Иосиф Давидович Гальперин
Отдел расследований. Фрагменты политической истории 1990-2020-х годов
Фрагменты политической истории 1990-2020 годов
От автора
История последних тридцати лет на постсоветском пространстве была полна кровавыми событиями, преступлениями, нарушениями закона вряд ли больше, чем в предыдущие годы российской жизни, как в царское время, так и в советское. Но зато об этих событиях иногда можно было говорить. Мне повезло – я сталкивался с реальностью, не затуманенной пропагандой, и мог рассказывать о том, что обнаружил. Что узнал от людей, которые не боялись говорить правду.
Я их помню. Лицо и фигуру Кости Марусича в ободранном проеме бесланской школы, где он пережил три дня под прицелом террористов. Тогда ему было четырнадцать лет, теперь это взрослый мужчина, но я его запомнил мальчиком с твердым взглядом и тихим голосом. Фатиму Богатыреву, пришедшую в президентский кабинет в Черкесске во главе сородичей узнать правду об исчезнувшем брате. Там узнавшую о его убийстве по приказу президентского зятя, закрывшую лицо руками и старающуюся не слушать уговоры прилетевшего из Москвы Дмитрия Козака. Помню болезненное дыхание Михаила Ивановича Трепашкина, адвоката, а до того – сотрудника ФСБ, который жалел, что не удалось уберечь коллегу Литвиненко от яда спецслужб. Уверенное и думающее лицо Алексея Навального я запомнил не по нынешним виртуальным появлениям, а по разговору после моей поездки в Киров, где я убедился в полной абсурдности заведенного на него уголовного дела.
Люди на киевском Майдане Незалежности, ребята в Минске, по ночам пишущие баллончиками лозунги против Лукашенко, прокурор в Дагестане, везший меня на своей машине по горам и не прятавший автомата на заднем сидении, таможенный генерал, благодаривший за то, что после моих выступлений отсидел меньше, чем планировали коррупционеры с Лубянки…
Всё это – мои соавторы в текстах, составивших калейдоскоп политической истории последних тридцати лет. Посчитал: за эти годы я публиковался в полутора десятках изданий, от официозной «Российской газеты» до ныне запрещенных в России «Граней», писал о событиях от Норильска до Дербента и от Калининграда до Владивостока. А еще – об Азербайджане, Узбекистане, Абхазии, Южной Осетии… Особенно я благодарен газете «Совершенно секретно», в которой семь лет проработал обозревателем. А название «Отдел расследований» я взял из «Московского комсомольца», который и направил меня на этот путь. Из десятков расследований, сохранившихся в моем архиве, я выбрал самые типичные, не утратившие, к сожалению, актуальности. Например, о «дворце Путина», о котором писал в 2006 году. Тексты я оставил в том виде, в каком они публиковались, лишь иногда поясняя детали. Из современности – публицистические заметки, продолжающие темы расследований, заметки эти тоже публиковались, чаще всего – в электронных СМИ России и зарубежья.
Вторую часть сборника составили рассказы мемуарного характера, тоже непридуманные, показывающие работу и психологию журналистов.
I
Уроки Бесланской школы
В Осетии не принято прощаться. Здороваются за руку, но уходя руки не пожимают – считают дурной приметой, боятся снова не свидеться. В сентябре 2004 года в Беслане прощания были в каждом дворе…
Я писал эти заметки через несколько дней после трагедии. Потом через несколько недель. Потом через год. Теперь собрал и попытаюсь выстроить из них те школьные дни.
День знаний
Школа № 1 в тридцатитысячном Беслане была привилегированной. На открытие учебного года в нее стекались не только ученики с родителями, но и бывшие выпускники, и официальные лица.
Все в городе знали, что в первой школе торжественная линейка обычно начинается в десять утра. Но 1 сентября 2004 года сбор объявили к девяти, а в начале десятого классы уже были построены.
Преподаватель истории Татьяна Дулаева, живущая рядом со школой, вышла из дома около половины десятого. Не дойдя до забора, увидела: из машины рассыпается цепь вооруженных людей в масках и камуфляже. Подумала, что прислали ОМОН для охраны. Пригляделась – много бородатых, один с длинными волосами – ОМОН так не ходит – и развернулась. (Это ее и спасло. Девятнадцать ее коллег погибли.)
Восьмидесятилетний ветеран с орденскими планками – Сталинград прошел, – Заурбек Гутиев спешил к десяти часам, чтобы выступить на линейке. Услышал выстрелы, заворчал: «Взяли моду на салюты!» – и вошел на школьный двор. (Через два дня сам выпрыгнул в окно после взрыва).
Школа была построена более ста лет назад рядом с железной дорогой, основное здание обросло пристройками. Напротив школы, за железнодорожными путями, и остановился крытый грузовик, из которого высадились непонятные военные. Грузовик потом проехал дальше, на переезд, развернулся и встал около главного входа. Некоторые свидетели говорили о нескольких машинах, да и сложно представить себе, что в одной могли уместиться и все захватчики, и куча оружия с неограниченным боезапасом…
В День знаний во дворе собралось около двух тысяч человек, кроме учеников и учителей – еще и малыши из трех кирпичных жилых домов, расположенных рядом. Девяносто один первоклассник собрался на линейку в том урожайном году, хотя ожидали семьдесят пять. Старшие классы стояли подальше, младшие – поближе к центру площадки. Поэтому большинство старших смогли убежать, когда боевики выстрелами стали загонять всех в здание школы. Некоторые, уже войдя, пытались убежать через другие выходы, но их всюду встречали боевики. Чтобы люди быстрее заходили, нападавшие дали очередь по стеклам первого этажа и заставили лезть в окна. Согнали в спортзал около полутора тысяч человек.
И жители Беслана, и телезрители были в ярости, когда с экранов им говорили, что в заложники взяты 354 человека. Все понимали, что на торжественную линейку в среднюю городскую школу меньше полутора тысяч никогда не приходит. Люди подумали, что им врут, чтобы потом после штурма скрыть число пострадавших.
На самом же деле чиновники из центра отправили местных чиновников по домам – спрашивать, кто пошел в школу. Но многие пошли семьями, и спрашивать оказалось не у кого. Созданный оперативный штаб велел без утайки озвучить полученные данные. Тупость одних, помноженная на равнодушие других, и дала эту гигантскую ложь…
У входа на школьный двор стоял милиционер. Увидев боевиков, он в состоянии аффекта нажимал на курок пистолета, пока не кончилась обойма. Переднего убил, остальные открыли ответный огонь. Убитого боевика втащили в здание, где он и пролежал два дня, почернел и стал похож на негра. Это и позволило официальным лицам говорить о международном терроризме.
Милиционер же, расстреляв обойму, побежал за оружием и подмогой в родное отделение, расположенное примерно в ста пятидесяти метрах от школы. Оружейная комната оказалась запертой, ключ унес отлучившийся дежурный.
Один из старшеклассников в это же время добежал до райотдела. Там ему никто не поверил.
Через полчаса уже нельзя было атаковать без риска для жизни заложников. Террористы собрали взрывную цепь, заранее подготовленную и проверенную, и развесили ее по периметру спортзала. А через полтора часа, пользуясь рабочей силой заложников, боевики превратили школу в неприступную крепость: заставили окна, снайперы и пулеметчики заняли гнезда. Их разведчики очень хорошо изучили школу – ориентировались моментально.
А теперь о самом главном знании про этот день, которого мы, по-видимому, не получим.
Под выборы чеченского президента на всем Северном Кавказе объявили режим усиления, на границу Северной Осетии с Ингушетией нагнали милицейских машин с номерами разных регионов. Режим должны были отменить примерно 5 сентября. Около Беслана, стоящего прямо на административной границе, его без объяснений сняли 31 августа.
Заведя семнадцать уголовных дел и отстранив от работы сорок милиционеров, следствие все пыталось выяснить, как машины с террористами проехали в город. Стены школы № 1 исписаны криком: «Менты – суки!»
Тогдашний министр внутренних дел республики Казбек Дзантиев подал в отставку. Руководители Правобережного РОВД, базирующегося в Беслане, были уволены сразу, а прокурор района Аслан Батагов, через три недели после 1 сентября так и не нашедший свою дочь, ушедшую на линейку, в те дни говорил, что не может спокойно говорить о случившемся, поэтому интервью не дает.
Остается выслушивать уцелевших свидетелей.
Начальная военная подготовка
Шестнадцатилетний (на момент захвата) Костя Марусич серьезен и внимателен, как разведчик. Отец у него русский, мать осетинка, оба языка Костя знает хорошо. Террористы, которых он видел близко, говорили между собой или по-русски, или на незнакомом Косте языке.
Он был в здании, когда начался захват, и не смог уйти, натолкнувшись на вторую цепь. Сколько было боевиков (штаб отрапортовал, что тридцать два)? В спортзале все время дежурили как минимум семеро, которым надо было меняться; все школьные помещения были перекрыты… Получается, что не меньше пятидесяти, что совпадает с количеством единиц оружия, о котором сказал тогдашний замгенпрокурора Владимир Колесников: 37 автоматов, 7 пулеметов, пистолеты, гранатометы; говорят, был даже огнемет «Шмель».
В спортзале Костя слышал разговор боевиков о том, что нужно вскрыть полы. Он показывает: вот здесь, на первом этаже, недалеко от входа, в библиотеке прорублены дыры в полу, отодвинуты слеги. Уходившие в библиотеку вернулись в спортзал с пластиковым мешком патронов.
Версия о том, что террористы заранее, под видом ремонтников, заложили в школе свои припасы, официально опровергнута. Вскрытие полов в библиотеке эксперты объясняют тем, что террористы хотели посмотреть, возможна ли атака из-под земли. Но очевидная тщательность предварительной разведки делала эту операцию бессмысленной. Может, они боялись, что снизу пустят газ? Но в спортзале первым делом были выбиты все окна, чтобы исключить газовую атаку, при том что сам выбор объекта захвата и огромное количество детей-заложников ее исключал. На всякий случай боевики взяли и противогазы.
Местные жители грешат на погибшую школьную заведующую хозяйством, которая наполовину ингушка, и рассуждают о деньгах, полученных директором школы на ремонт, произведенный ингушской бригадой. Начальник управления образования Зарема Бургалова в том сентябре сказала мне, что отпустила на ремонт около сорока четырех тысяч безналичных рублей, но они не успели дойти до адресата – ремонт в долг делала муниципальная бригада.
Костя упрямо показывает на деревья у входа: а зачем надо было во время ремонта спиливать стволы и ветки? Чтобы не мешали обзору? Боевики видели любое движение вокруг – они располагали системой наблюдения. Несколько видеокамер, установленных внутри и снаружи здания, передавали сигналы на монитор, в который террористы перемонтировали школьный телевизор. Были у них и более сложные приборы: как только стемнело, спецслужбы установили свои сенсорные датчики на частном доме рядом со школой, но снайпер боевиков их тут же уничтожил.
Профессионализм и слаженность были во всех действиях боевиков. А противостояли им, если не считать вмешавшихся в последний момент спецназовцев, солдаты-срочники и пузатые милиционеры с пистолетами. Так что помощь местного ополчения, прикрывшего огнем разбегающихся после взрыва заложников, оказалась нелишней, хотя не позволила установить нормальное оцепление. Впрочем, кто может гарантировать, что оно оказалось бы нормальным?
Костя встает в проеме раскуроченных дверей в коридоре первого этажа. Здесь взорвалась шахидка. Что это было – нервный срыв, раздрай в группе террористов или спланированный ход? Есть версия, что убитый милиционером на входе «негр» был руководителем отряда, и после его смерти среди боевиков начались разборки. Но самостоятельность отряда террористов – под большим вопросом, слишком точно все было рассчитано; скорее всего, они имели постоянную дистанционную связь с командованием, находившимся вовне.
Но тогда как объяснить приступы агрессии с расстрелами, которые сменялись относительным спокойствием? Боевики могли и засмеяться, когда малыш подходил с просьбой поиграть автоматом, могли поделиться едой и сводить в туалет, а там разрешить намочить майку, чтобы принести воды другим малышам… Большинство из них все же напоминали зомби, которые без приказа не сделают ничего. А чередование относительно доброго и запредельно жестокого поведения могло быть вызвано и корректировкой снаружи, зависевшей от реакции российских властей.
На второй этаж уводили роптавших, оттуда слышались выстрелы. Потом вызывали мужчин убирать трупы, но обратно они уже не возвращались – их тоже расстреливали. (В кабинете на втором этаже я через несколько дней вижу батареи под окном в крови, там лежат сигареты – их принесли друзья и родственники погибших, представляя, как перед смертью кто-то из них мечтал о последней затяжке.) Но одному удалось бежать. Он переваливал через подоконник своего умирающего земляка-армянина, тот умолял: «Добей!» – «Как я могу? Ты что?» Один из двоих охранников вышел, оставшийся менял рожок автомата, мужчина перевалил раненого через подоконник и выпрыгнул сам. Охранник начал стрелять вслед, беглец пополз, волоча поврежденную ногу. Милиционеры бросили дымовую шашку, и он дополз. И рассказал, что происходит внутри школы.
Охрана безопасности жизни
Снаружи в это время царил хаос. Штаб, руководимый начальником управления ФСБ по Северной Осетии Андреевым, не добился взаимопонимания с руководством республики и местными властями. Как, например, можно было организовать тройное кольцо оцепления, занизив число заложников? В цепь рядом с собровцами и омоновцами встали местные жители с белыми повязками, вооруженные винтовками, и приехавшие из Южной Осетии автоматчики и пулеметчики.
Московское начальство велело поменьше упоминать о требованиях террористов. А они, кроме вывода войск из Чечни и освобождения своих соратников по бандитскому налету на Ингушетию в июне, потребовали доставить в школу тогдашних президентов Северной Осетии и Ингушетии Дзасохова и Зязикова, советника президента России Аслаханова и детского доктора Рошаля, причем всех четверых. Было ясно, что их приглашают на казнь: Рошаль – «кровник» террористов по «Норд-Осту», Зязиков – основной адресат их атак в Ингушетии, Аслаханов – враг боевиков и соперник кадыровцев.
Требование о выводе войск в любом случае мгновенно выполнить нельзя. Выходит, разработчикам операции нужен был громкий теракт, и скорее всего заложники были заранее обречены, что бы ни происходило снаружи. Но сначала боевики проявили колебания – допустили в школу Руслана Аушева, бывшего президента Ингушетии, создавшего в свое время благоприятный климат для тылов Масхадова. Аушев попросил отпустить детей своего знакомого турецкого бизнесмена. Вместе с ними террористы неожиданно отпустили матерей с грудными детьми – 26 человек. На этом фоне бездействие Дзасохова особенно раздражало бесланцев и всю Осетию. А президент республики объяснял землякам, что в школу его не пускает Москва.
Аушев с разрешения Москвы обратился к заграничному эмиссару ичкерийцев Ахмеду Закаеву, чтобы тот связался с Асланом Масхадовым (на тот момент – главным сепаратистом) и попросил его выступить посредником. Масхадов обещал перезвонить, но не перезвонил. Возможно, он вел переговоры с Басаевым, организовавшим захват. А после объявил, что организаторов теракта надо бы судить, но военная обстановка не позволяет этого.
Второго сентября Рошаль сказал, что дети без пищи и еды смогут протянуть до вечера третьего или утра четвертого, а потом начнут умирать. (Многие из спасшихся действительно были обезвожены и серыми лицами напоминали узников Бухенвальда.) Надежда на успех переговоров затеплилась, когда террористы согласились подпустить к школе двух сотрудников МЧС, чтобы те вынесли трупы. Почему-то пошли не санитары, а два высоких чина – эксперты говорят, хотели разведать возможность штурма. И в это время – в 13.05 третьего сентября – грянул взрыв в спортзале, а через несколько секунд – другой.
Есть три версии первого взрыва. Первая: он был самопроизвольный – что-то разладилось у боевиков. По телевидению говорили о скотче, на котором висели мины, якобы одна отклеилась, упала и взорвалась, – на самом деле взрывные устройства висели на металлических (я их видел) крюках, а часа за два до взрыва некоторые из них закрепили заново, прибив к стенам. Вторая версия: то ли разборка среди боевиков, то ли попытка перекоммутировать устройства привела к взрыву. На эту версию работает факт, что самый большой заряд не сработал, иначе погибли бы все. Но никакой разборки никто не видел, а переустанавливали мины, как уже сказано, раньше. По третьей версии, снайпер снаружи попал в террориста, который стоял на мине-«лягушке», тот упал – и освободил взрыватель.
Из окон стали выпрыгивать дети и взрослые, «оцепление» ринулось спасать своих, по бегущим застрочили пулеметчики из бойниц школы, а по ним – ополченцы и собровцы. Костя Марусич говорит, что, выскочив из спортзала, увидел над школой звено вертолетов. Значит, готовились к штурму, вертолеты же не могли мгновенно долететь с базы? По школе начал стрелять один из танков 58-й армии, стоявший за железной дорогой, – до сих пор не могут найти того, кто отдал приказ.
Спецназа возле школы не было, хотя если брались вступать в контакт с террористами, могли соломки подстелить… Спецназ ФСБ (группы «Альфа» и «Вымпел») в те минуты проводил учения в соседнем поселке, а несколько бойцов из его состава охраняли штаб в паре кварталов от школы, но сразу побежать к ней не могли – не было приказа. (Подошли позже, спасли меньше, чем могли бы, и погибло здесь бойцов «Альфы» и «Вымпела» куда больше, чем в других операциях, – они натренированы для скоротечного боя, когда нужно за секунды, ворвавшись, обезвредить противника, а воевали несколько часов. Благодарные бесланцы переслали семьям погибших бойцов часть денег из стекавшейся со всего мира помощи.)
От взрыва загорелась крыша и стала огненным обвалом падать на раненых в зале. Вызвали пожарную машину – она приехала без воды. Во второй машине воды хватило на несколько минут. Машин «скорой помощи» было мало. Так проявилась закономерность, о которой в Беслане вспомнила Людмила Алексеева, руководитель Московской Хельсинкской группы: «Ложь всегда приводит к хаосу».
Кто бы и с какими подлинными целями ни совершил захват, заложники стали разменной монетой в руках противоборствующих сил, схлестнувшихся в Чечне. Поэтому давайте еще раз, помедленнее, прокрутим эту пленку.
Захватчики выкинули во двор школы кассету с требованиями, сам факт не удалось утаить от внимания СМИ, поэтому было объявлено, что кассета пустая. Хотя вскоре стало известно о содержании этих требований, которые явно не могли стать предметом переговоров Кремля и Масхадова. Но ведь контакты с Масхадовым через Закаева зачем-то продолжались?
На второй день захвата в аэропорт прилетели Нургалиев и Патрушев. Министр внутренних дел и тогдашний директор ФСБ быстро поняли, что намечается тупик: при таком количестве заложников штурм с минимумом жертв невозможен, а переговоры бесперспективны ввиду жесткой позиции Москвы – и, не показываясь во Владикавказе и в бесланском штабе, улетели обратно. С тех, кто их видел в тот день на осетинской земле, была взята подписка о неразглашении, поэтому официально их там не было.
А в штабе царила анархия, о чем свидетельствует журналист Эльбрус Тедтов, неоднократно заходивший туда. Официально штабом руководил начальник республиканского УФСБ Валерий Андреев, времени которого хватало лишь на длинные интервью. А на самом деле там сидели два руководителя «Альфы»: один бывший – генерал Проничев, другой действующий – генерал Анисимов. Естественно, у каждого был свой взгляд на стратегию и тактику, поэтому реальных действий не предпринималось.
Кроме этих руководителей был еще и генерал Соколов – командующий 58-й армией, были, наконец, осетинские руководители – президент Дзасохов и тогдашний парламентский спикер, а ныне президент Мамсуров.
Очевидцы говорят, что генералы замолкали, когда входил Дзасохов. Один из обратившихся к нему в те дни вспоминает ответ Александра Сергеевича: «Что ты от меня хочешь, я уже политический труп!» Такая реакция была, очевидно, вызвана очередным падением его рейтинга в дни трагедии. Мамсуров чаще бывал не в штабе, а у школы – лишь на второй день посторонним стало известно, что и его дети – а он, даже сменив на посту президента Дзасохова, жил в Беслане – попали в заложники.
К Дзасохову после этих событий относятся хуже, чем к Мамсурову, считают немужским его поведение, думая, что он мог войти в историю народа: в свои семьдесят лет рискнуть и пойти на переговоры с террористами. Передают его слова: якобы Путин приказал в него стрелять, если он пойдет в школу. Но идти и не требовалось – действовала телефонная связь. Потерпевшие Тебиев и Тедтов, которые вели собственное расследование, считают, что Дзасохов был близок к свиданию с Масхадовым.
А Тедтов добавляет: «Почему мой сын, тело которого я сам нашел в спортзале, обгорел со всех сторон? Сто процентов ожога не бывает без применения химических огнеметов, это я вам как бывший танкист говорю. А огнеметы могли ударить только снаружи, значит, дети сгорели от российского оружия». Подошвы кроссовок еще долго были в пепле спортзала. В школе погибло более трехсот человек – один процент населения города. А над городом даже через неделю после штурма висел запах горелого мяса…
Так или иначе, переговоры не начинались, а после визита Аушева, которому бандиты разрешили вывести группу заложников, стало ясно, что больше никто из руководителей с захватчиками разговаривать не будет. Поэтому бандиты стали больше издеваться над заложниками. Но ведь и к штурму никто не готовился – по крайней мере, в штабе. Даже не был вызван из отпуска заместитель Андреева, курирующий Беслан, а самому ему как-то не захотелось приближаться к школе.
«Альфа», почему-то переброшенная из Москвы, хотя гораздо ближе ее подразделения в Пятигорске и Краснодаре, занималась тренировками в соседнем с Бесланом Фарне, и до их окончания было далеко. Тем более что из Москвы вместе с оперативниками в этот раз не вылетели сотрудники рабочего аппарата, обеспечивающие точность мгновенной атаки, которые в таких операциях являются глазами и ушами бойцов. Их не пустило начальство. Уже потом, вернувшись и хороня товарищей в Москве, бойцы «Альфы» спрашивали у своих «глаз и ушей»: «Что ж вы?..» – и те почти полным составом написали рапорты об увольнении.
Привычка Кремля долго думать и сильно опаздывать с решениями – президент Путин по привычке крепко опоздал и на панихиду – стоила жизни многим альфовцам и не только. Подлинные намерения террористов и обстановку в школе силовики пытались определить лишь по перехватам телефонных разговоров. Поэтому же ставить «прослушку» внутри школы пошли два офицера МЧС, договорившиеся было с террористами об уборке трупов. Но те что-то сообразили и застрелили офицеров. Минут через сорок после этого случился первый взрыв…
Не было нормального оцепления – были упущены, утверждают свидетели, около двадцати террористов. Костя Марусич, которого водили на опознание убитых боевиков, не увидел среди них того, кто вел переговоры со штабом по телефону, причем без акцента, свойственного жителям Кавказа. Все трупы были бородатые, а среди захватчиков было много бритых. А вот предъявленного общественности Кулаева, взятого живым и потом торжественно осужденного, в школе не запомнили. Может, конечно, его поймали снаружи, и был он одним из корректировщиков – но тогда почему такой чистый, небитый? К тому же в первый день телевидение показало, пусть в маске, но явно другого пленного… И где шахидка, которую взяли в городе, – работник штаба даже слышал взрыв пояса, снятого с нее? Гаишники рассказали мне, что в Ардоне взяли троих закопченных неизвестных, которые заблудились на угнанной машине. Все это совпадает с косвенными сведениями, что в плен были взяты шестеро террористов, а двенадцать ушли.
Физкультура
Та же правозащитница Людмила Алексеева, встреченная мной тогда в Беслане, подтвердила наблюдение: в системе принятия и проведения решений были серьезные огрехи, а личное поведение как простых людей, так и многих руководителей было безупречным. Таймураз Мамсуров занимался спасенными, когда двое его детей еще не были найдены, и потом, когда его дочь лежала в Москве после тяжелейших операций, а раненый сын – в Беслане. У главы администрации района Владимира Ходова погиб внук, дед с горской гордостью показывает: пуля вошла вот здесь, в грудь, мальчик встретил смерть лицом к лицу.
СМИ рассказали о подвигах спецназовцев, бросавшихся на гранаты, спасая детей. Но они – сознательные профессионалы, они знали, куда идут служить… Учительница начальных классов Эмма Каряева была ранена при первом взрыве. Истекая кровью, она выбрасывала своих третьеклашек за окно, к ней жалась маленькая дочка… Они погибли вместе, Эмма Каряева спасла двенадцать человек.
Об учителе физкультуры Иване Каниди, повторившем подвиг гуманиста Януша Корчака, СМИ тоже рассказывали. Вот отрывки из стихотворения, которое местный поэт Феликс Цаликов опубликовал в бесланской газете накануне столетнего юбилея школы № 1, за шесть лет до трагедии:
Бог
Ивану Каниди
…Словно в храм, я входил благовейно в спортзал,
И на миг замерев у порога,
Я – счастливейший самый – в тот мир попадал,
Где, казалось, владения Бога.
…Ну, а Бог наш спешил к нам на помощь всегда,
Если мы не в ладах были с волей,
И учил нас великой молитве труда
Через пот, через слезы и боли.
Не будем судить эти наивные стихи, не до этого. Они добавляют штрихи к портрету незаурядного человека – и спасибо на том.
Иван Константинович Каниди родился 31 января 1930 года в селе Малая Ирага Тетрицкаройского района Грузии. Отец его работал председателем колхоза, в 1938 году был расстрелян за то, что односельчанин, добравшийся ходоком до Молотова, рассказал председателю об этой встрече.
В Осетию Иван приехал уже после войны, поступил в Орджоникидзевский пединститут. Играл в футбол, причем настолько хорошо, что его кандидатура рассматривалась в дубль тбилисского «Динамо». На поле был, по знаковому совпадению, защитником, а на восьмом десятке лет сохранил форму и объем ножных мышц, как у тех футболистов, которых мы видим на телеэкране. Еще он занимался легкой атлетикой и боксом, участвовал в велогонке Калининград – Москва, пришел восемнадцатым. Был, сами понимаете, кумиром многих поколений мальчишек. Вел секцию баскетбола до последних дней, инвентарь закупал сам, деньги ему на это давали бывшие ученики. Так в шкафу и остались пятьдесят комплектов формы, которые тем летом Иван Константинович привез своим баскетболистам из Краснодарского края, куда ездил отдыхать с семьей сына.
Летом у него было два приступа стенокардии, и дети (родные) хотели, чтобы он остался на отдыхе еще пару недель золотой осени, но пришлось ехать к 1 сентября: «Я должен выстроить школу на линейку!» О пенсии в свои семьдесят четыре года и слышать не хотел. Имевший до последнего лета давление 120 на 80, лихо делавший стойку на голове и выпивавший перед обедом по стакану собственного вина, он говорил: «Вот на будущий год Янис пойдет в школу, отучу его один класс – можно будет и на покой». (Иван Константинович-младший в школу пошел без деда.)
В спортзале Каниди выделялся среди заложников, его хотели отпустить, сказали: «Дед, можешь идти!» Он остался и почти все время простоял у шведской стенки, хотя 1 сентября перенес еще один сердечный приступ. Он массировал детям затекшие ноги, все время лекторским тоном убеждая боевиков в их неправоте. Другой резонер, его друг, учитель труда Александр Михайлов тоже пытался воспитывать террористов. Тон не понравился – застрелили сразу.
После взрывов уцелела мина рядом со шведской стенкой. Иван Константинович лег на нее, загородил от детей и спросил у Казика Минтиева: «Какой проводок выдергивать? – Любой…» Дернул наугад – не взорвалась, тогда он поднял ее и выкинул за окно. И направил уцелевших детей в маленький спортзал, в дверь под баскетбольным кольцом. Этот зал он сам оборудовал «качалками», туда приходили по вечерам не только ученики. Говорят, заходил и разведчик террористов…
Дети пошли с Минтиевым, а Каниди обернулся – боевик направил автомат: «Ты этого хотел – получи!» Каниди крикнул детям: «Бегите, бегите, не оглядывайтесь!» – и схватился за дуло. Если бы не три дня жажды и голода, он бы свалил боевика запросто, а тут поехала нога. Но автомат отвел. Боевик, очевидно, выхватил пистолет: в груди Каниди было три пулевых отверстия, одно – в голове. Контрольный выстрел.
Похоронили Ивана Константиновича не на новом кладбище, вместе со всеми жертвами теракта, а на старом, где могила жены и заранее приготовленный им себе памятник. Мраморный, с открытой датой. Чего удивляться – он был мастер на все руки, одно скудное время подрабатывал мраморщиком в Грозном…
Политическая этнография
На втором этаже школы в кабинете географии, рядом с кабинетом, где расстреливали мужчин, сопровождавший нас Артур спрашивает: «Чувствуете, какой запах?» – «Какой?» – «Это кровь».
Кровью пахнет вся кавказская география. Когда родные заложников поняли, что не вернулось из школы больше людей, чем найдено трупов, первым делом они принялись искать своих близких в Ингушетии. Зря искали, скорее всего, оставшихся фрагментов тел, переданных в печально известную ростовскую лабораторию, хватит на всех пропавших.
Тут важно и страшно направление первого импульса. Как и злые усмешки при телевизионном рассказе о десяти арабах-террористах. Как и разговоры о том, что ополченцы пойдут мстить «ваххабитам».
Беслан, кроме того что это столица знаменитых осетинских водок, – самый крупный гражданский и военный аэродром на Северном Кавказе. Если туда опять прилетит важная комиссия из Москвы, перед посадкой ей стоит посмотреть в иллюминаторы правого борта – она увидит новое кладбище, где еще нет высоких деревьев, только ровные ряды одинаковых могил. Здесь похоронены жертвы этого теракта. А с холмов вокруг аэропорта видны три деревни. Это уже Ингушетия.
Я видел под Назранью мемориал жертвам геноцида ингушского народа. Экспозиция в нем поделена поровну: стенды, рассказывающие о сталинской депортации 1944 года, и стенды, рассказывающие об осетино-ингушском конфликте 1992 года. В Беслане никто не жалел ни о первом событии, ни о втором. Хотя понимали, что геноцид был, но считали его возможной мерой. Никого не волновали мои рассказы о страшном погроме в Назрани 22 июня 2004 года, когда вместе с милиционерами погибло и 20 мирных жителей. Беслан затмил и взрывы самолетов, и шахидку на «Рижской». Он запугивал власть не только ощущением достижимости любого объекта, но и доисторической, нечеловеческой жестокостью, способной вызвать лавину неконтролируемого террора, кровной мести, национального безумия.
