Длинная металлическая мойка была полна посуды, стоял пар коромыслом, и Геля не сразу смогла присмотреться.
– Там, в углу.
В самом конце мойки, почти напротив окна, отчего вокруг маленькой головенки пар образовывал легкое облачко в лучах падающего света, на подставленной табуретке, стояла крошечная девочка в фартучке. Она по локоть утонула в мыльной пене, но старательно терла мочалкой маленькую тарелку. Сосредоточенное личико и равномерно подпрыгивающий в такт хвостик выглядели так умилительно-серьезно, что Геля чуть не прослезилась.
– Это Ленка…,
Верка помолчала и тихо добавила
– Mоя…
– Слушай, а что она делает здесь? Алевтина запретила маленьким сюда входить, там чего-то по технике безопасности у нее. Узнает, блин, греха не оберешься. Давай-ка, тащи ее отсюда.
– Да ладно тебе, Гель. Она всё время здесь торчит, помогает. За уши не вытянешь. Ты бы видела, как она пирожки печёт. По уши в муке, лепит, начинку кладет, губку прикусит, глазючки сощурит, как взрослая, Я вообще чуть не писяюсь от счастья. Хозяйка, твою в коромысло. Это не дите, это чудо.
– Ленусик…
Верка пропищала таким непохожим на свой полу бас голосом, что Геля даже вздрогнула. Малышка соскочила с табуретки и вприскочку побежала к Верке, обняла ее за коленки и ткнулась мокрым личиком ей в юбку.
***
– Вов…
– Что, хороший мой?
Володя, вперившись в телевизор, сжав подлокотники кресла, так что побелели костяшки пальцев, смотрел футбол. Болельщик он был страстный, и при всей выдержанности, мог заорать что-нибудь мало приличное, правда вовремя спохватывался. Геля удивилась, что он услышал ее голос, там, сейчас, как раз лохматый парень, весело подпрыгивая, почти довел мяч до ворот.
– Я тебя попросить об одной вещи хочу. Только сразу не говори «нет». Выслушай.
– Сейчас, Гельчонок. Подожди чуть. Ааааа, нуууу, твоооою ж… мазила…
– Вов, я прошу тебя чуть повременить с нашей свадьбой…
Володя обернулся, посмотрел ей в лицо. Потом молча встал, выключил телевизор, сел напротив и взял ее руки в свои.
– Я не понял, Гель. Случилось что?
– Да ну, что-ты…
Геля вдруг испугалась сама. Сейчас, когда она смотрела в его глаза, чистые и честные, ее предложение вдруг ей самой показалось чудовищным. Она долго не могла подобрать слова, путалась. Володя молчал.
– Это ребенок, понимаешь. Маленький, брошенный. Ей семья нужна, настоящая. Она такая…
Геля еще долго, путано что-то объясняла, Володя слушал. Видно было по движению бровей и скул, что он сопереживает ее рассказу, сопереживает по-настоящему. Наконец, он сказал:
– Так что делать-то надо? Наша свадьба тут при чем, что-то я не совсем понимаю.
– Ну как при чем. Тебе надо жениться на Верке.
– Что?
Володя встал резко, будто его ткнули, с грохотом упал стул. В комнату вбежала Ирка, затеребила его за руку.
– Апа, в запарк, апа.
– Как она тебя называет, Вов?
Володя смущенно пожал плечами, подхватил девочку.
– Можешь не верить, она сама. Я не учил.
– Мать! Вот ведь аферистка. Потихоньку научила.
– Тебе неприятно?
– Дурак ты. Хоть и инженер.
– Гель, вот что…
Володя сел, посадил Ирку на коленку, покачал
– Я, в общем понял. Ты хочешь, чтобы я расписался с твоей Веркой фиктивно, для удочерения девочки. Этого не будет. Я этого не сделаю. Ты понимаешь, это совершенно вразрез с моими правилами.
Геля стояла, опершись о дверной косяк и думала, как она вообще могла предложить ему такое.
– Я могу пойти в загс только с той женщиной, с которой действительно хочу жить. Детей от которой иметь. С тобой! И главное – это же моя страна, девочка. Это законы моего государства. Так нельзя.
Геля молчала.
– Но мы можем сделать вот что. Распишемся и удочерим девочку. Так правильно и это будет честно. Ты, кстати, уверена, что Верка твоя способна одна ребенка тянуть? Она вон, поддаёт слегка. Представляешь, что будет с этой вашей Ленкой, если её второй раз выкинут, как щенка?
– Ее не выкинули, там погибли родители… Я поняла, Вов.
Потом они еще долго сидели, молча, пока не стемнело. Геля бессмысленно чертила в тетрадке, Володя возился с Иркой, что-то строили на ковре из больших бумажных кубиков.
Иногда Геля поднимал глаза и исподтишка вглядывалась в его черты. И думала…
***
Коробочка жгла руки, как будто ее раскалил кто-то нарочно. Геля судорожно сжимала пальцы, ощущая, как будто сердцем, бархатистую поверхность, но отступать было некуда, она уже обо всем договорилась, маховик был запущен. В раздевалке было тесно и душно, от волнения Геле не хватало воздуха, но она, спрятавшись между шкафчиками, все же дождалась Верку.
– Верк…
– Ты чо это здесь кукуешь?
– Дело есть.
– Ну…
Геля глубоко вздохнула и выпалила.
– Слушай, есть мужик. Он за деньги согласен расписаться. Представляешь – не пьет, подрабатывает, сволочь. И денег даже не много берет, так, по-божески. Я с ним договорилась на это. Адрес тоже там…
Геля сунула Верке в руки коробочку. Та приоткрыла, и в тоненьком лучике света, пробравшемся в приоткрытую дверь, заблестела жемчужинка на тоненькой граненой цепочке. И маленький, светящийся розовый шарик…
