Ирина Дудина
Пение птиц в положении лёжа
ОТ ЧЕГО БЫВАЕТ ГРОЗА
Саша, когда грохот и блеск разбушевавшейся грозы смягчились, и вся окрестность вокруг превратилась в душевую комнату, с зелёным ковриком травы и чёрной грязью незастеленного пола, сказал:
–Я знаю, отчего бывает гроза. Тучи вдруг начинают нарушать правила небесного дорожного движения, сталкиваются, наскакивают друг на друга. Вот и грохочет.
ТО, ЧТО ЖЕНЩИНЕ НЕ ПОНЯТЬ О САМОЙ СЕБЕ.
Идёшь, молодая, прекрасная и свободная. Мечтаешь о нём, молодом, прекрасном и свободном. Например, бородатом художнике, чтобы быть его музой и чтобы он долго, долго рисовал и прорисовывал все твои лики и блики красоты… А навстречу вдруг он, бородатый и прекрасный: «Я художник. Вот моя мастерская – там, наверху. Та мансарда слева. Нельзя ли написать ваш портрет?» А девушка, потрясённая сбывшейся мечтой, вдруг вся съёживается, будто дьявол её скукожил и сморщинил, изжевал и помял, и гнусным голосом, не своим, а каким-то козьим или ежиным, если бы ёж заговорил: «Иди ты на хуй!». Он, будто его ударили по прекрасному лицу и прекрасной бородке: «На хуй, так на хуй», – и уходит дальше.
Что это? Откуда эта фраза? Кто её произнёс в тебе твоими устами? За что это он такое произнёс? Не понять. Через секунду раскаиваешься, а сделать ничего нельзя.
ТРИ ВЕЩИ, КОТОРЫЕ ЖЕНЩИНА НЕ МОЖЕТ ПОНЯТЬ О МУЖЧИНЕ.
1.Когда у ребёнка температура 40 градусов, а он уходит ночевать к другой.
2.Когда идёшь по улице, и к тебе пристаёт подвыпивший парень. На него вдруг как вихрь наскакивает другой, трезвый и прекрасный. Больно бьёт первого, будто показывая ему и всему миру – как смел ты, мразь, прикоснуться к прекрасной даме, чьего пальчика на ноге ты не стоишь! Вот, вот тебе – мордой об асфальт возле этого пальчика – там твоё место. Вот, вот, и ещё раз вот! Стоишь, наблюдаешь рыцарский турнир. Враг повержен. Победитель, гордо сделав своё дело, исчезает за углом дома навсегда, даже не поинтересовавшись твоим именем. Зачем, ради чего дрался?
3.Когда выходишь из церкви, послушав ангельское пение и идёшь с большой авоськой домой, думая о возвышенном и семейном, а к тебе вдруг подходит молодой, симпатичный, абсолютно трезвый мужчина, начинает знакомиться, распаляться, и предлагает немедленный секс в соседнем, грязном, обоссаном парадняке. Что это?
ЕЩЁ РАЗ О ТОМ, КОТОРЫЙ ЗА ТЕБЯ ДРАЛСЯ
А оказался то в итоге трус! Драться – это легче, чем преодолеть себя, подойти и познакомиться. И идёшь дальше по жизни одна, и вспоминаешь с умилением обоих- оба были свидетельством твоей красоты и ценности. А больше и вспомнить-то нечего.
ЕЩЁ О СТРАННОМ
Один молодой человек решил зайти к подруге, замужней художнице. Звонит в знакомый дверной звонок – крошечную белую кнопку. За дверью – шаги, шорох.
–Кто там? – раздаётся жуткий, незнакомый голосок. Писклявый, дурашливый. Не женский, но и не мужской.
Нет, это явно не её голос. Её матери? Не похоже. Подруги? Но почему такой идиотский… А! – осенило. Это, наверно, муж балуется. Хотя тоже не похоже. Он что, рехнулся? Перепил? Стоит ли заходить к ним, не опасно ли это, если у него такое настроение?
–Это я, Юра. А Лена дома? – отвечает оробевший гость.
–Ах. Вам Леночку? Сейчас, сейчас, открою, – отвечает идиотский лилипут, подпуская в интонации кокетливость.
Юра совсем оцепенел в предчувствии тайны.
Дверь распахнулась. За ней здоровенный бородатый мужик. Юра аж присел и зажмурился от неожиданности.
–Вы кто? Где Лена?
–Проходите, проходите, – продолжает пищать.
??? Сексуальная травма, афганский кастрат, гормональный сдвиг и т.п. проносится вихрем в голове поражённого гостя.
Бородач вдруг начинает говорить нормальным мужским голосом, густым басом, свойственным его комплекции. Оказывается, композитор. Оказывается, изучает особенности мужских и женских голосов – тембр, интонации и т.д. Решил потренироваться. Издавал за дверью женские звуки. Не очень убедительно получилось. Испугал.
О СЛУАЙНОМ ПЕРЕСЕЧЕНИИ ВЗГЛЯДОВ
Идёт мне навстречу молодой мужчина с очень надменным видом. Ну очень надменным. Прямо, демон гордыни какой-то. Я снизу вверх, заглядываю ему в лицо.
Мужчина проходит мимо с высоко поднятой головой. Вот уже расстояние между нами шагов в шесть-семь. Вдруг, в прозрачной полутьме, раздаётся громкий неприличный звук. Это он оглушительно пёрнул.
А-а-а. Всё становится понятным. Его надменность объяснялась тем, что он мучительно хотел выпустить газы. Может, специально пошёл по пустырю. А тут мы неудачно подвернулись. Еле сдерживался. Лишь несколько шагов успел сделать…
Вообще, судить по глазам о человеке иногда очень трудно. Глаза – вовсе не зеркало души. Скорее, очки тела. Вводящие в заблуждение. Человек предаётся внутренним переживаниям – возвышенным или низменным, а глаза его бог весть что выражают.
Одна моя подруга-армянка, прогуливаясь по Невскому, вдруг вспыхнула, глаза её запылали гневом.
–Что случилось? – испугалась я.
–Это был турок. Как он меня ненавидит!
–Какой турок, где?
–Там, вон, вон, видишь. С какой ненавистью он посмотрел на меня!
Я обернулась – парень как парень, смуглый и черноволосый. На неё и не смотрит вовсе, вроде больше – на меня, блондинку. И вообще отвернулся, и думать о нас забыл.
–С чего ты взяла? Тебе показалось. Он просто так, о чём-то своём. Ты случайно в его поле зрения попала.
–Нет, не случайно, – у армянской подруги висели слёзы на ресницах. Южные девушки чувствительны и внимательно относятся к каждому мигу своей земной жизни.
–За что ему тебя ненавидеть? И почему турок? – не унималась я.
–Турки нас, армян, ненавидят.
–За что? И как они узнают армян? Как по внешним признакам отличить армянина от грузина или азербайджанца?
–О! У них глаз намётанный. А армянина отличить легко. Несмотря на то, что все смуглые и черноволосые. По грустному разрезу глаз. Турки уничтожили миллионы армян. С тех пор у потомков армян грустный разрез глаз.
Не знаю, был ли тот парень турком, и сквозила ли в его глазах целенаправленная ненависть против моей подруги, но с тех пор я почти безошибочно научилась отличать армян от других лиц кавказской национальности. Действительно, по грустному разрезу глаз.
ОБ УБИЙСТВЕ БАБУШЕК
Я пошла в церковь, когда чёрные силы одолевали. Помолилась. Особенно просила прощения у прабабушки, которая в могиле уже 20 лет. Она знает, за что.
Когда мне было лет восемь, я безумно любила свою мать. Когда кто-то спросил меня: «Девочка, когда ты бываешь счастлива?», я, не задумываясь, отвечала, как само собой разумеющееся: «Когда я с мамой». А мама, по всей видимости, ужасно страдала от властного характера своей бабушки, которая тогда жила с нами, и, втихаря смертельно ненавидела бабусю. Я улавливала эти флюиды чутким своим сердечком и была целиком и полностью на стороне своей матери. На Новый год я написала маме открытку: «Поздравляю милую маму с Новым годом. Желаю, чтобы никто не мешал нам жить». Вскоре я решила провести операцию «дядя» – «яд-яд». Я хотела отравить свою бабушку. Но ничего путного придумать не могла. Положила в булку пластилин. Напихала в пирожок иголок. Бабушка сразу просекла мои намерения. Есть не стала. После лета не вернулась из деревни. Устроилась в местный дом престарелых. Ушла сдаваться. Совесть начала меня мучить года через три – четыре. Я рыдала во сне. Целовала руки старенькой прабабушки. Обнимала её старенькую коричневую кофточку. Вспоминала каждый седенький волосок на её бородавке. Просила прощения. Прабабушка прожила до 98 лет – ещё лет двенадцать после ухода от моей матери. Навестили её один раз. У живой я не смогла попросить прощения…
Я никому не признавалась в самом страшном своём преступлении…
Но двадцать лет спустя мне позвонил Дима. Сказал, что только что убил свою бабушку. Мне эта тема была знакома. Я внимательно выслушала его историю. Его бабушка не была ему противна. Даже ближе, чем мать. Он съехался с ней и жил вместе в двухкомнатной квартире. К нему приехала любовница, красавица – эстонка, безумно любившая его. Привезла свежие котлеты из Таллинна. Своего собственноручного приготовления. Решила подкормить угрюмого холостяка, подобраться к его сердцу поближе через его толстый пуленепробиваемый желудок. Дима устроил ей сцену нелюбви. Они ужасно ругались. Так ругались, что бабушке стало плохо с сердцем от их скандала. Вызвали скорую. Бабушка была без сознания. Врач спросил у Димы, многозначительно подняв брови: «Сколько ей лет?». Дима ответил: «Семьдесят восемь». Врач выразительно повторил: «Семьдесят восемь…», глядя Диме прямо в глаза. И не стал делать укол. Дима промолчал… Бабушка умерла через полчаса.
Вскоре ещё один мой ровесник, Сергей, признался в том, что убил свою бабушку. «Как, ты тоже???» – ужаснулась я, глядя на него затравленно, с сознанием никому неизвестной тайны.
Его бабушка отличалась нудным характером. Она имела манеру долго, нудно и назойливо говорить, чем доводила собеседника до нервных припадков. Однажды бабушка решила провести воспитательную беседу с внуком-подростком. В сердцах, не выдержав, он легонько её пихнул в плечо. Она неожиданно упала. Упала неудачно. Головой об угол стола. Дужка очков сломалась. Впилась ей в висок. У бабушки распухла голова и она умерла через два дня. Он один знал, что убийца своей бабушки. Добрая старуха никому перед смертью не призналась, от чего так неловко упала.
Зашла после церкви к подруге. Рассказала о том, в чём каялась. Она посмотрела на меня знакомым затравленным взглядом тайного ужаса. «Я тоже убила свою бабушку. Она была очень жестокая. Заедала жизнь своему сыну. Погубила трёх его жён, разрушала семьи с детьми, мучила мою мать. А меня любила. И моя мать отомстила ей за всё, за свои и чужие страдания. Она сначала отдала меня ей на воспитание, а потом, подростком, забрала. И вливала ненависть к ней. Я, с жестокостью подростка, изощрённо издевалась над ней. Грубила, говорила мерзости, доводила до слёз. Она этого не выдержала. Это её сломило. Она как-то быстро одряхлела, впала в слабоумие, умерла. Не смогла вынести такого предательства с моей стороны. Из-за меня умерла».
Ещё один знакомый вдруг впал в задумчивость, рассказал свою страшную историю. Тоже бабушку убил. Хранил под её кроватью мешок с анашой. Бабушка была наивна, не знала, что её внук – с 17 лет наркоман. Когда внук полез к ней под кровать, вбежала разъярённая мать, был страшный скандал. Бабушка узнала правду и умерла от инфаркта в тот же вечер. Прямо на мешке с анашой.
Меня удивила повторяемость сюжета. Люди всё сплошь утончённые эстеты, тонкие натуры, думающие, совестливые. А там, в тихом омуте…
Какая-то чреда самопоедания рода. Массовое тайное убийство бабушек несовершеннолетними внуками. Наказание от крови своей. Проклятые в революцию до четвёртого колена. Наверное, поэтому такие ужасные, кривые судьбы.
О ХОМЯКЕ ХАМУРАПИ (о сущности наркомании)
У Яшиного друга, студента-медика, жил в банке хомяк по имени Хамурапи. В банке у него царил идеальный порядок, не то, что у людей. В одном месте был домик, свитый из бумажек, в другом месте Хамурапи ел и пил, в третьем, строго определённом, Хамурапи гадил.
Яков любил наблюдать за жизнью хомяка, стоять возле банки и покуривать. Он размышлял о том, что для мелкого животного он, большой и огромный, пожалуй, как бог. Наклоняется откуда-то из космоса, даёт пищу, уничтожает отходы. Всемогущ. Если бы хомяк был поумнее, он бы, пожалуй, стал бы Яше покланяться и приносить ему в жертву семечки.
Однажды Яков курил афганскую анашу. Из озорства он напустил дыму в банку и прикрыл сверху газетой. Ушёл. Про хомяка забыл. Вечером заглянул к другу. С Хамурапи творилось что-то неладное. Он разрушил свой дом и поедал своё гавно. Был чем-то обеспокоен.
На следующий день Яша узнал, что хомячок скончался. Хозяин произвёл вскрытие трупика. Хамурапи умер от прилива крови к голове, короче – от чрезмерно усилившейся мозговой деятельности.
ФАНТОМ
Ехала в Московском метро, и думала об одном – о том, что я вечно как бы на чужом празднике.
На чужом празднике. Всё время мне кажется, что я на чужом празднике. Всю жизнь. Активные суки меня оттеснили, резвятся, веселятся, водят собачьи свадьбы, облизывают друг друга, поддерживают. А мне отвели роль наблюдателя. Стоит мне приблизиться, осклабив дружелюбно собачью морду свою, меня прогоняют как чужое, они говорят: мы отказываем тебе в существовании. Тебя нет. Ты- фантом. Изыди, морда, из нашего сознания. Я боком, боком удаляюсь. Иногда перед уходом отвратительно провою, прогавкаю нечто невнятное, сделаю кувырок через спину. Но на меня никто уже не глядит, и никто не слышит. Все отвернулись. Собачьи зрачки вытеснили моё изображение из себя, как нечто несовершенное, не дотягивающее до чести быть реальностью.
Что-то во мне не так. Что-то отсутствует, при помощи чего один входит в сознание другого. Я слишком ослепляющая какая-то. Человек проходит, думает – я из его стаи. А я как сверкну. Он машет, машет рукой, неприятно сморщившись. «Нет, нет, это не то. Изыди! Этого нет! Нет тебя! Неинтересно! Не то!» – и он уходит, помахивая головой из стороны в сторону, как бы говоря: «НЕТ». А сам, думаю, никогда не забудет. Ну как такое забыть. Будет друзьям рассказывать, веселясь и издеваясь, упрямо утверждая, что неинтересно, так, помеха блёклая какая-то, которая корёжится, раздувается, хочет прокричать о своём и быть замеченной.
Что за напасть такая… Будто дьявол при рождении моём плюнул на меня серым плевком своим и сделал чудесно невидимой, сливающейся с окружающей средой. Дьявол, дьявол, ты могуч… А ангел-хранитель слаб, нет у него утирки, чтобы обтереть мои заплёванные серым крылья.
ВСТРЕЧА С ЛЖЕ-ПИНГВИНОМ……
Я приехала на станцию «Полянка». Пора было сделать привал, перед тем, как совершить небольшую процедуру в издательстве. Не зря, не зря я надела красные штаны и сделала себе зелёные ногти. Сдаваться не входило в мои намерения. Я приехала в Москву, чтобы быть победителем. Кое-что замечательное пришло мне в голову, и я собиралась это осуществить. Я должна была совершить поступок. Издатель хотел героя и поступка – и он должен был получить искомое. Я вся пламенела в предвкушении акта. Предстоящий акт вырисовывался мне всё в более мелких и живых подробностях. Чем ближе к издательству, тем большее волнение охватывало меня. Необходимо было собраться с силами. Надо было сильно выпить, набраться храбрости, предстать перед издателем свободной, раскованной. Пожалуй, надо было найти удобное место и сделать несколько хороших глотков коньяка.
Небо как-то скривилось, побагровело от натуги серым цветом щёк своих, вспрыснуло. Мне на сердце горечь легла. Я почувствовала холод в душе своей, леденящую скуку и холод. Апатия ко всему, как ватой, обложила меня. Мне лень было идти куда бы то ни было. Я потеряла ориентиры в пространстве. Задор исчез, стебель мой внезапно сник. Мне не хотелось идти к издателю. Мне не хотелось есть гавно через 5 лет и не хотелось увидеть, как он будет его есть. Скучно стало.
Я зашла в красную палатку, купила кофе. Выбрала столик на улице, где краснота палатки прямо таки вопила и кричала на фоне серой мглы дождя, хлынувшего из скукожившейся хари неба.
Пока я мешала белой пластмасской в белом стакане, пытаясь растворить чёрные капли по бокам, ко мне подсел толстый Пингвин. Это был тот самый, питерский Пингвин, его двойник, копия, его уклончивый клон – тот же рост, вес, небольшие, как бы лимонными дольками глаза, маленький рот, красивый и кукольный, почти как у меня. Весь красивый, лимонно- седой, с приятным абрикосовым цветом лица, холёный весь – он был точная копия Пингвина, только на 10 лет старше. Он попросил разрешения курить при мне. Рассмотрев меня вблизи, замолчал, разочарованный.
Я сама чувствовала себя разочарованной. Разошлись чары мои, опали, остался голый и нагой, торчащий без покровов пестик.
Я со смешком взглянула в глаза Лже-Пингвину. Он ответил, но упрямо, неловко молчал. Я достала из сумки наполовину опорожненную плоскую бутылку коньяка, долила в кофе до краёв, подмигнула всему миру, выпила. Пингвин, глядя на меня, взбодрился, будто сам выпил, сказал;
–А вот это правильно. Ну как, полегчало?
–Да-да-да, – Я распижонилась, мне захотелось с ним поговорить о самом главном..
Я оценивающе посматривала на незнакомца. Нет, клиент явно не был готов выслушать мою исповедь на эту тему и дать мне совет. Я поэт. Я должна говорить о главном. Поэт не должен увиливать, трусить, ломаться перед толпой. Да, я отличаюсь от толпы своей мужественной темой, почему я должна юлить и прикидываться милой кошечкой, какого фига? Я опять заелозила на стуле, тяжело вздыхая, заглядывая в глаза незнакомца.
Он по-пингвиньи, абсолютно тождественно Пингвину, сморщился, указал взглядом на мои выкрашенные в салатный цвет ногти.
–Зачем это? Уже и возраст не тот. Зачем этот цвет? Надо красное, чёрное, соответственно возрасту… Не любишь сливаться с массой, понимаю… Хочешь отличаться от толпы? –догадался он неожиданно.
–Я имею на это право. Я поэт.
–Ну, какой ты там поэт? Должен быть имидж. Вот Цветаева, Ахматова были, Пастернак…
И Лже-Пингвин самовлюблённо что-то начал пить и лить из Пастернака – что-то длинное, витиеватое, с отдельными вкраплениями живого – как слипшиеся заросли мышиного горошка: трудно сосредоточиться и рассмотреть, а уже новый лабиринт… Что-то на тему об ушедшей юности. Скучное, не задевающее сердце, какое-то ретро протухшее и сентиментальное, которое совсем -совсем никак не состыковывалось с моими красными штанами в белый горошек. Он говорил и смотрел на меня мило так, с печалью и усмешкой, как бы пытаясь сыграть на теме нашей предполагаемой общности – грусти по ушедшей молодости. Он был старше меня лет на 10, но молодость наша ушла от нас, возможно, одновременно.
Он говорил:
–Да, я тоже много лет писал стихи. Много лет потратил на это бесплодное, иссушающее душу занятие. Но вовремя понял, что надо жить для другого. Ты жаждешь бессмертия. Ты жаждешь его, презираешь обыденность. А скажи, зарабатываешь ли ты деньги?
Я сказала, изумившись точности его вопроса-
–Да, действительно, уже года два- три, как я практически ничего не зарабатываю. Так, ерунду какую-то – на проезд в транспорте хватает…
–Вот видишь! Надо пересилить себя. Да, это трудно, больно, но надо взяться за ум. Сколько у тебя денег в кошельке?
–Я вчера под камнем нашла 500 рублей… Можете верить, можете – нет, но это истинная правда, в это трудно поверить…
Пингвин сморщился.
–Нет, это не деньги. А вот настоящие деньги – несколько тысяч, 100 баксов на мелкие расходы, хочешь?
Жадности не было во мне. Я поняла, куда он клонит под общие вздохи об ушедшей юности…
–Вообще-то я думаю, можно зарабатывать стихами… Вот у меня был недавно поэтический вечер в Петербурге. Я…
Он замахал руками, не дав мне договорить.
–С чего ты взяла, что ты – поэт!?!? Ахматова, Пастернак, Мандельштам…
–Да отстаньте от меня со своим Аандельштамом (мондальштамбом, миндальштормом, мендельшумом..). Я не люблю его. Я люблю Хармса, Хлебникова, Маяковского, я люблю обэриутов, Бориса Виана люблю, Пригов мне симпатичен… мне нравится то, что происходит в моей жизни, то что отражает мою современность, что совпадает с моими ритмами. Я весёлое люблю, живое, клоунское и шизофреничное… Вы не прочитали ни одной моей строчки, а уже отказываете мне в существовании. Это ужасно!!! (Кажется, я повторяюсь. Вчера я говорила то же самое издателю, кажется, слово в слово!).
Я вынула из сумки свою книжонку со стихами, он был вынужден взять это в руки, сурово пробежать глазами по первым двум стихам
–Это всё слабое, ученическое… Игра со звуком. Это всё много раз было. Да, трудно в русской поэзии после двух веков, написать что-нибудь новенькое. И я, я тоже через всё это прошёл…
Он начал, не отходя далеко от хаты, читать что-то муторное, непонятно о чём своё…
Я терпеливо выслушала, робко похвалила. Он что-то неладное, но правильное почувствовал.
–Нет, это всё не то. Надо приносить пользу, жить как все. Хорошо, я выслушаю тебя внимательно, но только одно, только одно стихотворение в твоём исполнении. Если понравится – то да, если нет – то не обессудь…
Прочитала звонко и с ёбнутым видом про Зебру.. Высящаяся до небес зебра, стоящая за забором, насвистывающая блюз. Прочитав, подумала, что надо выпустить зебру из-за забора на что-нибудь более контрастное и однотонное.
Пингвин, выслушав, ужасно возмутился, совершенно по-пингвиньи:
–Там люди гибнут! 50 человек утонуло, а ты – о какой-то там зебре. Зачем зебра? Кому она нужна, эта зебра? Гадость какая-то. Эти три «З»!!! Что за бред!
–Ну это же поэзия. Четвёртое измерение. Кайф от слова и звука. Это же чистое искусство. Надо просто расслабиться и пить чистую энергию красоты… Как джаз…Как живопись…
Он вскочил, как ужаленный, вскричал:
–Нет! Нет! Нет! Не то! НЕ ТО!!! НЕ-ИН-ТЕ-РЕС-НО!!! Поэт должен чувствовать собеседника. Быть интересным ему… А тут какая то зебра! Чёрт знает что такое!!! Ты мне неинтересна! НЕ ХОЧУ!!! Слишком много информационного шума вокруг, нет, не надо мусорить сознание. Не надо…
И он ушёл, жестикулируя и плюясь, не оглядываясь. Я осталась одна за красным столиком в своих красных штанах со своим пустым пластиковым стаканчиком. Я подумала: «Иди, иди. Убеждай себя, что неинтересно. Ты по гроб жизни будешь вспоминать встречу с шизофреничкой в красных штанах, прокричавшую тебе надрывно стишок о зебре за забором. Ни-ког-да не забудешь. Хотя так неинтересно тебе было!».
